30 свиданий, чтобы забыть

Я хватаю сразу три и откладываю на край тарелки, наполовину уже забитой драниками и рыбой.

– Да нормальная там общага, – вступается Ксюня, откидывая косички назад. – Я фотки посмотрела. Вполне прилично. Даже прачечная есть и тренажерка.

Олег Михайлович одобрительно кивает.

– Тренажерка – это хорошо. Славун, занимайся там, не бросай. В нездоровом теле и дух нездоровый.

– Да буду, буду.

Я замечаю, как Слава, сильно опустив голову, закатывает глаза, и улыбаюсь. Знаю, как он будет. Если бы не отец, он бы с микшером спал в обнимку. Уверена, ничем кроме музыки, Слава там заниматься не станет. Хоть бы учился. Я, кстати, даже не знаю, на какую специальность он поступил, и решаю сразу его спросить. Вдруг потом не представится возможность.

– Программа называется «Управление в аудиовизуальных индустриях». Только в московской Асишке* такая есть, – у Славы аж глаза загораются. – Короче, это на стыке музыки и видео, фестивали всякие крутые смогу устраивать. «Тумороулэнд»* будет нервно курить в сторонке, когда я выпущусь.

Мы все втроем смеемся. Дальше Слава много рассказывает об этой программе и мечтает о перспективах, которые его ждут. Он, действительно, сильно воодушевлен. О Питерской программе он так не отзывался. Только почему-то со мной Слава не делился своими мечтами. То есть мечтами как раз делился, а реальными планами – нет. Мне даже обидно. Я ведь думала, что достигла с ним близости на уровне семьи, а, оказывается… Все это знали, а я даже не слышала.

Целый час уходит на завтрак. Родители допрашивают Славу по учебе и всяким бытовым вопросам, проверяют, все ли он собрал, дают указания, как действовать в Москве, чего опасаться, о чем позаботиться в первую очередь.

Я за Славу не переживаю. Он ответственный, коммуникабельный, уверенный в себе – точно не пропадет, точно не в Москве, где миллионы жителей. Мне кажется, из любой передряги его вытащит либо язык, либо талант, либо харизма. Родители тоже наверняка это знают, но, видимо, не могут не беспокоиться.

После завтрака, оставив грязную посуду на столе, мы все быстро собираемся и выдвигаемся к вокзалу. У Олега Михайловича большая машина, вместительная. Даже втроем, я, Слава и Ксюня, мы на заднем сидении помещаемся вольготно. Едем недолго, но я ловлю каждую минуту, чтобы успеть наобниматься со Славой. Липну к нему, как жвачка. И вдыхаю поглубже его аромат «Love is», чтобы запастись, хотя бы ненадолго. Он целует меня в голову и гладит по руке. Мы друг на друга не смотрим, но у меня стойкое ощущение, что все равно видим друг друга. Странное и приятное чувство.

Поезд уже ждет на пути, когда мы приезжаем на вокзал. Слава идет первым и останавливается у своего вагона. Отправление через пять минут.

На перроне висят старинные часы с фигурными стрелками и римскими цифрами. Я отсчитываю секунды, как будто жду взрыва. Или конца света.

Да, так и есть. Слава, мое солнце, вот-вот зайдет в темный вагон и пропадет за горизонтом, погрузив меня в долгую ночь. Даже в Заполярье не так уныло, как у меня внутри.

– Ну все, – Слава произносит это легко и с улыбкой, а мне слышится судейский приговор к смертной казни. – Не скучайте тут.

Он оглядывает всех по очереди, на мне останавливается и вздыхает. Ксюня первой кидается его обнимать.

– Ты там без нас не скучай.

Слава крепко ее обхватывает и приподнимает. Оба смеются. Потом Елена Анатольевна закутывает его в свои материнские «крылья» и целует несколько раз в щеку.

– Давай, сынок. Устройся там хорошо. Документы держи при себе. От вокзала на такси езжай. Не таскайся с чемоданом по метро.

– Да, конечно, – Слава улыбается.

Мама еще долго не выпускает его из объятий. Глаза краснеют. Когда Слава отходит к отцу, она незаметно утирает слезинки.

– Ну, Славун, хорошего пути тебе, – говорит Олег Михайлович, стискивая Славу. У него руки мощные, и переломать могут, но Слава сам уже крепок и широк, держится, хоть и ворчит:

– Па, задушишь.

– Терпи. Что нас не убивает, делает нас сильнее. Твоя музыка же закалила мой слух, – басит Олег Михайлович, но в голосе есть нотки шутливости.

Елена Анатольевна с Ксюней смеются. А я молча соглашаюсь. Наверное, это прощание со Славой меня не убьет, значит, сделает сильнее.

– Да вы только и ждали, когда я уеду, – Слава отпихивает отца и отворачивается к поезду.

– Разумеется, хоть спать теперь будем нормально, – подхватывает Елена Анатольевна.

Все улыбаются. А я не могу. Сжимаю губы до боли, кажется, сейчас раздавлю, и брызнет кровь. Но это все равно не перекрывает тоску, которая вырезает во мне дыру. И та все ширится и ширится. Чем ближе отправление поезда, тем больше во мне пустоты.

Наконец, Слава обращает и на меня внимание. Золотое свечение в его глазах гаснет. Уголки губ опускаются. Ничего не говоря, он хватает меня за голову и целует. Неприлично страстно, недопустимо долго. Гремящий голос просит провожающих покинуть поезд. У нас очень мало времени остается, но мы не можем оторваться друг от друга.

Боже, какой он сладкий и нежный. Когда теперь я смогу насладиться этим вкусом? И снова испытать то, что познала этой ночью.

Всю грудь от этого щемит.

– Я позвоню, как доеду. Сразу, – шепчет Слава, не отрывая губы от моих. – Только ответь, пожалуйста.

– Все, Славун, пора, а то поезд без тебя уедет, – торопит его Олег Михайлович.

Я делаю судорожный вздох и киваю, глядя в родные глаза.

– Я тебя люблю, – очень тихо произносит Слава, чмокает меня в кончик носа и улыбается.

В шоке я не успеваю ему ответить. Сквозь слезы вижу, как он запихивает чемодан в вагон и прыгает следом. Из двери махает нам рукой, счастливый.

Внутри меня все расцветает и искрится. Радуется и грустит одновременно.

Поезд трогается. И вместе с ним по рельсам со скрипом ускользает моя любовь, первая и последняя. Я в этом убеждена.

Глава 5.

Я рыдаю всю дорогу до мастерской. Ксюня понимающе молчит и иногда поглаживает меня по плечу. Мне даже не стыдно перед людьми: в метро, в автобусе, на улице. Все оборачиваются на мой рев, но пофиг. Я не могу держать это в себе. Хорошо хоть при Славе не разрыдалась, дала ему спокойно уехать.

– Да вы через месяц уже встретитесь, – наконец, Ксюня решает заговорить, уловив заминку в моих рыданиях.

Мы проходим по школьному двору. Я вытираю слезы подолом платья, потому что больше нечем. Пора уже успокоиться и взяться за работу. Марине Антоновне мое нытье не нужно.

– Посмотрим, – мне все кажется таким зыбким.

Хотя Славино признание вселило в меня надежду. Он впервые именно так сформулировал – люблю. Мы такие громкие слова вслух еще не говорили.

– Тем более, вы же это… да? Ночью? – в Ксюниных огромных глазах снова искрят хитринки, с которыми она встречала нас за завтраком.

Я смущаюсь и слабо улыбаюсь.

– Так и знала! – она аж подпрыгивает на радостях, а потом прижимается ко мне сбоку, хватая за плечи, и шепчет по-шпионски. – И каково это? Больно было?

Приятные воспоминания немного приглушают тоску, и я охотно делюсь с Ксюней впечатлениями от первого раза. Она краснеет и хихикает, но слушает внимательно.

– Я решила, что перед Ваниным уходом в армию тоже сделаю ему подарок, – она накрывает пол-лица ладонью и поджимает плечи к голове. – Только Славе не говори.

Мне смешно, но я с пониманием закрываю рот на невидимый замок.

В мастерскую я прихожу, уже не плача. А за работой и вовсе отвлекаюсь. Все-таки покраска мебели требует концентрации. Я стараюсь думать только о настоящем моменте, чтобы никакие другие мысли в голову не лезли, хотя бы не выходили на передний план. И Ксюня меня развлекает разговорами о сериале, который сейчас смотрит. Там такие страсти кипят, что я невольно заслушиваюсь. Даже хочется самой посмотреть, но не интересно, когда полсезона уже знаешь со слов. Меня в Ксюне это бесит: так увлечет чем-нибудь и заспойлерит все, а я потом страдаю. Но сейчас я ей благодарна.

Через пару часов Марина Антоновна нас распускает, чтобы мы не дышали краской слишком долго. Просит прийти завтра опять. И мы разбегаемся. Ксюня торопится на свидание с Дегтяревым, и нам приходится прощаться у калитки. Ваня уже ждет ее на углу. Мы с ним обмениваемся вялыми взмахами рук.

Зато Валентин меня настигает, не успевает Ксюня добежать до своего парня.

– Ты как? – спрашивает он с тревогой в голосе. Редко его вижу таким взволнованным. Васильковые глаза всегда кажутся мне холодными, но сейчас в них тепло – жалость, которая меня пристыжает.

Я провожаю Ксюню и Дегтярева за угол и увожу взгляд в асфальт. Там ползают муравьи по одному. Мне даже любопытно, куда.

– Нормально, – отвечаю нехотя, потому что лгу.

– У тебя глаза до сих пор красные.

Блин. Выворачиваю шею, чтобы он больше не смотрел. Вижу его самокат на парковке под деревьями. Вспоминаю, что свой оставила у Ксюни. Надо его забрать и укатить далеко. Не хочу быть с кем-то, когда Слава позвонит. Буду ездить по улицам в одиночестве и ждать его звонка. Проветрюсь заодно.

Валентин касается моего плеча осторожно и заставляет обернуться на себя.

– Ты домой? – спрашивает типа непринужденно, а сам так смотрит на меня, в упор, как будто специально ждет, когда я опять разрыдаюсь.

– Нет, мне туда, – и показываю в сторону дома Бархатовых.

Мне не хочется сейчас разговаривать. Я даже рада тому, что надо возвращаться за самокатом и не придется идти с Валентином, терпеть его жалость.

– Отлично, и мне туда.

Ну, что за?

Я кошусь на него неодобрительно, пока Валентин этого не замечает, но прогнать его напрямую мне не хватает смелости, поэтому я плетусь вперед с понурой головой. Он отстегивает самокат от парковки и ведет его за собой, идя рядом.

– Слава уехал, да? – спрашивает через паузу.

Я киваю. Опять ком застревает в горле – говорить не получается. Зря я вообще Валентину проболталась.

– И как вы… дальше? – он поворачивает ко мне вопросительное лицо и долго ждет ответа, которого у меня нет.

Я молча пожимаю плечами. Валентин вдруг останавливается и разворачивает меня к себе за руки. Смотрит так проникновенно в глаза, которые я широко раскрываю от удивления.

– Выговорись! – заявляет он с чувством. – Тебе полегчает.

– Да что с тобой? Нормально все, сказала же, – я пытаюсь высвободиться, но Валентин крепко меня держит за локти, а через секунду выдыхает и опускает плечи.

– Просто… хочу тебя поддержать. Не люблю, когда ты такая.

Он смотрит вниз и плющит губы в недоулыбке. Я выдавливаю смешок. Сколько его знаю, а Валентин все равно кажется мне странным. За последний год мы сдружились сильнее, чем за пять лет до этого. Теперь и он со мной откровенничает, рассказывает про своих родителей, у которых тоже куча загонов. Там вся семья кринжовая, Валентин – лишь верхушка айсберга. И мне его жаль. Он бы, может, и хотел быть другим, но уже не будет. И кажется, потому именно в актерстве и нашел себе отдушину. На сцене он идеален и четко знает, как действовать.

– Спасибо, Валя. Это очень мило, – я кладу руку ему на плечо и улыбаюсь.

– Ну, правда, выскажись. Так же работает психотерапия. Само проговаривание проблемы уже помогает с ней справляться. У тебя сейчас много плохих эмоций. Нужно дать им выход, – Валентин, как всегда, рассудителен. – Я тебя выслушаю. Ты же меня слушаешь.

– Да брось, ты мне за это ничего не должен, – меня даже пробивает на смех, искренний. Валентин забавен.

Я пытаюсь двинуться дальше, но он хватает меня за запястье и выдает запальчиво.

– Должен. И хочу это отдать. Тем более, мне тоже плохо, когда тебе плохо.

Ооо, как это… трогательно. Мне даже самой хочется поддержать Валентина. Он так жалостливо поднимает брови и такие глаза делает, что невольно умиляешься. Редко я вижу его таким… уязвимым, что ли. То есть, я знаю, что он всегда слаб, на самом деле, но носит защитную маску с напускной крутостью. Оттого моменты без этой маски получаются совсем теплыми.

Я обнимаю его. Самой тоже хочется немного утешиться. Почувствовать, что кому-то не все равно. Приятнее вдвойне, что на остальных Валентину как раз плевать, а я ему, действительно, стала другом. Чуть расслабившись, я даже кладу голову ему на плечо. Он гладит мои волосы.

Вдруг чувствую притяжение. Валентин сжимает меня крепче и одной рукой касается моего лица. Я только успеваю поднять голову, как он чмокает меня в губы. Первую секунду я в ступоре. Не шевелюсь. Даже глаза не открываю.

Че происходит?

Но когда он пытается поцеловать по-настоящему, я толкаю его со всей силы.

– Ты офигел?! – возмущение из меня бьет фонтаном. Я вытираю губы тыльной стороной ладони. Не то чтобы Валентин противный, но это было мерзко. – К-какого черта?

Меня так распирает злость, что я даже на месте стоять не могу ровно, делаю полшага назад, потом вперед, налево и направо, хожу, как заведенная.

– Валя, что это было? Я же Славу люблю!

Валентин жмурится и накрывает лицо ладонью. Ничего не говорит и застывает так. Я хожу туда-обратно, положив руки на пояс. Дышу тяжело. Остужаю возмущенную душу и разбитое сердце.

Господи, да что со мной не так? Слава оказался прав. Я, как последняя дрянь, побежала утешаться в объятия Валентина. Не зря он к нему придирался. Блиин!

Обежав настороженным взглядом улицу и школьный двор, убеждаюсь, что никого рядом нет. Сейчас еще каникулы. Драмкружковские все давно разошлись по домам. Ксюне с Дегтяревым точно не до меня.

– Короче, Валя, нам не надо общаться, – я выставляю стоп-жест рукой и разворачиваюсь, чтобы уйти, пусть и в другую сторону, главное, отсюда. Доберусь до Бархатовых окольными путями.

– Нет-нет, подожди, – Валентин догоняет и хватает за руку. Смотрит круглыми глазами. – Прости, пожалуйста, я… плохо поступил. Этого не повторится.

– Валя, это дичь! Мы со Славой не расстались. Он просто уехал. А ты сразу… Я думала, мы – друзья! – каждое мое слово звучит громче и четче, с нажимом и претензией, вбивает Валентина в землю, словно кувалдой. Он вздрагивает и закусывает губу. И пусть. Теперь мне совсем его не жалко. Заслужил.

– Да, Лер, прости. Глупо получилось. Просто… – Валентин сжимает мою кисть почти до боли. – Ты мне нравишься ведь. Очень.

Вот что он так смотрит? Чего хочет от меня? Да как это вообще в его голове укладывается? Слава еще до Москвы доехать не успел, а я уже его должна полюбить? За одну обнимашку и готовность выслушать? Да он чокнутый!

Блин, я же знала, что Валентин странный. Капец ситуация. Вселенная, когда тебе уже надоест надо мной измываться?

– Я обещаю, что больше не буду, – Валентин не дает мне вырвать руку и, кажется, сейчас расплачется. Только этого не хватало. – Я же весь этот год хорошо держался. И еще продержусь. Только давай общаться. Как раньше. Пожалуйста.

Моя жизнь – сплошной трэш. Хочется просто свалиться в кровать лицом в подушку и задохнуться уже.

– Ладно, все. Окей. Отпусти только.

Я, наконец, одергиваю руку и резко разворачиваюсь, чтобы поскорее отсюда смыться.

– Так мы общаемся? – слышу в спину.

Сейчас у меня нет моральных сил на Валентина. Завтра, может, найдутся. Короче, потом поговорим. Достало все. Я молча ускоряюсь и быстро сворачиваю за здание.

Блин, Слава позвонит, а я буду в паршивом настроении. Надо же так. Аркгх!

Но Слава не звонит. Проходит день. Проходит ночь. Неделя. Месяц. Год.

Глава 6.

Оказывается, без Славы можно существовать. Вполне себе. Даже смеяться иногда и залипать на красавчиков в школе. Правда, быстро терять к ним интерес, поняв, что они – не он и даже не похожи.

Подготовка к ЕГЭ и поступлению помогают мне держаться. Папа весь год учит меня азам рисования и другим необходимым художнику знаниям для вступительного испытания. Оказывается, выводить четкие линии на бумаге или в фотошопе* не так-то просто. Ненабитой рукой выходят только дрожащие каракули. Зато с цветом и композицией дела идут гораздо лучше. Папа говорит, что я интуитивно чувствую эстетику, и гордится собой, типа мне от него перешло, вместе с генами.

Учеба – отличная терапия. Мозг набивается кучей новой информации. Плохие мысли сами собой вытесняются. Я почти уже не плачу по ночам, когда думаю о Славе и мучаюсь вопросом, почему он не позвонил тогда.

Мне долго казалось, что дело могло быть в моем поцелуе с Валентином. Хотя нас никто не мог там видеть, вроде как. И Ксюня об этом ничего не знает. И я Валентина сразу отшила. Если бы Слава узнал, он как минимум спросил бы меня обо всем, и я бы ему рассказала правду. Но он даже не захотел спросить, значит, я была ему не важна. В конце концов, он получил от меня все, что мог. Я ведь полностью ему отдалась. Наверное, прибыв в столицу, понял, сколько красавиц упускает, и решил просто слиться. Даже объясняться не пришлось. Удобно.

Мне достаточно знать, что он благополучно добрался до Москвы и успешно прошел первый курс. Ему так понравилось, что он даже на лето не стал возвращаться, а остался там диджеить в ночном клубе. По крайней мере, семье он именно так объяснил свой неприезд. Поэтому Бархатовы, все втроем, ездили к нему в Москву на пару недель, как ездили и на Новый год. Слава сам за год в Питере ни разу не появился. Или я об этом не знаю. Мне теперь не положено.

Я тоже Ксюне запретила говорить ему обо мне, хотя уверена, что он и не интересовался. Мы уже с полгода его не обсуждаем. Или больше. Вообще никак не упоминаем то, что было. Мне до сих пор больно, а ее достало. Первый месяц она пыталась заставить нас со Славой созвониться. Но он игнорировал все ее просьбы и легко распознавал уловки. А я тупо смирилась с тем, что Слава не хочет меня ни слышать, ни видеть. Утешаюсь только тем, что поговорить он со мной не захотел, потому что ему все-таки стыдно.

Но гештальт остался. И мне требуется его закрыть. Поэтому я поступила в тот же вуз, на тот же факультет, только выбрала другую программу, куда смогла сдать вступительные: «Дизайн и современное искусство». Не думала, что пройду творческое испытание, боялась, что моя инсталляция из пенопласта и ваты будет выглядеть потешной, но мне повезло. И вот я тоже еду в Москву.

Мама не хотела меня отпускать, но папа ее уломал. Больше меня никто в Питере не держит. Бабушке в принципе без разницы, откуда я буду к ней приезжать.

Проницательная Ксюня сразу разгадала мой план.

– Конечно, ты по несчастливой случайности поступила в тот же универ, – усмехается она. – Сам-знаешь-кто тут совсем ни при чем. Тебе же так на него пофиг, что мне теперь и имя его всуе произнести нельзя.

Я давно заметила, как в Ксюне укореняется сарказм. Да она вообще язва в последнее время! Не говорит, а жалит. И сразу по сердцу.

– Да. При чем, – выжимаю из себя с задетой гордостью и кидаю камушек в пруд.

Это наша последняя покатушка перед моим отъездом. Я Ксюне немного завидую. У нее еще целый год прежней жизни, без перемен, переездов и отчаяния. А мне страшно. Здесь – все, а там – ничего. Один Слава, который не хочет меня знать.

И все же Ксюня безусловно права. Я еду туда именно из-за него. Просто хочу уже поставить точку, чтобы больше не мучиться неизвестностью. Надоело гадать, почему Слава меня бросил. Хочу услышать от него, даже если это будет обидно.

Пусть специальность не совсем та, что я хотела. На реквизиторов, вообще, оказывается, мало где учат. А тут хоть что-то близкое. И престиж. Пол-ляма за год обучения. Такие деньги мы втроем, мама, папа, я, кажись, за пять лет бы не заработали. А за счет государства можно и поучиться. И папа похвалил содержание программы. Говорит, не стандартная для классических живописцев, там я смогу свои бутафорские навыки развить и не только.

– Наконец-то, призналась, – Ксюня закатывает глаза. – И на что ты надеешься?

– Ни на что, – я взмахиваю руками. – Просто хочу, чтобы он мне в лицо все сказал. А то свалил и забил, трусливое динамо.

– Вообще, загадка, конечно, какая кошка между вами пробежала. Слава обычно так себя не ведет. Мне кажется, это ты его чем-то обидела.

– Да чем? – я тут же вспоминаю Валентина и тот гадкий поцелуй, но мысленно встряхиваю голову. Ксюня до сих пор не знает. Никто не знает. Мы с Валентином общаемся, как общались, когда Слава еще был здесь. Он сдержал слово, больше не приставал ни разу. Но мне все равно стыдно, поэтому хочется отогнать от себя подозрения. – Ты просто брата защищаешь. А он, очевидно, как все – поматросил и бросил.

В конце концов, спустя год тишины это больше походит на правду, чем обида на один дурацкий поцелуй.

Ксюня фыркает. Устала от моего нытья. Я сама от него устала. Не хочу больше гнобить себя обидой. Я, наверное, почти его простила.

Мама говорит, что в восемнадцать лет у парней гормоны, сперматоксикоз и просто ветер в голове. Что лобные доли, которые делают нас сознательными и ответственными взрослыми, окончательно формируются только к двадцати пяти годам, поэтому молодежь такая безбашенная. А папа добавляет, что вообще только к тридцати пяти нагулялся. Типа парням нужно попробовать много и разного, чтобы найти то самое. Он и мне советовал не ограничиваться одним Славой, что в мире достаточно хороших людей, что тоже надо пробовать и выбирать.

Я решила, что так и сделаю. Вот приеду в Москву, получу от Славы отворот-поворот в лицо и пойду пробовать новых.

– Не смей ему ничего говорить, – грожу Ксюне пальцем.

– Да он и слушать не станет.

Я сникаю и выдергиваю пучок травы из газона. Не знаю, чем мне этот сорняк не угодил. Наверно, слишком на меня похож – такой же ненужный.

Несколько минут мы молчим. Вода всегда завораживает. Обычная рябь, блики заката на поверхности, фиолетовое небо в отражении, а смотрится эффектно. Природа эстетична по своей сути, говорит папа, просто не каждому дано это видеть. Он сам и в луже найдет красоту. Наверное, это талант и есть. Я учусь у него смотреть на мир глазами художника. Стараюсь подмечать детали, которые вроде на поверхности, но так обыденны, что не замечаемы. А у папы всегда найдется нестандартный ракурс. Мама этим восхищается.

– А у него там… есть… девушка? – я спрашиваю тихо, будто боюсь Ксюню спугнуть.

Она смотрит за горизонт и не поворачивает ко мне головы.

– Не знаю. Славка не рассказывает. Он вообще какой-то скрытный стал.

– Что, за две недели ни одна девчонка не засветилась?

– Да рядом с ним всегда какие-то девчонки. Но это ничего не значит же. При мне, по крайней мере, он ни с кем не целовался.

В голосе Ксюни слышится раздражение. Ей надоело быть медиатором между нами. Я ее прекрасно понимаю и затыкаюсь.

– Приедешь, разберешься сама, – Ксюня поднимается и отряхивается. – Погнали, еще прокатимся, пока не стемнело.

Я охотно соглашаюсь. Хочется очистить мысли перед долгой дорогой.

Прощаемся мы тоже без соплей – Ксюня такое не любит. Хорошо хоть позволяет себя наобнимать вдоволь. Я ее, наверное, минут десять держу в тисках перед тем, как навсегда отпустить.

Такой подруги у меня, наверное, тоже уже никогда не будет.

Да встретимся ведь еще, – смеется она, отпихивая меня за плечи. – Все, пока, счастливого пути. Созвонимся, когда там устроишься.

Я только киваю, и то осторожно, чтоб не выронить слезинки, которых уже много накопилось.

Папа настоял на том, чтобы отвезти меня в Москву на автомобиле. Специально арендовал вместительный джип, куда влез здоровенный чемодан, пара спортивных сумок, ноутбук и даже самокат.

– Да я бы на поезде нормально доехала, – ворчу перед тем, как сесть в машину.

– Ага, а как бы ты это тащила?

– Да взяла бы просто меньше вещей. Зачем мне столько?

Я оглядываю недовольно груду наваленного в багажнике.

– Все пригодится. Неизвестно, что там в общежитии есть и в каком состоянии, – мама скрещивает руки на груди, и папа закрывает заднюю дверцу.

Ох. Я даже не уверена, что у меня в комнате будет место, куда все это распихать. Ладно, если что, балласт выброшу.

– Нам пора, – говорит папа и подходит к маме, чтобы ее чмокнуть.

Она с самого утра не в настроении. Все дергает резко, роняет предметы, ругается.

– Вот что тебе так в Москву приспичило? – опять начинает. Все лето слышу одну и ту же шарманку.

Здесь тоже много качественных вузов. Есть интересные программы. Не надо жить в общаге. И не придется расставаться с друзьями. И семьей.

– Ма, – укоряю ее взглядом. Ну, договорились же вроде. Что опять?

– Ладно, ладно. Ты уже взрослая. Делай что хочешь. Не жалуйся только потом, как тебе там одиноко и тяжело.

Мама вздергивает подбородок.

– Мне жалуйся, – смеется папа.

Я первой иду на примирение и обнимаю маму крепко. Понимаю, что долго ее не увижу и даже по этому ворчанию буду скучать. Глаза слезятся. Мама быстро оттаивает и целует меня в голову, стискивая лопатки.

– Ох, Лерок. Люблю тебя, солнышко мое.