Клинок из пепла

– Эй, – голос был с хрипотцой, пьяный, но не дрожащий. – Ты не местный.

Я обернулся. Рыжий, что смотрел на меня у стойки, теперь стоял в двух шагах, держа кружку, наполовину полную. Он смерил меня взглядом, в котором дерзость боролась со страхом.

– Это место – не для таких, как ты. – сказал он.

– Я заплатил. Не мешаю, – я повернулся обратно.

– Да ты думаешь, мы не видим, кто ты есть? – он поставил кружку рядом со мной слишком резко, пиво расплескалось. – Мы таких видели. Метка твоя горит, как у клейменой скотины. Демон.

Слово повисло в воздухе. Кто-то шепнул молитву. Кто-то встал.

Я не двигался. Просто посмотрел на него. Тихо. Без гнева.

– Уходи, пока цел, – добавил он. – Или мы поможем тебе вспомнить, что значит быть падшим.

В этот момент метка на груди чуть пульсировала. Не от ощущения чей-то боли – от присутствия силы. Я почувствовал их. Где-то рядом. Они уже идут. След взят.

– Ты не тот, кого мне стоит бояться, – сказал я тихо.

– Что ты сказал? – он шагнул ближе. Рука потянулась к поясу.

Я встал. Не быстро, но с той тяжестью, что заставляет людей делать шаг назад. Рыжий застыл. На секунду я увидел в его глазах не пьяную браваду, а древний инстинкт: «это – хищник». Он сглотнул. Остальные замерли.

– Я просто иду. Не ищу врагов. Но если вы хотите – они найдутся, – посмотрел по сторонам. – И когда это случится, не жалуйтесь, что я не предупреждал.

Рыжий отступил. Неохотно. Кто-то фыркнул, кто-то выдохнул с облегчением. Я допил пиво, оставил монету и пошел к лестнице.

На втором этаже пахло прелым сеном. Комната была узкой, с одним окном и щелью в потолке. Я сел на край кровати, глядя на трещины в стене. Метка на груди снова вспыхнула.

Они рядом. Инквизиция демонов.

Сквозь щель в досках я почувствовал, как мир вокруг затаился. И я – вместе с ним. Не спеша, я достал свой клинок. Лезвие было затуплено, но рука знала свое дело.

Если они рядом – пусть приходят.

Я не ложился. Сидел, прислушиваясь к звукам ночного города – скрипу телеги, отдаленному крику, свисту ветра сквозь щели. Где-то завыла собака. Потом еще одна. Метка на груди дрожала, как струна.

И тогда я услышал шаги. Трое. Нет – четверо. Без слов. Без звона доспехов.

Я встал. Медленно, без суеты подошел к окну. Трое в черных плащах остановились у входа в таверну. Четвертый остался у колодца – наблюдатель. Я узнал один из силуэтов. Высокий, с длинным клинком за спиной. Малебрах – мой ученик и теперешний лидер Инквизиции.

Я отступил от окна. Слишком рано. Я не готов. Не здесь, не сейчас. Но выбора не было.

Спустившись, я застал трактирщика, уже бледного, с прижатым к груди кувшином.

– Они… – начал он.

– Я знаю, – прервал я. – Есть задний выход?

Он кивнул, указал на низкую дверь за стойкой. Я двинулся к ней, но вдруг услышал, как распахнулась входная дверь. Я почувствовал, как комната сжалась. Даже воздух стал плотным.

– Кайрос, – прозвучал голос. Тихий, спокойный, но острый, как бритва. – Ты можешь выйти. Или я зайду.

Я повернулся. Малебрах стоял в дверях, за спиной – двое в капюшонах. Лиц не видно, но я чувствовал, как их взгляды вонзаются в меня, словно ледяные иглы.

– Ты долго искал меня, – сказал я резко, не скрывая усталости.

Он молчал, лишь кивнул, делая шаг вперед.

– Пришел ли ты, чтобы прервать мои скитания? Закончилось ли это мучение? – спросил я, пытаясь выжать из него хоть какой-то ответ.

– Нет, – голос его был тихим, но твердым. – Время еще не пришло. Это лишь визит по старой дружбе.

Я усмехнулся без радости.

– Дружба? Странное слово для того, кто оставил меня гнить.

Он не ответил сразу. В комнате повисла тишина, словно даже дождь за окном прислушивался к нашему разговору.

– Я не пришел судить тебя и не принес освобождения.

Я напрягся.

– Тогда отвечай, почему меня оставили в живых?

Малебрах усмехнулся – его тонкие губы изогнулись в полуулыбке, в которой не было ничего человеческого. Он не спешил отвечать. Просто подошел ближе, не нарушая дистанции, но заставляя воздух между нами сгуститься. Его голос был глубок, холоден, как вода подо льдом:

– В живых? Сомневаюсь, что тебя можно назвать живым, Кайрос. Скорее… интересным экспериментом. Странно, что ты еще в состоянии формулировать вопросы.

Я сжал кулаки, ногти впились в ладони. Боль – хорошо, она возвращает контроль.

– Ты не ответил, – сказал я, глядя ему в глаза, не моргая.

Он чуть наклонил голову, разглядывая меня, с любопытством и ноткой скуки.

– Я ответил достаточно, – произнес он. – Для тебя.

И все. Он повернулся, как будто разговор был окончен, и сделал шаг в сторону выхода.

Гнев кипел во мне, как расплавленный металл. Но под ним – куда страшнее – росла тишина. Не ярость, а пустота. Плотная, вязкая, та, что рождается, когда даже боль надоедает. Я сделал шаг вперед:

– Ты боишься сказать мне правду?

Малебрах остановился, будто обдумывая что-то, а затем медленно повернул голову через плечо. В его взгляде – холод, застывший в саркастической усмешке:

– Тебе нужна правда? – протянул он лениво. – Зачем? Куда интереснее наблюдать за мышкой, когда та сама мечется по мышеловке, веря, будто есть выход. А потом… – он позволил паузе затянуться, – Потом будет особенно приятно раздавить тебя. Медленно. Сознательно.

Он отвернулся и, не удостоив меня больше ни взглядом, просто вышел из таверны, словно сцена была окончена и я, как зритель, больше его не интересовал.

Я почувствовал, как что-то внутри меня щелкнуло. Бешенство. Не сжигающее, как пламя, а ледяное, тяжелое, вязкое. Я рванулся за ним, распахнул дверь, выбежал во двор, готовый схватить за шиворот, вцепиться в глотку, заставить говорить – но там никого не было.

Пусто.

Только ветер гнал пыль по земле, а тусклое небо медленно стиралось сумраком. Ни следа, ни звука. Будто его здесь никогда и не было. Будто я разговаривал с призраком.

Я зарычал. Не мог сдержаться. Мой кулак со всего размаху врезался в ближайший столб ворот – старая древесина разлетелась щепками, треск эхом разнесся по двору. Боль в руке была приятной – она хоть что-то значила. Хоть как-то могла унять ярость, что жгла изнутри.

– Мышеловка, значит… – прорычал я сквозь зубы.

Развернулся и медленно, тяжело зашагал обратно в таверну. Люди у дверей отшатнулись. Кто-то поспешно отвел взгляд, один из торговцев чуть слышно прошептал: «Тварь…»

Я не ответил. Просто вернулся внутрь – в гул голосов, в затаенные взгляды и воздух, пропитанный страхом и недоверием.

Глава 2. Гнилое сердце города

Кайрос

Я проснулся от стука дождя по подоконнику. Мысли вернулись к пустому кошелю, что валялся в вещах у меня под кроватью. В котомке что-то шевельнулось. Я вынул пепельный цветок. Сухой, холодный, словно осколок мертвой звезды. Семь лет я таскал его с собой – с того дня, как девочка в храме дала мне его во время проклятия. Тогда я не понимал, зачем он нужен. Не понимаю и сейчас. Но выкинуть не могу.

– На кой черт ты мне сдался? – прошептал я в пустоту, сжимая цветок, который оставался холодным. Ни тепла, ни ответа.

Я знал, что затянул с уходом из Вальграфа. Метка на груди молчала – и это пугало больше всего. Город начинал врастать в меня, как плесень в мокрую древесину. И если не двинуться – сгнию.

Внизу, в прокуренном трактире, я взял кружку эля за последние медяки и подумал о подработке. Мои раздумья прервал купец. Он был настолько жирным, что походил на свинью, при этом пах дорогими шелками и чем-то старым, затхлым.

– Почему такой мрачный, парень? – спросил он, внимательно разглядывая меня. – Что тебя гложет?

Я прищурился, не желая делиться.

– Не твое дело.

– У меня нет времени на грубость, – спокойно ответил он. – Просто скажи, чего хочешь. Возможно, мы сможем друг другу помочь.

Я сделал паузу, пытаясь отогнать раздражение.

– Мне нужны деньги. Быстро.

Он улыбнулся, будто выиграл крупную ставку.

– Тогда у меня есть для тебя работенка, – купец скользнул взглядом по моему лицу. – Слушай внимательно. Есть один старик, травник. Нужно выманить его из дома. Просто, на минуту. За это – пятьдесят золотых. Половину заплачу сразу, остальное – после.

Я не поверил своим ушам.

– Пятьдесят? Не многовато ли за такую непыльную работу?

Пятьдесят – сумма большая, почти невероятная. Почему так много? Что сделал этот старик? И что со мной будет, если я соглашусь?

Я хотел было задать еще один вопрос, но в голове всплыло:

Как-то раз, после зова метки с распоротым боком, я ввалился на порог дома травника. Он не спросил имени и сам не назвался, не испугался моей метки. Просто дал настойку, зашил рану и оставил в теплой пристройке. На утро даже хлеба оставил. Сухого, но настоящего.

«Ты еще не мертв, – сказал он тогда. – А значит, не все потеряно».

Живот заурчал так громко, что игнорировать было невозможно. Один золотой – это ужин, с мясом. Или две недели на хлебе и луковом супе.

Я тяжело выдохнул и поднял взгляд на купца. Тот ухмыльнулся.

– Соглашайся, в этом городе просто так денег не дают. Особенно – тебе.

Я провел рукой по груди, где метка начала пульсировать предупреждением.

– Ладно, – выдохнул я. – Где искать?

Купец протянул сверток с адресом.

– Сегодня в полночь. Без опозданий.

Я спрятал бумажку. Сомнения тревожили, но голод был сильнее. Деньги – единственное спасение.

Купец ушел, оставив мешочек с золотыми монетами. Сквозь звон звучал голос травника: «Ты еще не мертв, а значит, не все потеряно». Я сжал мешочек, ощущая тяжесть. До полуночи было время, и я решил перекусить.

Я поднял руку, чтобы подозвать трактирщика, но метка на груди тут же заныла – липко, тревожно. Я замер. По залу тянуло дымом, вином и потом. Люди гудели – кто-то бросал кости, кто-то спорил о ценах на зерно. В дальнем углу, в полутени, здоровяк в кожаной куртке тряс за ворот худого мальчишку.

Это был Стеклодув. Пьяница и трус. Его лавка давно закрыта, от стеклянных работ остались лишь осколки. Сейчас он держал подмастерья, лет десяти, за шею и тряс так, что у того подгибались ноги.

– Ты что творишь, ублюдок? – мой голос резанул зал, как нож.

Несколько человек обернулись. Кто-то отвел взгляд, кто-то уставился с интересом.

Стеклодув замер, медленно обернулся. Глаза – мутные, налитые кровью. Щетина слиплась от пота. Изо рта несло перегаром.

– Пшел прочь, демонюга, – прорычал он. – Мои дела, мое ремесло! Хер ли лезешь?

– Ты трясешь его, как тряпку. Это не ремесло – это садизм.

Он усмехнулся, отпустил мальчика и шагнул ко мне, пошатываясь. Его кулаки сжались.

– Думаешь, метка дает тебе право учить других? Кто ты мне, а?

– Я – тот, кто не дает взрослым скотам лупить детей, – шагнул я, глядя прямо в его лицо. – А ты – ничтожество, променявшее ремесло на бутылку.

Он побледнел. Потянулся за ножом, но мой взгляд дал понять – не успеет. Он оглянулся. Зал молчал. Никто не встал на его защиту. Сплюнув, он вышел.

Я опустился на корточки перед мальчиком. Тот дрожал, прижимая к груди тряпицу. Внутри поблескивал крошечный стеклянный амулет – с трещиной, но целый.

– Все в порядке, – сказал я. – Он больше не тронет тебя.

Он всхлипнул, лицо в ссадинах, по щекам дорожки слез.

– П-пожалуйста… не бей меня… я… больше не буду мешать…

Эти слова вонзились, как гвозди. Я выпрямился.

– Я не твой враг. Если он снова поднимет на тебя руку – скажи мне.

Он кивнул, сжав амулет.

Трактирщик подошел ближе, раздраженный:

– У нас тут люди едят. Ты мне гостей распугаешь.

Я повернулся, не скрывая презрения:

– Если твои гости приходят смотреть, как бьют детей – мне плевать. Пусть жрут в другом месте.

Он поджал губы и отошел.

Я вернулся за стол. Руки дрожали. Заказал завтрак – хлеб с хрустящей корочкой, тушеное мясо, пахнущее луком и перцем, и эль – горький, но крепкий. С каждым куском я возвращался в себя. Травник как-то накормил меня таким же хлебом, когда у меня не было даже медяка. Просто поставил миску и сказал: «Сначала ты ешь. Потом – решай, куда идти».

Я ел медленно, будто еда – единственное настоящее в этом зыбком мире.

Когда стало полегче, я решил обновить свою одежду, так как моя была в плачевном состоянии: рваная, выцветшая рубаха с прорванным воротом, штаны, больше похожие на тряпки, и старый плащ, пропитанный дорожной пылью. Метка на груди едва не просвечивалась сквозь ткань – не стоило привлекать лишнего внимания. Я выглядел как последний отброс, и это начинало раздражать. Мне нужно было что-то более подходящее – удобное, неброское, позволяющее слиться с толпой, но при этом достаточно плотное, чтобы скрыть метку, поэтому я отправился на рыночную площадь.

На рынке воздух был густ от пыли, запаха специй и перегретого человеческого тела. Это место гудело, как растревоженный улей – крики торговцев, смех, перебранки. Между рядами я лавировал, стараясь не зацепить грязным плащом чужие корзины и прилавки. Наконец, заметил вывеску с надписью «Одежда от Филла»: ткани здесь висели на веревках, раскачиваясь на ветру.

Продавец был пожилым мужиком с щербатой ухмылкой и руками, испачканными мелом. Когда я подошел ближе, он сразу отступил на шаг, уставившись на мою грудь – ткань рубахи при каждом движении слегка натягивалась, и даже под плащом контуры метки угадывались. Лицо его окаменело.

– Я просто хочу купить одежду, – сказал я, даже не взглянув на него.

Он хотел что-то сказать, но потом увидел, как я достаю монету, и переменился. Словно в нем сработала древняя магия торговли: золото – прежде всего. Он протянул руку, уже услужливо кланяясь.

Я выбрал темную, плотную рубаху, простые, но добротные штаны и новый, слегка потертый, но крепкий плащ с высоким воротом. Все в темных тонах, немаркое, и – главное – скрывающее знак на груди. Я не стремился к роскоши, мне нужно было затеряться. Раствориться в толпе, не выделяясь, не вызывая вопросов.

Наконец, рассчитавшись за одежду, я направился в сторону таверны. Когда проходил мимо лавки алхимика увидел стоящую там женщину, чья одежда не вязалась с этим местом – ткань была тяжелая, дорогая, по краю капюшона пробегали серебряные нити. Волосы скрыты, лицо полностью закрыто серебряной маской, изящной, как маска танцовщицы из южных стран. Женщина что-то говорила алхимику – тихо, сдержанно, но с отчетливой властностью. Она не заметила меня. Или сделала вид.

Но как только я приблизился, внутри все сжалось. Холод прошелся по позвоночнику. В следующий миг реальность словно дрогнула.

Вздох – не воздух, а свет. Я стоял на мраморной платформе, под ногами пепел. Вокруг – пустота, только выжженная равнина и звездное небо над головой. На мне были золотые доспехи, тяжелые, словно выточенные из расплавленного солнца. Передо мной – мальчик, одинокий, с испуганными глазами, босиком. Он стоял на краю, спиной к пропасти.

А позади – он.

Ангел. Огромный, запредельно высокий. Крылья раскинуты, как стены собора. Лицо – безмятежное, но в этой безмятежности была сталь. Ни гнева, ни жалости. Только холод, как у статуи. Он смотрел сквозь меня.

– Воля небес – безукоризненна, – произнес он. – Очисть мир от скверны. Мальчик – семя падения.

Я поднял меч. Рука дрожала. Мальчик молчал, слезы текли по щекам. И в этот момент что-то внутри меня закричало.

– Нет, – сказал я, не веря своим словам.

Меч у моего горла. Ангел смотрел с холодным презрением. Голос – как удар клинка:

– Ты должен сделать это.

– Нет, – выдохнул я.

Острая боль пронзила грудь. Свет исчез.

– Эй! Ты глухой?! – раздался грубый голос.

Я отшатнулся. Рынок вернулся. Передо мной стоял мужик с телегой, навьюченной капустой.

– Свали с дороги, чудило!

Я моргнул, сердце все еще гремело в груди, как боевой барабан. Сделал шаг в сторону, пропуская телегу. Мир снова был просто рынком.

Я шагал, не глядя по сторонам, но мысли не отпускали. То было не наваждение, не галлюцинация. Видение отзывалось в костях, словно память, затерянная под слоями веков. До падения. До этой жизни. До боли.

Не просто сон. Не иллюзия. Это было воспоминание. Мое. Тело все еще отзывалось болью, словно удары меча достались и этой оболочке. Чувствовал тяжесть доспехов, хрупкость момента, вес выбора. У меня тогда был выбор между приказом и совестью – и выбрал второе.

Ангел… его образ все еще стоял перед глазами. Запредельный, ледяной, величественный. Не ярость, нет – он был выше ярости. Он был убежден. И в этом – самое страшное. Он не требовал. Он ждал, что я выполню.

Но я не стал. И, возможно, именно этим все началось. Падение. Проклятие. Жизнь здесь, в пыли и крови. Клеймо жгло сильнее, словно подтверждая мои мысли. Отказался. Не подчинился. И теперь ношу это решение с собой – на коже, в каждом шаге.

Я не знал, кем был ангел. Другом? Наставником? Лицом самой Власти? Но с того момента мой путь пошел вниз. Я отверг волю ангела также, как и приказ Люцифера. Сделал выбор, а теперь расплачиваюсь – шаг за шагом, без ответа, куда ведет этот путь, и есть ли в нем конец вообще.

Все еще погруженный в раздумья, я поплелся обратно в таверну. Уже почти поднялся на второй этаж, к своей комнате, когда позади раздался голос трактирщика:

– Эй… эм… господин, подождите.

Я обернулся. Трактирщик теребил край передника, взгляд избегал моего.

– Тут вас… э-э… спрашивала женщина. В серебряной маске. Утром. Странная. Глядела пристально. Спросила, не остановился ли у меня такой, как вы. Я.… – он запнулся, сглотнув. – …ничего ей не сказал. Не хотел… ну… беспокоить вас.

Он говорил с осторожностью, как будто каждое слово – это шаг по хрупкому льду. Правильно. Страх – лучшая броня от праздного любопытства.

– Она еще здесь? – спросил я.

– Нет. Ушла. Молча. Даже не попрощалась.

На мгновение я задумался. Маска. Беседа с алхимиком. Потом исчезновение. Теперь она ищет меня.

Что она знает?

– Хорошо, – коротко сказал я и направился вверх по лестнице. Но, дойдя до площадки, не открыл дверь.

Что-то внутри зудело. Предчувствие. Не угроза, а скорее… внимание. Кто-то смотрел на меня сквозь пространство. Я чувствовал это, как чувствуют, когда лезвие ножа касается кожи, но еще не прорезает.

Я спустился обратно, пересек зал и вышел на улицу.

Женщины нигде не было.

Солнце уже начинало клониться к закату. Я стоял на перекрестке улиц, среди пыли и запаха дешевой еды, и ощущал, как в груди, под новой рубахой, метка снова начала гореть.

– Кто ты такая? – подумал я и побрел в сторону таверны. – И зачем тебе демон, что отказался быть палачом?

Я медленно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж в свою комнату. Она была тесной и обветшалой – стены облупились, окно прикрывала тряпка вместо занавесок, а старый матрас на полу скрипел при каждом моем движении, но это лучше, чем спать на холодной земле.

Я бросил на пол свой новый плащ и сел у окна, глядя на опустевшие улицы, подкрашенные предзакатным светом. Спать не хотелось – слишком много мыслей ворочалось в голове. Назначенное время еще далеко, и я решил выждать, не позволяя себе расслабиться.

Клеймо на груди жгло, напоминая, что прошлое не отпускает. Я перебирал в уме детали задания, обдумывая, как лучше действовать, чтобы не привлечь лишнего внимания.

Тени ночи медленно сгущались, и я слушал, как за стенами таверны затихает шум – скоро начнется час, когда я должен буду встретиться с травником. Время идти приближалось, и каждое мгновение я чувствовал, как растет напряжение внутри.

Путь к его дому пролегал по темным, узким улочкам, где едва пробивался свет фонарей. Ветер носил запах сырости, дыма и гниения – как будто сам город был раной, которая не заживала. Дом стоял в конце самой грязной аллеи – облупившийся фасад, трещины в стенах, деревянная дверь с ржавой железной ручкой. Но внутри – тепло и свет, от которых исходило странное спокойствие.

Знак на груди горел все ярче – будто предупреждал об опасности.

Я стоял у двери, терзаясь сомнениями, когда внезапно из дома послышался глухой стук, словно кто-то с отчаянием пытался выбить дверь или отбиться. За ним последовал резкий скрежет – металлический звук, рвущий тишину, и хрипы – тяжелое, прерывистое дыхание, от которого внутри похолодело.

Без раздумий я вломился внутрь.

Комната освещалась лишь тусклым пламенем свечи, отбрасывавшим колеблющиеся тени на стены, покрытые потертыми травяными амулетами и засохшими букетами. В центре стояло огромное существо – нечто страшное и одновременно горделивое.

Его тело было массивным, словно глыба камня, с мышцами, натянутыми под кожей, испещренной рубцами и темными пятнами, словно сожженными участками. Крылья – изломанные, оперение выбивалось клоками, лохмотья торчали в разные стороны, а края были изодраны до мяса. Лицо – искаженное, со шрамами, что пересекали щеки и лоб. Его взгляд горел огнем – пылающим, безжалостным, взглядом хищника, которому плевать на все живое.

В мощных руках этот монстр сжимал травника за горло. Тот отчаянно пытался вырваться, глаза наполнены ужасом и болью, губы шептали моления, но силы покидали его. Мышцы старика напрягались, его лицо искажалось в безмолвном крике.

Я рванулся вперед – но остановился, когда воздух разрезал отвратительный хруст. Позвоночник сломался, как сухая ветка. Его тело обмякло, выскользнуло из лап чудовища и глухо шлепнулось на пол. Голова изогнулась под неестественным углом. Запах страха, крови и нечистот ударил в ноздри.

Я застыл, не в силах поверить тому, что увидел. Метка на моей груди взвыла огнем. Каждая ее пульсация – как раскаленный нож под кожу. Вокруг все замерло – время будто остановилось, и в моей душе выросла пустота, холодная и бесконечная. Гнев бил внутри, смешанный с отчаянием, словно тонкий лед, пронизывающий до костей.

– Ты что тут делаешь? – прогремел голос, глухой и полный зла, словно вырывающийся из самой тьмы.

Я не знал, кто он, но инстинкт подсказывал одно – враг. Мое тело напряглось, мышцы сжались в готовности к бою.

– Кто ты? – спросил я, пытаясь не показать страха. – И зачем убил старика?

Незнакомец жутко улыбнулся, его губы растянулись в дьявольской гримасе.

– Ты задержался, – прошипел он. – Травника нужно было убить на улице, но мне надоело ждать и случилось то, что случилось.

Мои мысли пронеслись с бешеной скоростью: заказчик, который дал мне деньги, явно хотел избавиться от мужика. Но почему? И почему меня втянули в это?

Я сжал рукоять меча так сильно, что побелели костяшки пальцев. Адреналин прожигал грудь, но вместе с ним – бессильная ярость. Раньше я бы уже ринулся в бой – сломал бы стены, располосовал бы эту тварь когтями, вырвал бы ей сердце и съел его, наслаждаясь горячей кровью. Тогда все мое тело было машиной для убийства. А теперь?

Теперь я – человек. Жалкий, слабый, дышащий с трудом. Каждая кость в теле – не оружие, а слабость. Каждая рана – напоминание, что я теперь уязвим, хоть и не могу умереть.

А метка… чертова метка… Она не помогает. Она смотрит, как я страдаю.

Но я не могу просто стоять. Не могу просто смотреть. Не могу позволить, чтобы вот так это закончилось.

– Ты не ответил на мои вопросы, – сказал я ледяным голосом.

Он взглянул на меня с холодным пренебрежением и спокойно произнес:

– Меня зовут Саргат. Но это имя тебе не поможет.

Я едва успел понять, что происходит, как Саргат бросился на меня с нечеловеческой скоростью. Его мускулистое тело, покрытое грязью и пятнами, с диким рычанием вонзилось в меня. Я едва успевал отбиваться – его кулаки били с силой, способной сломать кость, а когти оставляли на моем теле глубокие рваные раны.

Первый удар попал в ребра – огненная вспышка боли пронзила грудь, и я согнулся, пытаясь не рухнуть. Я увернулся от второго удара и попытался нанести ответный удар клинком. Лезвие едва задело кожу противника – он лишь ухмыльнулся и ударил меня локтем в лицо, отправляя к стене. Кровь мгновенно хлынула из носа, мешая мне дышать и попадая в рот.

Саргат не остановился, он продолжал атаковать. С каждым мгновением я чувствовал, как силы тают, дыхание сбивалось. Его удары были молотами, а мои – жалкими попытками защититься. Он преследовал меня по комнате, оставляя глубокие синяки и царапины на теле.

Я стиснул зубы. Боль в груди отдавалась в каждое движение, но ярость жгла сильнее. Я бросился вперед – быстро, как позволяли израненные ноги. Меч рассек воздух, нацеленный в грудь твари, но тот легко отклонил удар массивной рукой. Его кулак в очередной раз врезался в мое лицо. Я услышал хруст ломающегося носа. Меня отбросило к стене, доски взвизгнули под моим телом.