Всё, что я знаю о любви

Старушка, заметив его, по-девичьи взвизгнула, лихо крутанулась на одной ножке и побежала. Подхваченный сухонькими ручонками подол цветастого бесформенного платья взлетал из стороны в сторону, словно старушенция на бегу танцевала канкан. Вениамин, недоумевая, огляделся по сторонам и зачем-то бросился вдогонку. Старушка на бегу оглядывалась, сверкая бледно-розовыми деснами в беззубой улыбке, игривыми кивками взъерошенной птичьей головки, призывала продолжать погоню.

– Гра-а-ань! Только не переходи грань! Слышишь? Грань не переходи-и-и! – ветер завывал в ушах Вениамина старушечьим голосом. Вениамин задыхался, дрожа от ярости, движимый единственным желанием – догнать ведьму! Прихлопнуть чертову мерзавку!

Обессилев, он остановился, раздувая ноздри, тяжело втягивал кисельный воздух. А старушка продолжала выступление: как в замедленной съемке размахивала платьем, легко отталкивалась от земли, зависала в воздухе и приземлялась, сотрясаясь дряблым телом. Измученный Вениамин отвернулся, не в силах смотреть на происходящее, в надежде, что вот-вот всё исчезнет. Но стоило ему повернуть голову, сухонькая фигурка, как ни в чём не бывало, вновь маячила впереди. Теперь старушенция делала вид, что никого не замечает и спокойно направляется себе за угол ближайшего дома. Вениамин провожал ее полным ненависти взглядом, но прежде чем скрыться за поворотом, старушка вдруг неприлично подмахнула тощими бедрами и противно захихикала. Из-за угла нараспев донеслось:

– Гра-а-нь! Только не переходи грань!

Спугнул кошмар омерзительный писк будильника. Вениамин очнулся помятый, в плену влажных простыней, дрожа от холода.

По дороге на работу, в маршрутке, безучастно разглядывая серые заспанные лица, он с тоской думал, что от такого ночного отдыха устаешь больше, чем от всей жизни.

– Ладно еще экономистам, а нам всё это зачем? – верзила Юрьев, наглец и двоечник, пытался оттянуть начало лекции, переводя дискуссию в другое, далекое от высшей математики русло.

– Как это зачем? – Вениамин Петрович искренне удивился, – Еще в античности человек не допускался к изучению философии и богословия, не изучив математики.

– А мы не философы и не богословы. Мы – управленцы. Нам зачем? – не сдавался Юрьев.

– Хорошо, – Вениамин Петрович заметно оживился, отчего стал быстрыми шагами мерить пол вдоль доски. – Думаю, никто не будет отрицать, что в жизни все взаимосвязано. Понимание любого, казалось бы, не имеющего к вашей жизни предмета, помогает иначе, более глубоко, взглянуть на мир в целом. Возьмем, к примеру, целеполагание.

Вениамин Петрович хитрым взглядом окинул притихших студентов:

– Нужна управленцу цель? Нужна?

– Нууу-нааа, – нестройно замычала аудитория.

– А что такое цель, как не точка на координатной плоскости? – Вениамин схватил мел и стукнул им в середину доски.

– Пусть точка А – это Вы, – смерив насмешливым взглядом Юрьева, добавил, – Управленец. Координатная плоскость, – Вениамин обвел широким жестом доску, – Весь мир с его возможностями, стремящимися в бесконечность. Как выбрать самый лучший, самый правильный, простите, – положив руку на грудь, Вениамин Петрович шутовски поклонился Юрьеву, – Эффективный путь?

Юрьев в ответ деланно-равнодушно пожал плечами.

Понижая голос, Вениамин доверительно сообщил аудитории:

– Эффективный путь – самый короткий, он один, помните, в песне: «Правда – всегда одна…»

– Это сказал фараон! – выкрикнул кто-то с последних рядов.

– Да-да, фараон, – отмахнулся Вениамин и тут же продолжил, – Так вот, единственную прямую можно провести только через две точки. И наоборот: через две точки – единственную прямую. Понятно? Вот такое нехитрое, на уровне средней школы, математическое обоснование необходимости определения цели. В нашем случае – необходимости точки B на плоскости.

Чувствуя себя триумфатором, Вениамин Петрович взял угольник и в полнейшей тишине, скрипя мелом, старательно прочертил ровную линию, приговаривая: «Из точки А в точку В есть один, он же единственный и, заметьте, самый короткий, правильный путь…».

Он не услышал, он сначала почувствовал затылком, всей спиной почувствовал, как развалилась тишина. Распалась на шуршание тетрадных листов, скрип стульев, смешки, шёпот, переходящий в пчелиный гул. Щеки Вениамина Петровича еще продолжали гореть, но взгляд потух, плечи привычно ссутулились, рука безвольно опустила мел. Не глядя в аудиторию, Вениамин молча прошел к своему стулу.

– Кому я все это говорю, кому? – изучая в окне серую картинку поздней осени, спрашивал он себя, – Им же ничего не интересно, ничего не нужно.

За окном, на ветру, одинокое дерево возмущенно размахивало нечесаной шевелюрой. Вениамин Петрович блуждал взглядом в лабиринте черных корявых веток, и не было среди них ни одной ровной, и идеально прямой, ни одной.

Человечек, состряпанный из среднего и указательного пальца Юрьева, неуклюже пробежал по столу, подпрыгнул и оказался у Юльки на плече. Потоптался на месте под прицелом серьезных глаз, вытянул вперед указательную ногу и робко намотал на нее белобрысый локон. Вениамин Петрович так церемониться не стал: решительно подошел, в момент накрутил на кулак весь хвост и силой ткнул Юлькину мордашку в стол. В конспект. В стол. Еще раз. Пока в ушах не зазвенело. Даже у него.

– Ну что? Теперь понятнее? Нет? Вот ведь идиотка!

Сзади кто-то осторожно тряс его за плечо, Вениамин замер на полдороге. Пользуясь заминкой, Юлька подняла улыбающееся лицо и горячо зашептала:

– Звонок был. Можно идти? У нас еще пара, в другом корпусе.

Вениамин открыл глаза. Огляделся. Юля Ковалева, «Юлька» для всей группы, держала его за плечо, вопросительным знаком застыв рядом:

– Можно? Вениамин Петрович?

– Ах, да! Пожалуйста, все свободны, – изо всех сил стараясь сохранить невозмутимый вид, стал складывать в портфель бумаги.

В квартире Вениамина Петровича, в единственной комнате всегда хозяйничал полумрак, даже лампочка с пометкой 120W на макушке не спасала положение. Прожорливые стены, казалось, высасывали весь свет, и через оконный проем в дом заползала темнота. Ни лампочка под потолком, ни светильник на столе, ни испуганно мерцающий телевизор не могли с ней ничего сделать. Посреди комнаты за стареньким круглым столом, подперев рукой щеку, сидел Вениамин Петрович. Кислый кофе обжигал язык, вторая ложка сахара так и досталась сахарнице. Телевизор, компенсируя немоту, буйствовал разноцветной жизнью. И Вениамин Петрович, как никогда ясно, находил общий знаменатель происходящего:

– Бессмысленно. Все бессмысленно, – заезженной пластинкой вертелось в голове. Аккуратно расставленные стопками по всей комнате книги молчаливо соглашались.

Прочирикал домофон, выводя Вениамина Петровича из оцепенения.

– Кто?

– Вениамин Петрович, это Юля Ковалева, мне нужно с Вами поговорить.

– Что Вы хотите?

– Я поняла! Всё что Вы сказали, поняла, – Юлька говорила быстро, словно в любой момент связь могла прерваться, – Из пункта А в пункт В. Самый короткий, единственный путь…

– Одиннадцатый этаж, направо, – не дослушал Вениамин Петрович.

Нервно пискнула кнопка «Оn». Почти сразу послышался скрип ползущего вверх лифта. Вениамин Петрович замер в ожидании у распахнутой входной двери. Юлька показалась в разъехавшихся створках, отыскала Вениамина Петровича глазами и, не успев сделать пары шагов, затараторила:

– Понимаете, этот самый короткий, из пункта А в пункт… – внезапно оборвала себя на полуслове, пару секунд изучала пол, – Я люблю Вас, – подняла на Вениамина Петровича испуганные глаза.

Он невольно сощурился – внезапно стало гораздо, гораздо светлей.

– С первого самого курса, – она сделала еще шаг навстречу, мокро заблестели глаза.

Вениамин Петрович чему-то обрадовался, притянул Юльку к себе и обнял:

– Такая маленькая.

– Что-что? – пробормотала Юлька, уткнувшись носом в его свитер.

В ответ он лишь покачал головой, едва касаясь подбородком белобрысой макушки.

Привет,

последний день экскурсий в Харькове – день большой усталости. Ближайшим поездом домой.

Не люблю брать билеты заранее: бумажный прямоугольник с датой и временем отправления вдруг становится цепью, куда бы ни шел – всюду слышишь лязганье металла, заглушающее тихое очарование неизвестности ближайшего будущего, лишающее его грации, нежной спонтанной вариативности.

Приват24 в билете отказал, не страшно, нужно всего лишь отвлечься, подождать полчаса, перезагрузить приложение. Глядишь, вот уже вынырнули два свободных верхних места в последнем купе, если не паниковать, подождать еще – обязательно повезет, и домой поедешь в самой серединке вагона, уютно уснув на нижней полке.

Еще одна выставка, последний пункт харьковского путешествия – быстрее посмотреть, скорее домой. Никаких душевных сил, одна мотивация – в центрах современного искусства обычно свободный Wi-Fi.

Сегодня открытие. Перформанс «Куклы». В правом углу полностью черной афиши рваная алая надпись: «Художник: Даниил Грейс». Автор выбрал слишком романтичный псевдоним для столь мрачного мероприятия. Концепт поймешь, не глядя, можно не входить: неживые люди. У темы «спящих» – затхлый душок, в ста случаях из ста самым спящим из всех оказывается автор, слепо обвиняющий человечество в омертвелости, по сути, не способный разглядеть жизнь. Вопль о помощи, завернутый в арт.

Мне не нравится такое.

Ужасно устала, хочу только про жизнь, купить билет и скорее вернуться домой.

Твоя С.

Полгода звучала моя проповедь «Жизнь в творчестве», но люди хотели всего, чего угодно, только не жизни, только не творчества. Повсюду вместо живых человеческих лиц я видел маски: стеклянные бусины глаз, тональный слой равнодушия, настолько толстый, что непонятно какой прыщ скрывающий; в довершение образа – заученная вежливость, намертво приклеенная к губам. Они хотели мертвых пустых вещей, отношений, развлечений. Меня это приводило в бешенство, от бессилия хотелось выть, и я сделал выставку «Куклы».

Народу пришло много: в полном составе свита, знакомые, журналисты, несколько газет, телевидение, и даже дюжина социальных активистов – харьковская интеллектуальная тусовка. В отличие от свиты, тусовка живет сама по себе, склеена надуманной идеей культурной элитарности, синхронно плавающая от мероприятия к мероприятию, как большая стая рыб в поисках пропитания. В общем, кураторы центра современного искусства постарались, все на высшем уровне, включая фуршет. Через два часа я был изрядно пьян, а шампанское не собиралось кончаться.

Ее увидел сразу. Если долгое время ты – завсегдатай городских мероприятий, чужих видно издалека. А эту, так и подавно: Принцесса. Отличительный признак Принцесс – они жители идеального мира, в мире реальном даже не вполовину. Драконы, ведьмы, алые паруса, рыцари, вечная любовь и победа добра. Метка мира идей (не нужно сильно присматриваться) звездой горит во лбу. Для невнимательных – продублирована бегущей строкой в широко распахнутых блестящих глазах.

Вошла, бегло окинула взглядом стены, ни на чем не задерживая взгляд, повертела головой, очевидно, в поисках сказочных единорогов; не найдя, поскучнела лицом, тут же уставилась в телефон. Никакого почтения к современному, к моему, искусству.

Увидев ее, мой дьявол, скука, наконец-то замолчал. Охота на Принцесс… это может быть интересно. Может быть весело.

Вытащить малышку в реальность, захлопнуть дверь, повесив на стену ключ так, чтоб видно, но чтоб нельзя достать. И в моем театре в этот же миг появится Принцесса – делай с ней что хочешь. Вначале придется недолго повозиться, приручить, купая куколку в бархате и кружевах, поддерживать фарфоровый локоток при каждом вдохе, чтобы потом без боя раздеть, растрепать волосы, спалить игрушечные одежки, вырядить в театральное тряпье, рассказать, что принцев не существует и отдать на потеху шутам, пусть веселятся – реальность ей неподвластна.

А что? Рискнуть? Получить удовольствие, разбивая розовое, хрустальное, карамельное. Наполнить до краев болью, кровью, слезами – наполнить жизнью идеальный, несуществующий без воплощения, мир. Мой дьявол – скука. Потому я подкрался ближе, элегантно, насколько позволял выпитый алкоголь, подхватил с фуршетного стола бокал вина, протянул ей: «Привет, Принцесса, – и представился, – Даниил, для друзей просто Дэн».

– Снежана, – послушно взяла бокал, улыбнулась, продолжила, – Странный у меня выдался день, Даниил. Отчего-то некоторые мужчины решили звать меня Принцессой.

– Кто еще? – мне, правда, стало любопытно.

Она осторожно качнула бокалом, указывая на фотографа, и я в который раз восхитился Вовочкиным талантом видеть суть.

– Что тут странного? Должны же они что-то настоящее видеть в свой фотоаппарат.

Опять улыбнулась, чуть помолчала, и словно начала с другого листа:

– Wi-Fi зона называется, совершенно нет сигнала.

На мгновение вокруг все замерло, люди исчезли, мы остались одни. В наступившей тишине она чуть слышно добавила:

– Нет сигнала, нет жизни.

Несколько коротких минут я крутил в руках ее телефон, настраивая Wi-Fi, мурлыкая под нос любимую охотничью песню: «Послушай, Кисуля, как твои дела?». Она, не отрываясь, внимательно смотрела на меня.

Когда с настройками было покончено, я вытянул шею, жалобно мяукнув в ответ на ее «спасибо». Она никак не прокомментировала, только глаза заискрились, словно плюхнулась в воду, поднимая кучу разноцветных брызг, огромная рыба, сверкнув на солнце чешуйчатым боком. Готово! С Принцессами игровой формат срабатывает безотказно.

Она поставила на стол бокал, заграбастала телефон, что-то сосредоточенно в нем поклацав, закопала в сумку. Только когда освободилась от мелких дел, отвлекающих внимание, сказала:

– Поцелуй меня.

Ничуть не удивился, притянул к себе и поцеловал. Мед, молоко, роза – самая настоящая Принцесса, редкое явление в современном мире.

Я заверил, что «достаточно трезв» для того, чтобы вести машину, не встретив больше сопротивления с ее стороны, отправился на маршрут. Часа два кружил по центру: обязательный памятник Влюблённым, площадь Свободы, старинные особняки на Дарвина, пара надписей Гамлета в подворотнях – отработанные движения, как с вождением велосипеда, никогда не разучишься. Восхитительный эспрессо с теплыми сливками в «Шато» возле Оперного, пара трогательных историй, три желтые астры с цветочного рынка у парка Горького (не так банально, как розы), романтично подсвеченная дорога в направлении Пятихаток и крошечный, аппетитный, как пряничный домик, уютный отель – никакая Принцесса не устоит.

Заполняя анкету в тусклом гостиничном холле, освещенном настольной лампой администратора (ну что за идиотская строка – «Цель визита»?), я отчего-то вскипел – зачем она пошла со мной? Она со всеми так запросто? Кольцо на безымянном пальце правой руки – замужем? Скучающая домохозяйка? Застрявшая в хрустальном гробу кухни невеста, жаждущая пробуждения?

И сам себя остудил: не кипятись, малышка проснется, в деле похмельных пробуждений я – большой специалист.

Утром сквозь прикрытые веки видел, как она тихонько встала, начала одеваться. Чувствуя медовый вкус ночи на губах, вспомнил про купленный вчера билет на поезд, кольцо, и внезапно что-то колючее провернулось в груди, затрудняя дыхание. «Спокойно, Дэн, – снова приказал себе, – с Принцессами так бывает: двенадцатый удар колокола, и она несется по лестнице, теряя туфли». Представил, как спустится в холл, – трогательная, по-детски взволнованная ночным приключением. Смутится понимающего взгляда администраторши, попросит вызвать такси, в ожидании обожжет язык дешевым кофе из автомата.

Почти бесшумно щелкнул входной замок, я открыл глаза. Подождал, когда перестанут хлопать двери, стихнет шум двигателя въехавшей во двор отеля машины, чтоб в наступившей тишине мгновенно уснуть. Проснулся через пару часов, взял телефон, обмакнув палец в яд, набрал СМС: «Возвращайся. Ко мне». Хотел дописать: «Скорее», но передумал. Торопиться не нужно.

Привет,

знаешь, что происходит с людьми во время самой главной встречи? Все ждут, но никто не готов к вторжению. Не спрашивая, люди входят в чужую жизнь, взламывая давно закрытые двери.

Помню лишь широкие мазки красного на сером фоне. Но ты поймешь.

Художник. Подведенные черным глаза – психованные, грязные линии, надменная спина, не добрая улыбка кривит по-женски нежный рот – падший ангел, поверивший в чертей, лишний образ в ряду пластиковых кукол, единственный живой.

– Wi-Fi зона называется – совершенно нет сигнала. Нет связи – нет жизни, – это все, что я могу сказать ему о манекенах.

Протягивает бокал, до половины темно-красный:

– Дай телефон, попробую подключить.

В Харькове – розовое ночное небо. На заднем сидении – три желтые астры, тревожные саблезубые монстры (неужели кому-то кажутся солнечными?). Рассеянно листаю подсвеченный в нужных местах город под негромкий «тумс-тумс» из динамиков. В машине душно. Слишком близко. Окна настежь – без толку.

– А я как будто жду тебя вон там, на мосту. Одета совсем не так, по-другому. Хочешь – чулки?

– Продолжай.

– Ты же перебиваешь.

– Ладно, молчу, что еще?

– Теперь все, – глаза щёлками, – только чулки.

– Замерзнешь.

Сворачиваем с центральной.

В гостиничном холле – тусклый больничный свет. Без пяти полночь на круглых часах. Улыбчивое лицо администратора:

– Анкетку заполните.

– Цель визита? Заниматься любовью!

Впору бежать, выкрикивая: «Помогите!», но только оправдываюсь, как можно равнодушнее:

– Не обращайте внимания, он шутит так.

Взгляд хищника:

– Даже не собирался.

Номер пахнет свежим ремонтом. Кровати. Две. Односпальные. Похоже – девственницы, ни о чем не догадываются. Наглухо задраены шторы – утру нет шансов. Выход с подводной лодки в двенадцать. Панцирь недотроги давно под кроватью, там же – гордость и трусики. На нем – брюки, рубашка, ботинки. Только взгляд голый. Губы мягкие и пальцы под напряжением. По телу ток – идеальная проводимость. 50 мл «Абсолюта» – на глоток. Делаем пять, еще остается. Голова кругом. Жарко…

Утренний билет на поезд в город N – повод для встречи, повод расстаться.

Осторожно собираю по гостиничному номеру одежду, натягиваю джинсы, футболку, с кедами в руках выскальзываю в коридор, бесшумно закрыв дверь. На ресепшене успеваю обжечь язык кислым эспрессо, пока заспанная администратор вызывает такси на вокзал.

С заднего сидения недовольно урчащего «Опеля» улыбаюсь в окно проплывающим зданиям, изящным и юным в свете зарождающегося дня. Так, наверное, лучше: проснется – даже не вспомнит обо мне, и я, скорее всего – никогда не забуду.

Поезд тяжко вздыхает, слушая оправдания моего бегства, медленно уползает с перрона. Харьков, прощай!

Успеваю застелить постель, переодеться, заказать и выпить чай, когда единственная отравленная стрела неожиданно без труда пробивает стену моей трусости: «Возвращайся. Ко мне». Перечитываю СМС-ку тысячу раз – телефон не выдерживает, разряжается, ну и пусть. Закрываю глаза, получая к ней неограниченный электричеством доступ.

А хочешь, расскажу, как это было в первый раз?

Смотри. Карандашный этюд. Три строгих прямоугольника: дверь, окно, пол почти пустой комнаты. Квадрат – кровать в центре, вход в новую, взрослую жизнь – непонятный, пугающий, одновременно манящий.

– Раздевайся.

Не понимаю, зачем мне это, послушно стягиваю трусики, неуклюже вожусь с застежкой лифчика самого детского размера, долго складываю одежду на стуле, покорно ложусь рядом. Мужские руки слепыми голодными животными рыщут по моему телу, наверное, зная сытные места. Наверное. Я не помню. Чужой теплый язык оставляет на животе мокрые тропы, от которых по коже, врассыпную, мурашки. Его голова между моих ног – ничего не чувствую, только неловкость, скованность и холодящие кожу дорожки.

– Не бойся, я не трону твою девственность. Так и останешься целкой, если вдруг мать к врачу поведет.

Даже не понимаю, о чем это, не отвечаю, не сопротивляюсь, тихо лежу, расставив лапки – мокрая, холодная, в пупырышках, как жаба.

Пашка не был моим первым мужчиной, с ним всё было по-другому – хихиканье под одеялом, бесконечное шиканье друг на друга: «Тише, родителей разбудим!»

Хихикали мы гораздо чаще, чем занимались любовью. Обязательно с презервативом. Какие дети? Сначала свое жилье! И машина. И вторая, тебе. И на море съездить. И… я устал/ я устала, не сейчас, не сегодня, никогда. У меня – йога на семь тридцать, у него – «World of Tanks» до утра – параллельные прямые, спящие в одной кровати.

И вдруг.

Я влюбилась.

Нет, не так – я люблю. Как только приеду – расскажу все Пашке. Так будет честно. Геройства здесь нет – просто невозможно спрятать отросшие крылья.

А еще я вернусь в Харьков. К нему.

Вот только поговорю с Пашкой.

Твоя С.

Привет,

я в поезде, возвращаюсь в Харьков. Разговор с Пашкой оказался до странности коротким и бескровным. Готовилась, волновалась, подбирала слова. Всё зря. Не пригодилось. Только увидела его, так сразу все рассказала, словно горошины рассыпала, споткнувшись о порог. Пашка спокойно выслушал, смахнул весь шум одним словом: «Бывает», и, по-моему, даже обрадовался. Потом купил билет, отвез на вокзал. В купейной тесноте поезда «Город N – Харьков» примостил под столик мой чемодан, не поднимая взгляда, буркнул: «Ну, я пойду», клюнул в щеку бумажными губами и сразу вышел.

Еще семь минут, оставшиеся до отправления, непонятно для чего мы стояли, глядя друг на друга сквозь мутное стекло вагонного окна, в ожидании, когда наша жизнь поплывет с перрона кадрами черно-белой хроники. Скажи, в наших поездах, вообще, бывают чистые стекла? Через семь минут пол подо мною плавно качнулся, колеса враз загалдели сиплыми металлическими голосами, Пашка поднял руку, словно заводная кукла, замахал вслед, и я вдруг подумала: у историй любви бывает счастливый конец? Ни одной не помню. После слов «жили они долго и счастливо» фантазия автора обычно иссякает. Наверное, для бесконечного счастья необходима смерть. Хотя бы одного возлюбленного. Кто умер в нашей истории? Может, любовь? Думаю, это было бы лучшим вариантом – очень поэтично. Философское осмысление прошлого – отличное обезболивающее, помогает при острых приступах сожаления.

А я, как ни странно, сожалею. Несмотря на то, что сердце мое колотится загнанным кроликом от одной мысли о завтрашней встрече, и огонь разливается по венам, я сожалею: столько совместно прожитых лет, лучшие друзья, товарищи по счастьям и несчастьям, в радости и горе, в болезни и здравии. Я могу сказать точно: всё, что мое к Пашке, не умерло. Почему тогда так случилось? Что?

Возможно, Судьба. В легкомысленном платье случайности постучалась, я открыла дверь, и прежняя жизнь разлетелась на осколки. Большие витринные зеркала. С высоты сегодняшнего дня мне видится, что прошлая жизнь была лишь лабиринтом чужих отражений. И зеркало обязательно нужно разбить, затем, чтоб увидеть то, что действительно заслуживает внимания, что действительно ценно – увидеть себя в отражении любимых глаз.

Твоя С.

Несколько дней загнанный Джексон в мыле носился по городу, искал место парковки – гнездышко влюбленных голубков, квартиру, куда я приведу Принцессу. По моему плану, она должна впечатляться всем: местом, событиями, людьми, мной. Мной в первую очередь. В идеале я хотел для нее двадцатичетырехчасового головокружения. Буквально в день приезда подходящий вариант нашелся – квартира на улице Гиршмана, напротив памятника Шевченко. Уютный дворик сразу после входа в арку мог сбить с толку кого угодно, создавая камерную атмосферу, мысленно уводя человека далеко-далеко от центра города лишь для того, чтоб, пройдя пару шагов, он мог внезапно обнаружить себя в самом сердце Харькова.

До прибытия поезда оставалось двадцать минут, когда я со свитой приехал на Южный вокзал. В ожидании пили отвратительный кофе, купленный в МакДрайве. В голове заевшей пластинкой звучал один вопрос: как эффектнее устроить встречу? Время шло. Через двадцать одну минуту я понял: поезд из города N прибыл и, как ни крути, кроме пробежки до перрона, вариантов не оставалось. Со всех сторон глупо. Стоило представить, как по лицу Анны скользнет тень удивления, когда я рвану к вокзалу, как многозначительно переглянутся мужчины – ноги отказывались слушаться. Через несколько минут раздался звонок мобильного. Досчитав до пяти, я ответил:

– Жди меня напротив центрального входа, на площади. Скоро буду, минут десять.

Ответил и понял: вот то, что надо. Свита притихла под впечатлением, еще бы! Вожак, авторитет, сила характера. Настоящий мужик – никаких нежностей, не плачет, не танцует. Я мысленно добавил: «и в цирке не смеется».

Минут десять мы смотрели на Принцессу сквозь расклеенное рекламой окно кафе. Площадь к тому времени опустела: такси, маршрутки, трамваи растащили по городу в разные стороны вновь прибывших, только она осталась. Глядя на нее, я с каждым мгновением все больше злился. Меня злила чудовищная, неподходящая ей детскость, с которой она отдала жизнь в руки первого встречного.