скачать книгу бесплатно
– Я же соврал…
– Тебе не впервой, – заметил Ингольв, – принимай, что дают, не теряй себя и тебе воздастся.
В дом вошла Лауга, тоже удивленная: она не помнила, когда последний раз видела отца радостным. Скупая на чувства, она тоже, заметив секиру, не смогла не похвалить брата за плод «его» трудов. Тут Хродмар вытянул лицо:
– Это ты мне? Ты не заболела?
Лауга сама от себя подобного не ожидала и вместо того, чтобы поддеть брата, убежала.
Тут кузнец заметил, как сдержанность Ингольва, которая его всегда раздражала куда-то испарилась. Ингольв проводил Лаугу неравнодушным взглядом, и Хродмар усмотрел в этом что-то ему до боли знакомое. Ухмыльнувшись, он дернул бровью:
– А я думал ты только на волчьи задницы поглядываешь!
– Чего? – не понял плоской шутки Ингольв.
– Какой бабе мимо не пройти, тебе ни жарко, ни холодно, а вот как сестрица моя вильнет рядышком хвостом, так не поленишься бросить на нее свой волчий взгляд! – поддел брата Хродмар и завыл, как ненасытный волк.
Ингольв, сдержав смех, только фыркнул в ответ:
– Иди ты!
Зная, что его брат получил опаснейший предмет – правда, он пока сам не понимал в чем именно была заключена опасность – Ингольв взялся за правило каждый вечер посвящать северной мудрости. Он с серьезным видом сажал перед собой Хродмара и принимался ему объяснять, что отныне его задача – это выковать в себе истинный дух. Он напоминал ему наставления северной славы предков, такие как:
Смерти не ведает громкая слава деяний достойных.
Благо дающему.
Богатство от бедных.
Пей на пиру, но меру блюди.
Жадные жрут себе на погибель.
Пусть невелик твой дом и две лишь козы, но твой он – это лучше подачек.
Надежнее друга лишь мудрость, она дороже сокровищ с чужбины.
Только глупец смерти боится, старости избегают лишь боги.
Кто нравом тяжел, тот всех осуждает.
Следует мужу в меру быть умным.
Слово произнесенное, как руна сильна.
Надобно в дружбе верным быть другу.
Отвечай коварством на коварство, обманом на обман, ложью на ложь, но сразу только мстят рабы.
С девой будь осторожен, жену – береги, она поднесет тебе мед Вальхаллы.
Никто за любовь осуждать другого не должен. Никогда.
И тому подобное.
Слушая наставления, Хродмар мотал головой и возмущался зачем ему все это рассказывать:
– Да это все даже ребенку известно, ты зачем зудишь столько над моим ухом? Молодой парень, а ведешь себя как дедушка! Бу-бу-бу-бу! Оставь это дело жрецам!
***
За день до тинга, ближе к вечеру, люди из всех близлежащих усадеб и деревень собрались на капище: в место решений и в само сердце северного общества. Выбранные лагманы[29 - Лагман – председатель суда.] и ярл прибыли туда еще раньше, чтобы подготовить все для тинга. До прихода людей они вместе с годи окурили пространство и вознесли мольбы богам, чтобы те спустили на землю предков и призвали от себя свидетелей, которые на небе почтенно бы высекли на голубых валунах каждое произнесенное людьми слово.
Любое слово, ненароком даже сказанное, записывалось богами, поэтому обычно толпа держала рот на замке, говорить можно было лишь с позволения годи, но окончательное решение вопроса оставалось за ярлом. Ярл на то он и ярл, чтобы принимать решения на основе всеми сказанного, а не решать единолично за себя и за всех, занимаясь подсебятничеством. Так по крайней мере обстояло дело в Дании, а в Норвегии конунги многое стали себе позволять и не чурались подчинять мечом или серебром несогласных с ними ярлов. Многим семьям пришлось бежать и искать новое место для жизни, и некоторые из них рискнули обосноваться на одиноком северном неплодородном острове, нареченный ими – Исландией.
Капище – место священное, где нельзя было находиться при оружии, воспрещалось ссориться, где слово имели только свободные бонды и их жены. Здесь возвышался дуб, украшенный лентами с рунописью, его, подобно стражникам, обрамляли высокие деревянные идолы богов, а у корней древа на каменном возвышении занимали свои места лагманы, рядом, исписанный причудливыми зверями, стоял трон для ярла, годи же обязан был стоять в центре капища. Тинг – это дело не пяти минут, ни часа и, как правило, ни дня. Все зависело от поднятых тем и от насущных проблем, ради которых всех созвали.
Утром ярл Оддбьёрг Всепомнящий воссел на свой трон, слева сидели лагманы, а справа почтенные люди и гости, среди них и был ярл Сидрок. Человек он был высокий, широкогрудый, толстоватый, но скорее от возраста, чем от обжорства, в богатом расшитом плаще, под рукой его блестел златом шлем. На ладонях и шее надувались венозные бугры, круглые щеки проглядывали из огненной бороды, яркой, как солнце и красной, как кровь. Ярл Сидрок Добродушный, так его звали.
Народ теснился, переговаривался, роптал, всячески суетился. Годи приложил палец к губам и за утихающими, как море, голосами последовало лишь: «Ш-ш-ш-ш!» Наступила всеобъемлющая приятная тишина, только костер потрескивал. Ведущий начал с малого: один у другого украл плуг, чья-то корова паслась на чужом лугу, кто-то из мести продырявил лодку и тому подобное. Порой обсуждение проходило яро. Люди то прислушивались к каждой гласной, вылетавшей стрелой из уст оратора, то разом, будто по приказу, надрывали глотки до тех пор, пока самих себя не переставали слышать. В таких случаях годи приходилось всем напоминать, где они находились. Лишь Сидроку было тоскливо. Упершись подбородком в свой огромный кулак, он томно вздыхал в ожидании того, когда речь наконец пойдет о походах. В таком порядке тинг длился несколько часов, пока годи не испытал на себе нетерпеливый и суровый взгляд Сидрока, и не решил наконец объявил ту тему, ради которой прибыл рыжебородый ярл. Он тут же вскочил, перебив ведущего и заслонив его своим тучным телом. О-о! Это было что-то. Он и прыгал, и кричал, выделял кого-то из толпы, просил одних выйти, других даже не высовываться, шутил, ругался. Сидроковы речи были некрасивы, грубы, лишены поэтики, словом, скальдом его назвать было нельзя, но это совершенно не мешало ему управлять толпой. Он убеждал всех примкнуть к его дружине для покорения земли франков, отомстить Карлу Лысому за то, что тот якобы подло и бесчестно погубил собратьев. Хродмар жадно внимал. От одной мысли отправиться на чужбину, он и оживился, и окаменел в одночасье. «Только представьте себе, – громовым голосом говорил Сидрок, – сколько богатств вы наживете, сколько насочиняют песен скальды, вас прославят!» Толпа, ударив себя кулаком в грудь, в один голос так одобрительно рявкнула, что этот вопль чуть было не взрыл землю. «Родичи! Дайте храбрым сыновьям обзавестись своим хозяйством! Позвольте им примкнуть к нашему стану! Они будут биться бок о бок со мной, да с самим Бьорном Железнобоким!»
Бранд равнодушно следил за происходившим, но Сальбьёрг сердцем поняла, что он снова оставит ее, иначе все хозяйство в доме запустеет. Она бережно взяла его руку и печально прижалась к его плечу. «Он будет спать с другими женщинами, – подумала она про себя, – они свежие и молодые, а мне больше ему нечего дать». Бранд почувствовал ее настроение, и на его холодном, ничего не выражавшем лице, промелькнула скорбь по утраченному с ней светлому времени. На фоне речей Сидрока, в глазах Бранда читалась мысль: «Когда-то и мы были молоды».
Хродмара охмелили слова Сидрока, но также его воодушевила пережитая им добыча клада. На тинге запрещено было находиться при оружии, но его не отпускало постоянное ощущение присутствия топора. Вместе с ним кузнец чувствовал, как он смелел, что все возможно, все у него получится, кровь вскипала, в груди вспыхивал огонь желания. Нечто побуждало его действовать, решительно, бескомпромиссно. «Какая горячая благость!» – изумился новому чувству Хродмар и отдался ему полностью.
Кузнец твердо приблизился к отцу и прошептал тому на ухо, что с него хватит, на этот раз он отправится резать франков. Бранд рассвирепел, но не захотел нарушать правила тинга из-за какого-то мальчишки:
– Закрой рот. Дома поговорим.
– Хуже быть отцом живого сына, что не видел крови, чем мертвого, – заметил Хродмар.
Сальбьёрг задели его слова, и она с упреком прошептала:
– А на кого мне возложить мужские обязанности?
– На отца, кого еще, не каждый ведь раз ему пытать удачу в море.
– Считаешь, что я уже отжил свое? – спросил Бранд.
– Нет, я свое пока не нажил, – со злостью ответил Хродмар. – Мне так и сидеть всю жизнь, да жаром дышать в четырех стенах? Когда твои внуки спросят у тебя про подвиги своего отца, что ты им ответишь?
– Ты смеешь перечить моей воле? – оскалился Бранд.
– Воля-воля! Твоя воля обернется в пыль, когда я, оседлав морского коня, вернусь на родину с богатством, сияющим ярче, чем слава всех бессмертных конунгов вместе взятых.
Бранд помедлив, ответил:
– Хвали деву утром, погоду вечером, сопляк.
Кто-то среди толпы пшикнул им: «Тихо вы!» Но Хродмар стоял на своем.
– Ты, должно быть, единственный человек во всем Мидгарде[30 - Мидгард – мир людей.], который не пускает своего отпрыска прославить собственный род.
– Или опозорить, – подчеркнул отец. – Твоей матери понадобится мужская сила и ремесло, которое поможет спокойно пережить зиму. Ты отличный кузнец, в этом тебе не откажешь, вот и оставайся им – хворый судьбой не совсем обездолен, как говорится.
– Ты не можешь вечно меня удерживать, старость избегают лишь боги. Когда корабли будут готовы к отплытию, – угрожающе понизил голос Хродмар, – я советую тебе остаться дома.
Бранд уже готов был преподать наглому сынку урок, но тут толпа радостно завопила, одобряюще завыла и на этом разговор оборвался.
***
Пробудившись, Хродмар ощутил сладкий заряд бодрости по всему телу от предвкушения поездки. Перед ним тщательно собирал свои вещи Ингольв. Он накинул волчью шкуру на спину, сложил в мешок бурдюк с каким-то отваром, провизию, проверил наточен ли его меч, где помимо удвоенной руны победы, вдоль дола блестело имя клинка: «К-О-Л-Ь-Г-Р-И-М». И спрятал его в ножны.
– Ты прежде не показывал мне свой меч, а почему такое имя, кто его сделал? – сонным голосом пролепетал Хродмар, потерев глаз.
– Откуда в тебе вдруг такая пылкость? Нашел топор и теперь все дозволено? – неожиданно сменил тему Ингольв.
– Ты о чем?
– Я сказал тебе, что отныне ты обязан держать себя в руках, а ты разговариваешь с отцом, как с равным, ты все еще Мертвый муж, напомню!
– А что мне прикажешь делать? Он же не отпустит меня!
Так говорил здоровый муж, Ингольв ушам свои не верил:
– Тебе сколько лет, чтоб спрашивать разрешения у родителей? Ты в своем уме? На худой конец мог бы собрать вещи и молча уйти. Своим пустословием ты никому лучше не сделал, ни себе, ни ему.
– Сидрок ждет?
Ингольв кивнул.
– Сперва забежим в мою кузницу, я без своих инструментов, как…
Неожиданно на пороге встал давно подготовившийся к отплытию Бранд.
– Забежишь в кузницу, там и останься, – пробасил он. – Ингольв может идти, куда захочет, а вот ты нет.
Раньше при виде отца, загородившего проход, Хродмар покорно понурил бы голову и мечтал бы только о том, чтобы тот поскорее ушел. Теперь все было иначе: кузнеца снова посетила необъяснимая яростная уверенность, которой ранее ему так не хватало. Взяв свой топор, он почувствовал себя воистину бесстрашным. В его голове звучали последние слова Ингольва – «нечего пустословить!» Поэтому, неверно их восприняв, Хродмар молча перекинул мешок через плечо и пошел прямо на отца с надеждой, что тот уйдет с дороги, но Бранд стоял скалой. Сын подошел вплотную к отцу, они грозно сверлили друг друга глазами.
– Так ты хочешь проститься с сыном?
Бранд опешил от подобной дерзости и заорал:
– Ты чего о себе возомнил, говнюк!!!?
За спиной оказались мать с сестрой. Они никогда не слышали, чтоб отец так кричал. В гневливом лице сына Сальбьёрг увидела другого человека, она никогда не думала, что от родного ребенка можно ожидать опасность. Мать почувствовала, как сейчас произойдет что-то нехорошее и взволнованно сказала:
– Бранд, отпусти его, пусть идет, пусть…
– Я даю вам слово, он вернется целым, – пообещал Ингольв.
– Верю тебе, но брать слово не хочу, – ответил Бранд.
На языке Ингольва вертелась речь, которая, возможно, помогла бы уладить конфликт, но в тоже время он считал, уж что-то, а семейные дела – это слишком личное дело, поэтому предпочел остаться сторонним наблюдателем, кроме того, он, как и Бранд, не верил, что Хродмар способен чего-то сделать…
И тут он внезапно толкнул отца с такой силой, что тот камнем упал на землю. У каждого, кто был рядом в этот миг, сжалось горло от потрясения. Сальбьёрг подбежала к мужу, Лауга от испуга прижала руки к груди, а Ингольв решил вмешаться, принявшись удерживать неуемного брата. Бранд отдернул руку супруги со своего плеча и яро бросился на Хродмара, тот вырвался из хватки Ингольва. Отец попытался взять отпрыска за горло, но сын вывернул ему руку и прижал лицом к стене, приставив лезвие своего топора к его шее. Бранд беспомощно терся щекой об стену, тщетно пытаясь выбраться из хватки. Холодное железо едва касалось его набухших вен.
– Фрея помоги! Хродмар, что ты делаешь?! Что с тобой?! – торопливо говорила Сальбьёрг.
– Я отправляюсь в поход! – рявкнул Хродмар.
Бранд попытался вырваться, но сын оказался гораздо сильнее. Хродмар дернул ему руку, отец от боли сжал губы, но продолжал молчать. Так и не услышав ответа кузнец отпустил его. Он поцеловал в щеку мать, которая тут же отстранилась, восприняв прощальный жест, как угрозу. Хродмар вышел на улицу. Бранд почувствовал себя униженным и обескураженно сел на землю. Он молчал. Лауга тихо плакала. Она выбежала на улицу и вдогонку беспощадно бросила вдогонку брату:
– Надо беречь тот дуб, под которым строишь жилье!
– Я не выбирал этот дуб. Я сам по себе, – заявил он.
Хродмар взял свое и ощутил превосходство – папка-то оказался не столь уж страшен. Довольный собой, он направился в кузню. Но Ингольв, догнав побратима, развернул его и от души дал ему в морду. Не ожидав такого, Хродмар пошатнулся, из носа живицей потекла кровь. Он остыл. Следом прилетел еще удар в живот.
– Ты совсем охренел? – кричал Ингольв. – Я тебе, сволочь такая, помог, а ты себя сразу конунгом возомнил! Как ты добьешься северной славы, если позволяешь себе поднять руку на родного отца?
– Если б я не поднял, то точно бы не добился, признай, – скорчившись на земле, простонал Хродмар.
– Встань.
Хродмар поднялся, отряхнулся.
– Я воспитаю в тебе эйнхерия! – вынес приговор Ингольв.
Кузнец бережно складывал каждый инструмент в кожаный чехол. Ингольв тем временем задумчиво прислушивался к доносившимся с гавани воплям моряков. Хродмар надел кольчугу, длинную до колен, затянул ее поясом, потом поправил свои шаровары и протянул кольчугу для брата. Тот взглянул на него с осуждающим взглядом.
– А, ну да, ты же волк, всем бояться! – вспомнил Хродмар и хлопнул себе ладонью по лбу.
Потом он решил по-быстрому забежать к Фриде, попрощаться. Приблизившись ко двору Скъёльда, Хродмар заметил его самого и его будущего зятя – Вестейна. Чтоб не попасться им на глаза, он встал неподалеку и наблюдал за ними. Мимо проходили люди, шедшие к гавани. Жена и дочь провожали отца, а Скъёльд, приобняв смазливого Вестейна, о чем-то ему счастливо говорил, показывая на Фриду, как на дорогой товар. «Ну и пень ты старый!» – пробубнил себе под нос кузнец.
Вестейн был ровесник Хродмара, правда при нем уже были собственный корабль и преданная дружина. Сын знатного хэрсира[31 - Хэрсир – древненорвежский наследуемый титул. Функции неизвестны. Скорее всего хэрсиры были воеводами, которые руководили войсками и отвечали за сбор дани для конунга. В любом случае они были связаны со знатью и по социальной иерархии стояли выше бондов.] из известного древнего рода положил глаз на дочь обычного бонда и сразу потребовал ее себе в жены, чему Скъёльд неописуемо обрадовался, в то время как Бранд не находил себе места от зависти. Вестейн был высоким, статным, хорошо слаженным и красивым мужчиной, человеком деятельным, неутомимым, веселым, удали ему было не занимать. Некоторые его повадки жутко раздражали окружающих, в частности его смех, его некоторая туповатость, чванливость и вечное улыбчивое выражение лица, так и говорившее: «Давай дружить! Я тебя первый раз вижу, но ты мне уже как брат! Кстати, мой отец не встречался, случаем, с твоей матерью?» Хродмар даже не знал, чего больше всего в нем ненавидел: его поверхностную общительность и гадкий смех или положение, благодаря которому тот заполучил Фриду.
Когда Скъёльд и Вестейн, сопровождаемые дружинником, направились в гавань, Хродмар побежал к Фриде. Она открыла дверь и впервые в жизни увидела его в боевом снаряжении. Первая мысль, ее посетившая, была о смерти: а вдруг он погибнет? Ведь он никогда прежде не воевал. Ей захотелось броситься ему на шею, поцеловать, но воздержалась, поскольку застеснялась матери, наматывавшей позади нее веретено, хоть та и не была такой строгой, как отец. Напротив, она ее прекрасно понимала. Фрида заметила разбитый нос.
– Что у тебя с лицом?
Хродмару не хотелось говорить правду, поэтому неловко сморозил:
– О! Пчела врезалась… в пень. Я пришел сказать, что, когда вернусь, женюсь на тебе!
Она рассмеялась, но по-доброму, поэтому ее смех не смутил Хродмара, даже наоборот. В такой важный, ответственный день ей захотелось сделать ему приятное, но не знала как. Кто знает, вдруг она в последний раз его увидела?
– Подожди минутку.
