Кого выбирает жизнь?

– Потом удалили еще какую-то пакость! С голосовых связок! После того я десятки лет задыхаюсь от непонятной слизи, перекрывающей дыхательное горло. Но у них ответ один: «Всё у вас хорошо, всё чисто!» А то, что я задыхаюсь, что ни день, по-ихнему, пустяки, на которые внимания обращать не следует! Это у них – не объективно!

– А эти лоры! – продолжил он после паузы, опять с ехидной усмешкой. – Их же надо упразднить на корню, поскольку ни на что не способны, одно жульничество! Тебе еще перегородки в носу не выпрямляли? Нет? Повезло тебе, а мне уже по второму разу собирались, прохиндеи! Будто она у меня, перегородка та, в три кирпича вкось да вкривь неумехой каким положена! Но и это еще не всё! Я тут узнал по ходу, что они перегородку эту буквально всем предлагают выпрямить! Заранее! И смех, и грех! Все мы кривые от рождения, что ли? И после этого ты мне хирургов хвалишь? Медицина – она вообще не наука, а наукообразное ремесло! Потому и поведение у врачей всегда на вид загадочное! Так они незнание своё скрывают, что им с больными делать. Всё у них наугад! Выучили десяток мудреных названий! Если у вас это, то вам нужно то! Если же у вас то, то вам нужно это! Раньше хоть терапевты голову ломали, думая, как нас лечить, но теперь и у них готовая схема появилась. Технология, ведущая всех кошельком вперёд в дорогущую аптеку! Черт бы их всех! Эскулапы! Мафия от медицины! Но хирурги – это отдельная песня! – сосед опять зашелся в кашле, придерживая живот.

Появилась медсестра. Поглядела на его «Сименс», подрегулировала каплепад в булькающей склянке, закрепленной на высокой стойке, и тихо удалилась.

– Потом меня угораздило попасть к хирургам с той отвратительной болезнью, которую, знаешь, самому не увидеть и другим не показать! Так они мне всю жопу искромсали. Лежал я у них дней десять с температурой тридцать девять и шесть, а они всё советовались и удивлялись, ждали, когда же моя жопа сама собой рассосётся. До сих пор помню я того проктолога с очень характерной русской фамилией – Шпиндлер! Давно он, правда, уже в Израиле со всем своим выводком. Да только не знал, когда отсюда сматывался, как сильно просчитался! У них ведь только израильские дипломы действительны. С советским документом там не устроиться. Поскольку там этих жоп значительно меньше, нежели желающих в них поковыряться! Вот такие дела! А ты почему молчишь?

– Слушаю я. Интересно! – отозвался я.

– Ну, да! Мне тоже интересно, зачем я сюда лег, старый болван? Говорят, надо от желчного пузыря избавиться. И действительно! Надоел он мне! Сколько раз от боли с ног сшибал, не сосчитать! Ну и что? Держали они меня, держали, пока какая-то непроходимость не образовалась. Прямо чудеса! А раз непроходимость, то сшили они горло напрямую с тем, что Шпиндлер в целости оставил, а остальное, что по их разумению лишнее, отрезали. Ну и как без кишок жить? Нет бы, распутать их, так взяли и рубанули, крестоносцы поганые! Им бы только топорами и махать! – не унимался дед.

– Так, может, и ложиться не стоило? – нечаянно подзадорил я соседа.

– Это как же? Все домашние сюда толкали, да еще в один голос кричали, что я врачам совсем не верю, и бабкам не верю, и попам-пройдохам не верю! Потому, мол, всё у меня сложно и получается, что никому не верю! Только я-то знаю, что не потому! Это эскулапы у нас никчемные! Все они двоечники да мздоимцы! Они же, прежде чем резать, теперь сначала всех родственников запугивают! Чтобы те послушнее стали! Чтобы деньги им несли… А без денег, ни в жисть резать не станут! У них, как они плачут, зарплата маленькая… А у нас какая? Но нам-то они не несут!

– Не знаю! Как-то не сталкивался с этим в последнее время! – задумался и я.

– Э, мил человек! Если сомневаешься, я тебе историю про хирургов куда интереснее расскажу. Мой сын, он подполковник настоящий, войсковой, как-то терапевту своему военному на боли в сердце пожаловался. Так его сразу в оборот взяли! Казалось бы, хорошо, – о здоровье заботятся! Но как-то странно у них получалось – такое стали находить, что и не понять, как он жив до сих пор. А человек-то он обычный, значит, и очко у него не железное, сам себя накручивает, сам себя пугает, а оттого еще хуже ему. А жена, так та вообще убивается по нём, словно уже вдова. В общем, жизнь сына превратилась в сущий ад. Но и этим история не закончилась. Спровадили они его в Москву, в их знаменитую клинику, которая Бурденко зовётся. Там забота врачей его вообще придавила, как только поглядел он на этих несчастных инвалидов, забинтованных да перевязанных, а их там не счесть! В общем, болезнь его ужасную все тамошние светила подтвердили, и стали готовить к операции на открытом сердце. А он собрал свою волю в кулак и решил, чему быть, того не миновать. Лишь бы поскорее всё закончилось! Послушно сдавал анализы, да всякие томографии. Но одна женщина немолодая, когда делала ему УЗИ, вдруг посмотрела внимательно в глаза сыну, помолчала долго-долго, словно, не решаясь на что-то, а потом и выдала ему: «Вот что, подполковник! Беги-ка ты отсюда, пока тебя всего не порезали! Здоров ты сейчас! Практически здоров!» И, ведь знаешь, отказался сын от операции, хотя его пугали увольнением из армии по состоянию здоровья, уехал всё-таки! И с тех пор и думать о сердце своём забыл! Здоров, значит, как бык! После того мне никто про хирургов сказки не рассказывай! Всё они давно мне понятны! Как только ОМС у нас ввели, так медицина сразу долго жить приказала! Там где деньги, там медицины быть не может! Там одна алчность произрастает! И я думаю теперь, что нормальных русских, таких, как раньше, жалостливых, бескорыстных, кажись, у нас уже не сыскать. И бьют нас теперь потому, кто не попади! Грузины, армяне, евреи, чечены… И сами мы друг друга еще сильнее бьём! А мозгов всё равно не нажили, чтобы понять происходящее, да сплотиться, чтобы не о себе, а о стране, о ближнем своём подумать… Ни черта у нас и дальше так не получится! Только деньги всем им, нынешним русским, и нужны, даже если их девать уже некуда! Будто деньги те в жизни скоротечной есть самое важное, которое всех спасёт и людьми обратно сделает! Дурни они беспросветные! Конченая страна…

– Это почему же столь ужасно? – заинтересовался я.

– Да я же тебе и говорю! Сами себя топим! Людей рядом с собой за людей не считаем. Был раньше коллективизм, были превыше всего интересы коллектива. Был и народ, были превыше всего интересы того народа, а как стали все да всё под себя тянуть – так народа и не осталось. Уже некому и страну от иродов местных да заморских спасать! Ведь люди стали совсем плохими! Чем лучше они живут, тем хуже становятся! Человек рядом с тобой может быть внешне замечательным – он и вежлив, и образован, он хороший специалист, отличный семьянин, всегда доброжелателен ко всем! Казалось бы, что еще от него требуется? Молодец! Но погляди, чем он руководствуется, если что-то делает? Чем? Да только выгодой своей! Значит, легко продастся за пятак, если ему выгодно! И в расчёт не примет ни честь, ни совесть, ни интересы родины… Только личная выгода! Потому современный народец и склонен к предательству, потому всё разворовывается, потому и семьи разваливаются, потому и государственные секреты продаются, потому они, жопошники, и за границу норовят удрать! И удирают, поскольку там выгоднее! Не люди это – жиды! А жиды – точно не люди! Будь они трижды образованы и вежливы, но продажны и бессовестны! Человеческие отходы они! Выродки!

– Неужели опять во всём евреи виноваты? – иронично вставил я.

– Всё ты не так понимаешь! Не о евреях я! Они тоже всякими бывают! Бывают и преданными нашей стране, как и мы! Я о жидах… Это те, которые продажные, пусть от рождения они даже русские. Те, которые всё чужими руками… Да обязательно за бугор! Вот ты думаешь, почему моего сына та докторша образумила? Почему от ненужной операции спасла?

– Порядочный человек, наверное, и честный врач! – выдал я обтекаемо первое, что пришло на ум, но дед не согласился:

– Я так не думаю! Просто ей завидно стало, что хирургам сотни тысяч за операции несут, а ей и рубля не достаётся! Вот она их планы на очередную наживу и разрушила! Ни нашим, ни вашим! А со стороны нам кажется, будто она за справедливость… Такие вот теперь люди! Если даже что-то хорошее делают, то все равно лишь потому, что им так выгодно!

Дед опять закашлялся, надрываясь. «И почему он так кашляет? Не лёгкие же оперировали?» – подумалось мне.

На неистовый кашель торопливо вбежала медсестра, не расспрашивая деда, сделала укол в руку, и мягко потребовала:

– Всё, дедушка! Поспите, а то разговорились вы чересчур! Нельзя вам! Вот и швы закровили. Сейчас я врача позову! – и выскочила из палаты.

Через несколько минут к деду, уже заснувшему, подошли Владимир Александрович и незнакомый мне хирург. Они поговорили между собой, откинув простыню с деда, наклонившись, поглядели, пощупали что-то и удалились. По ним было видно, что повода для тревоги нет.

– Ирина Петровна, обработайте швы перекисью. Если через полчаса кровь продолжит сочиться, позовите нас!

– Хорошо, Владимир Александрович! – качнула головой медсестра и занялась раной.

«А прав ведь дед во многом! – вспомнил я его тираду. – Но как же на практике возродить прежний народ? Как это сделать, если все, кто внизу, и даже в руководстве страной, поступают лишь в своих интересах? Была бы возможность нажиться, а остальное им не интересно! Неужели и впрямь люди не способны жить, чтобы и не бедно, и по совести? А если не способны, то к чему им, по большому счету, осталось стремиться? Разве что забраться повыше как в курятнике, где свои законы: кто выше, тот на нижних гадит! А ты, если внизу оказался, утирайся и не квохчи!»

Через часок дед опять заговорил, будто сам с собой.

– О чём больше всего жалею, знаешь? Жаль, что только теперь на многое прозрел! Когда конец мой, почти на носу… Сейчас бы рассказать детям да внукам, что сам в жизни накопал! Ан, нет! Им теперь моя наука без надобности! Они над ней посмеиваются! Говорят, хоть ты и мудрый, дед, да только устарели твои мудрости – теперь всё не так, всё иначе! Я им: «Как иначе? Не уж-то лучше стало?» А они опять смеются, недоросли! Думают, будто все старики меньше их жизнь понимают… Потому, ничего им не скажи, только деньги давай! Рушат жизнь свою и детей своих собственными же руками, а всё равно не понимают, что делают! Отвечают мне: «Не лучше стало, а всё по-другому!» А я им: «А вы, значит, ни при чем? Жар чужими руками? Сами должны жизнь страны улучшать!»

Дед сильно закашлялся, а придя в себя, ещё долго возился, сопел и молчал. Потом опять закашлялся, да так сильно, что стало жутко слушать.

– Вы поспите! – посоветовал я с сочувствием, но этим лишь раззадорил старика.

– Некогда мне теперь спать! Немного мне осталось, а ничего, как оказалось, и не успел-то! Всегда вкалывал за двоих, всегда стремился, догонял, и вроде успевал, а всё равно не успел! – с раздражением отозвался он. – Неожиданно как-то жизнь закончилась… Внезапно! И никому над гробом моим не интересно будет знать, к чему я стремился, о чём мечтал, чего в жизни достиг… Упаду у отмеренной черты. И отбросят меня в сторонку, и пойдут далее своей дорожкой. И всё поймут лишь к своему концу, когда окажутся у финиша никому не нужными, словно пустая новогодняя хлопушка! Как и я в своё время.

– Ну, это вы перебрали! Вы еще многое успеете! – поддержал его я.

– Разве, что червей покормить! – он собирался, видимо, засмеяться своей черной шутке, но снова принялся мучительно кашлять.

Я нажал кнопку вызова. Забежала сестра с наполненным шприцем:

– Всё-всё! Успокойтесь… Не надо! Сейчас кодеин сделаем, сейчас… Ну, вот! Я же вас предупреждала!

«Насколько же элементарная мысль, но до меня она не доходила! – прозрел я вдруг. – Мы же действительно оказываемся у финиша, неготовые к нему. Нам всегда кажется, будто мы не солдаты, чтобы внезапно погибать на поле боя. Стало быть, у нас всё впереди, всё размеренно, всё можно успеть, всё можно исправить! А ведь – совсем не так! Ничего нельзя, если перешагнул последнюю черту.

А мы, слепые и глупые, жили столь расточительно, будто бессмертны, будто впереди вечность, которую можно, не жалея, просеивать сквозь пальцы! И не жалеть ни годы свои, ни часы, ни, тем более, крохотные секундочки, в течение которых и не успеть-то ничего, как нам казалось!

А однажды не станет меня. Или тебя, моя Зайца. Врозь-то мы жить не сможем. Значит, жизни нашей наступит конец! Что я без тебя? Всё начинать заново не хочу, потому что не смогу без тебя! Знаю ведь, сначала все будут соболезновать, потом станут избегать, потому что им станет совестно, ведь не в силах помочь. Только дети и внуки будут иногда вспоминать, как-то заботиться, будут жалеть, но тебя-то они не заменят! А потом привыкнут и они, забудут, перестанут. Оно и понятно, – рядом с ними я нелеп, как персонаж с давно прочитанной страницы. И останется мне, как тому лебедю, взять да рухнуть, не дожидаясь собственного конца… Только, понимаешь, дружище, и в этом мне отказано! Как же мне решиться на это, если дети на мою пенсию живут? Стало быть, ни родится невозможно по своему желанию, ни жить, ни умереть! Такая вот история человеческая! Или нечеловеческая?»

33

– Что-то давно начальник отделения, Леонид Андреевич, к нам не заходил! Всё ли у него в порядке или он в отпуске? – поинтересовался я у лечащего врача.

– Наверное, в порядке! Но у нас он больше не работает! – ответил Владимир Александрович. – Теперь вместо него я начальник отделения!

– Вот как! Поздравляю! Он сам ушел или его ушли? – спросил я, конечно же, не надеясь на прямой ответ.

– Жизнь, Александр Федорович, настолько сложна, что мы подчас и сами не знаем, почему происходит, так или иначе? И уж тем более, если это случается неожиданно для нас, да еще в сложнейшие времена огромных перемен! – получил я философский, а значит, и совершенно бесполезный ответ.

– Спасибо за исчерпывающую информацию! – съязвил я. – Может мне показалось, но вы и меня стали называть иначе! Или в сложнейших временах на это появились причины?

– Без сомнения! У нас ведь как? Лежачим – действенное милосердие, а поднявшимся – искреннее уважение!

– Но я-то пока не поднялся!

– Э, нет! В этом случае на вещи следует смотреть «ширше»… Хотя на ноги вы и не поднялись, это точно, но, вернувшись с того света, свой собственный шажок на очередную ступеньку уже сделали! Стало быть, «верной дорогой идете, товарищ!», как говорил наш мудрый вождь! К здоровым же людям у нас отношение в соответствии с их общественным положением и заслугами! А вы профессор, как-никак!

– Вон оно что! Я-то думал, что ко всем одинаковое! Чего-то недопонимал, видимо! Надеюсь, что тот финишный путь, на котором я оказался с вашей помощью, не станет для меня последним!

– Да что вы такое говорите!

34

И действительно! О чём это я, и куда меня понесло? Лучше о чём-то другом…

Мне кажется, у нашего населения или, как обычно говорят, у народа, давно наступила острая интеллектуальная недостаточность. И это не мои злобные наветы! Для специалистов давно не секрет, что у современного человека, особенно, городского, мозг за последние полста лет усох на сто пятьдесят граммов!

Казалось, с чего бы это? Да с того, что ему думать не приходится. А тогда зачем ему носить лишний мозг – очень мощный поглотитель дефицитной энергии и питательных веществ? С точки зрения эволюционирующего организма мозг, есть сущий дармоед, и его при первой же возможности следует отключить.

И действительно, зачем мозг современному человеку? Проснулся, выключатель нажал – есть свет! Кран повернул – есть вода! И холодная, и горячая! Потом – кофе, потом автобус – он сам привезет, и думать о дороге не надо. На работу прибежал, сел, весь день кнопки понажимал, вот и домой пора! Опять тот же автобус или метро! Зачем мозги? Вот попробовал бы костер разжечь, зайца или куропатку на завтрак добыть, воды из замерзшего колодца достать, с авитаминозом побороться, когда цинга одолевает, овощей-то впрок не заготовил! А то, что заготовил, не сумел сохранить! Для этого ведь и знания, и опыт нужен, и поработать самому до седьмого пота! Попробовал бы как-то одеться-утеплиться, а не купить, что-то на ноги себе приспособить, чтобы не отморозить, да лыжи из ничего сварганить! Вот тогда мозги пришлось бы напрягать, они бы понадобились, они бы не усыхали!

35

Фраза, будто «раньше и сахар был слаще», мошенническая уловка!

Дело, конечно не в сахаре! Те, кто вспоминает подобную присказку, обычно стремятся столь прилипчивыми словами прикрыть давние реальности, разительно выделяющиеся в лучшую сторону на фоне нынешних безобразий, и оправдать эти безобразия, обманывая нас, будто так же было испокон веков.

Эта ловкая ложь опирается на элементарную подмену понятий. В действительности, совсем не молодость лишала нас когда-то объективности и критичности, а самое обыкновенное человеческое счастье! Просто у многих людей детство и счастье практически совпадают! Вот они и не спорят, вспоминая, что раньше и впрямь многое было лучше! Но и в зрелом возрасте, а не только в детстве, нахлынувшее счастье окрашивает мир в розовые тона, делает его прекраснее, чем он есть на самом деле, а сахар вообще превращает в мед.

Всему виной не возраст, не детство, а счастье! Именно оно закрывает наши глаза на несовершенство жизни, на ее трудности и неурядицы. Оно окрыляет нас и создает иллюзию, будто в этот миг все на Земле счастливы, как и мы! Это оно делает сахар слаще, нежели есть в реальности! И молодость здесь абсолютно ни при чём!

А мы с тобой тогда были удивительно счастливы. И потому не то, что сахар, для нас и хина показалась бы сладким и ароматным медом! Просто мы любили! Не в том смысле, который сегодня подразумевают, опошлив это слово. Мы действительно любили! Любили всей душой! И были любимы друг другом и, ощущая счастье всем своим существом, переполнялись этим безумным чувством, насыщая им всё вокруг себя!

36

Мне всё представилось столь же четко, будто вершится теперь, и я явственно ощутил прежнее счастье, наше с тобой чистое как слеза счастье, и улыбался тому далекому прошлому, той умчавшейся от нас жизни, уже незнакомой и ненужной никому, кроме нас двоих.

Пусть так, но для нас до сих пор нет ничего милее и слаще, чем то наше прошлое!

Никогда не веривший в благоразумие любви, я вдруг потерял присущий мне разум и сам окунулся в сладкий безоблачный мир, превратившийся для нас обоих в нечто общее, прекрасное и единое. Выныривая иногда на поверхность своего океана грёз и, обретая на короткое время разум, я всё равно не хотел следовать столь важным для себя ранее принципам, и даже не пытался прекращать это бессмысленное барахтанье в бурном течении нашей любви.

Я безотчетно сдался в твой плен, забывая подчас обо всём на свете. Я любил слепо, доверившись чувствам, не размышляя о том, куда меня заведет это безумие! Я органически слился с тобой и не хотел иной жизни – только вот так, всегда крепко обнявшись и не расставаясь ни на секунду!

Как часто наша жизнь меняется под воздействием непредвиденных обстоятельств! Но, удивительное дело, насколько же мы бываем слепы по отношению к тем обстоятельствам, которые по случайным причинам не возымели над нами своего негативного воздействия, пощадили нас, обойдя стороной.

Впрочем, эти обстоятельства, не коснувшись нас, бесследно растворяются в прошедшем времени и перестают существовать. Так что, и благодарить за милосердие к нам, по большому счету, некого!

Но наступает миг, мы вспоминаем былое и догадываемся о чем-то давнем, по счастью нас не коснувшемся, и содрогаемся от запоздалого предчувствия проскочившей мимо беды, от того ужаса, мощный заряд которого она пронесла мимо нас.

Вот и сейчас я ощутил наше безоблачное счастье, а заодно испугался, как же просто оно могло разрушиться самыми незначительными обстоятельствами, которые я тогда не то чтобы не предусмотрел, но более того, я о них даже не догадывался. Из-за моей близорукости могло случиться много всяких бед – с тобой, а, значит, и со мной. И как прекрасно, что судьба не наказала мою глупость, не отходя от кассы.

Может, я напрасно завожусь по столь давнему поводу? Ведь всё обошлось! Беда, которая мне теперь мерещится, в действительности не случилась. Стало быть, – пустое дело! Зачем голове болеть?

Так бы подумал тогда я и сам, идя по свежим следам, но теперь мой жизненный опыт заставляет меня пугаться даже мысли, что всё могло быть иначе, а я…

А я только теперь сознаю, что совсем не был готов к тому, чтобы не подпустить к тебе возможную беду.

Мои усилия тогда не пригодились совершенно случайно, точно так же, как случайно они могли тогда пригодиться! Даже странно, настолько я был беспечен, настолько самонадеян, настолько ориентирован на только лучшие события, потому-то в действительности не являлся для тебя надежной опорой. Я лишь казался таковой, поскольку ситуация, словно сжалившись надо мной, так и не потребовала моего решительного вмешательства.

И вот теперь меня сверлит самая важная мысль моего самоедства. Если я тогда не соответствовал ситуации, то, может, не соответствовал ей и недавно? Когда без медицинской помощи у тебя развивался тяжелый инфаркт, а я всё ждал и ждал, не сворачивая, как требовалось, какие-то горы! Вот я о чём! Вот я о ком! Вполне возможно, окажись я решительнее, твоё положение не стало бы столь тяжелым!

Моя вина! Безусловно, моя!

Но вернусь к тому памятному случаю в нашей судьбе. Дело было так.

В то время я проходил месячную практику в небольшом городе Воткинск, упрятанном в целях секретности в удмуртской тайге. Практика была организована для группы студентов на тамошнем старинном и весьма солидном машиностроительном заводе, где мы углубленно изучали современные технологии обработки металлов, изготовления деталей и узлов, сборки и заводских испытаний сложной техники.

То была интересная и очень нужная для нас практика, да еще перед самым дипломом. Именно в то время (конечно, помнишь?) ты окончила четвертый курс своего политеха и рванула на каникулы ко мне, в таинственный Воткинск.

Дорога из Ашхабада оказалась долгой и с множеством пересадок с одного самолета на другой, потом на поезд, ещё раз на другой поезд, со сложным добыванием билетов. Потому время приезда в конечный пункт маршрута было неизвестно даже приблизительно. И встретить тебя я не мог. Но ты стремилась ко мне всей душой и махнула рукой на все препятствия и неопределенности!

В Ижевске тебя ждала последняя пересадка, уже на узкоколейку. Это чудо какое-то допотопное! Местные пассажиры ей не удивлялись, будто где-то еще сохранились столь же архиерейские железные дороги! И крохотные деревянные вагончики! И почти игрушечный паровозик! Хорошо, хоть билеты на тот игрушечный поездок продавали без специальных пропусков, как бывает с закрытыми городами или рядом с государственной границей.

А если бы получилось иначе? Что стало бы с тобой? Пришлось бы возвращаться домой, преодолев непростые три с половиной тысячи км! И это, когда нас разделяли всего-то полтора часа пути!

Но тебе повезло! Собственно говоря, разве под парусами счастья могло быть иначе? Ведь ты не ехала, пристроившись, как и все, на одной из странных скамеек, искусно собранных из плотно подогнанных между собой деревянных реек, ты летела ко мне на крыльях любви. И это путешествие твоя душа расценивала, как последнее препятствие на пути к нашей встрече после полугодовой разлуки – мы учились ужасно далеко друг от друга! Я представляю, как в предчувствии желанной встречи колотилось твоё сердечко, потому что точно также выскакивало из груди и моё!

Очень хорошо помню, какой ты была красивой. Стройная, в летнем платьице, играющем на легком ветру, с длинными распущенными каштановыми волосами, обворожительно вьющимися на концах, с косой челкой, с милыми родными веснушками, с радостной и доверчивой улыбкой, предназначенной только мне…

Сколько месяцев подряд я, днем и особенно ночью, вспоминал тебя именно такой, но теперь, когда ты оказалось столь близко, я, ничего не ведая, продолжал постигать технологии производства в одном из заводских цехов, вместо того, чтобы встречать тебя! Я не знал! Я совсем не чувствовал твоего приближения! Я не чувствовал и беды, которая, вполне возможно, бродила рядом с тобой. Рядом с нашим счастьем.

Пассажиры в твоём вагоне оказались разными. Впрочем, как всегда и везде. Кто-то ехал парами, кто-то втроем, но многие в одиночку. Было ясно, что и маршрут, и всё с ним связанное, им давно известно и тяготит вынужденной потерей времени. Потому кто-то читал книгу, кто-то шелестел газетами, кто-то дремал.

Напротив тебя сидела, не находя дела по душе, любопытная егоза лет пяти-шести. Ей давно надоело смотреть в окно, ей надоело закутывать маленькую куклу в замусоленные одежонки, а ее озабоченную маму давно утомили приставания дочки, и девчушка переключила своё внимание на тебя. Вопросы последовали один за другим. «А как вас зовут? А куда вы едете? А к кому?» Она не тараторила их, а вполне серьезно, слегка смущаясь своей взрослостью, заинтересованно дожидалась ответа. Тебе казалось, будто девочка завидует тебе, поскольку мечтает поскорее стать такой же самостоятельной и красивой и чтобы ее, как и тебя, где-то ждал любимый человек.