Овод

– Пора, кажется, отправляться, Мартини. Мы покружим немного на всякий случай, прежде чем пойдем к заставе. Прощайте пока, синьора. Я увижу вас в пятницу в Форли, если, конечно, не случится ничего особенного. Подождите-ка минуту: вот вам адрес.

Он вырвал листок из своей записной книжки и написал на нем несколько слов карандашом.

– У меня есть адрес, – ответила она спокойным, безжизненным тоном.

– У-уже есть? Ну, все равно, возьмите и этот на всякий случай. Идем, Мартини. Тише. Не надо, чтобы дверь скрипела.

Они осторожно спустились с лестницы. Когда наружная дверь захлопнулась за ними, Джемма вернулась в комнату и машинально развернула бумажку, которую сунул ей Овод. Под адресом было написано: «Я вам все скажу при свидании».

Глава II

В Бризигелле был базарный день. Из соседних деревень и сел съехались крестьяне – кто с домашней птицей и свиньями, кто с молочными продуктами, кто со стадами полудикого горного скота. Толпа народу двигалась взад и вперед по базарной площади, смеясь, отпуская шутки, торгуясь с продавцами дешевых пряников, сухих винных ягод и подсолнечных семян. Загорелые босоногие мальчишки валялись ничком на мостовой под горячими лучами солнца, а матери их разместились под деревьями с корзинами яиц и масла. Монтанелли вышел на площадь пожелать народу доброго утра.

Разговаривая с крестьянами, Монтанелли медленно подвигался вперед. Его сразу окружила шумная толпа детей, протягивая ему огромные пучки ирисов, красных маков и нежных белых нарциссов, сорванных на холмах. Его любовь к диким цветам была известна, как одна из слабостей, которые к лицу очень мудрым людям. Если бы другой на его месте наполнял свой дом травами и растениями, над ним бы, наверное, смеялись, но «святой кардинал» мог позволить себе несколько невинных странностей.

Когда он вернулся в свой дворец, базар открылся. Хромой человек в синей блузе, со шрамом на левой щеке и целой шапкой черных волос, свешивавшихся ему на глаза, подошел к одному из бараков и спросил себе лимонаду на ломаном итальянском языке.

– Вы, видно, не из здешних мест, – сказала женщина, наливая лимонад и внимательно разглядывая незнакомца.

– Нет. Я с Корсики.

– Небось работу ищете?

– Да. Теперь ведь скоро сенокос. Один господин – у него под Равенной своя ферма – приезжал на днях в Бастию и говорил мне, что около Равенны работы много.

– Дай бог, дай бог вам пристроиться; только времена-то в этих краях нынче тяжелые.

– А на Корсике, тетушка, и того хуже. Прямо приходится нам, бедным людям, с голоду помирать.

– Вы один оттуда приехали?

– Нет, с товарищем. Вон с тем, что в красной рубашке. Эй, Паоло!

Услыхав, что его зовут, Микеле заложил руки в карманы и ленивой походкой направился к ним. Он имел вид заправского корсиканца, несмотря на рыжий парик, который он надел, чтобы сделать себя неузнаваемым. Овод же воплощал в совершенстве тип корсиканского безработного.

Они пошли вместе слоняться по базарной площади. Микеле насвистывал сквозь зубы, а Овод шел с трудом, изгибаясь под тяжестью узла, который он нес через плечо, и волоча ноги, чтобы сделать менее заметной свою хромоту. Они ждали товарища, который должен был получить от них и отвезти дальше важные сообщения.

– Смотрите: это едет Марконе; вон, за тем углом, – вдруг прошептал Микеле.

Овод, еще более согнувшись, потащился по направлению к всаднику.

– Вам, барин, косаря не надо ли? – сказал он, прикладывая руку к изорванному картузу, и потом слегка дотронулся до поводьев лошади.

Это был условный знак. Всадник, которого можно было по виду признать за управляющего имением, сошел с лошади и забросил поводья ей на спину.

– А ты какую работу можешь делать?

Овод мял в руках картуз.

– Косить траву, ставить плетни, – начал он и продолжал, не изменив голос: – В час ночи у входа в круглую пещеру. Понадобятся телега и две хорошие лошади. Я буду ждать в пещере… И копать умею, сударь, и…

– Ладно, этого довольно. Мне косарь только нужен. Ты уж в людях когда-нибудь жил?

– Да, жил один раз. Имейте в виду, что надо быть хорошо вооруженным. Нам придется, может быть, встретиться с летучим отрядом. Не ходите лесной дорожкой – другой стороной будет безопаснее. Если встретите шпиона, не тратьте время на пустые разговоры – стреляйте немедленно… Уж так бы я рад был стать на работу, сударь.

– Так-то оно так, мне нужен человек, хорошо знающий дело. Нет у меня сегодня мелочи, старина.

Старый нищий, весь в лохмотьях, подошел к ним тяжелой походкой и затянул жалобным, монотонным голосом:

– Во имя Пресвятой Девы сжальтесь над бедным, слепым стариком… Исчезайте немедленно отсюда, едет летучий отряд… Пресвятая Царица Небесная, Дева Непорочная… вас ищут, Риварес; через две минуты они будут здесь… Да наградят вас святые угодники… Вам придется прорвать их ряды: всюду полно шпионов, и нет никакой надежды уйти незамеченными.

Марконе сунул Оводу поводья:

– Торопитесь! Выезжайте на мост, отпустите там лошадь, а сами спрячьтесь в овраге. Мы все вооружены, и я уверен, нам удастся задержать их минут десять.

– Нет, нет! Я не хочу, чтобы всех вас забрали. Держитесь вместе и стреляйте вслед за мной по порядку. Двигайтесь по направлению к нашим лошадям – вон они привязаны у дворцового крыльца, – и готовьте оружие. Мы отступим, сражаясь, а когда я брошу картуз наземь, вы перережете недоуздки, и каждый вскочит на ближайшую лошадь. Так нам, вероятно, всем удастся добраться до леса.

Разговор велся вполголоса и таким спокойным тоном, что даже стоявшие рядом не могли бы заподозрить, что речь идет кое о чем поопаснее сенокоса.

Марконе взял свою кобылу под уздцы и повел ее к привязанным лошадям; Овод поплелся рядом, волоча по-прежнему ноги, а нищий шел за ними с протянутой рукой и не переставая жалобно голосить. Микеле, посвистывая, направился к ним: нищий успел предупредить его, проходя мимо, а он подошел как ни в чем не бывало к трем крестьянам, лакомившимся под деревом луком, и сообщил им новость.

Они сейчас же поднялись и пошли за ним. Таким образом, все семеро, не возбудив ничьего внимания, стояли теперь вместе у ступенек дворца; каждый держал одной рукой спрятанный в кармане пистолет, и все старались не отходить далеко от привязанных у крыльца лошадей.

– Не выдавайте себя, прежде чем я не подам сигнала, – сказал Овод тихим, но внятным голосом. – Они, может быть, нас и не узнают. Когда я выстрелю, открывайте огонь и вы. Но не в людей, а лошадям в ноги: тогда им нельзя будет нас преследовать. Стреляйте поочередно. Трое пусть стреляют, а трое заряжают. Если кто-нибудь встанет между нами и нашими лошадьми – убивайте. Я беру себе саврасую; как только я брошу свою шапку на землю, бегите, кто куда может, и не останавливайтесь ни в коем случае.

– Вот они едут, – сказал Микеле.

Овод обернулся, сделав наивное и глупо-изумленное лицо. Торговля вдруг приостановилась, и все лица повернулись к переулку, из которого шагом выезжали пятнадцать вооруженных всадников. Они медленно продвигались вперед, с трудом прокладывая себе дорогу через толпу. Если бы не шпионы, расставленные на всех углах, все семь заговорщиков могли бы спокойно скрыться, пока толпа глазела на солдат. Микеле слегка придвинулся к Оводу.

– Не уйти ли нам теперь?

– Это невозможно: мы окружены шпионами, и один из них уже узнал меня. Вот он послал сказать об этом капитану. Наш единственный выход – это ранить их лошадей.

– Где он, этот шпион?

– Это первый человек, в которого я буду стрелять. Все ли готовы? Они уж проложили себе дорогу к нам. Сейчас атакуют.

– Прочь с дороги! – крикнул капитан. – Именем его святейшества приказываю вам расступиться!

Толпа раздалась, испуганная и удивленная, и солдаты быстро ринулись на кучку людей, стоявших у дворцового крыльца. Овод вытащил из-под блузы пистолет и выстрелил, но не в приближающийся отряд, а в шпиона, подходившего в эту минуту к лошадям. Тот сразу упал с раздробленной ключицей. Почти в ту же секунду раздались один за другим еще шесть выстрелов, и заговорщики начали отступать к своим лошадям.

Одна из кавалерийских лошадей поскользнулась и сделала скачок в сторону. Другая упала на землю с громким болезненным ржанием. В толпе, охваченной паникой, послышались крики. Потом, покрывая их, раздался властный голос офицера, командовавшего эскадроном. Он поднялся на стременах и, взмахнув саблей, закричал:

– Сюда, ребята! За мной!

Вдруг он закачался в седле и опрокинулся на спину: Овод снова выстрелил и не промахнулся. Алым ручейком полилась кровь по мундиру капитана, но страшным усилием, цепляясь за гриву коня, он снова выпрямился в седле и яростно крикнул:

– Убейте этого хромого дьявола, если не можете взять его живым! Это Риварес!

– Еще по выстрелу, живо! – крикнул Овод своему отряду. – А потом бегите! – И он бросил наземь свою шапку.

Это было как раз вовремя: сабли разъяренных солдат мелькали уже над самой его головой.

– Бросьте оружие! Все!

С этим возгласом кардинал Монтанелли кинулся между сражающимися.

И вслед за тем раздался полный ужаса крик одного из солдат:

– Ваше преосвященство! Боже мой, вас убьют!

Но Монтанелли сделал еще шаг вперед и стал перед дулом пистолета Овода.

Пятеро заговорщиков уже были на конях и мчались вверх по крутой улице. Марконе только что вскочил в седло. Но, прежде чем ускакать, он обернулся посмотреть, не нуждается ли в помощи их предводитель. Саврасый стоял тут же. Еще миг – и все семеро были бы спасены. Но в ту минуту, когда фигура в пунцовой рясе выступила вперед, Овод вдруг покачнулся, и рука, державшая пистолет, опустилась. Это мгновение определило исход дела. Его немедленно окружили и грубо повалили на землю; один из солдат ударил его саблею плашмя и выбил оружие из его руки. Марконе дал своей лошади шпоры. Копыта кавалерийских лошадей грохотали по холму в двух шагах от него. Было бы бесполезно остаться и быть тоже взятым. Он повернулся в седле, чтобы послать последний выстрел в упор ближайшему преследователю, и увидел Овода еще раз. Лицо его было залито кровью. Лошади, солдаты и шпионы топтали его ногами, и Марконе слышал яростные проклятия победителей и их визгливые, полные злобного торжества голоса.

Монтанелли не видел, что произошло. Он отошел от крыльца и пытался успокоить объятых страхом людей. Но вдруг, в то время как он наклонился над раненым шпионом, толпа испуганно всколыхнулась, и это заставило его поднять голову.

Солдаты пересекали площадь, волоча своего пленника за веревку, которой были связаны его руки. Он задыхался. Лицо его сделалось багровым от боли. Он обернулся в сторону кардинала и, улыбаясь побелевшими губами, прошептал:

– П-поздравляю, ваше преосвященство!..

Пять дней спустя Мартини подъезжал к Форли. Джемма прислала ему по почте пачку печатных объявлений – условный сигнал, что присутствие его необходимо ввиду чрезвычайных событий. Он вспомнил разговор на террасе и сразу угадал истину. Всю дорогу он не переставал твердить себе, что с Оводом, вероятно, не случилось ничего особенного. Но чем основательнее рассуждал он в этом направлении, тем сильнее овладевала им уверенность в том, что несчастье случилось именно с Оводом.

– Я угадал, что случилось. Риварес взят, не так ли? – сказал он, входя к Джемме.

– Он арестован в прошлый четверг в Бризигелле. Он отчаянно защищался и ранил начальника отряда и шпиона. Вооруженное сопротивление. Дело плохо!

– Ему-то все равно. Он был так серьезно скомпрометирован, что лишний выстрел не многим изменит дело.

– Что они, по-вашему, с ним сделают?

Бледное лицо Джеммы стало еще бледнее.

– Я думаю, нам незачем ждать, пока мы это узнаем.

– Вы думаете, нам удастся освободить его?

– Мы должны это сделать.

Он отвернулся и начал насвистывать, заложив руки за спину. Джемма не мешала ему думать. Она сама вся ушла в свои думы.

– Вы его видели? – спросил Мартини, перестав на минуту шагать взад и вперед.

– Нет, мы должны были встретиться с ним здесь на следующее утро.

– Да, да. Я помню. Где он сидит?

– В крепости, под усиленной охраной и, как говорят, в кандалах.

Он пожал плечами.

– О, это не важно, хороший напильник справится с какими угодно кандалами, если только он не ранен…

– Кажется, ранен, но насколько серьезно, мы не знаем. Да вот послушайте лучше Микеле: он был при аресте.

– Каким же образом он уцелел тогда? Неужели он убежал и оставил Ривареса одного в решительную минуту?

– Это не его вина. Он сражался не хуже других и исполнял в точности все распоряжения. Да и никто ни в чем не отступал от них, за исключением самого Ривареса. Он как будто вдруг забыл их или допустил какую-то ошибку в последнюю минуту. Все это как-то странно, и никто не может понять его поведения. Подождите, я сейчас позову Микеле.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с Микеле и с каким-то широкоплечим крестьянином-горцем.

– Это Марко, один из наших контрабандистов, – сказала она. – Вы слышали о нем. Он только что приехал и сможет, вероятно, дополнить рассказ Микеле. Микеле, это Чезаре Мартини, о котором я вам говорила. Расскажите ему сами все, что произошло на ваших глазах.

Микеле рассказал вкратце о схватке между заговорщиками и эскадроном солдат.

– Я до сих пор не могу понять, как все это случилось, – сказал он под конец. – Никто из нас не уехал бы, если бы мы предвидели, что его возьмут; но он дал нам точные распоряжения, что и как делать, и нам в голову не приходило, что, бросив шапку на землю, он останется на месте схватки и позволит солдатам окружить себя. Он был уже рядом со своим конем, я видел, как он перерезывал недоуздок, и я собственноручно подал ему заряженный пистолет, прежде чем вскочить на свою лошадь. Может быть, он из-за своей хромоты оступился, садясь на коня, – вот единственное, что я могу предположить. Но ведь и в этом случае он мог бы выстрелить.

– Нет, не то, – вмешался Марконе. – Он и не садился на лошадь. Я видел, что произошло. Моя кобыла испугалась выстрелов и стала кидаться в сторону: мне поэтому пришлось уехать последним. Отъезжая, я оглянулся посмотреть, все ли обстоит благополучно. Он отлично мог бы уйти, если бы не кардинал.

– А! – вполголоса воскликнула Джемма, а Мартини повторил в изумлении:

– Кардинал?

– Да, он бросился вперед и стал прямо под дуло пистолета, черт бы его побрал! Риварес, вероятно, вздрогнул от неожиданности; рука его, державшая пистолет, опустилась, а другую он поднял вот так. – Марконе приложил кулак левой руки к глазам. – Тут-то они на него, конечно, все и набросились.

– Ничего не понимаю, – сказал Микеле. – Совсем не похоже на Ривареса терять голову в опасности.

– Но он, вероятно, опустил свой пистолет из боязни убить безоружного, – заметил Мартини.

Микеле пожал плечами:

– Безоружным незачем совать нос туда, где дерутся. Война – так война. Пусть бы Риварес угостил пулей его преосвященство, а не дался им в лапы, как ручной кролик! На свете было бы тогда одним честным человеком больше и одним сатаной меньше.

Он отвернулся, закусив усы. Еще минута, и гнев его прорвался бы слезами.

– Как бы там ни было, – сказал Мартини, – а дело кончено, и обсуждать, как все это произошло, – значит терять даром время. Теперь перед нами стоит вопрос, как организовать побег. Полагаю, что все согласны рискнуть на это?

Микеле не удостоил даже ответом этот праздный вопрос, а контрабандист сказал с усмешкой:

– Я убил бы родного брата, если бы он не был согласен.

– Прекрасно. Приступим тогда к делу. Прежде всего, есть ли у вас план крепости?

Джемма отперла ящик и вынула оттуда несколько листов бумаги.

– Я составила все планы. Вот первый этаж крепости. А это – нижние и верхние этажи башен. Вот план укреплений. Тут дороги, ведущие в долину; а тут тропинки и тайные пристанища в горах и подземные проходы.

– А вы знаете, в какой он башне?

– Восточной. В круглой камере с решетчатым окном. Я отметила ее на плане.

– Откуда вы получили эти сведения?

– От солдата крепостной стражи, по прозвищу Сверчок. Он двоюродный брат Джино, одного из наших.

– Скоро вы справились.

– Нельзя терять времени. Джино немедленно отправился в Бризигеллу, а кое-какие планы были у нас уже раньше. Список тайных пристанищ в горах составлен самим Риваресом; видите – его почерк.

– Что за люди солдаты стражи?

– С ними нам пока не удалось познакомиться. Сверчок только недавно туда попал и не знает еще своих товарищей.

– Нужно расспросить Джино, что за человек сам Сверчок. Известны ли намерения правительства? Где будет суд? В Бризигелле или в Равенне?

– Этого мы еще не знаем. Равенна – главный город легатства{71}, и по закону важные дела должны разбираться в суде первой инстанции только там. Но в Папской области с законом не особенно считаются. Он меняется по прихоти того, кто в данную минуту стоит у власти.

– В Равенну его не повезут, – вмешался Микеле.

– Почему вы это думаете?

– Я в этом уверен. Полковник Феррари, военный начальник Бризигеллы, – дядя офицера, которого ранил Риварес. Это мстительное животное: он не упустит случая отомстить врагу.

– Вы думаете, что он станет добиваться, чтобы Ривареса оставили в Бризигелле?

– Я думаю, он постарается, чтобы Риварес был повешен.

Мартини взглянул на Джемму. Она была очень бледна, но лицо ее не изменилось при этих словах. Очевидно, она уже освоилась с этой мыслью.

– Нельзя, однако, обойтись без необходимых формальностей, – спокойно сказала она. – Он, вероятно, добьется военного суда, выдумав для этого какой-нибудь предлог, а потом будет говорить в свое оправдание, что был вынужден сделать это ради спокойствия города.

– Ну а кардинал? Разве он согласится на такое беззаконие?

– В военных делах он не является юридической инстанцией.

– Но он пользуется огромным влиянием. Полковник, конечно, не отважится на такой шаг без его согласия.

– Ну, согласия-то он никогда не добьется, – вмешался Марконе. – Монтанелли был всегда против всяких военных судов. Пока Риварес в Бризигелле, положение еще не очень опасно. Кардинал всегда примет сторону обвиняемого. Больше всего я боюсь, чтобы они не перевезли его в Равенну. Там уж он наверное погиб.

– Нельзя допустить, чтобы его туда довезли, – сказал Микеле. – Мы можем устроить побег с дороги. Ну а уйти из здешней крепости будет потруднее.

– Я думаю, – сказала Джемма, – что бесполезно ждать, пока его станут перевозить. Мы должны попытаться освободить его в Бризигелле, и терять времени нельзя. Чезаре, давайте-ка мы с вами займемся планом крепости и придумаем, как организовать побег. У меня уже есть идея, только я не могу еще разрешить одного затруднения.

– Идем, Марконе, – сказал Микеле, вставая, – оставим их придумывать план побега; мне нужно отправиться в Фолипьяно сегодня, и я хотел бы взять вас с собой. Винченцо не прислал нам патронов, а они должны были быть здесь еще третьего дня.

Когда они оба ушли, Мартини подошел к Джемме и молча протянул ей руку. Она на минуту положила в нее свою.

– Вы всегда были добрым другом, Чезаре, – сказала она наконец, – и всегда помогали мне в тяжелые минуты. А теперь давайте говорить о деле.

Глава III

– А я еще раз самым серьезным образом уверяю, ваше преосвященство, что ваш отказ угрожает спокойствию города.

Начальник города старался сохранить почтительный тон, каким он обязан был говорить с высоким сановником церкви, но в голосе его слышалось раздражение. Его мучила болезнь печени, жена разоряла его ужасными счетами, и вот уже три недели, как терпение его подвергалось жестоким испытаниям. Настроение у жителей города было мрачное; недовольство зрело с каждым днем и принимало все более и более угрожающие размеры. Вокруг, по всей области, возникали бесконечные заговоры, и вся она была наполнена тайными складами оружия. Гарнизон был жалкий, а лояльность его более чем сомнительная. И ко всему тому приходилось иметь дело с кардиналом, которого в частном разговоре с адъютантом начальник назвал «святейшим воплощением ослиного упрямства». Все это довело его уже почти до отчаяния, а тут еще откуда ни возьмись появился Овод – это воплощение зла.

Начал он с того, что изъял из обращения любимого племянника полковника и его самого лучшего шпиона. Потом «лукавый испанский дьявол» совратил с пути истинного всех сторожей, запутал всех офицеров, ведущих допрос, и превратил тюрьму в увеселительное место. Вот уже три недели, как он сидел в крепости, и власти в Бризигелле не знали, что с ним делать. Они снимали с него допрос за допросом, пускали в ход, чтобы добиться его признания, угрозы, увещания и всякого рода средства, какие только могли изобрести, и все-таки не подвинулись ни на шаг вперед со дня ареста. Теперь начальство в Бризигелле начало уже думать, что было бы лучше сразу отправить его в Равенну. Было, однако, уже поздно исправить сделанную ошибку. Военный начальник, отправляя легату доклад об аресте, просил у него, как особой милости, разрешения лично заведовать следствием; получив на свою просьбу милостивое согласие, он не мог взять ее назад без унизительного признания, что оказался не по плечу своему противнику.

Тогда, как это и предвидели Джемма и Микеле, ему пришла мысль выйти из затруднения, добившись военного суда. Это было единственное удовлетворительное решение вопроса, и упорный отказ кардинала Монтанелли скрепить его своим одобрением был последней каплей, переполнившей чашу неприятностей полковника.

– Я думаю, – сказал он, – что, если бы вы, ваше преосвященство, знали, сколько пришлось мне и моим помощникам вынести от этого человека, вы иначе отнеслись бы к делу. Я вполне понимаю, что из добросовестности вы возражаете против неправильных юридических приемов, но ведь это исключительный случай, требующий исключительных мер.

– Для меня, – возразил Монтанелли, – нет случаев, которые можно было бы разрешить несправедливостью. Судить обыкновенного гражданина тайным военным судом – это несправедливо и незаконно.

– Разберем данный случай, ваше преосвященство! Заключенный явно виновен в нескольких тяжких преступлениях. Он принимал участие в возмутительном покушении в Савиньо, и военно-полевой суд, назначенный монсеньором Спинолой, несомненно, приговорил бы его к смерти или каторжным работам, если бы ему не удалось скрыться в Тоскану. С тех пор он не переставал организовывать заговоры. Известно, что он очень влиятельный член одного из самых зловредных тайных обществ страны. Имеются большие основания подозревать, что он санкционировал, если не сам организовывал, убийство по меньшей мере трех агентов тайной полиции. Теперь его, можно сказать, поймали на контрабандной перевозке оружия в Папскую область. Он оказал вооруженное сопротивление властям и тяжело ранил двух должностных лиц при исполнении их обязанностей. А теперь – он живая угроза спокойствию и безопасности города. Всего этого, несомненно, достаточно, чтобы оправдать военный суд.

– Что бы этот человек ни сделал, – ответил Монтанелли, – он имеет право быть судимым по закону.

– На ведение дела обычным законным порядком потребуется много времени, ваше преосвященство, а нам дорога теперь каждая минута. Притом же я в постоянном страхе, что он убежит.

– Если побег его возможен, то это уже ваше дело усилить надзор.

– Я делаю все, что от меня зависит, ваше преосвященство, но мне приходится полагаться на тюремный персонал, а заключенный точно околдовал всю стражу. В течение трех недель я четыре раза сменял всех приставленных к нему людей, я не переставал налагать взыскания на солдат, а толку все никакого: я не могу добиться, чтобы они перестали передавать его письма на волю и приносить ему ответы. Глупцы! Они влюблены в него, точно в женщину.

– Это любопытно. Должно быть, он необыкновенный человек.

– Необыкновенно искусный в дьявольских выдумках. Простите, ваше преосвященство, но, право же, этот человек выведет из терпения и святого. Вы не поверите, но мне самому приходится вести допрос, потому что офицер, на котором лежит эта обязанность, не мог выдержать больше.

– То есть как?..

– Это трудно объяснить, ваше преосвященство, но вы бы поняли, если бы услышали хоть раз, как Риварес держит себя на допросе. Можно подумать, что ведущий допрос офицер – преступник, а он – судья.

– Но что же он может сделать особенно страшного? Он может, конечно, отказаться отвечать на ваши вопросы, но у него нет другого оружия, кроме молчания.

– У него есть еще острый как бритва язык. Все мы грешные люди, ваше преосвященство, и большинство из нас наделало в свое время промахов. Никому не хотелось бы, чтобы о них знал весь свет. Такова уж человеческая натура. А тут вдруг выкапываются все ошибки, сделанные двадцать лет тому назад, и бросаются вам в лицо.