Гнездо Красной Птицы

Владимир Власов

Гнездо Красной Птицы

Лунный Юг

Эпиграф

«И Пиктор увидел птицу, в траве сидящую птицу, казалось, она искрится, всех красок она царица. Он спросил птицу:

– Скажи мне, птица, что такое счастье?

– Счастье? – ответила птица и рассмеялась, пощёлкивая своим золотым клювом. – О, мой друг, счастье в каждом уголке, и в скалах, и в реке, в кристалле и в цветке.

С этими словами птица распушила перья, изогнула шейку, качнула хвостиком, зажмурила глазки, потом ещё раз улыбнулась, и вдруг замерла без движения, опустившись в траве. И ты только посмотри: птица превратилась в яркий цветок, перья её – лепестки, а коготки – в корни. В пылу цветения, в пылу кружения стала растением. Пиктор несказанно удивился».

Герман Гессе

Из сказки «Превращение Пиктора»

Каждый человек одновременно живёт в двух мирах – в мире высших идей и в мире простых вещей и обыденностей. В одном мире он совершенствуется, а в другом просто живёт, растрачивая свои силы и своё драгоценное время жизни. В обыкновенном мире он ищет своего счастья, в то время как в своём высшем мире он находится на вершине своего счастья. Потому что в своём высшем мире он питается огнём своей души, а в низшем мире просто сгорает. Поэтом издревле мудрецы так высоко ценили Жар-птиц, Фениксов и прочих красных птиц. Одной из таких красных птиц был Юный Феникс из притчи мудреца Чжуан-цзы:

Юный Феникс

Чжуан-цзы решил увидеться с Хой-цзы Благотворящим.

Советником служил тот в царстве Лян и жил в столице.

Хой-цзы, как высокопоставленные всюду лица,

Перепугался, от всех пост свой бережно хранящий.

К тому же все придворные его предупредили:

– «Чжуан-цзы на пост ваш зарится, в столицу приезжает»,

В семье от страха места все себе не находили,

Чжуан-цзы, приехав, его в первый день же посещает.

– «Моим приездом, слышал, взбудоражена столица, -

Сказал, когда увидел настороженность он в друге, -

Ты знаешь, Юным Фениксом зовётся одна птица,

Она живёт и водится всегда только на юге.

Она везде из сладкого источника пьёт воду,

Когда летит на север, на платане лишь гнездится,

Отыскивая место, где не водится народа.

Питается лишь чистыми плодами эта птица.

Однажды Феникс, над горами низко пролетавший,

Крик слышал угрожающий: «Прочь улетай отсюда»!

Крик шёл тот от Совы, дохлую крысу подобравшей,

И ты меня отпугиваешь от такого чуда».

Лунный Юг

Эпиграф

«И тут у цветка задрожали все лепестки и тычинки, ему, цветку, быстро надоела такая жизнь, он выдернул из земли корни, легко поднялся и полетел над землёй блестящим мотыльком; он парил в воздухе, слегка покачиваясь, этот мотылёк, невесомый. Сияющий, весь словно наполненный светом.

Новое это существо – радостный и пёстрый, светлоликий цветок-птица-мотылёк – летало вокруг Пиктора, переливаясь на солнце всеми красками, а потом мягко, как снежинка, спустилась на землю прямо у его ног, нежно вздохнуло, блестящие крылышки чуть заметно дрогнули, и в один миг мотылёк обернулся разноцветным кристаллом, острые грани которого испускали красное свечение.

Чудный свет исходил из зелёной травы, их густой муравы – то святился камень драгоценный, чисто и призывно, как колокола звук проникновенный. Но, видно, его позвала родина, земная глубь – он быстро уменьшался в размерах и вот-вот мог уйти в землю совсем.

Тогда Пиктор, побуждаемый неведомой силой, схватил исчезающий камень и прижал к себе.

И вдруг змея, свернувшаяся кольцами на ветке умершего дерева, потянулась к нему и прошептала на ухо; «Камень превратит тебя во что пожелаешь. Говори же ему своё желание, да торопись, не то будет поздно».

Пиктор испугался – как бы не упустить своего счастья. Он быстро проговорил какое-то слово и превратился в дерево. Он не раз мечтал о том, чтобы превратиться в дерево, потому что деревья казались ему воплощением покоя, силы и достоинства».

Герман Гессе

Из сказки «Превращение Пиктора»

Когда все мои ученики, кроме моей возлюбленной Татьяны, впали в летаргический сон, мне ничего не оставалось, как обратиться за помощью к моим знакомым прихожанам в церкви. Я и раньше посещал церковь и сохранил дружеские связи с некоторыми людьми, увлекающимися философскими исследованиями. Я посоветовался с Татьяной, а она – со своей матерью, и по совету её матери, Девятихвостой Лисы, отправилась со мной в церковь, когда после последнего нашего разговора серьёзно сказала мне:

– Ты же знаешь, что моя мать считает, что вера и знания всегда идут в одной связке, потому что, то, что мы узнаём, в то и верим. Но в мире всё относительно, и человек из своих знаний создаёт свой собственный мир, и его мир отличается от того, что существует на самом деле. А раз так, то моя мать полагает, что религиозная вера и рациональное познание не противоречат друг другу, не исключают одно другое, и при правильном употреблении дополняют друг друга. Это не антиподы, а два источника одного потока, два пути, ведущие к одной и той же цели. Источник веры, в конечном счёте, – божественное откровение. Истины, приобретаемые непосредственно из этого источника, безусловны, абсолютны. Гарантом их является их происхождение. Источник рационального познания – человеческий разум. При всём его несовершенстве нет оснований пренебрегать им и отвергать его. Ведь не случайно Бог внедрил свет разума в человеческое мышление. Однако по самой природе своей, как разум конечного существа, он неизбежно конечен и ограничен. Не всё доступно человеческому разуму, предоставленному самому себе, и не всегда можно на него положиться. Есть истины, которых ум человеческий не способен достигнуть, и откровение открывает нам тайны бытия, недоступные разуму. Моя мать сказала, что твои ученики погрузились в такие области знания, что тайны их затянули в себя, и они не могут проснуться, потому что в своём летаргическом погружении, они не находят обратного выхода из тех сфер, куда они попали. И для того, чтобы их вывести оттуда, нужно, кому-то погрузиться туда и вывести их за руку в наш мир из тех лабиринтов их погружения.

Я согласился с ней, сказав:

– Это – правильный совет. Я уже думал об этом ранее. Я даже знаю, куда к кому послать их, чтобы они вывели из летаргии моих учеников, Тапир-хан обладает глубокими знаниями и похож на бездонный кладезь мудрости «цзин» (井), и он может помочь Горному Волку найти осмысление его пути, и этим самым отберёт у него бирку генерала. И тогда Горный Волк вернётся в обычное своё сознание. Баран-ян стоек в своей упёртости и своём упрямстве и подвергает сомнению всё, что не касается религии. Встретившись с Грозовой Собакой, он, подобно Демону «гуй» (鬼), будет противодействовать его знаниям без веры в них. Поэтому Грозовой Собаке придётся, вероятно, идти двумя путями: своими знаниями и интуицией, которая приблизит его к божественному откровению, и Истины, обретаемые из этого источника, безусловно, будут абсолютными, потому что гарантами этих истин является их происхождение. Человек не может быть умнее богов. Ведь вера в богов и рациональное познание никогда не противоречили друг другу, когда вера в божественное начало была истинной, и они не исключали одно другое, а при правильном употреблении дополняли друг друга. Ведь так? Источник рационального познания – разум. При всём его несовершенстве нет оснований пренебрегать им и отвергать его. Ведь не зря же боги внедрили свет разума в человеческое мышление. Однако по самой природе своей, как разум конечного существа, он неизбежно конечен и ограничен. Не всё доступно человеческому разуму, предоставленному самому себе, и не всегда на него можно положиться. Существуют Истины, которых ум человеческий не способен достигнуть, и откровение открывает нам тайны бытия и существования, недоступные разуму.

Таким образом, Грозовому Псу нужен сильный оппонент, который должен ему противостоять. Поэтому для того чтобы вывести Грозовую Собаку из летаргического состояния, нужно послать Барана Яна, который является по своей упёртости настоящим Демоном (鬼, гуй). Только в борьбе с ним Пёс сможет вспомнить о своём предназначении и вернуться к нам, придя в своё истинное сознание. Нужно столкнуть лбами противоположности. Ветреный Фазан должен противостоять Кабарге Чжан, как ветер, раскачивающий ветку гибкой Ивы (柳, лю). А Огненный Петух столкнётся с Конём Ма, подобным Птице и звезде Син (星, син ). Земному Ворону нужно встретиться с Оленем Лу, тугим и податливым как лук, а также лёгким в мышлении как оторванный от действительности как лист дерева (張, чжан). А Вот тебе, как Озёрной Черепахе, лучше всего иметь дело со Змеёй Шэ, обладающей ментальностью летающих крыльев (翼, и). Ведь нам надо как то переубедить церковных людей в том, что наука тоже имеет право на существования наряду с религией. И наконец, Небесной Обезьяне подходит общение с Червем Инь, который своей скрупулёзностей напоминает медленную, но неодолимую в своём движении телегу (軫, чжэнь). Благодаря их противостоянию, произойдёт встреча земных начал с небесными, где столкнутся два неравнозначных источника познания. И может быть, знания, внушённые божественным откровением путём веры, превзойдут знания, приобретённые человеческим разумом собственными средствами.

– Но как ты уговоришь прихожан помочь нашим студентам?– спросила Татьяна.

– Это – их долг помогать своему ближнему, – ответил я, – им просто нужно объяснить, что студенты нуждаются в их помощи. К тому же, в этой точке сойдутся два пути приобретения Истины, и может быть, даже примат веры превзойдёт разум.

– Таким образом, ты хочешь столкнуть веру и разум, науку и религию? – покачав головой, спросила меня Татьяна.

– Да, – признался я, – это будет замечательный эксперимент. Знания, достигаемые естественным путём, пройдут проверку и контроль веры, обладающей знаньями, полученными сверхъестественным путём. Ведь вера – это же проверенная интуиция в угадывании скрытых истинных небесных сил тонкого мира, которые могут расширить границы познания разумом.

В этот же день я пошёл с Татьяной в церковь и попросил знакомых мне прихожан помочь мне в возвращении моих учеников в сознание.

Все они согласились принять участие в моём эксперименте. Мы договорились, что после службы соберёмся в конференц-зале церковного собрания и поговорим о средствах проникновения в сознание моих учеников.

В условленное время я с Татьяной пришёл в конференц-зал и встретился с Тапиром, Бараном, Кабаргой, Конём, Оленем, Змеем и Червем. Они осознавали серьёзность нашей беседы, и поэтому отнеслись к моей просьбе с подобающей им отзывчивостью.

В самом начале нашего разговора я сказал:

– Для того чтобы наши усилия во время наших встреч были эффективными, нам надо найти общие точки соприкосновения, чтобы не только понимать друг друга, но и, взаимодействуя, помогать друг другу определять векторы общего движения в исследовании неизвестных нам сфер, в которые мы намерены погрузиться. Основой этих сфер должно стать наше общее понимание пространства и времени, и главное, что мы должны понять, универсальны ли протяжённость и длительность. Ведь туда, куда мы пойдём вместе, может нас ждать та же опасность, которой подверглись мои ученики. Мы можем не вернуться из той сферы.

– И в чём же состоит опасность и трудность погружения в эти сферы? – спросил меня Тапир-хан.

– Главная трудность состоит в том,– сказал я, – что у нас с вами имеются разные взгляды на одинаковые вещи. И если мы их не совместим, то ничего путного не выйдет из нашего сотрудничества. И первый вопрос возникает перед нами: «Куда мы отправимся с вами? В какое пространство? Ведь наше внутреннее сознание имеет свои координаты протяжённости и длительности. Универсальны ли они, и совместимы ли они с действительностью»?

– Но тогда нам в первую очередь нужно разобраться, – сказал Тапир-хан, – и выяснить, чем ваше научное мышление отличается от нашего религиозного опыта.

– Да,– согласился я с ним, – я полагаю, что то, что играет главную роль в философии как науки, может быть только человеческим мышлением и практикой самого человека.

Услышав это, Тапир-хан рассмеялся и сказал:

– А я думал, что для вас важно знать сам объективный мир, безотносительно к способам его познания.

– Но как мы можем узнать объективный мир без нашего мышления и практики? – удивился я, услышав его замечание.– Ведь учение об объективной действительности, то есть о бытии, как оно существует само по себе, издавна называли философской онтологией.

– А я знаю, что учение о мышлении и познании, в широком смысли этого слова, называют гносеологией, – ответил Тапир-хан, – но онтология и гносеологий – это же две разные науки. И их нельзя смешивать. Как же вы намереваетесь познать мир, стоя одновременно на разных основаниях?

– В этом нет противоречия, – заявил я, – так как теория познания есть неотъемлемый раздел философии, только она, как одна из всех наук, изучает познание во всём его объеме. Опираясь на логику и психологию, гносеология пытается представить процесс человеческого познания и его целостности, решить проблему истинности и достоверности научного знания. Ведь без определённого сосредоточения, вряд ли нам откроется то, что скрыто за занавесом сложных понятий человеческого мышления, когда оно начинает разбираться в тонких деталях творения природы, таких как «существование» и «жизнь».

– Но правильно ли говорить об онтологии как науке? – опять возразил мне Тапир-хан. – Ведь всё строится на каких-то подпорках и укреплениях, без которых знание превращается в ничто. И эти подпорки и укрепления, как бы должны быть существенными доводами, а не какой-то абстракцией. Ведь все эти абстракции – это лишь ветошь ума и самопроизвольные химеры. Можно ли, даже в понятной абстракции, отвлечься от способов получения знания познающим субъектом и рассматривать бытие как таковое? Ведь бытие есть бытие, а познание – это познание. Это – разные вещи, которые заставляют нас подходить к изучению проблемы с разных и даже противоположных сторон. Ведь гносеология и онтология смотрят на мир и на теорию познания по-разному: одна наука как бы – изнутри, а другая – снаружи.

– Но так можно прийти к мысли, что бытие непознаваемо, – заметил я.

– Так оно и есть,– уверенно сказал Тапир-хан.

– Более того, – поддержал его другой прихожанин Баран-ян по кличке Демон,– когда человек начинает задумываться о своём бытие, то он легко впадает в философскую прелесть, иными словами, в очарование.

– А я считаю, что человек способен познать всё, – настойчиво заявил я, – именно поэтому он обладает совершенным умом.

Прихожане снисходительно улыбнулись и предложили мне:

– Давайте поговорим об этом.

И я начал своё объяснение:

– Любой акт познания подразумевает две стороны, вернее, два элемента – субъект и объект познания, которые, как бы нам не хотелось, имеют свои два взгляда на мир: взгляд изнутри, и отстранённый взгляд снаружи. Когда смотрят изнутри на мир, то себя не принимают в счёт. А когда смотрят, как бы с наружи, то не видят внутреннего взгляда индивидуума. Это – как две стороны наличия или осуществления в этом мире. Что-то в этом мире есть, а чего-то – нет. Это также относится как к существованию, так и к жизни. Так есть существование, но в нём нет жизни. Мёртвая вещь не может быть одухотворённой. Также как и жизнь без наличия самой вещи не может существовать сама по себе. Любое существование и любая жизнь несут в себе возможности становления, роста, развития, деградации, разрушения и исчезновения. Во всём происходит постоянная трансформация. Если чего-то не хватает в чём-то, то оно ослабевает и разрушается. Всё в мире одновременно является и объектом и субъектом, это случается от общего разделения внутри себя. Если что-то обогащается за счёт чего-то, то оно развивается. Но в переходах и перемещениях от объекта к субъекту и обратно уже наличествует развитие, а там где есть развитие, есть и жизнь. Ведь жизнь – это движение, но не механическое движение, а одухотворённое. Без одухотворения не может быть жизни. А вот объект познание – это не просто индивидуальный человек, а идеализированный учёный, строящий свои выводы на основе эксперимента и теории, прибегающий к стандартным средствам и методам исследования. Любая наука зарождается в познании. А что такое знание? Это, прежде всего, переменная величина. Но знания могут быть объективными или субъективными, так как всё зависит от того, относятся ли они к частным областям или всеобщим сферам знания. Объект познания – это не объективная реальность, какова она есть, а некий слепок знаний, созданный средствами, методами и целями исследования. Ведь так? Мы видим не сам мир, а нечто, относящееся к миру, как отражение в зеркале. Но является ли такой мир настоящим? Мы познаём мир не таким, каким он существует как бы «сам по себе», а в том виде, как он нам представляется нашему взору в нашем познавательном процессе. Поэтому можно сказать, что познание объекта без субъекта не может существовать, так же как субъект без объекта не может обойтись.

– Это и есть первое ваше заблуждение! – воскликнула Кабарга Лю по прозвищу Ива. – Объект может существовать в мире и без субъекта в силу самого своего существования, потому что само существование уже является наличием объекта в мире. А раз так, то объект вертится в мире, а мир вертится вокруг объекта. И объекту всё равно, что находится не внутри его.

Услышав эти слова, я растерялся и подумал: «А может быть она права». Но, подумав так, тут же ей возразил, сказав:

– Давайте представим, хотя бы на минуту, что окружающий нас мир воспринимается представителями другой сферы инобытия и имеет свою собственную среду обитания, существенно отличающуюся от человеческой. Даже если мы не будем далеко уходить, а представим мир призраков, у которых нет тел, но у них есть чувства и свои восприятия. Да, они бы имели другие органы чувств, более тонкие, и другие устройства тел, более рассеянные. Вероятно, эти существа представляли бы наш мир не таким образом, как представляем его мы, потому что границы их восприятия расширились бы, и они видели бы уже изнанку нашего мира, а именно то, что мы называем потусторонним миром. Поэтому они, потеряв возможность пользоваться какими-то благами нашего физического мира, вычленили бы из этого мира другие особенности и стороны, а именно, те, которые доступны их ощущениям. А если учесть, что их горизонт обозрения стал бы шире, то они бы и ко времени относились бы иначе, имея возможность обозревать прошлое, настоящее и будущее одновременно. Ведь так? Более того, в силу своей необходимости, многие стороны мира, скрытые от нас, были бы им доступны, так как они находились бы в иных физических условиях, в которых что-то было бы ими воспринимаемо, а что-то – нет. Именно это воспринимаемое и действовало бы на их условия существования и цели их познания. Даже в нашей среде у подводных обитателей и земных существ разные миры и разные восприятия этих миров. Не так ли? Поэтому если какое-то представление и является существенным для нас и нашей науки и играет важную роль в нашем сознании и эксперименте, то мы его проецируем на наш мир и образуем из него категорию, которая, при других обстоятельствах, не может иметь никакого отношения ни к бытию, ни к существованию. Ведь попадая в какой-либо мир, мы вначале обретаем существование, и только после этого начинаем задумываться о нашем бытие, как бытие «в целом» в этом огромном мире, сами ставая частичкой этого мира. Ведь так? Лишь после того, как мы становимся сами собой, мы начинаем задумываться об осмыслении этого мира и об его завоевании. Не так ли? Ведь когда мы мертвы, мы находимся за границами этого мира. Мы находимся в небытии. Но где это небытие? А летаргический сон – это бытие или небытие?

Мой вопрос остался без ответа. Мы погрузились в молчание, которое можно было назвать ещё задумчивостью. Хотя само слово «задумчивость» означает как раз противоположное значение думам, а именно, проникновение в нечто неосознанное, но пограничное со сферой интуиции.

Молчание нарушил Конь Ма по кличке Звезда-птица. Он сказал:

– Но ведь философия как раз тем и отличается от других наук тем, что даёт возможность познать мир, как он существует «сам по себе», безотносительно к способам познания. А в этом поползновение как раз и кроется секрет проникновения в тайны мира, которые поверхностным взглядом невозможно постичь.

– Именно в этом подходе и кроется ошибка, – тут же отреагировал я, – потому что невозможно иметь знание о мире «самом по себе», потому что, являясь частью чего-то, невозможно превратиться во всё. Ведь чтобы получить это знание, необходимо выйти за пределы субъективно-объективного отношения и проникнуть в сущность вещей непосредственно. Люди, одержимые идеалистическими принципами, рассуждают о непосредственной рациональной интуиции, об откровении или мистическом озарении, что не принимается учёным миром, так как люди науки читают такой подход антинаучным. Я не хочу сказать, что в настоящих условиях антология как наука невозможна, но что касается философских проблем пространства и времени, то к ним относят, главным образом, логико-гносеологические вопросы современного физического знания, хотя не всё в этой жизни вписывается в прокрустовоё ложе логики. Я имею в виду преодоление границы между жизнью и смертью. Философии необходимо построить какую-то свою особую теорию пространства и времени, отличную от теории конкретных наук, но сделать это можно только после того, как люди преодолеют границу жизни и смерти. Чем же ограничиваются человеческие познания, с точки зрения учёного? Да всё тем же порогом сознания, через который человеку трудно переступить. Человек не решается признать, что кроме физического пространства и времени существует ещё и философское пространство и время, потому что в мире он всё испытывает при помощи своих опытных методов исследования и считает, что философ не способен ставить эксперименты. Самая большая ошибка человека заключается в том, что он считает, что человеческое познание, как обыденное, так и научное, а также отношение человека к миру и к природе в процессе его познания и практической деятельности, может быть построено только на основе специфики философского знания. А эта основа строится на том, что оно исследует не мир, как он существует «сам по себе», и не научную картину, а на соотношении субъекта и объекта в процессе познания и практики. Человеку, который увлечён лишь своей деятельностью, не хватает простой созерцательности при неком отрешении и обособлении себя от этого мира. Таким образом, получается, что философия – это не наука, в обыденном смысле этого слова, а наука о науке и познании любого уровня и типа. Но при таком отношении к философии, она не может стать объективной, потому что заключённая всегда на субъект восприятия мира в ходе его деятельности она всегда будет узко-субъективной.

Олень Лу по прозвищу Лист, услышав такое моей рассуждение, согласно кивнул головой и сказал:

– По-видимому, сущность философии по сравнению с другими науками состоит не в том, что она является теорией познания, а в том, что она есть учение о мире в целом, содержащее абсолютное и универсальное знание. Но эти знания не всегда могут быть доступны человеческому разуму, потому что они всегда отделены от него божественным пониманием мира. Как говорят: «Нам не постигнуть, что творит Господь». И знания бывают разными, потому что всё зависит от того, в какую сферу мы погружаемся. Но и это ещё не всё. При подходе к решению этого вопроса, не нужно соединять или разъединять единичное и общее. Потому что в природе не существует каких-то особых философских явлений и вещей наряду с физическими, химическими, биологическими, геологическими и прочими направлениями. Потому что все эти стороны, на которые мы обращаем внимание, есть вычленение частностей в особенностях общей материи. И наши домыслы о том, что материя может распадаться на какие-то составные свойства при том или ином воздействии на неё или её восприятия, ошибочны. Эти домыслы мы называем естественными науками. Но ведь естественные науки занимаются конкретными, единичными явлениями и их побочными абстракциями, а философия изучает лишь общее. И она не должна увязать в деталях и частностях. Именно в связи с этим философия приобретает онтологическую функцию. При изучении материи, если постоянно отвлекаться на детали, то можно упустить главное, а это – одухотворённость материи, поэтому понятия конкретных наук всегда являются некими идеализациями. Из этого следует, что конкретно-научные теории отображают конечные, ограниченные классы и детали реальных объектов и явлений и, вместе с тем, претендуют на описание бесконечного числа возможных фактов и событий. А этого не может быть априори. Уже это обстоятельство приводит к тому, что понятия конкретных наук описывают саму действительность лишь весьма приближённо, как бы стараясь угадать, что происходит на самом деле, и что-то всегда остаётся за гранями понимания. Получается так, что конечное описывается с помощью бесконечного, а конкретное – с помощью абстрактного. Ведь так? Невозможно объяснить то, что необъяснимо с позиции тех начальных ошибочных подходов, которые даже не вникают в суть самой проблемы. Мир намного сложнее, чем мы его представляем себе. Но во все его тонкости человеку вникнуть невозможно, потому что он постоянно изменяется и развивается. И поэтому, с другой стороны, в истинной философии сам объект исследования бесконечен и универсален, и философские категории не могут в какой-то степени адекватно отразить этот объект, хотя бы в общих его принципах. Но как раз в этом и заключается смысл самой онтологии, так как философия, в строгом и истинном смысле этого слова, есть именно онтология, потому что только бытие способно изучить бытие в его наличие. Не следует в онтологию включать знания о конкретных, единичных явлениях, так как можно впасть в отвлечение от сути основного исследования. Такие конкретные и единичные явления изучаются конкретными науками, а не философией. Отсюда ясно, что учение о пространстве и времени, а также о конечном и бесконечном, может быть исследовано только философией. Только она способна выявить все скрытые стороны раскрывающейся действительности в конкретном времени и в самом потоке становления реальности. Когда мы исследуем какое-либо явление, мы погружаемся в него и перестаём ощущать внешнее воздействие на него. Поэтому, чтобы познать суть этого явления, следует отстраниться от него, и изучать его как бы со стороны. Так что любая наука вынуждена разделяться на общее и конкретное изучение. Конкретные науки исследуют абстрактное физическое и геометрическое пространство, различные абстракции бесконечного, такие как потенциальная и актуальная бесконечность, но только отстранённая философская онтология способно изучить реальное пространство и время и реальную бесконечность мира. И в этом опять происходит разделение, потому что тот, кто стремится охватить общее и цельное, вынужден отстраниться от частного и конкретного, как бы сочетая в себе объективность и субъективность вместе, превращая её в единую цельность. Отношение субъекта и объекта вовсе не являются вечным и всеобъемлющим, универсальным. В этом единении мира с самим собой происходит божественное рождение человека как некой вселенской сущности. Потому что субъект может уже и не быть в мире, а сам мир останется примерно в том же виде, в каком он существует при наличии объекта. Но здесь нужно учесть ещё одну вещь. Идеальное по своему объёму более узкое, чем материальное. Поэтому онтология как наука о мире в целом шире гносеологии. Именно в ней, и только в ней, формируются основные принципы любого бытия. Ставая чистым онтологом, как бы богом, мы подавляем в себе гносеолога – частную личность, хотят и с очень расширенным взглядом восприятия.