30 свиданий, чтобы забыть

Я заглядываю в проем, чисто поздороваться, потому что аппетита нет. К тому же после драмкружка мы с Ксюней слопали по сэндвичу. Мама в шелковой пижаме пританцовывает у плиты и мешает деревянной вилкой жижу в сковороде. Папа в шортах и футболке захлопывает холодильник и выкладывает на стол уже натертый сыр.

– Ты с ночевкой сегодня? – спрашиваю у него, хватая из миски горстку.

В последнее время папа уходит домой только ночевать, и то не всегда. И они думают о покупке квартиры побольше, чтобы, наконец, съехаться и выселить меня в отдельную комнату, хотя мама еще за эту не закрыла ипотеку. С папиной помощью дело идет быстрее, но у него то густо, то пусто. Картины могут долго не продаваться, а потом сразу несколько за раз. И он любит шиковать, правда, недолго. Потом опять приходится ужиматься. Никакой стабильности и практичности. Я даже удивляюсь, что маму это не беспокоит. Она же всегда расчетлива. В общем, своей комнаты я отчаялась дождаться.

– Я не планировал, но если ты настаиваешь, – он скалится, отчего все лицо испещряется морщинами. Мама смеется.

– Да как хотите, голубки.

Иногда мне кажется, что это у них первая любовь, а не у меня со Славой. Они такие милые друг с другом, аж приторно. Мне всегда хочется закатить глаза, когда они сюсюкаются за столом. Мама с ним совсем другая. Я к папе, которого у меня шестнадцать лет не было, привыкла быстрее, чем к «новой» маме. Ее до сих пор странно такой видеть.

– Приятного аппетита, – говорю, разворачиваясь.

– А ты что, не будешь? – мама вытягивает шею вслед за мной.

Я отвечаю уже из коридора.

– Я не голодна.

И пропадаю в ванной. Хочется расслабиться. Наваляться в горячей воде, наиграться с пенкой, наслушаться Славиных треков. Они не подходят для моей депрессии, и тем больше мне нравятся. В памяти кружатся воспоминания, весь прошедший год. Силикон, из-за которого все началось, кроссовок, из-за которого мы познакомились, первое свидание, которое подстроила Ксюня. Тогда оно таковым не было, но для меня до сих пор остается самым теплым и ценным воспоминанием о Славе.

Все встречи, ссоры, примирения перекручиваются в сознании. Я вылавливаю май, последний звонок, когда Слава обещал, что будет учиться в Питере. Потом сразу вспоминаю его выпускной. Точнее, ночь после, когда мы впервые перешли грань, посмотрели порно, и он ласкал меня пальцами.

Даже сейчас от одного воспоминания об этом я краснею и хихикаю непроизвольно. Хочется опять в его объятия, окунуться в его нежность, провалиться в собственном блаженстве.

И я решаюсь.

Плевать, что он уедет. Пусть забудет меня. Я хочу, чтобы первый раз был с ним. По любви. Я уверена, что больше ни с кем и никогда у меня такой любви уже не будет. Не могу его так отпустить. Хотя бы оставлю себе самое лучшее воспоминание о нем.

Душа вспархивает, как бабочка, аж щекотно. Я сразу поднимаюсь и начинаю приводить себя в полную готовность. Мы с Ксюней уже обсуждали это, что надо быть гладкой в первый раз, хорошо пахнуть и надеть красивое белье.

Я примерно представляю, как это происходит, по кадрам из фильмов, но дьявол ведь всегда в деталях. Наверное, получится неуклюже. Впрочем, все равно, главное, со Славой.

Белья красивого у меня нет. Просто надеваю хлопковый комплект, который смотрится более-менее прилично. Грудь у меня все еще не того размера, какого бы мне хотелось, но Слава меня убедил, что я все равно красивая. Мне странно, а ему все нравится. Иногда, когда мы вдвоем, он подолгу смотрит на меня, разглядывает, гладит руками и глазами, облепляет своим восхищением.

Блин, никто больше на меня так смотреть не будет… Сердце опять утопает в тоске.

Умру медленно. И хотя бы не девственницей.

Я надеваю свое лучшее платье – голубой сарафан в горошек, и распускаю еще мокрые волосы. Поеду так, по дороге высохну. Мама с папой гремят посудой на кухне и смеются. Не замечают моих шорохов.

Обувшись в балетки, я хватаю кожаный рюкзачок, подаренный Славой на Восьмое марта, и аккуратно прикрываю входную дверь, чтоб не шуметь. Сама не знаю, почему скрываюсь. Мама меня без проблем отпускает к Славе с ночевкой, то есть не к нему, а к Ксюне, на самом деле. И для их родителей я тоже ночую всегда в Ксюниной комнате, хотя сама ночью перебираюсь к Славе. Мы болтаем часы напролет, а под утро я возвращаюсь к ней. Благо, Ксюня понимающая, нас никому не выдает.

Да мы ничем таким со Славой и не занимались. До выпускного. Целовались только и обнимались. Он сам боялся меня трогать лишний раз. А в ту ночь нас обоих прорвало.

И вот я уже у его дома. Самокат паркую рядом с лавочкой у подъезда. Защелкиваю замок, выпрямляю плечи и вздыхаю глубоко-глубоко. Кажется, смелости во мне прибавляется. Я смотрю на часы – уже десять. Знаю, что Бархатовы так рано не ложатся, но мне все равно стыдно за поздний визит.

Ладно, обстоятельства исключительные ведь.

На домофон отвечает Елена Анатольевна. Она удивляется мне, явно не ждала, но открывает дверь. Бархатовы живут аж на пятнадцатом этаже. Приходится подниматься на лифте. От волнения я дергаю замок рюкзака туда-обратно, открывая-закрывая карман. Такое ощущение, будто собираюсь сделать нечто невероятное, типа Эверест покорить или с парашютом спрыгнуть. Хотя… секс – это ведь обычная вещь, да? Все люди этим вроде занимаются. И все равно… в первый раз это жутко волнительно.

Может, Слава вообще меня прогонит? Это почему-то приходит мне в голову, только когда я уже из лифта выхожу. Дверь в их квартиру приоткрыта. На пороге меня встречает Ксюня в домашнем костюме с рисованным зайцем на груди.

– Молодец! – она светится улыбкой. Это добавляет мне уверенности.

Я киваю и вхожу в квартиру. Здесь, как всегда, чисто и аккуратно. Все светлое: стены, полы и мебель. Просторный коридор ведет сразу в несколько комнат. Славина дверь – последняя. Сбоку ванная – там журчит вода.

– Слава в душе, – кивает туда Ксюня.

Из арочного проема кухни выходит Елена Анатольевна, высокая и полная женщина с изящным лицом. Я всегда вижу ее в льняных платьях и тапочках, усыпанных стразами.

– Лера! Как здорово, что ты пришла. Проходи скорее. Чай с зефиром?

Бархатовы всегда радушны и щедры. Угощают меня любимой сладостью. Мне от этого неловко, даже спустя год уверений Славы и Ксюни. Для них это мелочи, а для меня значит много.

– Спасибо, я не голодна. Я подожду Славу в комнате.

– Как хочешь. Если что, ты знаешь, где все найти, – Елена Анатольевна улыбается искренне и заглядывает мне в лицо… с какой-то надеждой, что ли.

– Спасибо.

Я оставляю балетки на коврике и прохожу по холодной плитке к самой дальней двери. В проеме кухни замечаю сидящего за столом Олега Михайловича. Он жует пирог и читает деловой журнал, но поднимает на меня улыбчивый взгляд.

– Здравствуй, Лера. Я уж боялся, не придешь.

Слава с Ксюней говорят, что у них строгий отец. Он заставляет их хорошо учиться и убираться по дому, а на работе у него, якобы, вообще репутация страшного босса, но я всегда вижу его расслабленным, в спортивной одежде и с улыбкой на лице. Трепет он внушает только своим могучим телосложением – высоким ростом и широкими плечами. Кажется, Слава будет таким же.

– Здравствуйте, – улыбаюсь. Больше мне сказать нечего. Я сама боялась, что не приду.

И мне почему-то стыдно перед ними, всеми. Они ведь не знают, зачем я на самом деле явилась.

Господи, я сейчас сгорю, так Славы и не дождавшись.

Ксюня провожает меня в его комнату и оставляет там, подмигивая, а сама скачет по коридору с криками: «Мам, мам, заплети мне косички. Хочу кудри».

Несмотря на кучу оборудования, расставленного и развешанного повсюду, в Славиной комнате много свободного места. Максимум нас здесь помещалось человек пятнадцать, правда, теперь плохо представляю как.

Первым в глаза бросается огромный чемодан, приставленный к шкафу, уже собранный. Не хочу об этом думать и перевожу взгляд на огромное фото Славиного покойного бульдога Боба, состоящее из пяти тысяч пазлов. Он рассказывал, как эта мозаика помогла ему пережить горе. Слава собирал ее неделю и все это время рыдал. Выплакал всю боль, зато собрал памятную картину, и после этого полегчало. Я вот теперь тоже думаю распечатать Славину фотку, разбить на пять тысяч пазлов и пересобирать до бесконечности. Потому что, кажется, эту боль я выплакать не смогу. Хоть будет смысл как-то существовать дальше. Мда.

В широком окне днем полгорода видно. Но сейчас темно. Все сплошь чернота, только окна горят, как звезды. Славина кровать стоит в углу. Одеяло скомкано, подушка приставлена к стене, простыня свисает на пол. Посередине валяется смартфон. Я сажусь сперва в кожаное кресло, в котором люблю валяться, пока Слава что-нибудь рассказывает, или показывает, или создает музыку.

Мне нравится наблюдать за ним во время творческого процесса. Он становится таким важным и увлеченным. Из него, кажется, искры сыпятся от идей и вдохновения. Угомонить его почти невозможно, если он войдет во вкус. Будет сутки не спать, пока не создаст идеальный бит. Потом занимается аранжировкой, подгонкой, прокруткой и чем-то еще. Я до сих пор плохо в музыке разбираюсь.

Разглядывая детали интерьера, я мысленно с этим прощаюсь. Вспоминаю, как и что здесь менялось за год. От постеров Билли Айлиш остались отрывки скотча на обоях. Слава демонстративно их сорвал при мне, когда я устроила ему скандал, потому что он честно признался, что поцеловался бы с ней, если бы она предложила. Да, теперь мне кажется это глупостью, но тогда меня сильно задело. Я вообще ревнивая. И сама мысль, что он будет где-то далеко в окружении суперкрасавиц, приводит меня в бешенство.

Аргкх!

Я падаю в кресло в бессилии и замираю. Вдруг понимаю, что Слава скоро вернется из душа, а я не готова. Не знаю, что делать. Надо, наверное, как-то красиво встать или, наоборот, лечь. На кровать. Как ему намекнуть, что я… хочу? Не говорить же напрямую… В кино я видела, как девушки молча раздеваются перед парнями, и те сразу на них кидаются со страстью. Интересно, со Славой тоже сработает?

Судорожно обегая глазами комнату, я останавливаюсь на кровати и иду туда. Хватаюсь за подол сарафана и, только начинаю его поднимать, слышу крики из коридора. Это Ксюня что-то спрашивает у отца. Но я пугаюсь и опускаю сарафан. Через минуту предпринимаю еще попытку, но уже сама себя обрываю.

А вдруг Елена Анатольевна заглянет? Чай, там, предложит? Или еще хуже, Олег Михайлович, а я тут в одном белье. Мало мне позора в жизни, что ли?

И я просто сажусь на кровать, сдвинув коленки друг к другу и сложив на них руки. Все дрожит. Сердце чечетку отбивает, а в голове – вихрь мыслей, плохих и хороших.

Наконец, дверь открывается, и я вскакиваю, будто меня за веревочки потянули.

Слава застывает на пороге. С темных волос стекает вода по длинной шее на мускулистые плечи и широкую грудь. Он в одном полотенце на поясе. Розовый от горячей воды. Мне мерещится, что от кожи идет пар. Зеленые глаза не моргают, смотрят на меня с изумлением. Я все еще держусь за подол сарафана и жую губы.

– Привет, – выдыхаю. Звучу очень неуверенно, оттого тихо. Хочу увести глаза, чтобы спрятать собственный стыд, но не могу. Черные зрачки расширяются, а золотой ореол вокруг них светится ярче, разгорается, манит меня блеском.

– Привет, – Слава медленно заходит внутрь и аккуратно закрывает дверь, держа узел полотенца одной рукой. Наконец, его губы растягиваются в улыбку, правда, слабую. Он смотрит с вопросом, словно не верит тому, что видит. – Ты пришла.

– Я… только… – останавливаюсь на каждом слове зачем-то, не знаю, как это сказать и что говорить, на самом деле. В груди все уже взрывается по цепной реакции. Началось с сердца. – Не думай… я только хотела… Только это…

Не знаю, что на меня находит, но я срываю с себя сарафан и встаю перед Славой прямо, расправляя плечи и выпячивая грудь. Одежда падает к ногам, а руки я кладу на пояс, не зная, куда еще их пристроить.

Что демонстрирую? Сама не понимаю. Хочется треснуть себя по голове. Но утешаюсь тем, что Слава привык к моему кринжу.

– Вот… – опускаю голову на выдохе.

Слава таращит глаза и открывает рот. У самого полотенце тоже спадает. Под ним белые боксеры с хот-догами. И длиннющие ноги с каменными мышцами. Отец его каждое утро гоняет по городу на велосипеде.

– Не понял? – выдает он, прокашлявшись, аж голос потерял, и поднимает на меня огромные глаза. Зрачки в них перекрыли весь золотой ореол, кажется. Все теперь черное.

– Что непонятного? – я провожу руками сверху вниз вдоль своего тела, затем левой хватаюсь за лямку бюстгальтера, а правой – за резинку трусиков. – Давай сделаем… – вдыхаю весь воздух, который могу захватить, чтобы произнести то, чего больше всего боюсь, – …это.

Слава сглатывает и улыбается наискосок. Господи, обожаю. Таю, как… безумная фанатка. Век бы на это смотрела. Но он не позволит. Завтра уедет. Оставит меня навеки одну с неумолимой тоской.

– Блин, так все внезапно, – он чешет шею и смотрит куда-то вниз и в сторону. – Я не готовился.

– Я тоже, – вру, я ведь выбрила на себе все, до куда смогла достать. Даже в интимной зоне.

Мы оба бегаем глазами друг от друга по кругу, но украдкой касаемся взглядами. Слава краснеет, улыбаясь. Поднимает полотенце и аккуратно кладет его в кресло, вставая ко мне спиной. Я разглядываю его выпирающие позвонки на шее, рельефные крылья, острые лопатки, впалый позвоночник, узкую поясницу. Все такое вроде родное и в то же время неведомое, зато жутко притягательное. Смотрю на него и почти не узнаю. Плечи за год разрослись, и к росту, наверное, полголовы прибавилось. Я для него теперь совсем коротышка. Все это время не обращала внимания, как он меняется. Пока он был постоянно рядом.

– Ты уверена? Я ведь уезжаю, – он оборачивается резко и смотрит мне в самое нутро, я аж тушуюсь и стягиваю плечи.

– Именно, – отвечаю шепотом. Но в комнате так тихо, что Слава должен все отчетливо слышать.

И он слышит. Идет ко мне решительно и хватает за голову обеими руками. Наклоняется и дышит судорожно. Ментоловое дыхание охлаждает мои румяные щеки. Сердце в огне. Вся кровь кипятком изнутри меня шпарит. А внизу скапливается желание. Становится таким тяжелым, довлеющим. Особенно, когда Слава так близко и водит носом по моему лицу, почти не касаясь. Очень нежно.

– Спасибо, Лерыш, – шепчет у самых губ.

Я не выдерживаю первой и целую его со всей страстью, которую успела накопить, пока его ждала. Мы валимся на кровать. Слава вжимает меня в пружинистый матрас, оттягивая руки наверх, а сам целует шею и ключицу. Уже не нежится, а хватает жадно. С каждым поцелуем словно откусывает часть меня. И я только рада ему отдаваться. Хочу насытить его собой дополна.

Поцелуи снижаются. Лифчик летит на пол. Следом и трусики. И Слава свои снимает и вдруг отлипает от меня, тяжело дыша.

– Папа строго наказал мне пользоваться презервативом, – объясняет и тянется к тумбочке. Выдвигает нижний ящик и достает оттуда целую упаковку в пленке. Долго не может ее открыть. Я слежу за ним на приподнятых локтях, раздвинув ноги. Само собой получается. Только когда Слава бросает туда взгляд, между, вспыхиваю и сжимаюсь. Мы оба краснеем и отводим глаза.

– Ты невероятно красивая, – он нависает надо мной. В глазах зажигается золотое свечение и одаряет меня своим теплом.

Я улыбаюсь. Верю ему. И теряюсь в его множественных поцелуях. Слава бомбардирует меня ими, заставляя смеяться и ластиться. Пропасть на долгие часы в сладкой истоме. Даже боль не может унять мою тягу к нему. Резь быстро проходит, а ей на смену приходит невообразимое чувство. Слишком яркое, чтобы его описать, и слишком проникновенное, чтобы забыть.

Мы всю ночь не даем друг другу покоя. Нежимся и возбуждаемся, но первые два дубля выходят неудачными. Только на третий раз удается достигнуть пика, зато он супер насыщенный. Я и не думала, что способна испытывать такое и сразу столько.

Под утро мне кажется, что я уже все пережила и перечувствовала, и все равно нам обоим не хочется это заканчивать. Хочется продлить эту ночь. К ней бы подошла песня МакSим – «Лучшая ночь». В голове крутятся строки из нее, и звенит тонкая мелодия. Внутри вибрирует. Не знаю, от чего именно. От того, что Слава во мне или от музыки, которая в памяти. Но дико приятно.

Наконец, измотавшись, с рассветом я засыпаю на Славином плече под уже вялые и редкие, но все равно ласковые поцелуи.

Глава 4.

Слава будит меня прилипшим чмоком в щеку. Смеется и бурчит, не отрывая губ, как будто из скафандра со мной разговаривает, но я разбираю четкое «Лерыш» и «вставай». Мне хочется понежиться, потому что мозг еще в отключке. Не знаю, сколько, но спала я однозначно мало.

Воспоминания о прошедшей ночи накрывают меня далеко не сразу, поэтому я сперва ворчу, отпихивая Славу, и только спустя пару минут все осознаю, словно просветление испытываю. Тогда обхватываю его обеими руками и валю на кровать. Мы оба хихикаем заговорщически – теперь у нас есть общий секрет, самое сокровенное, разделенное на двоих.

– Лерыш! – Слава пытается отбиваться, чтобы встать, но я знаю его слабые места и щекочу там. У него очень чувствительные бока. Он брыкается и хохочет в полный голос. – Блин, Лерыш, ахахах, садюга, перестань. Ахаха. Я щас разнесу тут все.

Слава дрыгает ногами наотмашь – реально разнесет. Под нами кровать опасно щелкает и скрипит. Даже во время секса так шумно не было.

– Сам виноват, разбудил лихо, – я кладу его на лопатки полностью и сажусь сверху победительницей. Тянусь, зеваю. А Слава замер и смотрит. С застывшей улыбкой на губах и в глазах. В ней много грусти. Меня мигом наполняет тоска.

Точно. Он же сегодня уезжает.

Я каменею и опускаю руки на его грудь. Мы долго смотрим друг на друга – запоминаем. Пока тишина не становится настолько оглушительной, что разрывает душу. Слава сглатывает и заправляет мне волосы за ухо.

– Я буду скучать, – его голос ломается, становится более низким, заряженным печалью.

– Я тоже, – сама едва говорю и перехожу на шепот. – Даже если ты – предатель.

Он корчится от досады.

– Блин. Прости. Я просто… очень хочу туда. И тебя очень хочу.

– Туда, очевидно, больше, – я опускаю плечи и отворачиваюсь к окну. Там виден утренний город, его разноцветные многоэтажки и зеленый густой парк вокруг. Сплошная зелень закрывает горизонт. Солнце бьется в стекла жаркими лучами.

– Просто… возможности сюда не приедут. А мы ведь можем не расставаться.

Слава аккуратно поворачивает мое лицо за подбородок пальцами. Они теплые, и мне приятно. Я повинуюсь, а взгляд все равно прячу. Не даю себе пропасть в этих зеленых глазах с золотым свечением. И упрямо молчу.

– Ты ведь тоже можешь туда поступить. Нам всего год протянуть. Время же ваще летит. Я буду часто приезжать.

– Не хочу я в Москву! Мне и здесь хорошо, – руки на груди не скрещиваются, а скручиваются.

Слава вздыхает.

– Деготь вон непонятно, где служить будет. Они целый год не увидятся. Но Ксю обещала его ждать, – особенно последнее предложение звучит с претензией.

Он меня еще укоряет? Что я не хочу жить без него?

Я мотаю головой и жмурюсь.

– Лерыш, давай хотя бы попробуем, а? Я буду звонить тебе каждый день. А через месяц приеду на выходные. Посмотрим, как мы продержимся этот месяц, хорошо? И там решим.

Ох, уж эти ложные надежды. Я-то по-любому буду тебя ждать. Буду жить от звонка до звонка. А ты там тусить и знакомиться с новыми людьми. Неизбежно. Новый город, универ, общага – и везде толпы красоток. Да у тебя будет тысяча причин обо мне не вспоминать! Это у Дегтя в армии никаких соблазнов. Конечно, Ксюня его туда легко отпускает.

– Лерыш, – Слава смотрит так жалобно, выглядит очень милым. Глаза большущие, губы – в линию, брови сдвинуты. Господи, как его не любить? – Пожалуйста, Лерыш, ответь, когда я позвоню из Москвы.

Я вскидываю лицо к потолку и хватаюсь обеими руками за шею.

– Ты сначала позвони, а я решу, отвечать или нет, – мне хочется звучать гордо, а получается обиженно. Все надулось внутри, ни лопнуть, ни пробить. Очень плотно, оттого невыносимо.

– Ладно, – Слава вздыхает и опускает тяжелый взгляд.

Дурак, конечно, я отвечу! Всегда отвечала и буду. Я ведь живу только ради твоего взгляда, всегда жажду твоего внимания, обожаю тебя, как бога.

И кажется, это неправильно…

Слава смотрит – и солнце восходит, уводит глаза – и снова ночь. Как это в себе перебороть?

Я мотаю головой отчаянно и слезаю с него.

Мы одеваемся и выходим из комнаты. Слава, держа за руку, ведет меня за собой на кухню, откуда слышны голоса остальных.

Я с каждым шагом краснею на один тон больше, потому что понимаю, что не перебегала в Ксюнину комнату, и его родители наверняка все поняли. Но Слава улыбается широко. Кажется, его ничто не смущает. А мне страшно… Одного строгого взгляда Олега Михайловича хватит, чтоб сердце остановилось.

У меня ноги подкашиваются, когда мы подходим к кухне, и я крепче хватаюсь за Славину руку. Он смотрит на меня подбадривающе и входит. Все трое на нас оборачиваются. Ксюня глядит с хитринкой, едва держит ухмылку в узде, а родители… на удивление спокойны. Улыбаются приветливо, никакого осуждения в глазах.

– Наконец-то проснулись! – восклицает Елена Анатольевна и встает из-за стола, чтобы наложить нам еды. – Лера, ты чай будешь, как обычно?

– Ага, – я киваю ошеломленно. Все еще красная, наверняка. И откидываю волосы назад – даже не собрать, ведь резинку не взяла. – Спасибо.

Славина мама тут же достает френч-пресс и сыпет туда черные листья, заливая смесь кипятком. В их семье чай пьют только гости, но всегда есть упаковка наготове. Я сперва сопротивлялась, а потом привыкла, что каждый раз чай Елене Анатольевне приходится заваривать специально для меня.

– А я кофе буду, – добавляет Слава и тянет шею в мамину сторону. Я знаю это хитрое выражение лица – он надеется, что она и ему приготовит.

– Скажи громче, Алиса* не расслышала, – смеется Елена Анатольевна, кивая на умную кофемашину, которая управляется голосовым помощником и которая пока не способна сама добавлять кофе в лоток.

Я хихикаю.

– Блин, – Слава вынужден подняться со стула, в котором уже так удобно расположился, и добавить ингредиенты для кофе самостоятельно.

– Лер, ты же с нами поедешь провожать Славку? – Ксюня намазывает на черный хлеб белый сыр и на меня не смотрит. – У него поезд через два часа.

Я еще об этом не думала, потому стопорюсь на секунду. Тут же ловлю Славин настойчивый взгляд. Именно такой. Он давит на меня глазами, прям требует, чтобы я кивнула, и я киваю.

– Отлично, – улыбается Ксюня и кладет поверх сыра помидор и салат. – Нам же потом еще в драмкружок. Вместе тогда и поедем.

Мне остается только согласительно промолчать. Поняв, что домой я попаду только вечером, я разблокирую смартфон. Мама, не дозвонившись, еще вчера написала в мессенджере: «Ты у Славы?». А еще через полчаса: «Хоть Ксюня мне отвечает. А ты пропащая», и смайлики. Игнорируя все предыдущее, я предупреждаю, что вернусь вечером.

И все-таки хорошо, что Марина Антоновна запрягает нас в мастерской. У меня будет меньше времени скулить по Славе. И Ксюня рядом не даст мне размазывать сопли.

Слава садится сбоку уже с кофе и делает первый глоток. Весь расцветает от вкуса, а потом целует меня в щеку. Просто так. Я невольно расплываюсь в улыбке и тоже его чмокаю. Родители стараются на нас не смотреть, а Ксюня слишком увлечена бутербродом.

– Пожалуйста, – Елена Анатольевна ставит передо мной горячий чай. – Лер, не стесняйся, бери, что хочешь.

– Спасибо большое.

Я оглядываю яства на столе. У Бархатовых всегда пир горой, по сравнению с тем, как питаются в моей семье. С папой, конечно, еда стала разнообразней. Он, оказалось, неплохо готовит и даже стряпает, но рацион все равно скудный, если сравнить со здешним. Куча закусок, отечественных и заморских, разные хлеба, сыры, шикарные блюда с интересными приправами и добавками. Елена Анатольевна вообще отлично кулинарит и по профессии повар, правда, практикует только дома.

Я на ее «щах» даже поднабрала и округлилась. Бабушка этим летом заметила. Она видит меня раз в полгода и всегда удивляется моим изменениям. И все равно я до сих пор мелкая и почти без груди. А в Москве сисястых и длинноногих красоток, наверное, пруд пруди. У Славы глазки разбегутся.

Акргх! Хватит себя накручивать!

Я жмурюсь на секунду и делаю глоток успокоительного чая.

– А ты посмотрел, где общага-то находится? – Олег Михайлович ставит чашку с черным кофе на стол и смотрит на Славу требовательно или с легким беспокойством.

– Да, на Студенческой, – Слава выдает смешок. – Это и метро, и улица так называется. Не окраина, и не центр. Норм.

– Надеюсь, там нет клопов, – вздыхает Елена Анатольевна и подвигает мне пиалу с зефирными шариками поближе. Видимо, заметила, как я тяну к ним нос.