Записки военного дознавателя

– Так какая ж покраска, товарищ майор, дождь же на улице!

Я глянул в окно – и правда, начал сеяться мелкий осенний дождь.

– Не знаю! Краску белую дам, а остальное – сами!

– А черную где мы посреди ночи возьмем? – взмолился Акимыч.

Интересно, что весь идиотизм поставленной задачи он принял как должное и как-то уж очень быстро.

– Не знаю. Баранову позвоните, может…– неуверенно ответил Осипов.

– Гуталин! – таинственно и с каким-то странным восторгом произнес Акимыч.

– Чего? – не понял Осипов.

– Мы вместо краски гуталином белые полосы по бокам оттеним.

– А что…– задумался Осипов, – Давай! Значит, мысль заработала! Это хорошо!

– Так вы Червинскому скажите, чтоб дал со склада, а то у нас и на смотр не у всех есть, чтобы показать. Я уж про чистку сапог не говорю.

Осипов сделал кислое лицо, на котором выразилась целая гамма презрительно-брезгливых чувств, мол, вот как вы, б…, умеете все испортить! Ведь вот хорошо же так все начиналось, ан-нет – выдай им то, выдай се! А чтоб смекалку проявить – так это – хер с лампадным маслом…

Он, мотнув головой, подошел к телефону и потребовал у телефонистки хозвзвод.

– Дневальный, Осипов говорит. Разбуди посыльного за Червинским. За прапорщиком Червинским, говорю! ..Да… Ну, и пусть сбегает за ним, че тут непонятного? Я его на КПП дождусь, проинструктирую. Посыльного, говорю, на проходной жду через пять минут. Можно без оружия. Да. Вот так. Время пошло! Конец связи.

– Значит, вы поняли. Чтоб до утра все сверкало.– Осипов уже повернулся к выходу.

– А краску где получить? -то ли спросил, то ли взмолился Акимыч тоном обманутого Варфоломея Коробейникова.

– Краску? – не понял Осипов, и повернулся в полкорпуса.

– Ну да, белую!

– Ах, да. Она у Пиняева в каптерке, если он сука не сп**дил еще… – Он снова подошел к телефону:

– Хозвзвод мне…

И после двухсекундной паузы:

– Дневальный! Это снова Осипов. Дай-ка мне дежурного по взводу!

И снова после сколько-то секундной паузы:

– Скажи мне, сержант, кто может каптерку Пиняева открыть? Ага… Значит, ты можешь. Это хорошо. К тебе офицер от дежурного по части придет. Там надо будет краску забрать. Откроешь ему. Понял? Ну и хорошо. Все, конец связи.

– В общем, когда будете готовы,– сказал Осипов, повернувшись к нам, – возьмите краску в хозвзводе. Все ясно? Ну и ладно.

В это время прибежал запыхавшийся боец – посыльный Червинского.

Осипов его вывел на улицу, и, видимо, там разъяснял, что к чему. Мы же с Акимычем сели и закурили. Что делать было решительно непонятно. Красить под дождем Акимычу еще не приходилось, неговоря уже обо мне.

– Как думаешь, дождь надолго? – спросил он с надеждой в голосе.

– Да мы как-то плавали, так с неделю лил, такой вот точно.

– Ну, с неделю, это бы еще неплохо,– философски заметил Акимыч.– Тогда бы просто показуху перенесли. А там глядишь – и кто-то другой бы дежурил… Ну, чего делать-то будем?

– Я не знаю, – ответил я прямо.

– Ну, а если дождь к утру закончится? И все на смотр припрутся? Представляешь, что с нами бригадир сделает после всего-то?

Я хотел было сказать, что мне все это абсолютно по барабану, что терять мне уже совершенно нечего, а очередные звания – я в гробу видел, но сдержался. Акимыча обижать не хотелось, хотя, я и совсем не был уверен в том, насколько бы он считался с моими чувствами.

– Ну, смотри, – начал я, по мокрому асфальту красить нельзя, проще просто краску в сортир вылить. Да и плац будет после этого полностью испорчен. Значит, надо как-то сушить поверхность, а потом уж…

– Обожди! Что значит сушить? Дождь-то все равно идет…

– Ну, значит, надо сделать что-то вроде переносного навеса, и под ним сушить уже.

– Ага…– Акимыч воздел глаза к потолку.– Паяльной лампой! – осенило его. – У тебя есть?

– Что? – не понял я.

– Ну, паяльная лампа,– нисколько не смутившись, уточнил Акимыч.

– Ну, блин, ясное дело! Я уже шестые сутки по нарядам за собой паяльную лампу таскаю. На всякий случай.

– Ты это… Не того!– вдруг посуровел Акимыч. – Я тебя про «дома» спрашивал. Есть дома у тебя?

– Нету. – отрезал я.

– Где же взять-то?…– размышлял Акимыч, – У кого-то я же видел недавно… Ладно, пойди проверь как там с краской у Пиняева, и скажи бойцам, чтобы все банки на крыльцо выставили.

– Я ушел в хозвзвод.

– Дежурный на выход!– заорал боец при виде меня.

«Понятно», – подумал я, – «Спит, подлец! Как, впрочем, и я давеча»

Из ленкомнаты, заправляясь, вышел сержант. Подойдя ко мне, он отдал честь и представился. Я объяснил, зачем пришел. Сержант тотчас полез за ключами. Отперев каптерку, он отошел в сторону. Я зашел вовнутрь.

– Где еще две банки? – спросил я сержанта.– Тут тринадцать, а должно быть пятнадцать.

– Не могу знать, – он равнодушно пожал плечами.

И тут на второй полке справа я увидел паяльную лампу! Я тотчас взял ее в руки, но боец запротестовал.

– Успокойся! Это приказ Осипова и дежурного по части. Мало тебе?

– А что я завтра Пине скажу? Он же кого угодно за портянку старую уроет, а тут вон что…

– Дежурный по части расписку напишет. Идет?

– Идет, – мрачно ответил боец.

– Ну, пошли тогда.

Мы пришли на проходную. Акимыч размышлял над каким-то странным чертежом, похоже, даже архитектурным.

– Гляди, чего я у Пини нашел!

Акимыч обрадовался и тотчас стал тянуть лапы к лампе.

– Э, нет! Напиши бойцу расписку для Пини, а то сам понимаешь.

– Чего? Какую расписку?

– Ну, не хочешь, тогда я ее обратно отдаю.– С тем я протянул лампу бойцу.

– Ты как с комбатом разговариваешь? – вдруг решил перейти на официоз Акимыч.

– Ах, простите, товарищ капитан, виноват, больше не повторится. Но согласно уставам, я для вас лампы воровать в других подразделениях не обязан.

– Обожди,– позвал Акимыч сержанта,– Давай лампу, напишу тебе расписку.

Он взял лист бумаги, что-то на нем написал и затем расписался. Боец пробежал глазами новорожденный документ и явно неудовлетворенный стал канючить:

– Так вы же, товарищ капитан, не написали когда вернете! А без этого, что я Пине скажу?

– Завтра вернем. Утром, – солидно пообещал Акимыч, даже не моргнув глазом, – Пиня, может, и не заметит ничего. Иди, службу неси.

– Есть, – вяло ответил боец, засовывая сложенную вчетверо расписку в карман гимнастерки. Затем козырнув, он развернулся на каблуках, и, шаркая сапогами, удалился в ночь.

– Гляди, чего я тут наизобретал! – гордо сказал Акимыч, положив передо мной лист, на котором было изображено нечто, что я прежде принял за некую архитектурную фантазию.

– Что это? – спросил я.

– Как что? Навес! Вот опора из реек, а тут крыша, мы ее плащ-палатками накроем. Понял?

– А что? Вполне. Только там ведь темно будет, нужна будет переноска или фонарь какой-нибудь.

– Да, пожалуй…– задумчиво ответил Акимыч.

– Переноски у меня нет!– решил я опередить его вопрос.

Акимыч поднял глаза, в которых явно стоял вопрос: «Тогда зачем предлагаешь?»

– Может, фару какую-нибцдь, с аккумулятором?

– А что… фара у нас есть, а аккумулятор с ГАЗ-66-го возьмем?

Батарейный ГАЗ-66, естественно, был под моей ответственностью.

– Может, лучше со станции?– съязвил я. Станция наведения ракет была в ведении Акимыча.

– Не лучше, – ответил он.– Тебе все равно пора было бы уже все автомобильные батареи на подзарядку нести. Вот и отнесете после покраски.

– А если там места не будет?

– Ну, договоришься с Кучеренко, – выдал Акимыч, как само собой разумеющееся.

– А провода у тебя есть? – спросил я.

– Есть. Две катушки.

– Это те, которые с алюминиевым и медным кабелями?

– Ну, – Акимыч поднял на меня глаза, явно не понимая, к чему я клоню.

– И ты собираешься их соединять?

– Ну да, а что? – Акимыч был немного растерян.

– Ну как это что? Они же гореть будут в месте соединения.

– Это еще почему?

– Ну, что значит «почему»? У меди с алюминием переходное сопротивление слишком высокое.

Акимыч вдруг побагровел и заорал:

– Ты что это, комбата решил подъё**вать?!

– Да ты че? И в мыслях не было!– я даже опешил, – Ты электротехнику не изучал, что ли?

Акимыч остыл и ответил немного смущенно:

– Изучал.

Он сказал это тихо, и я понял, что в электротехнике он не разбирается даже на уровне электрослесаря четвертого разряда.

– Ну ладно, тогда поверь на слово, – продолжал я.

– Вот б….! А я-то думаю, что это они на станции горят, когда я генератор включаю… А если два медных соединить, то ничего?

– Ничего.

– А два алюминиевых?

– Тоже нормально, только их не спаяешь. Там специальное соединение нужно делать.

– Ладно, иди, готовь бойцов. Придумаем чего-нибудь.

 И я отправился будить бойцов с тем, чтобы их обрадовать замечательной новостью о предстоящей покраске плаца под дождем вместо скучного ночного сна.

***

Где-то к часу ночи из найденных на стройке реек было сколочено нечто, похожее на домик, унесенный ветром с какой-то детской площадки, в котором, впрочем, вполне мог находиться один взрослый человек. Крыша была накрыта тремя плащ-палатками, и потому во внутрь вода уже не текла. Надо отметить, что в свое время, плац был, видимо, построен очень профессионально. Во всяком случае, площадка под него была выровнена идеально, и потому вода в «домик» по асфальту практически не затекала. Во всяком случае, чтобы избежать случайной течи, было уже достаточно проложить по периметру тряпки, что и было сделано.

Прапорщик Червинский на все это смотрел с крыльца КПП серьезно, но скептично. Он не верил в торжество армейской мысли, видимо, уже довольно давно. Надо отметить, что обстоятельства моего знакомства с ним были тоже не совсем ординарны, впрочем, как и все в моей армейской жизни. Дело в том, что я и еще пару человек получали обмундирование в Чернигове на армейском складе, что более, чем в семидесяти километрах от части. Полный комплект обмундирования это ворох всевозможных одежд и обуви, весом не менее двадцати пяти килограммов, который, будучи сваленным в кучу, может вполне достать до пояса человеку среднего роста. Естественно, никому и в голову прийти не могло прислать нам на помощь машину, хотя бы и грузовик. А потому, все полученное на складе имущество мы завернули в плащ-палатки и двинулись, словно караван верблюдов к автостанции. Однако прапор-кладовщик вручил нам фуражки с красным околышем, как у пехоты, приговаривая, мол, ничего, ваш кладовщик потом обменяет на черные. Спорить никто не стал – все еще были зеленые как весенняя трава, и верили только в хорошее.

Придя, как идиоты в красных фуражках к Червинскому, а именно он был заведующим вещевым складом, мы застали процесс выдачи сапог новому пополнению.

– Товарищ прапорщик, у меня же размер не сорок второй, а сорок третий! – боец жалобно протягивал сапоги Червинскому, но тот был неумолим как Нерон:

– Ничего! Ногти на ногах обрежешь – будет как раз! Следующий!

Следующими влезли мы:

– Нам бы вот фуражки поменять на черные!

Червинский, словно ожидавший от нас подобных выпадов, молча достал огромную амбарную книгу, и, послюнив палец, принялся молча искать нужную страницу:

– Ага! Вот! Нашел. Смотри сюда! – он ткнул пальцем в середину страницы.

– Что это? – не поняли мы.

– Реестр, не видишь что ли?! Я не получаю красных фуражек!– торжествующе отметил он.

– Ну, и что?

– А то, что и от вас тогда принять не могу. А могу только то, что сам получаю. Могу поменять на другой размер, но артикул надо чтоб был тот же. Понятно?

– Но нам на армейском складе сказали…

– Знаю! Никонов сказал, что я поменяю. Не могу. Не знаю, откуда он это взял! Вишь чего написано? – он снова ткнул пальцем в страницу, – «фуражки с черным околышем и для морской волны!»

 «Для морской волны» – это, видимо, была парадная форма, цвета морской волны. В общем, пошли мы тогда, молча, в военторг и купили за свои деньги по нормальной фуражке, заимев при этом бесценный опыт относительно того, что верить в армии нельзя никому, и особенно в тех случаях, когда тебе пытаются дать "слово офицера".

Вскоре один из бойцов залез в импровизированный шатер и зажег лампу. Он высушил асфальт довольно быстро, и затем нарисовал кисточкой полосу. Минут через пять, он натер сапожной щеткой гуталиновые полосы по каждой из сторон белой полосы. Я подошел к Акимычу:

– Валентин, слушай, если работать в таком темпе, то понадобится часов шестнадцать. А у нас четыре-пять в лучшем случае. Давай, может, только самые затертые полосы обновим?

Акимыч задумался.

– Да, то есть надо бы еще четыре таких шатра соорудить… Хотя, нет – лампа-то одна у нас… Ну, давай определим где.

Он прошелся по плацу, делая какие-то замеры, когда мы услышали выстрел. Собственно, это была автоматная очередь, кажется из двух или трех выстерлов.

Акимыч, сорвался и побежал в караул, на ходу крикнув мне, чтобы я шел и сидел на телефоне, что я и сделал. Бойцы под шатром уныло сушили, красили, и затем оттирали свежевыкрашенные полосы гуталином по сторонам. Идиотизм предложенного задания их тоже, похоже, не особенно взволновал: они и не такое видели.

Звонков не было, и я уже начал понемногу дремать, когда в дежурку ввалился мокрый с ног до головы и совершено белый Акимыч. Таким я его еще не видел никогда. И тогда я понял, что несколько минут назад не просто «что-то случилось». Произошло нечто очень страшное, что смогло тронуть – нет не испугать, а именно тронуть даже весьма толстокожего Акимыча. Я медленно встал:

– Что?..

– Шмаков в карауле застрелился…– он сел за стол и как-то весь обмяк, скукожился, и, что было страшнее всего…мне показалось, что он вот-вот заплачет, а это уже совсем никак не вязалось с тем Акимычем, которого я знал, а потому сцена казалась действительно жутковатой.

– Как? – только и смог выдавить я.

– Ну как… так вот… говорил я, что нельзя его в караул ставить. Видно же было, что он совсем уже на подрыве каком-то…

– И что теперь делать?

– Ну что… звонить, докладывать.

– А он где? – спросил я, не уточняя кто, но Акимыч понял.

– В караулке. Принесли только что. Ладно, буду звонить.

Я вышел и закурил. Вот, человек, с которым я стоял вчера в наряде, только что перестал существовать… Что могло случиться меньше, чем за сутки? Мысли двигались плохо, а ноги почему-то дрожали. Я не знал, что делать, что говорить, и кому… да и зачем теперь нужны какие-то слова, и вообще что-либо… Нет, мы с этим парнем совсем не были друзьями, и я ему, скорее сочувствовал, нежели симпатизировал, но я стоял над черной зияющей бездной: вот там он еще был, а вот тут его уже нет, совсем нет…

Через полчаса приехал бригадир, Раньш и Осипов. А еще минут через десять прибежали эскулапы – капитан с Милиционером. Я после видел, как они несли носилки, накрытые шинелью, куда-то в сторону санчасти. Через час явился Раньш и велел писать объяснительные: кто и где находился, кто и что слышал и тому подобное. В казармах загорелся свет, и хоть можно было еще спать часа-полтора, никто уже не ложился.

Часов в десять утра в часть приехал военный прокурор армии полковник Кузнецов и с ним следователь – капитан Зырянов, с которым я был знаком по нескольким прошлым делам. Они зашли в дежурку и Кузнецов мне даже пожал руку.

– Извините, – товарищ полковник, – плохо пахну: как тогда из командировки приехал, так даже домой не заходил. Шестой день в нарядах безвылазно. Даже помыться не получается.

– Как так?

– Не могу знать…Наверное заменить некем.

– Ладно, разберемся.

– Это все при тебе случилось?

– Ну, я здесь был, но выстрел слышал. Так точно.

 Еще через полчаса на КПП позвонил Раньш:

– Собирайся, в прокуратуру поедешь.

– Пистолет кому отдать?

– Ну, дежурному в оружейку сдашь. Зайдешь в штаб ко мне, перед тем, как уехать.

– Есть. А кто меня заменит?

– Татарников, но Захаров часок без тебя побудет. Ничего. Давай, выполняй!

– Есть.

Я сдал пистолет, забрал из каптерки свои вещи и пошел в штаб. Раньш стоял у окна и курил. Я доложил, что пришел, но он не повернулся.

– В общем, снова дознавателем едешь. Тебя хотят, других им, видишь ли, не надо…

Я промолчал. Сил радоваться уже не было, да и обстоятельства тому не способствовали.

– Постарайся, – продолжал Раньш – закрыть дело так, чтоб на части пятна не было.

Ну, как тогда с прапором.

– Но тогда у него действительно был психический срыв. А тут…

– Что тут? – ядовито осведомился Раньш.

– Не знаю пока. Но разберусь, зачем, например, майору Огаркову понадобилось не отпускать парня на похороны матери, а напротив – вместо этого заставить бежать кросс десять километров?

После шести суток в нарядах, мне уже было действительно все равно, даже если Раньше от злобы начал бы в меня стрелять. Начштаба поднял брови, будто эта новость была для него сюрпризом.

– Ну, там наверняка не так было! – заявил он.

– Может быть, но так мне Шмаков рассказывал. Терять после всего, мне уже явно нечего, хуже, чем сейчас мне уже все равно не будет, а стреляться я точно не стану. Разрешите идти?

– Иди – ответил Раньш и отвернулся к окну.

Я вышел за проходную и вдохнул полной грудью. Недалеко от выхода стоял Зырянов. Мы еще раз поздоровались, и он рассказал в двух словах, как они меня искали, как звонил из округа Плакса, что они все равно хотели меня на этой неделе вызволить, а тут вон какое дело…

– Да уж, – ответил я, и затем подумал: шесть дней, меньше недели, а сколько всего перед глазами пробежало, словно наблюдал я из окна какую-то чужую жизнь, которая, как и положено, закончилась смертью.

– Слушай, – насторожился Зырянов, – ты в порядке?

– А ты был бы в порядке, спя по два-три часа в сутки в течение недели, а сегодня так и вовсе… сам понимаешь…

– Так иди спать! Я Кузнецову скажу. Приедешь завтра в Чернигов, получишь документы и там разберемся.

– Может самого надо бы дождаться?

– Не надо! Иди, говорю!

– Ну ладно, спасибо, до завтра тогда.

Мы пожали руки, и я пошел через лес домой. А в голове все крутилась все та же странная, но неотступная фраза: «Всего шесть дней, почти неделя…»

Черный город посреди степи.

Когда я снова вернулся, прокурор и его помощник с шутками да прибаутками вручили мне новое командировочное предписание. Казалось, им было уже просто интересно понять, как близко они подошли к пределу моей прочности. Я только что приехал из Воронежа, думал хоть денек удастся отоспаться, но, как я и сказал, меня ждала новая командировка в доселе неизвестный мне город Хромтау, что на Севере Казахстана.

Зима у нас в Чернигове на тот момент была не особенно суровая – минус пять и немного снега. И хоть бы кто меня проинструктировал, что такое этот Северный Казахстан! Какой там! Раз это существенно южнее, подумал я – значит – дай бог не вспотеть! Так и поехал. Долетел на каком-то задрипанном самолетике с пересадками до Актюбинска, а дальше, согласно предписанию – был полон решимости продвигаться к автобусной станции. Однако выйдя из аэропорта, я вдруг увидел уличный термометр и остолбенел! Другого слова тут не подберешь, поскольку на нем было -40! А я в шинельке да в хромовых сапогах… В добавок, нас вообще «чудом» посадили в Актюбинске, поскольку начиналась настоящая пурга.

 Правдами неправдами, путаясь промеж полутора-двухметровых сугробов, я, добрался до автобуса, а на нем уже – до автостанции. Однако… все автобусные рейсы отменили именно из-за надвигающейся пурги! И куда деваться было совершенно неясно. Автостанция вообще не отапливалась, да и зачем, когда туда-сюда шныряют толпы цыган и тепло все равно долго не задержалось бы. Гостиниц я тоже на всем пути от аэропорта не заприметил. В общем, мне, как и довольно известному персонажу17 оставалось одно – пропадать.

 И тут сонный женский голос сообщил по-казахски, а потом и по-русски, что один автобус до Хромтау выйдет через полчаса! «Чудны дела твои господни!» – подумал я тогда, но все оказалось куда прозаичнее, и уж во всяком случае, без вмешательства высших сил. Просто водитель автобуса был как раз-таки из Хромтау, и также, как и я не желал ночевать непонятно где. Ему было проще подвергнуть всех нас и себя, в том числе, риску замерзнуть посреди степи, что было очень даже реально, чем… ну, в общем – вы поняли. Как ни странно, но до Хромтау желающих было не так много, и в общем, пробиваться, через военного коменданта и потрясать бумажками с большими круглыми печатями, слава богу, не пришлось. Как и обещал сонный женский голос, спустя полчаса мы двинулись в путь. Вообще, вся наша поездка была безумно похожа на заставку к стандартному фантастическому фильму. Только мимо нас за окном пролетали не звезды, а вполне реальные снежинки. К слову, я тогда подумал, что «пролетающие звезды» в фильмах, это даже как-то неприлично с научной точки зрения. И еще надо отметить, что при этом тьма за окном на протяжение двух часов была совершенно непроглядная, словно на краю Вселенной, не говоря уж о том, что было гораздо темнее даже, чем где-нибудь посреди леса в каких-нибуь горах.

Вдруг впереди забрезжил огонек, словно Проксима Центавра на пути у звездолётчиков. Это оказался единственный тусклый фонарь на промежуточной станции. Других огней видно не было. И потому, сколько там было домов, каких и вообще – что это была за станция, так и осталось неизвестным. Затем снова два часа, после чего ног я уже не чувствовал, совершенно. Да, впрочем, я и весь задубел в своей шинельке, хоть на чурбаки руби. И всю эту дорогу я думал только об одном: что я буду делать дальше, если там не окажется гостиницы или же, если окажется, но как часто бывало – нет мест? Ведь к моменту прибытия должна уже была стукнуть полночь, и будить коменданта или военкома – это скорее было бы навредить всему делу.

 В общем приехали. Никакого гвалта, никаких шуток не было. Все молча вышли, словно бы на расстрел, и тотчас растворились во тьме черного города посреди черной степи. С уличным освещением в Хромтау было почти также, как и на предыдущей станции, да и в домах огни в окнах были, скорее, исключением.

Гостиница, к счастью, нашлась скоро, и более того, там были свободные места. И я, возликовав, получил свой заветный ключ. Взлетев наверх и, оказавшись в комнате, я первым делом сбросил шинель, набрал воды в гостиничный граненый стакан и сунул в него кипятильник. А дальше я просто сел в кресло, не снимая сапог, и стал ждать, наслаждаясь теплом…

Когда вода закипела, я запарил в термосе кашу и вскрыл банку сайры. Это был мой обыкновенный походный ужин. Вдруг в дверь постучали. Это было странно, поскольку дело было, как я уже сказал, около полуночи. Я бросил в карман свой нож с выкидным лезвием и пошёл открывать. Крутанув ключ, я толкнул дверь. На пороге стоял довольно крепкий на вид человек в форме капитана автомобильных войск.

– Можно к тебе? Пакетик чаю не одолжишь, если есть? Я видел, что ты только заехал, а потому не спишь еще…

– Конечно, – ответил я, также запросто переходя на «ты», – заходи.

Капитан вошел и огляделся.

– Не мерзнешь тут? – спросил он, осматриваясь, будто искал что-то.

– Наоборот – греюсь вот. Я только с автобуса.

– А, тогда понятно. – И он вдруг достал из кармана небольшой комнатный термометр на присоске и ловко прикрепил его на стену. Красный столбик быстро пошел вниз. Пока не остановился на отметке +5.

Был у меня как-то знакомый, который ходил в лыжные походы. Однажды, после его похода на Кольский полуостров, мы долго сидели за чаем, и он рассказал много интересного и полезного по части походной жизни. Например то, что снег совсем не спасает от жажды, и что в зимнем походе каждый должен держать на пузе воду в резиновой грелке. Воду надо посасывать через соломинку регулярно, поскольку при больших морозах, воздух становится значительно суше, и легко дойти до обезвоживания. Ночевали они в нескольких иглу – снежных эскимосских домиках, которые, к концу похожа наловчились строить за сорок минут. Леня рассказывал, что на Кольском было постоянно -40, да еще с ветром. А как только слепишь иглу, так в нем сразу оказывается около минус одного. А когда запустишь примус, так и вовсе – плюс пять. И вот, после минус сорока, люди в иглу уже сидели просто в рубашках и степенно беседовали, совершенно не замечая холода. Видимо, тот же эффект имел место и со мной. К слову, я когда вошел в комнату, то сразу обратил внимание, что на кровати лежит пять или шесть одеял! Такой заботы о ближнем я не видел ни в одной гостинице СССР, а тут – такое! Но, теперь все было более-менее понятно.

– Ух ты, сказал я, глядя на термометр. С отоплением тут совсем не злоупотребляют!

– Да это уже лет пять или даже семь, после большой аварии, – сказал капитан.