
Полная версия:
Три меча

От автора
Вместо эпилога
Моё мудрое вдохновение
Для встреч с бессмертными или небесными друзьями
Необходим дом превосходный и большой стол, чистый,
Красивая луна в окне и лунный свет, лучистый,
Тарелка спелых груш и ваза на столе с цветами.
Но можно также на плетёном коврике остаться,
Закрыть глаза, поджав колени, в мысли погрузиться,
Но ни о чём не думать, полной пустоте отдаться,
Быть к миру безучастным, с темнотой ночною слиться.
Увидеть в мраке чудные картины и виденья,
Развёртывая свиток памяти времён забытых,
И мысленно в воображении творить творенья,
И странствовать, пределы нарушая сфер закрытых,
Чтоб приобщиться к неизведанным ещё искусствам,
Проникнуть в суть их, сущности их мастерством питаться,
Имея радостный и лёгкий дух, им наполняться.
На крыльях неги уноситься, отдаваясь чувствам.
И понимать, что все бессмертные сродни лишь птицам,
(Все мудрецы ведь тяжесть и вульгарность ненавидят)
Летать же могут те, кто в скрытом красоты суть видят,
Способные на острова бессмертных уноситься.
Но как проникнуть с царство абсолютного искусства,
Когда не порваны все связи с пользой и заботой,
Когда загружен ум наш повседневности работой,
И к миру от привязанности не свободны чувства?
Ведь углублённость внутрь несовместима с этим миром,
И нужен строй высокий всех цивилизаций бывших,
Что в Лету канули с твореньем мастеров всех, живших,
Смешались растворившиеся души чьи с эфиром.
Потребностей где, утончённых, удовлетворённость
На этих островах способна лишь осуществиться,
Где в «истинное я» всех происходит углублённость,
Когда смысл может пониманья жизни нам открыться,
Который в благодати учит нас всех пребыванью
Вещей прекрасных, как духовному освобожденью,
Победе над собой и красотою любованью,
И «истинного я» глубин, в нас скрытых, постиженью.
Искусством игры высшей где наш дух овладевает,
Экстравагантность где становится освобожденьем
От всех условностей, сознанье лёгкость обретает,
И начинается к вершинам духа восхожденье.
Уход в искусство опрокидывает отношенья,
Привычные, что были в нас, с объектом созерцанья,
И равновесье внутреннего предрасположенья
Ведёт к отказу от сформировавшегося знанья,
Приводит к удовлетворённости исчезновенью,
Божественным безумьем душу нашу заполняет,
Где дух мятущийся, уподобляясь вдохновенью,
В сознанье пламенем не гаснущий свет зажигает.
И этот свет, не угасающий, нас заставляет
Метаться по углам всем окружающего мира,
И поиск необычного надежду в нас вселяет
Найти ритм истинный для жизни в чистоте эфира.
Благодаря ему Бог в мастеров нас превращает,
В художников, мыслителей, в творцов всех муз, поэтов,
Для этого талантами, умом нас одаряет,
Чтоб стать непревзойдёнными могли на пути этом.
Когда душа в нас растворяется в феноменальном,
Способствуя Вселенной самореализоваться
Спонтанно с высшим светом в единении финальном,
Где «я» и мир весь – в состоянии преображаться.
Где я – уже не я, а лишь Вселенной отраженье,
В котором я, проникнув через двери, засветился,
В том запредельном мире первозданного рожденья,
Куда к основам через творчество своё стремился.
Где стал я ясным, как осенняя вода, и чистым,
Чудесным, отрешённым, мир собою отражая,
Сияя светом в воплощении своём, лучистым,
На всё поверх границ бытья суетного взирая.
Я душу наполняю свою мудрым вдохновеньем,
Стремясь, чтоб Истина в ней блеском новым засияла,
Лишь с этой целью я веду с бессмертными общенье,
Храня в себе всего живого доброе начало.
Введение
Картинки из моего детства о встречах с даосами
(Отрывок из авторского романа «Театр теней»)
В нашем городе жил одни странный человек, который рисовал лубочные картинки и под ними писал детские стишки своего сочинения. Мать купила у него несколько таких картинок и развесила над моей кроватью. Все его звали китаец Лао, что по-китайски значило "старый", но точного имени его никто не знал. К сожалению, я отчётливо запомнил всего только одну картинку. Наш дом стоял на горе и выходил окнами на южную сторону, поэтому из окна с утра до вечера видно было солнце, а ночью всегда в небе весел месяц или сияла полная луна. На одной из таких картинок и был нарисован этот зимний лубочный пейзаж, где дети катались на санках с горки, а на них с неба смотрел улыбающийся месяц. Эта картинка всегда напоминала мне детство.
К сожалению, все картинки были утеряны от наших частых переездов, но сейчас я бы отдал часть своего состояния, чтобы их вновь обрести, потому что они всегда создавали в моей комнате уют и приносили мне радость. А этот художник, наполнивший мою жизнь сладостными грёзами, жил рядом с нашим домом в маленькой каморке деревянного строения. Он нигде не работал, но постоянно был чем-то занят. К нему приходили люди и получали от него мудрые советы.
Все считали его очень умным. Он высказывал такие вещи, которых я ни от кого в жизни больше не слышал. Как-то, встретив меня, он спросил, кем я хочу стать, когда выросту. Обычно дети говорили, что хотят быть пожарными, лётчиками, художниками или писателями. Я же сказал ему, что не хочу вырастать, потому что мне нравится оставаться ребёнком. Этот ответ его очень удивил. А сказал я ему это из-за духа противоречия, так как мой ангел, как бы прошептал мне этот ответ тихонько на ухо. Старик сказал, что я необычный ребёнок, и что он такого ещё не встречал в нашем городке. Наверное, поэтому он и обратил на меня своё внимание. Так со временем мы подружились. При встрече со мной он первым здоровался и всегда говорил мне какую-нибудь из своих мудростей.
Я любил гулять в лесу в одиночестве. То же самое делал часто и он. На лесных тропинках мы часто с ним сталкивались, и он при встрече всегда мне что-то рассказывал. Помню, он как-то сказал, что мир нужно воспринимать таким, каким он есть. Но каким он есть, этого никто не знает, поэтому каждый воспринимает мир по-своему. Это он, объясняя мне тайны леса, помимо любования красотами научил ещё и обращать внимание на знаки, встречающиеся нам на каждом шагу, и понимать их значение. Он познакомил меня с некоторыми растениями, которые помогали людям излечивать их болезни. Но самое интересное, чему он меня научил, было то, как узнавать время, не по часам, как это делают все люди, а по "приметам предвосхищения", как он мне это говорил, которые помогали понимать то, что должно произойти, то есть, иными словами, предвидеть то, что должно случиться. Он как бы открывал передо мной новую картину видения мира.
Однажды я спросил его, как ему удаётся быть таким мудрым и замечать в мире столько прекрасных вещей, которые он рисует на бумаге. И он мне ответил: «Когда сознание прозревает, начинает самопроизвольно, подобно солнцу, излучаться мудростью и видеть скрытые красоты вещей».
Тогда я ещё не слышал о древнекитайской "Книге Перемен" – "И Цзин", которая рассказывала о постоянно меняющейся природе, где взаимодействуют две силы: тёмная Инь и светлая Ян, где небо влияет на землю, а мужчина и женщина находятся в вечном борении. Тогда я ещё не понимал всей сложности взаимодействия разных сил, но благодаря мудрости старого Лао кое-что уже начал понимать о переменах времени. Сейчас я всё больше и больше прихожу к убеждению, что он, возможно, был живой реинкарнацией даосского философа Лао-цзы, написавшего две с половиной тысячи лет назад свой знаменитый трактат "Дао-дэ-цзин". Позже, когда я всё же стал взрослым, я понял, что встреча с ним в моей жизни была не случайной. Возможно, что мой ангел специально послал мне его, чтобы я по-новому взглянул на мир.
С детства я вижу меняющиеся картины, не застывшие фотографические снимки, а нечто необычное, что наполняет мир особой красотой и прелестью. Это я называю очарованием видения. Таких картинок в моём воображении рождаются миллионы. Стоит мне закрыть глаза, как тут же перед моим внутренним взором начинает проявляться необычный калейдоскоп этих прекрасных картин, разных пейзажей и видов, возможно реально существующих в нашем мире. Я подозреваю, что этот старик Лао передал мне особый дар видения этого мира. Если бы я стал художником, то смог бы все эти виды запечатлеть на холсте. Но помимо зрения я обладал ещё слухом, вкусом, обонянием, осязанием и восприятием мыслей. Поэтому не мог сосредоточиться только на одном каком-то восприятии чувств.
Как-то раз старик Лао, наблюдая заход солнце возле нашего дома, в задумчивости сказал:
– Всё возвращается к Единому.
И я тут же спросил его:
– А к чему возвращается само Единое.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал серьёзно.
– Об этом ты будешь думать всю свою жизнь.
Однажды старик Лао ушёл в лес и так и не вернулся. Куда он делся – никто не знал в нашем городке. Но у меня по этому поводу была своя догадка. Некоторое время его искали, но нигде не нашли. Леса и горы у нас дикие, сотни и тысячи вёрст можно не встретить ни одного селения. Позже я слышал от кого-то, что Лао пришёл в наш город также из леса. Никто не знал откуда он, и с какой целью появился у нас. Может быть, он и в самом деле был даосом. А, как считают на Востоке, даосы предпочитают жить в горах и глухих лесах. Поэтому они и живут тысячелетиями. Встреча с ним мне принесла много радости. Постепенно взрослея и переходя из детства в юношество, я замечал, что наши беседы принимали более углублённый характер, от простых вещей мы переходили к сложным.
Уже перед своим исчезновением старик мне поведал кое-какие свои сокровенные мысли и, я бы сказал, тайные знания. Однажды, когда мы вместе с ним гуляли по лесу, над нами пролетала стая журавлей. Лао посмотрел в небо и помахал им рукой, они ответили ему дружным журавлиным клёкотом. И я подумал тогда, что он знаком с этими журавлями.
Когда я стал его расспрашивать о журавлях, он сказал, что журавль – птица бессмертных, которая ведёт души умерших в заоблачные небесные сферы. Он сказал также, что человек, стремящийся к истине, должен в жизни дружить с журавлями, и даже подражать им, потому что журавли – самые умные птицы, и полёт нашей мысли можно сравнить с полётом журавля.
– Стоит только научиться понимать клёкот журавля, – говорил он, – и сразу станет ясно, что мудрее этой птицы нет никого среди пернатых. Истинный полёт мысли похож на полёт птицы, когда за мыслью движется само наше астральное тело, это уже не абстрактная мысль, рождённая игрой воображения, не мёртвая мысль, а мысль живая, животворящая и животрепещущая, потому что она обладает дыханием жизни. Поэтому, чтобы научиться истинно мыслить, нужно устремляться за своей мыслью всем своим существом. Это уже будет не игра воображения, я покорение пространства действительности нашим внутренним движением. Как это происходит? Любая мысль рождается от сублимации чувств. Это как полёт к неизведанному. В нашей мыслительной деятельности нет творения, источник которого не пребывал бы в тайне нашей души, а сама мысль – это наша душа, воплощённая в словесную форму. Каждая мысль имеет своё внутреннее зрительное ощущение.
Затем он дал мне свои первые уроки, как уносится в дальние дали со своей мыслью, подобно журавлям. Для начала он посоветовал мне подражать танцу птиц, когда они курлычут, расправляя крылья. Говорят, что это – гимнастика, посредством которой происходит возгонка эмоций и высвобождение мыслей из самых потайных уголков души.
– К тому же, – говорил он, – эти движения придают гибкость телу и способствуют долголетию. Ведь когда журавль вздымает гибкую шею, вытягивая её, чтобы обернуться назад, он как бы погружается в прошлое, и отталкиваясь от него, устремляется в будущее, обретая в полёте естественную позу, которая позволяет циркулировать дыханию во всём теле, и тогда гортань, эта естественная флейта нашего тела, включает циркуляцию жизненного дыхания в общую структуру дыхания Вселенной. Голос человека, поющего при этом песню, похож на журавлиный клёкот, который заполняя воздух, приводит в своём колебании звуки Неба и земли к общей гармонии.
– Чтобы научиться дышать и мыслить немыслимое, – говорил он, – нужно наблюдать за повадками животных и птиц, вдыхать и выдыхать разными способами, выдыхая старое и вдыхая новое, подражая тиграм и журавлям. Всё это способствует обретению мудрости и долголетия, потому что совершенное дыхание – это обретение жизни вечной.
– Журавль -как дракон, – говорил он мне, – которого никакие путы не сдерживают. Если ты научишься быть журавлём, то будешь взмывать к небесам и познаешь таинственные знания учения «Небесного Пути», которое было угадано мудрецами школы «Сюаньсюэ» – «Учение о таинственном» во времена Троецарствия.
– Ты поймёшь, – говорил он, – почему люди ходят под Дамокловым мечом неотвратимости судьбы, и как можно выйти из круга перерождения, уклониться от неотвратимости судьбы и обрести бессмертие».
– И как же? – спросил я его, затаив дыхание.
– Люди находятся под Дамокловым мечом судьбы, – ответил он, – потому, что все они несут в самих себе уже свою участь, то есть, своё предназначение в мире в соответствии с установленным Небом порядком. Но зная этот порядок, можно освободиться от многих законов, также, как это делают буддисты, выходя из круга перерождения. И когда ты это поймёшь, то сам сможешь выйти из-под этого нависшего над тобой меча. Так как каждому предопределено в Великой тотальности место, которое соответствует его природе, то ты, изменив свою природу, сможешь управлять собой и своим будущим, став бессмертным. Хотя каждому определена его роль, которую человек должен рассматривать как смысл и закон своей деятельности, как свой собственный путь, но так как порядок Вселенной динамичен, и сама Вселенная многообразна в своих проявлениях, человек всё же, согласуясь с этим вечным порядком и многообразием, может найти счастье и безмятежность и выйти за рамки, очерченных судьбой, не желая удовлетвориться своей долей в жизни. Он способен раствориться в своей собственной сфере, что не помешает ему обрести свободу в согласии с таинственной силой Великого Дао.
– Но как это сделать? – спросил я его.
– Очень просто, – сказал он, – путь человека – это трансцендентальная реальность и всё зависит от того, как человек сумеет проявиться в этой реальности. Один мудрец по имени Го Сян комментировал трактат «Сюаньсюэ» так: «Я хотел бы спросить: «Есть ли творец или его нет»? Если его нет, то как он мог создать вещи? Но если он есть, то он – только одна из этих вещей, и как же одна вещь может произвести другую»? Поэтому если нет творца, то вещи произвелись сами. Так вот, бессмертный – это тот, кто сам себя сделал бессмертным.
– Но как стать бессмертным? – опять задал я ему вопрос.
На что мне Лао ответил:
– Метаморфозы, так называемые «бяньхуа», являются универсальным законом, потому что всё меняется в мире, и сам мир меняется, ибо меняется каждое мгновение, а с ним и меняется человек. Мудрец, постигающий бессмертие, должен придаться ритмическому движению, царящему во Вселенной. Об этом говорит учение «Сюаньсюэ», чей детерминизм проникнут чувством естественности. Даос углубляется в самого себя, чтобы животворить себя. Он дышит и питается в лоне своей матери-природы, как младенец, прильнув к материнской груди. Он следит за тем, чтобы не расточать свои силы и жить долго. Достигая долголетия, он устремляется в бессмертие, совершенствуя свою личность и питая себя природными силами. С годами ему открываются все секреты преодоления старости и вхождения в юношество. Это не только глубокое дыхание, корректирующее организм, но и трансформация омоложения посредством постижения секрета метаморфозы через «фу шуй» – волшебные воды и целебные травы. Но главной основой пути Дао является всё же магия, где главным порывом является фэнлю – поток ветра – источник спонтанности. Это – как вино, как божественной дар, когда дух спонтанности, рождающийся от забвения, вводит человека в магическое состояние благодати, вызывает подъём творческой потенции и высвобождает творческие метаморфозы Небесного Пути, как говорят китайцы, «Тяньдао чжи бяньхуа» – «Небесный путь, творящий превращения». Ведь творить можно не только какие-то вещи, но и самого себя. Как творит художник, литератор или поэт? Во Вселенной существа и вещи появляются только для того, чтобы исчезнуть, увлекаемые потоком становления. Все мы имеем своих небесных учителей, которые помогают нам раскрывать тайны этого мира. Наша жизненная сила рождается от метаморфоз. Эти метаморфозы дают жизненные силы всему живому. И если мы их замечаем, то напитываем себя этими силами и сами становимся творцами всего живого. Поэтому самое важное в мире – это видеть формы и цвета – краски жизни.
Эти слова я запомнил на всё жизнь, и потом старался их всегда придерживаться.
В то время я написал мои первые стихи, которые позже стали эпиграфом к моему роману "Пагода журавлиного клёкота".
Журавлиный клёкот
Им реять парой в поднебесье вечно,
Любовью наслаждаясь в чистой сини,
Где дни проходят их в тиши беспечно,
Зимой их греет даже снег и иней,
А летом им жара несёт прохладу.
Они живут, опасности минуя,
Везде находят для души усладу
И радость, ни минуты не тоскуя.
Они – даосы, речь их – смех и хохот,
А ветер и пространства – их стихия,
И люди, слыша журавлиный клёкот,
Глядят, гадая: «Кто они такие»?
Позже, когда я стал уже взрослым и начал изучать китайский язык, то перевёл один интересный текст Юань Мэя из его сочинения "О чём не говорил Конфуций":
Журавли, несущие паланкин
(О чём не говорил Конфуций)
В эпоху Мин, Фан Ци-тин был в Цянси при управленье,
А с ним служил его друг старый Го из Сычуани,
В часы бесед на них в стихах сходило вдохновенье,
Даосами желали стать и жить на Эмэйшане (1).
Они хотели страстно даосизмом заниматься,
Уйти из мира и искать своё предназначенье,
Раз как-то за вином своим отдались увлеченьям,
Вдруг видят старика, который стал к ним приближаться.
Он подошёл к ним и спросил: «Хотите вы учиться
Искусству Дао? Со мной можете вы попытаться,
Но хватит ли у вас старания всего добиться»?
Взяв за руки их, стал он с ними в выси подниматься,
Так быстро до дворца на Эмэйшане долетели,
Сказал он: «Это – место, где живёт царь всех даосов,
Сейчас его там нет, вы встретиться с царём хотели,
Его здесь подождите, я ж отвечу на вопросы».
Поговорив немного, журавлей двух увидали
Меж облаков, летящих в небе, в клювах с паланкином,
А в нём сидел красивый мальчик, вглядываясь в дали,
Смеялся, радуясь красотам и земным картинам.
На нём была корона вся из белого нефрита,
Светился он на фоне неба красным одеяньем.
Придворные склонились, он смотрел на них сердито,
Как бы порядком недоволен был и их вниманьем.
Двоих друзей увидев, он сказал всем мимоходом:
– «Их не отправили ещё в обычный мир, подлунный» ?!
Спросил Го старика-учителя с его уходом:
– «А почему царь этот у даосов такой юный»?
Ответил тот: «Когда бессмертия кто достигает,
Стаёт святым иль буддой, и рождается ребёнком,
Чувствителен к добру всегда он, и зло забывает,
И видит всё, что в мире происходит нашем, ёмком.
Конфуций был учеником у Бодхисатвы дважды,
Чтоб добрым быть, иметь не нужно никакого средства,
О святости Мэн-цзы как-то сказал друзьям однажды:
«Святой муж – тот, кто сохраняет всю невинность детства».
А царь наш говорит, с него пример все чтобы брали:
«Мне пятьдесят аж тысяч лет исполнится весною,
Но я всегда ребёнок, во мне сердце молодое,
Все, кто младенцем быть хотел, бессмертье получали»».
И после этих слов друзья вдруг дома очутились,
Из странствия вернувшись (как на Небе побывали),
На облаках двух сверху на порог дома спустились,
И вспомнили о том, что в книге только что читали:
«Из эмбриона, жидкости, яйца тело родится,
Из разных трансформаций жизнь рождает свою вечность;
Небес, земли и человека Путь в ней вечно длится,
И также духов путь в ней пролегает в бесконечность».
Примечание
(1. Эмэйшань – гора, где проживают бессмертные даосы и мудрецы.)
Изучение Дао подтолкнуло меня к стихосложению, которым я любил заниматься во время медитации. Мне часто в голову приходили слова из прочитанных мной трудов древнего философа Чжуанцзы, которые, как ничто другое, характеризовали внутреннюю суть даосов и содержание их характера. Под впечатлением их образов и слов Чжуанцзы на меня вдруг накатывала волна возбуждения и приступ доброго отношения к ним, и эти чувства тут же сами складывались в стихотворные строки:
Даос в той древности был справедлив и беспристрастен,
Он жил, как будто ему что-то в жизни не хватало,
В чём внутренне нуждался – его воля исполняла,
Его мир внутренний был совершенен и прекрасен.
Любил он одиночество, людей же не чуждался,
Себя не огораживал стеною отчужденья,
Его лик ясный от радости словно улыбался,
Спокоен был, но двигался всегда по принужденью…
Стихи просто полились из меня рекой, и мне казалось, что я понимаю сущность даоса, так как я сам становился этим даосом, и мог экспромтом сочинить стих на любую тему, что уже само собой говорило о моей принадлежности к этому высокому сообществу. Я декламировал внутри себя эти пришедшие мне в голову стихи, рисуя в моём воображении их лица, выражавшие великую любовь ко всему живому, и со временем начинал понимать, что и сам я похожу на них, и даже имею в себе те же черты, как у них, потому что они всегда были для меня эталоном подражания:
Он знанья временем считал, а тело – наказаньем.
А добродетелью считал согласие с другими,
Когда ж делился с кем-то в разговоре своим знаньем,
Считал то покореньем гор с собратьями своими.
То, что любил, что не любил – было ему едино,
В единстве, иль не единстве – единым оставался,
Он следовал природному, держался середины,
Среди всех настоящим человеком назывался.
Странный сон
(Отрывок из авторского романа «Пагода журавлиного клёкота)
Однажды мне приснился сон, как будто бы я попал в Китай во времена Петра Первого и оказался на приёме китайского богдыхана Канси в составе делегации французских иезуитов. Сон был настолько явственным, что я потом его описал в своём романе "Пагода журавлиного клёкота". На приёме рядом с императором я увидел даосов – его советников.
«Так вот, значит, какими являются бессмертные на самом деле! – мысленно восхитился я, глядя на них, – наконец-то я в их лицах обрёл родственные души, и после долгого ожидания услышу их бессмертные речи, и они откроют мне все тайны мироздания и обретения вечной жизни, каких я ещё не знаю, и какие с их помощью надеюсь узнать».
Император Канси, сидящий во главе стола, улыбался и смотрел на даосов и иностранных гостей с отеческой добротой. Он сделал кивок в нашу сторону, и тут же заговорил один из французских иезуитов. Он тихо задал какой-то вопрос, но я его не расслышал.
– Понятно, – сказал иезуитский монах Клод де Висделу, сидевший в самом конце стола рядом со мной, – я некоторое время жил в Индии и изучал йогу. Поэтому мне довольно легко понять их учение. Индийские йоги постепенно добиваются совершенства, переходя от одной стадии к другой, и достигают того же эффекта, что и даосы. Вначале они становятся бескорыстными, затем обретают состояние радости и любви, потом концертируют своё восприятие и приобретают особые знания, берут они их из ничего, то есть, проникают свои умом в скрытые тайны мироздания, и в конце концов, у них наступает освобождение от всего и пробуждение. Они видят внутреннее солнце и становятся просветлёнными. По-видимому, пути к просветлённости во всём мире одинаковы, но здесь, в Китае, даосы владеют особыми способами получения знания, которые позволяют им обретать бессмертие. Нашего святейшего монарха Людовика Четырнадцатого называют королём-солнцем. Однажды он увидел картину художника Пуссена «Аркадские пастухи», на которой трое пастухов разглядывали надгробие, где было написано по латыни «at in arcadia ego» – «И я нахожусь в Аркадии». Эта картина произвела на него очень сильное впечатление, потому что рядом с пастухами стояла красивая женщина, олицетворявшая смерть, и положившая свою руку на плечо одного из пастухов. Его Величество часами смотрел на эту картину, а затем попросил наших отцов иезуитов узнать всё о бессмертии в Китае, потому что его возраст, приближается уже к преклонным годам, и эта красавица в любую минуту может положить ему свою руку на плечо. Поэтому мы и приехали сюда, чтобы узнать всё о возможности обретения бессмертия. Мы очень признательны императору Поднебесной, что он устроил нам эту желанную для нас встречу, но наш ум до сих пор отказывается верить в то, что человек ещё при жизни может обрести бессмертие. Ведь даже Иисус Христос, прежде чем стать бессмертным и вознестись на небеса, прошёл через смерть. В Индии я видел, как йогам протыкали шпагой сердце, и они оставались живыми; как закапывали их в землю, и они два месяца лежали мёртвыми, а затем вновь оживали. Я знаю, что тибетские монахи по ночам во время сна могут выходить из своих тел и читать сутры, свитки которых развёртывают предварительно на земле, потому что они не могут во время выхода из тел их разворачивать. Но то, что делают китайские даосы, не укладывается в наше понимание. Нам не понятно, как они могут отделять себя от той среды, где находятся, не покидая её и активно присутствуя в ней. Это напоминает надпись на картине «И я нахожусь в Аркадии». Конечно же, умерший человек тоже находится в Аркадии, но пастухи не могут его увидеть, а видят только его надгробную плиту с этими словами. И что это за Аркадия, в которой находится тот, который покинул наш мир телесно?