Всё, что я знаю о любви

Так летели неделя за неделей, ничего не менялось. Ни про деньги, ни про смысл мне не стало ни капли яснее.

Вечерами приезжала Люда, она обслуживала меня уже больше месяца. Для проститутки довольно старовата: без лифчика, набитого поролоном, ее груди свисали почти до середины живота, который, в свою очередь, даже не претендовал на звание «идеально плоский». Она оказалась самой страшненькой из новой группы «а можно всех посмотреть». Но я выбрал именно ее. Достал бутылку вина, открыл, не проронив ни слова, подал бокал. В красивом молчании, наполненном странной, не различимой уху музыкой, прошел час. Я, не задумываясь, продлил на ночь. Мне стало любопытно: как долго можно хорошо молчать вдвоём? И потянулись дни.

Люда не суетилась, не пыталась заговорить, не соблазняла меня – она просто была. Была не как мебель или другой неодушевленный предмет, она присутствовала как человек, что разделяет со мной время жизни и пространство. Я мог жить, дышать, есть, пить вино, спать, ни на минуту не задумываясь о том, что я что-то кому-то должен. Не считая ее сутенера.

Изредка я задумывался: что происходит внутри у этой женщины? Что она чувствует? О чем ее мысли? Но каждый раз, боясь спугнуть не различимую уху музыку, молчал, не делая попыток по запчастям разобрать волшебство.

Если у меня гостил Вовочка, я отдавал Люду ему. Сам же садился в кресло напротив, включал проектор, на всю стену транслируя порно, одновременно наблюдая порно в своей кровати – в миниатюре, по сравнению с размером картинки на стене. Странное зрелище – профессиональный секс: две машины, два робота автоматически включаются и так же, по щелчку пальцев, выключаются. После я видел в мусорной корзине презервативы с вовочкиной спермой, но я не дал бы гарантию, что ему было хоть сколько-то хорошо.

Со временем Люда не стала в моих глазах красивее, моложе, или что там еще говорят о переменах, которые случаются, когда смотришь на человека через призму души, – нет, все та же стареющая блядь. Я не полюбил ее, но в какой-то момент мне захотелось дать ей что-то большее, чем деньги. И я предложил сыграть. На время представить, что она юная, влюбленная в меня девушка, а я, в свою очередь, представлю, что люблю ее. Пустяковая игра. Совершенно бесценная.

Она согласилась, и на несколько часов мы вышли в открытый космос, стоило лишь отвязать поводок, нырнуть глаза в глаза, едва слышно прошептав самим себе: «Люблю». От этого слова Люда преобразилась до неузнаваемости, став той ночью самой прекрасной женщиной на свете. «Люблю» светилось в ее взгляде, отчего весь облик становился, действительно, юным и прекрасным. Я прикасался к ее губам, нежно и бережно, трогал волосы, вдыхал запах, одновременно с ней плакал в конце, утешаясь терпкими затяжками «Харвеста». Ближе к утру, когда харьковское, подсвеченное розовым, небо затеяло рассветную линьку, я засыпал, убаюканный легкими покачиваниями на Людиных коленях.

– Дай мне грудь, – в тишине комнаты я вдруг испугался собственного голоса и замер, но Люда не переспросила, лишь вытащила из лифчика темный сосок, положив его мне в рот, все поняла.

Свернувшись калачиком, я с упоением, причмокивая, сосал его как младенец, а Люда время от времени прикладывала к моим губам бокал с вином, будто слегка стыдясь того, что ее груди давно пусты.

Привет,

зимнее небо города N – как крышка саркофага. Лежу целыми днями под одеялом. Не могу встать. Не понимаю – зачем? Бесцельно листаю ленту соцсетей. Новости, новости, новости. Повтори слово тысячу раз – оно потеряет смысл. Но-во-с-ти, н-овос-ти, нов-о-сти – опиум. Для народа. Пёстрый жгут новостей разукрашен текстами, снимками, важными ссылками – перетягивает предплечье. Крепко сжимаю мышь в кулаке, кручу колесико, прокачиваю вздувшуюся пульсирующую венку для новой дозы. Новости.

От передозировки отключаюсь.

Просыпаюсь в жутком похмелье, с больной головой, онемевшим телом. Может, начать пить? Или хотя бы курить сигареты? Но нет, сладость порока мне кажется не такой бессмысленной, как вращение колесика компьютерной мыши. Если не письма тебе, давно бы сошла с ума.

В студию не хожу. Работу бросила. Не могу никого видеть – люди, отношения, разговоры, лица… не могу. Кажется, любой в городе знает меня. Это, конечно, не так, но в каждом взгляде страшно угадать насмешку, боюсь, что незнакомый человек – теперь как ты, знает все: почему я плачу, отчего смеюсь, испытываю ли оргазм и мучаюсь ли болями при месячных.

Хорошо, что можно сбежать в мир фантазий. Так я зову Интернет. Там у меня друзья, представляешь, френды – больше тысячи. Там я – болтлива и свежа. Укутана в безоблачное счастье – жизнь у моря, прогулки на яхте… Поставила обложкой фотографию с ялтинской поездки. Удачно сложилось: Пашка чего-то переиначил и мы не пошли на «Висалии», а взяли четырехместную крошку «Сью». Я подписала фото: «С любимым мужем на нашей яхте». Выглядит правдиво. Двести тридцать пять лайков. Сорок три комментария.

Часто не знаю, что писать, лучше всего читают никчемную ерунду. Каждый раз разрываюсь между тем, чтобы сказать, как хочется, и тем, чтоб мною восхищались. Не осуждай. Ответь – где взять хоть сколько-то тепла?

Почему-то теперь я могу говорить, что захочу. Будто украв письма, отменили во мне всё ценное, вообще не важно – ни-че-го. Всё можно брать. Всё раздавать. Это очень нравится в сети. И я пишу. У меня разные голоса, разные лица. Хотя внимательному взгляду ясно – то, что внутри, не сильно поддается внешнему апгрейду.

В редкие дни сажусь за руль верного друга, послушного моим желаниям «Аутлендера». Маршрут – «на объездную», и вперёд, лететь, втискиваясь промеж фур и международных автобусов. Как киборг, срастаюсь с машиной, мотор нагревается, и я забываю, что мне холодно.

Слава богу, Пашка все время занят, его никогда нет дома. Завязывает новые связи, знакомства, ему не до меня. Любопытно получилось: занял позицию «против», и выиграл. Его поддерживают. Он нынче мученик, что в неудачный день женился. Говорит: «Так нужно для дела, для нашего будущего». Только мне не понять. Для будущего – какого? Будущего, где есть деньги, и нет нас? Хотя, если откровенно, и мне не до него. Что мы делаем вместе?

Во мне не осталось любви. Ни к людям, ни к себе.

Кажется, никогда, никогда больше не будет в моей жизни лёгкости, радости, доверия – никогда! Хотя знаю: «никогда» – огромная редкость, укоренённая на сто процентов в загробном мире. Жизнь меняется, есть только одна точка – смерть, всё остальное – запятые.

Надеюсь, доживу до новой главы.

Твоя С.

В начале мая, в один из обычных вечеров, когда вино уже было открыто, но еще не начато, потому что разносчик пиццы где-то задерживался, Вовочка вдруг не стал дожидаться еды. Несолоно хлебавши, встал из-за стола, без сожалений засобирался. Я никогда не интересовался, куда, зачем он идет, не спросил бы и в этот раз, если б не пропущенный ужин.

Вовочка, радуясь интересу к своей персоне, не скрывая, рассказал, куда торопится: мол, нынче в Харькове у него фестиваль «Тавале». С его многословного описания я понял, что это модное городское мероприятие, сборище «просветлённых», несущих свет и ахинею в дремучие массы жаждущего благодати народу. Со всей страны и ближнего зарубежья на фестиваль, как на шабаш, съезжаются эзотерики, психологи, шаманы всех мастей. В течение недели вещают, спасают, исцеляют, предсказывают будущее, карают и милуют.

Целую неделю на территории загородной базы отдыха происходят всевозможные сумасбродства, от которых большое количество людей получает большую радость. Вовочка там числится волонтером – накормлен, обогрет, обласкан. Именно там два года подряд, среди душевноболящих, находит он дам, с которыми коротает зиму.

Взглянув на календарь, я предложил Вовочке поехать охотиться в другой день, а сейчас дождаться пиццы, но он остался непреклонен. Отчего-то понижая голос, доложил, что сегодня состоится необычный доклад, выступает широко известная в узких кругах Петровна – специалист по развитию, окутанная городскими слухами больше, чем адронный коллайдер. Вовочка с удовольствием слил все, что знал.

К примеру, человек, вверивший свою жизнь в ее руки, сильно рискует, потому как первый этап развития – всегда разрушение. Истории ее клиентов, казалось, из руин состояли: семья, карьера, бизнес, мировоззрение – всё шло под откос, взрывалось, рассыпалось в прах. Всё, что мешало развитию, мешало беспрепятственному течению жизни.

Цитируя ее, говорили, что работает она исключительно с «интеллектуалами и царями», и ни за какие деньги не попасть в круг ее клиентов, если вдруг она не признала тебя ни тем, ни другим. Сплетничали о закрытых государственных проектах, где она вела исследовательскую деятельность, разрабатывая психотехнологии воздействия и влияния; о том, что владела гипнозом и редко снимала элегантную кепи, низко опустив ее на глаза. Переходя на шепот, объясняли новичкам, что так, якобы, Петровна закрывает третий глаз, чтобы хоть время от времени отдыхать от реальности.

После такой презентации я решил, что на пару часов могу покинуть келью – мне не терпелось воочию увидеть человека, знающего секрет мироздания.

А потому пицца, действительно, подождет.

То, что Петровна примет меня, сомнений не было. Я, вообще, не представлял, есть ли в городе еще кто-то, кроме меня – царь и интеллектуал.

Из окна такси Харьков выглядел точно так же, как несколько месяцев назад. Ничего не изменилось, кроме времени года. Человечество – всадники и пехота – бодро неслось по Сумской, всем видом показывая отсутствие надобности в хорошо отдохнувшем предводителе.

На видавшей виды турбазе Ромашка, обветшавшей еще при Советском Союзе, украшенной по случаю фестиваля подручным эзотерическим хламом, послушать Петровну собрался полный зал. В назначенное время на сцену поднялась невысокая женщина и в наступившей вдруг гробовой тишине голосом, лишенным каких бы то ни было заигрывающих с аудиторией интонаций, начала обычную академическую лекцию, со ссылками на источники, схемами, вступлениями, заключениями, выводами. Никакой алхимии. Ни тебе хождений по воде, ни раздачи хлебов. Я ожидал другого.

Несмотря на разочарование, продолжал стоять, возвышаясь в проходе между креслами, в белой рубашке, цилиндре, бабочке, сложив на груди руки. В какой-то момент Петровна сделала паузу, взглянув точно на меня. Я тут же все понял: больше нечего делать в этом зале, меня выбрали, можно звонить, договариваться о встрече. Осталось раздобыть номер телефона.

Петровна приняла меня в крошечном кабинете в центре города, на улице Иванова. Зарешеченные окна первого этажа, старая мебель, просиженный стул для клиентов – ничего общего с респектабельными кушетками киношных психоаналитиков. На вопрос: «Зачем пришли?» – я долго рассказывал о своей отшельнической жизни, что в последнее время проходит в безнадежном поиске радости. Наябедничал о женщинах, о том, как не понимают, дуры, ничего. Вспомнил Кристи, «Кайен», келью. Упомянул о Вовочке, о том, как вместо монаха мне подсунули алкаша-сторожа. Немного поныл о деньгах, но вдруг, где-то на второй минуте монолога о бренности материального, остро ощутил надуманность проблемы и замолчал. Петровна выдержала паузу, пристально разглядывая меня поверх очков, закрыла тетрадь и улыбнулась:

– Ну, хорошо-хорошо, Даниил, есть с чем работать.

После первой встречи я стал бегать к Петровне как на свидания, два раза в неделю. Это так мало – два приемных часа в неделю! Мне нравилось говорить с ней, нравилось слушать. Ее образ в моей душе мерцал, расплывался, завораживал, как отражение звёзд в дрожащей воде. Она то награждала меня словами поддержки, согревая замерзшее сердце, то вдруг дразнила, провоцируя на подвиги и сумасбродства, так, что я еле сдерживал рычание в ответ. Петровна выращивала мою душу, как опытный агроном выращивает в вечной мерзлоте нежное экзотическое растение – тщательно оберегая, и в то же время, закаляя первые проклюнувшиеся ростки.

Вскоре мне стало очевидно, что дают человеку деньги – большие, чем нужно для выживания. Они дают возможность делать то, что любишь, не задумываясь о коммерческой стороне вопроса. Делать то, что любишь. Такой простой ответ. Осталась малость: узнать, что любишь. Это стало самым важным.

Я пробовал рисовать, петь, строить дом, занимался у-шу, танцами, разработкой рекламных концептов, посещал бесчисленные культурные мероприятия, писал стихи, слушал лекции, пока вдруг не вспомнил про театр. Огни рампы действовали на меня гипнотически. Люди, открывающие рот только для того, чтобы произнести мной написанную реплику, по моей задумке надевающие костюм, делающие в заданном направлении шаг и поворачивающие голову; декорации, отражающие мое видение мира и, главное, то, что заставляло мою кровь быстрее бежать по венам, – аплодисменты! Театр настолько завораживал, что я даже боялся сознаться в своей любви к нему.

В одну из встреч я, как обычно, сидел на клиентском стуле, минут десять кряду мучая себя монологом о травматичном детстве, как вдруг Петровна прервала меня на полуслове:

– Знаете, Даниил, концепция «любить – значит жалеть» мне не подходит. Жалеют жалких. Я же – потомственная казачка, мне может нравиться только славный мужчина. Понимаете? Славный. Тот, у которого есть слава.

Больше в ту встречу я ничего не слышал. Фраза «Славный – тот, у кого есть слава» полностью захватила мой разум. По дороге домой всё еще думал над её словами. Не прошло и часа после встречи в крошечном кабинете на улице Иванова, как решение было принято: нужно раздобыть славу. Всё, период отшельничества закончен.

Первый раз за долгое время я был счастлив от того, что у меня есть деньги. Не рад, не доволен, не удовлетворен – счастлив! И точно знал, у кого слава. Она не у бизнесменов, что живут в фешенебельных норах с пуленепробиваемыми дверями, окнами, машинами, жизнью, скрытой от славы, и потому открытой денежным потокам. Нет, материальное – тлен, там нет славы. Вся слава – у бессмертных. У тех, чьи лица смотрят в зал с экранов кинотеатров, чьи фамилии – первые в титрах и золотом прописаны на корешках книг. Их работы рассматривают в музеях, слушают в лучших концертных залах, а биографии известны каждому школьнику.

Творчество, точнее, искусство – вот что способно дать человеку занятость, смысл и славу. Я всё обдумал. Это будет больше, чем театр – выставка-перформанс в самом центре Харькова, на площади перед Оперным.

Петровна поддержала меня во всем. В то время, когда мой отец бесновался от одной мысли, что я могу оставить бизнес, Петровна, отныне моя муза, всегда была за меня.

Привет,

так просто меня впечатлить. Подкинуть идею, которая могла бы жить в двух мирах одновременно, и впечатлить. Я верю в другой, идеальный мир, не обязательно окрашенный розовым. Мир, где рождаются, живут и умирают идеи. Самые смелые из них находят дорогу к людям. А самые смелые люди воплощают их, обретая ключи от рая.

Нашла в сети автора, имени не знаю, только ник – luch_snega. И впечатлилась. Послушай:

«…заканчиваю рассказ – тасую карты. Заблудшие души тянут длинные шеи, превращаясь в слух. Духи сидят в сторонке, они всё знают, даже то, что написано огнём на моем серебряном плаще, но здесь я – ведьма. Карты ложатся на стол замысловатым рисунком,

– Смотри, – говорю, словно сама себе, – Шут – человек на земле. Рождается чист и бесстрашен, и потому путь его долог. Много раз в дороге встречает его опасность, всякий раз он делает выбор. Только никого так сильно не любит капризная госпожа Фортуна, как смельчаков, отважившихся сделать выбор сердцем, и она же в один миг отвернется, лишь почует желание покоя. Где бы ни проходила дорога, будет всё: любовь и одиночество, радость и горе, вырастут империи, обрушатся неприступные башни, лунный свет собьёт с пути, а звезды… есть ли что-то прекраснее звезд? И смерть… Всегда будет рядом. Малой льдинкой с морозным воздухом проникнет в сердце, завладеет душой, скуёт руки, но только тому, кто осмелится взглянуть на нее без страха, сделает редкий дар – подарит свободу крылатых. Расправив крылья, герой взлетит и с высоты облаков увидит, как небо на Востоке розовеет, исчезает тьма и восходит Солнце. В лучах Солнца Мир предстанет ему во всем великолепии божественного творения…»

Сказка ложь – давней намёка не найдешь. Ничем не прикрытая правда. Представь: двадцать два шага, и я в состоянии проникнуть внутрь любой истории. Любой жизни. Рассказать человеку о путешествии, в котором героем будет он сам. Это так просто. Так идеально! Жизнь – от рождения до гробовой доски, с незапамятных времен до наших дней – легко укладывается в двадцать две карты старших арканов Таро. Тасуя карты, рассматривая напряженное лицо напротив, всякий раз буду повторять одно и то же: «Рождается человек, чист и бесстрашен, а потому путь его долог…»

Людям нравятся сказки, особенно со счастливым концом.

Куплю колоду Таро. Почему нет?

Твоя С.

Я добывал славу.

Женщин как-то подзабыл, разве может один человек, пусть даже с длинными ногами, высокой грудью и нежным лицом заменить аплодисменты всего зала? Вряд ли. Потому я без сожалений задвинул отношения с женщинами в разряд физиологических потребностей, таких как еда, сон или справление нужды.

Пока не пришла очередная весна.

Припудренный вишнёвым цветом Харьков дышал свежестью. Потихоньку просыпались впавшие в зимнюю спячку уличные кафе, настойчиво отвоёвывая у пешеходов место на тротуарах. Предлагая взамен ледяной скованности и беготни «для согрева» изысканное весеннее сейчасье. Прохладные вечера, в лиловой дымке сладковатого воздуха, проведенные в уютных креслах за новыми, еще не выгоревшими под безжалостным летним солнцем, столиками, рождали во мне непреодолимую тягу к теплу и к нежности, вынуждая испытывать острую необходимость разделить бутылку хорошего вина с женщиной.

Мечтал, чтобы она, слегка щурясь, будто от солнца, сидела напротив, смотрела мне в глаза, подносила вино к чувственным губам, и на тонком хрустальном краю оставались алые отпечатки помады. Чтобы движения были медленные, плавные, будто под водой, и я успевал любоваться поворотом головы, запястьями, длинной шеей. И чтобы молчала. Мне совершенно не хотелось слушать.

Мечтал, как возьму в руку узкую ладонь, самые кончики пальцев. Она на мгновение заупрямится, ровно столько, чтоб мне захотелось продолжить, встанет с кресла. Певуче звякнет хрусталь о стеклянную поверхность, я прижму крепче ее бёдра к своим и медленно расстегну на платье длинную молнию.

По настроению, мечты были сродни майским вечерам – лёгкие эротические зарисовки, поданные в качестве фона к красному сухому и сырной нарезке. Картинки одна за одной, пазлами, складывались в ясный образ – тот, что лучше всего отражал мои фантазии, образ элитной бляди: холеной, вышколенной, покладистой, угадывающей любое мое желание, лишь только оно появлялось в пространстве; чтоб чувствовала меня, как мать чувствует новорожденного. И сопровождала. Везде. Но чтоб это не было ее работой.

Не прошло недели, такая женщина появилась. Породистая девица: родители – харьковская профессура, просторная квартира в центре, далеко выше среднего IQ, красивая, послушная, успевшая отсосать всему харьковскому бомонду. Анна. Я ее создал в идеальном мире, и она появилась.

Месяца два мы колесили по проверенному маршруту: кафе-кофе-кровать. Когда мне не хватало огня, я, не напрягаясь, устраивал на ровном месте жуткий скандал, вполсилы поколачивал её, чтобы потом сладко мириться в постели, любовно рассматривая заплывший глаз или рассеченную бровь. Все чаще оставаясь у неё на ночь, я, в конце концов, перевез свои пожитки к ней и остался совсем.

Концепция «славных людей» не покидала меня. Анна стала основным материалом, в котором я пытался воплотить идею в жизнь. Однажды в кафе, заметив разрисованную цветными мелками салфетку, сделал скоропостижные выводы, отправив Анну на курсы живописи. Через пару месяцев занятий, насобирав десятка три ее рисунков, устроил персональную выставку, сильно огорчаясь, когда кто-то из случайных посетителей делал критические замечания, называя ее работы «детскими каракулями».

Я не сдавался. Одержимый желанием превратить жизнь Анны в творческий полет, нанял учителя танцев, вокала, оплатил курсы визажа, купил несколько ящиков красок, кистей, мелков, бумагу и мольберты, снимал с ее участием видео. Но талантливей всего у неё получалось сидеть напротив, слегка щурясь, будто от солнца, смотреть мне в глаза, подносить вино к чувственным губам, оставляя на тонком хрустальном краю алые отпечатки помады. И молчать.

Со временем я настолько привык к молчаливому неизменному присутствию, что если её не оказывалось рядом, у меня возникало чувство, будто дома остался мобильный телефон и жизнь остановилась. Через полгода, ближе к осени, поняв тщетность усилий в деле творческого развития Анны, я вернулся к выставкам. В это же время вернулся ко мне мой дьявол – скука.

Привет,

сегодня утром обнаружила в почтовом ящике письмо от организаторов литературного конкурса «Бумажное дерево». Месяц назад решила поучаствовать, отправив небольшой рассказ. В сообщении всего две строчки: «Уважаемая Снежана! Вы стали победителем конкурса «Бумажное дерево» в разделе «Проза». Даже компьютер перезагрузила – испугалась, вдруг это дурацкий розыгрыш, или менеджер ошибся адресом? Перезагрузила еще раз, и еще, – письмо не исчезло.

Ущипни меня! Неужели правда?

Почему-то легче верить во что угодно, только не в себя.

Приз – издательство рассказа в сборнике молодых авторов и поездка в Харьков, на литературную мастерскую писателя Х. Бонусом – знакомство с культурной жизнью города, экскурсии по музеям-выставкам.

Целый день хожу под впечатлением. Прокручиваю в голове события последних месяцев – дыхание перехватывает от ужаса и восторга. Гениальная постановка самой жизни о том, как судьба упорно заставляет человека идти своей дорогой, мастерски жонглируя шансами, случайными совпадениями, встречами – всё идет в ход, всё на пользу, даже человеческая глупость и подлость. Смотрю, восхищаюсь и вздрагиваю от воспоминаний: взяла, нахалка, самиздатом опубликовала переписку, признала меня автором раньше, чем я оформила первый рассказ. Воистину неисповедимы пути твои, Господи!

В переломные моменты жизни мне всегда кажется, что ломают меня. О том, что, возможно, судьба хочет всего лишь согнуть рельсы, по которым жизнь катится в никуда, хочет перепроложить адский маршрут, как-то совсем не думается. В эти моменты я плачу, корчась от боли, цепляюсь за мёртвое, отжившее своё и потому устойчивое. Боюсь разжать кулаки, боюсь лететь, всё мне видится – в пропасть. В отчаянии, растеряв силы, отпускаю содранные в кровь руки и срываюсь, поток жизни жадно проглатывает меня. Невесомой щепкой долго кружу в водовороте событий, ничем не управляя, ожидая конца, избавляясь от спеси, от высокомерия человека, возомнившего себя творцом жизни. И… оживаю.

Мне теперь куда ближе понятие «раб божий». И это не лоб, разбитый поклонами в пол. Это – смелость довериться Всевышнему, довериться в том, что выбран путь мой с большой добротой и любовью.

Раб Божий – служить Ему, оставаясь идеальной, такой, какой он задумал меня.

Твоя С.

P.S. А рассказ… вот он, читай…

Из пункта А в пункт В

«Прошу уволить меня по собственному желанию. Число. Подпись» – Вениамин Петрович добавил лаконичную чёрточку к эксцентричному завитку и невольно залюбовался. Чуть дальше отодвинув лист, еще раз внимательно пробежал глазами по строчкам. Будто загипнотизированный легким наклоном буковок влево, осторожно подтянул лист обратно и быстро дописал: «В моей смерти прошу никого не винить» – поставил точку. И тут же словно проснулся.

– Тьфу ты, безобразие, черт знает что такое! – скомкал лист, зашвырнув бумажный шарик подальше в угол.

Порыв осеннего ветра оглушительно хлопнул форточкой, прострелив судорогой шею. Раненый Вениамин Петрович вскочил, заметался по комнатке. В три шага оказался у окна, прежде чем щелкнуть задвижкой, втянул полной грудью холодный воздух.

– Нервы ни к черту, – тихо пояснил бледному отражению в стекле.

Из-за плеча четырьмя зелеными нулями равнодушно моргнули часы.

– Спать, спать, иначе вообще…

Что там «вообще» – Вениамин Петрович не обозначил, не раздеваясь, рухнул на диван. Сон мгновенно проглотил его.

Сначала ему снилась лестница – громоздкая, небрежно скрученная из металлических прутьев, уходящая далеко в облака. Вениамин тяжело поднимался, мучаясь одышкой, перила оставляли на ладонях ржавый след, и страшно было взглянуть что вверх, что вниз. Потом на одной из лестничных площадок обнаружилась широкая улица, захламлённая по обе стороны облезлыми домами. Посреди улицы одиноко торчала старушка и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонько напевала знакомый мотив. Вениамин напрягал слух, но никак не мог вспомнить слов, испытывая сильное беспокойство, протянул к уличной певичке руки.