скачать книгу бесплатно
– Судя по тому, как ты их уплетаешь, кормят здесь плохо, – посочувствовала подруга.
Я попытался ответить ей, не переставая жевать. Но она, конечно, ничего не разобрала.
Дожевав и проглотив остатки бутерброда, я запил его кофе и повторил уже более или менее внятно:
– В прошлый раз с питанием было лучше. Правда, тогда и отделение было другое.
– Сравнил! Стационар и… дневной стационар. Что у вас тут интересного происходит? Тебя не обижают?
– У нас тут всё интересно, – пробормотал я, протягивая руку к следующему сооружению из колбасы, сыра и хлеба. – Меня не обижают, но иногда бьют ногами…
– Тебя забьёшь!
– Приятно, когда в человека верят, – поморщившись, пробурчал я и откусил от бутерброда почти половину.
Неподалёку от нас на скамейке пристроилась парочка – прикинутая[24 - Прикинутый, прикинутая (разг.) – новомодный, стильный.] девушка и молодой человек, на котором из одежды были только шорты и сланцы. Он был пониже меня ростом, но мускулистый. На правом плече татуировка – паук в центре паутины[25 - Наколка с паутиной весьма популярна в тюрьме. Изначально заключенные набивали число окружностей паутины по количеству лет отбытия наказания, но сейчас этот канон не соблюдается, и татуировка стала знаком мужественности и брутальности. На зоне паук в паутине означает, что владелец наколки – наркоман. Если же паутина пуста, а паук спускается по тонкой нити вниз, то человек «соскочил» и раскаивается в содеянном.]. Чувствовалось, что жёсткости и воли парню не занимать. Такие люди одним внешним видом вызывают уважение. И понимание: их следует опасаться. Видел я его впервые за эти два дня, но был совершенно уверен, что с интеллектом у него всё в порядке. На наркомана тоже не похож, но почему тогда паук в паутине? Впрочем, не моё это дело…
Девушка перебралась к нему на колени. В том, как они разговаривали, улыбались, обнимали друг друга, сквозила привязанность.
– Расскажи про сумасшедших! – потеребив меня за рукав футболки, попросила Полина. – Как они себя ведут, что делают?
– Спят, едят, в шахматы играют, телевизор смотрят, беседуют. Прямо как обычные люди.
– Врёшь ты всё, дурак противный!
– Нет, в очередной раз правду говорю.
– Да тебя не поймёшь, когда ты всерьёз говоришь, а когда издеваешься. Как тогда с дорогой: «Туда пойдём по насыпной, а обратно вернёшься уже по асфальтированной!»
– Ну так разве обманул? В клинику мы шли по насыпной? А возвращалась ты по асфальтированной?
– Да, – неохотно согласилась она, – но это были разные дороги!
– А я не утверждал, что будет одна и та же.
– Вот именно! Ты так говоришь правду, что в итоге обманываешь!
– Противоречишь сама себе – первые признаки душевного нездоровья… Может, тебе тоже в клинику лечь?
– Опять издеваешься! – рассерженно заявила она и ущипнула меня за бок.
Бутерброды закончились на удивление быстро. А через минуту закончился и кофе.
– Ты совсем голодный, – с сожалением произнесла моя подруга. – Ничего, если я как-нибудь с мамой приду? Она хотела тебя навестить, но побоялась, что тебе будет неловко.
– Хоть всей семьёй сразу. Вообще-то, я парень стеснительный, но надо же с этим бороться.
Она ещё около часа болтала о всяких пустяках: о том, что скоро поедет работать в лесную школу, об увиденном в магазинах и том, что из этого хотела бы купить, а что не купила бы никогда… Я слушал её, кивая и угукая в ответ.
В палату я вернулся примерно за час до ужина. Расписали партию в тысячу. Правила были проще тех, по которым мы играли на работе, а игроки слабее. У своих коллег – Рината с Андреем – я выиграл всего один раз, и то из-за удачных раскладов, а здесь победил без особого труда…
Потом опять читал, одним ухом прислушиваясь к разговору соседей. Узнал много интересного.
Старик, давеча просивший у Вити ложечку для обуви, – бывший глава администрации Ленинского района. Евсей постоянно донимает его вопросом, где спрятано золото партии, а Иван Алексеевич сокрушается: «Забыл!»
Боксёр, которого я пока не знал в лицо, и в самом деле мастер спорта по боксу. Тяжеловес. Достаётся ему почти от всех, а он вынужден терпеть. Любой конфликт с его участием чреват задержкой выписки минимум на полгода.
Один из психов в буйной имеет три высших образования. Но здесь они ему не нужны. По ночам руки и ноги «умнику» привязывают к раме кровати. Жить бедолаге осталось недолго, сёстры говорят: гниёт изнутри.
Стас – социально опасная личность. С виду неуклюжий парень, а бьёт резко и без предупреждения. От него чаще всего достаётся Боксёру.
Парень с забавной фамилией Андрюшкин – хозяюшка. До похода в армию он был вполне здоров, но сослуживцы ударили его табуретом по голове. Сзади и сильно. Теперь за сигарету, пирожок или другую мелкую плату он выполняет любую грязную работу: стирает чужие носки, трусы…
Чебурашка души не чает в техничке и постоянно дерётся из-за неё с другими сумасшедшими. Наркоманы и алкоголики на неё не претендуют.
На ужин дали рожки и кусок варёной колбасы. По отзывам местных, это было шикарно. Может, и так, но лично я ничего шикарного в таком ужине не увидел. Да и размер порций оставлял желать лучшего. Я мгновенно умял всё, но так и не наелся.
После ужина Шесту забросили с воли шприц с ханкой[26 - Загустевший сок, собираемый с маковых головок, а также раствор, получаемый из этого сока.]. Всех, кто в тот момент был в палате, он попросил о передаче не распространяться. Дозу разделил с Ринатом. Когда примчался Серёга Евсеев, было уже поздно.
– Я с тобой всегда как с человеком поступал, – укорял Евсей собрата. – Жаба душит, да?
– Серёга, да там было-то полкуба! Даже меньше. Нам с Татарином по две точки всего досталось. Раствор беспонтовый. Ни в голове, ни в жопе!
– Тем более! Думаешь, мне для кайфа? Мне раскумариться[27 - Раскумариться – употребить (начать употреблять) наркотики после долгого перерыва или для снятия абстиненции.] надо! Я сдыхаю, а ты повёлся, как сука…
Они препирались ещё несколько минут. Затем разочарованный Евсей ушёл в свою палату и, видимо, чтобы отвлечься, начал горланить песни. Длилось это примерно с полчаса.
Ближе к отбою постояльцы карантинной палаты, посовещавшись, решили: чтобы не загнуться с голоду, нужно устраивать второй ужин из продуктов, переданных родственниками и друзьями. Сдвинули плотнее кровати наркоманского ряда и перебрались на них. Чтобы не испоганить постельное бельё, вместо скатерти постелили серую больничную пижаму.
Этот второй ужин получился на славу, и пижаму на радостях переименовали в самобранку.
Перед самым отбоем в палату пришёл санитар Шмаков. Ухмыльнулся, глядя на нашу скученность, которая, впрочем, проявилась только у военкоматчиков.
– Просто замечательно тут у вас! – Голос Шмакова сочился сарказмом. – Может, кто-нибудь хочет нормально поспать? Есть свободная постелька…
Желающие нашлись. И тут же исчезли. Место, о котором завёл речь наш «сердобольный» санитар, находилось в палате для буйных.
– Нашли дураков!
– В логово к психам соваться!
– В соседних палатах больных поищите! Им это больше подходит.
На фоне этих возгласов моё «Я пойду» выглядело странно.
На меня посмотрели с удивлением. Некоторые – с сочувствием.
Оставаясь в карантинной, я ничего не терял – вряд ли кто-то стал бы претендовать на мою территорию. Да пусть бы даже и стал… Но если отбросить суеверные страхи перед сумасшедшими, то в предложении Шмакова был резон.
– Спокойной тебе ночи, – ехидно бросили мне с наркоманского ряда.
Шмаков открыл дверь четвёртой палаты и, указав пальцем на свободную койку, сказал:
– Вон та.
Он запер за мной дверь.
В палате царил полумрак. И холод, потому что форточка была открыта нараспашку. Ещё днем прошёл дождь, и температура на улице упала градусов до десяти (такое нередко случается в конце лета). А после захода солнца опустилась ещё ниже.
Свободная кровать стояла как раз на сквозняке. Я подошёл к окошку и протянул руку к форточке, собираясь её притворить, но слева от меня очень агрессивно прозвучало:
– Зачем закрываешь?!
Приглядевшись, я узнал парня с татуировкой паука на плече. Значит, это тот самый «Ромка», который сцепился с надзирателями.
– Ты под одеялом лежишь, а я к утру под этой простынкой от холода ласты склею! – ответил я.
– Лысый, отдай ему своё одеяло, – приказал Роман.
Сосед справа безропотно выполнил команду.
– И на том спасибо, – сказал я, ложась и укрываясь. – Так в самый раз.
Я уже почти уснул, когда один из обитателей буйной решил повторить мою попытку – встал и направился к окну.
– А ну, ляг! – приказал ему Роман.
– Холодно очень, – пожаловался долговязый коротко остриженный псих в полосатой пижаме. – Закрыть нужно…
Я узнал его по голосу – тот, что настойчиво просился утром в туалет.
– Упади обратно, я сказал!
Сумасшедший подчинился, но вскоре поднялся снова. Я отметил, что он вообще часто и настойчиво просится куда-нибудь или пытается что-то сделать. Не дойдя до окна, он отлетел назад, размахивая руками, – Роман, не вставая, нанёс ему два мощных удара ногой. Один в бедро, другой в живот. «Аргументы у него… сильные!» – подумал я и провалился в сон.
Лев. 22.08.1997
Утром я вернулся в карантинную. Несколько человек поинтересовались, как мне спалось. Ответил, что нормально. После завтрака взялся за учебник в надежде найти хоть что-нибудь о расстройстве множественной личности. Судя по оглавлению, интересующая меня информация могла в нем быть только как вторичная, дополняющая сведения об особенностях восприятия нормальных людей. Я отрывался от книги, только если происходило что-то заслуживающее внимания: прибытие очередного постояльца или, например, стычка между Шестаковым и долговязым военкоматчиком.
Первый был напорист, но пропустил несколько ударов в голову. Второй отбивался, пытаясь удержать дистанцию.
Впрочем, драка не продлилась и минуты. В палату на шум заскочила медсестра и остановила потасовку: Шесту пригрозила переводом в буйную, а долговязого отправила в коридор, под свой присмотр.
Шест, не удовлетворённый результатом разборки, мерил шагами свободное пространство и цедил:
– Я ещё доберусь до этого козла…
– А давай его на пару отфеячим? – поддержал кореша Татарин. – Приборзел пацан. Вдвоём легко одолеем. Для начала звякнем его хлебалом о дужку кровати! А потом он у нас будет из угла в угол без крыльев летать!
Я пробежался взглядом по лицам военкоматчиков. В их глазах читалась боязнь оказаться следующей жертвой. И ещё тихая радость, что на месте долговязого сейчас не они.
Когда страсти немного поутихли, Шест притащил в палату шестиструнную гитару. Играл он плохо, а пел ещё хуже. И репертуар был так себе.
Минут через пятнадцать силы у него иссякли и эстафету перехватил Дима-студент. С «Группой крови» и «Звездой по имени Солнце» на фоне Шеста он смотрелся просто отлично.
– А ещё что-то из Цоя можешь слабать? – насели на Диму соседи.
– Могу, – ответил он. – Но в основном из последних альбомов.
– А сколько их всего? – спросил кто-то.
– Не помню точно… Кажется, семь или восемь.
– Студийных восемь, – подтвердил я. – Есть ещё сборники: «Последний герой» и «Неизвестные песни».
Один из новеньких, порывшись в памяти, выдал:
– А у меня друг собрал все их диски. Он говорил, двенадцать. Если коробки в ряд поставить, складывается надпись «КИНО».
Я усмехнулся и пояснил:
– «Акустический концерт» и «Концерт в рок-клубе» в расчёт можно не брать. Это записи выступлений. Всё, что там исполнялось, есть в этих восьми альбомах и двух сборниках. А набор из двенадцати боксов – маркетинговый ход Moroz Records с целью отъёма денег у серийных коллекционеров.
– А ты какие песни знаешь? – поинтересовался Дима у меня.
– Практически все.
– Так давай на пару споём, а то я слова местами забываю и могу сбиться, – предложил он. – Какую?
– Любую…
Начали с песен 1986–1988 годов. Здесь моя помощь ему иногда требовалась. Но когда он переключился на вещи из последних двух альбомов, необходимость в моём участии отпала – собравшиеся вокруг нас были прекрасно знакомы с репертуаром.
Глядя на Диму, уверенно державшего инструмент, я вспомнил Петьку Лелюка.
Пётр, добрый и, по-моему, излишне интеллигентный человек, специализировался по русской семиструнной гитаре. Мне очень нравилась «Старая Япония» в его исполнении:
Тихо-тихо, легче, чем туман,
Поплывет под звёздами мечта
В старую Японию, а там —
Ласточки под крышей храма спят,
Дремлет Будда в алтаре роскошном,
Лёгкие фонарики горят
И Луна всплывает осторожно…
Лелюк и среди музыкантов-то выглядел белой вороной, персонажем иллюзорного мира, в котором нет жестокости, все любят друг друга и ценят исключительно за талант.
Однажды, сидя у него в гостях, я услышал доносившиеся из-за окна пронзительные завывания, переходящие в скулёж. Я спустился во двор. По звуку отыскал в темноте умирающую собаку: какие-то выродки сильно её изувечили. Задние лапы скручены проволокой, раны на морде и теле уже гноятся, выбитый глаз… Шансов выжить у дворняги не было. Лучшее, что я мог для неё сделать, – убить быстро. Чтобы не мучилась.
