Исповедь камикадзе

– У вас какой номер? – обратился кто-то к гостю.

– Мы «Сулико» поем, потом лезгинка.

– На грузинском поете?

– Не-е, на русском.

– А-а.

– А, вы?

– А мы, гопак танцуем.

Некоторое время постояли молча.

– Ну, ладно хлопцы, пойду я к своим, а то, там уже репетируют наверно.

– Иди генацвали.

– Так ребята, – бодро сказала, вошедшая через какое-то время, классный руководитель Леночка – давайте еще раз порепетируем.

Она подошла к маленькому кассетному магнитофончику, который располагался на столе в углу кабинета, перемотала, нажала на пуск, и пространство заполнила неспешная, с перекатами мелодия украинского танца. Леночка обернулась к центру комнаты, сложила руки на груди и начала качать головой в такт музыки, внимательно наблюдая за танцорами, и, что-то бормоча себе под нос.

Первыми на сцену вышли ребята старших классов и исполнили молдавский танец «Жок», забавно подскакивая в хороводе, и, синхронно поднимая и опуская руки, сомкнутые вместе.

Потом чукчи витиевато кружили вокруг беснующегося шамана с бубном. Не обошлось и без накладок, но где их не бывает. «Узбеки» потеряли арбуз, сделанный из папье-маше. К слову сказать, арбуз тот играл ключевую роль в их постановке. Они разыгрывали сценку из историй о славном защитнике бедняков – Ходже Насретдине. В сценке этой, в начале, злой бай забирает у бедняка за долги последнюю ценность – доброго коня. Об этом узнает Ходжа Насретдин, и, слыша от, впавшего в горе, обиженного старика, что арбуз – это последнее, что осталось в его владении, обещает совершить чудо и превратить сладкий плод в коня. Бедняк верит Насретдину и дает тому арбуз. Так вот этот-то арбуз и потеряли. Все сбились с ног. Пришлось срочно менять порядок выступлений, и некоторые выходили на сцену, одетыми наспех. Кто-то впопыхах перепутывал реплики, движения в танцах были не всегда синхронны. Ну, и что? Это же дети. А, родителям да учителям разве важен высокий класс выступлений? Однако, настроение выступавших было несколько подпорчено, и если бы не аплодисменты в конце выступлений, было бы совсем грустно. Итак, представление «узбеков» висело на волоске. Наконец какой-то умник придумал заменить арбуз баскетбольным мячом, завернутым в ткань. Это, конечно, не то, но лучше, чем ничего. Решили обойтись мячом. И вот: Ходжа Насретдин входит хитрым манером в доверие к баю и делится с ним радостью, по поводу того, что является обладателем волшебного арбуза.

– А внутри этого арбуза, вместо косточек, зреют золотые монеты – говорит он баю. – И не далее, как сегодня вечером арбуз полностью созреет, и тогда, клянусь Аллахом, я приду в свой дом и с размаху разобью его об пол. С каким удовольствием я буду собирать эти монеты!

– Я радуюсь за тебя почтенный – говорит ему бай – однако ты же не можешь знать наверняка, пока не разобьешь, растут там монеты или нет.

– Я чувствую мудрость в твоих словах, но у меня нет почвы для сомнений. Этот арбуз я выменял у одного доброго человека на коня, примерно такого же, какого ты держишь в поводу. Он в свою очередь, получил его в долине джиннов от одного из них. В глазах этого человека я видел честность. Не думаю. Что такой может обмануть.

– Не обижайся на мои слова незнакомец, но, во-первых, я старше, во-вторых, я желаю тебе только добра. Я думаю, ты наивный человек. Это говорит о чистоте твоей души и помыслов. С другой стороны, тебя легко обмануть. Подумай сам, разве какой-то конь может стоить арбуза полного пусть незрелых, но золотых монет?

– О, горе мне! Я стал жертвой подлого обмана. Что же мне делать?

– Я тебе помогу. Аллах велит делать добро. Давай я дам тебе коня, а ты мне арбуз.

– Не знаю, как и благодарить тебя благодетель.

– Ого, какой тяжелый – говорит бай, беря арбуз – как будто точно полный золота. Молись за меня в мечети.

Потом пришла сцена, когда бай входит в свой дом с арбузом. Бая, конечно, играл Мартин. Он вышел неспешно на середину сцены и со словами: «Да чего же глупы эти простые люди», забыв, что в руках его мяч, с размаху бросил его об пол, а силушки у него, несмотря на полноту, было немало. Мяч оттолкнулся от пола, вырвался из тряпицы и лихо запрыгал по сцене. Бай смотрел непонимающе на это все, а речь его автоматически и уже совсем неэмоционально продолжалась:

– Вай, мошенник, обманул. Это же самый обыкновенный арбуз.

Хохот в зале стоял неописуемый. Вот, что бывает, когда актер глубоко погружается в образ. После праздника все расходились по домам веселые и жизнерадостные. Инга долго не могла найти брата в кутерьме послепраздничных сборов. Наконец она увидела одного из его одноклассников и обратилась к нему с тем, не видел ли он ее брата.

– Да вон там, за углом твой грузин с украинкой шушукается. Инга забежала за угол и увидела следующую картину. Ее подруга Оля стояла, заложив руки за спину, прислонившись к стене. Рядом, напротив, лицом к ее лицу стоял Йонас, уперев вытянутую руку в стену в нескольких сантиметрах от Олиной головы. Они о чем-то беседовали, глядя друг другу в глаза. Когда Оля увидела подбежавшую подругу, она отвернулась в другую сторону. Йонас смотрел на сестру с неудовольствием:

– Чего тебе?

– Там родители…, мы уже домой собрались, а тебя… найти…

– Щас иду.

Инга отошла.

– Ну, что? Может, пойдем куда-нибудь завтра? – начал ухажер.

– Куда?

– Ну, не знаю, погуляем, в кино сходим.

– Давай – сказала она как-то нехотя, пожимая плечами.

– Оля! Вот ты где, а я тебя ищу, ищу – раздался рядом голос Миши.

– Пойдем – обратилась она к брату, вырываясь из окружения.

– Я позвоню – прозвучало им вслед.

* * *

Иногда интересно понаблюдать за природой. Вот, казалось бы, теплый, ясный день, на небе ни облачка, и вдруг, небо тучами затянет, и зарядит сильный дождь да еще с градом, ветер в ураганный превратится. Нелегко человеку в такой момент без прикрытия на улице остаться. А главное, почему так? Ведь ничего, ничего не предвещало плохого? А, вот бывает так в мире, вроде все в порядке, и вдруг, казалось бы ни с того, ни с сего сгущаются тучи, на улицах мирных городов «появляются танки».

Внезапно, в одночасье, народы, жившие одной семьей, и, любившие друг друга, заявили, что вовсе они никого не любили, а притворялись под давлением русских, которые являются ни кем иным, как народом оккупантом, заставлявшим другие нации плясать под свою дудку. России припомнили многое, в том числе насильственное переселение народов во время правления Сталина, который был грузин. Потихоньку, полегоньку в средства массовой информации республик стали проникать национал-патриотические настроения, выросшие в недалеком будущем в серьезную заваруху в стране.

То тут, то там в нероссийских городах, начали организовываться спонтанные митинги, и кто-то гневно, брызжа слюной, орал в мегафон: «Русские оккупанты прочь! Возвращайтесь на свою родину, много мы от вас настрадались. Независимость! Независимость!» Где-то правящим кругам приходилось применять силу, где-то стреляли, где-то убивали. Поздним вечером страшно было выйти на улицу, а ночью, даже находясь в собственной квартире, сложно было уснуть из-за чувства страха и крайней неуверенности в своей защищенности. По улицам ходили толпы молодых недружелюбно настроенных людей, вооруженных палками и камнями. В открытые форточки залетали звуки драк, крики о помощи, звон разбивающихся витрин и окон, вой сирен то ли милицейских, то ли пожарных машин, то ли скорой помощи.

Уже повзрослевшая, русская девушка Оля, сидела в гостях у своей прибалтийской подруги Инги. Вечернюю комнату скудно озарял свет настольной лампы. Оля сидела на стуле, опустив голову вниз. Инга стояла, скрестив руки на груди, и с серьезным выражением на лице смотрела в окно. Они долго молчали.

– Как-то странно все – почти шепотом, еле слышно сказала русская.

Глубокий вдох подруги был ей ответом. Тревожное, мучительное молчание начало продолжаться. Обе хотели что-то сказать друг другу, очень хотели, слова, казалось, готовы вот-вот вырваться из груди, но подруги сдерживались, видимо из-за боязни, что слова воспримутся не так, и будет еще хуже.

– Мы через неделю уезжаем – прервала молчание Оля. – Все, что было можно продать, продали. Папа знакомому квартиру продал, правда, за недорого. У нас в Росси родственники, у них пока будем жить.

– Как устроитесь, напиши.

– Конечно.

– Ну почему, почему все так?! – не выдержала Инга. – Ведь все хорошо, все нормально было. Ладно бы война, но сейчас, в мирное время, почему такое?

– Я пойду, а то поздно уже.

– Подожди, – хотела остановить ее подруга – не уходи, поговорим еще, я тебя потом провожу, останься.

– Хорошо.

В комнате вновь воцарилось молчание. Инга медленно отошла от окна, подошла к подруге, прижала ее голову к себе, и начала не спеша гладить ее по волосам:

– Мне тебя будет очень не хватать.

Из остальной части квартиры послышался голос брата Инги:

– Где, где она?

Он влетел в их комнату, резко затормозил, медленно выпрямился и холодно посмотрел на Ольгу:

– Вон из моего дома, дочь оккупанта, возвращайтесь в свою Россию – зло прошипел он и пальцем указал на дверь.

Слезы брызнули из глаз Ольги, она быстро и плотно прижала ладони к лицу. Всхлипывая, она пошла к двери, медленно переступая ногами, как будто увязла в тягучей грязи.

– Йонас, – крикнула Инга – как ты можешь?

– А как они могут? – не уступал по громкости сестре брат. – Как они могут издеваться над нашим народом?

– Что? Что она тебе сделала? Как она над тобой издевалась?

– Ты не понимаешь. Они очень долго угнетали наш народ, искореняли наш язык, культуру, заменяли ее своей, заставляли работать на себя. Но, слава богу, национальное самосознание не умерло, и пришло время его реализовывать.

– Это не твои слова.

– Да, не мои. Ну и что? Какая разница, если они эхом отдаются в моем сердце. Если эхом отдаются, значит, все равно, что мои.

– Вы же любили друг друга.

Брат отвернулся от прямого взгляда сестры:

– В жизни человека, – начал он, несколько погодя – возникает момент, когда он должен делать выбор. Для меня, любовь к Родине дороже.

– Любовь к Родине? Посмотри, как ты одет: коричневая рубашка, на плече эмблема, как свастика, ты настоящий фашист.

– Молчи, дура!!! – воскликнул Йонас, подошел и ударил Ингу по щеке. – Мы патриоты, люди горячо любящие свою Родину и свой народ, готовые отдать жизнь. Не смей называть меня фашистом.

Это была большая ссора. Брат с сестрой долго не разговаривали, старались не сталкиваться друг с другом в небольшой квартире, нервно огрызались на попытки, волновавшихся родителей сдвинуть вражду в сторону перемирия; делали все возможное, чтобы пораньше улизнуть из дома и вернуться попозже. Время шло, обстановка в стране со временем стабилизировалась. Инга стала менее критично относиться к словам брата о патриотизме. Часто слыша по телевидению и вокруг себя, мнения авторитетных людей по поводу этого вопроса, стала находить рациональное зерно в словах брата. Они не устраивали, какой-то конкретный акт примирения, но их отношение друг к другу, пусть медленно, не сразу, но смягчилось. Ни она, ни он в последующем старались не вспоминать этот грустный эпизод. Письма от Оли не было.

Герхард

Герхард не смог найти себе лучшего занятия, чем озираться по сторонам и наблюдать за другими пассажирами. Кожа на его лице пошла пятнами, впрочем, как и всегда в моменты особенного волнения, лоб покрылся холодным потом. На секунду его взгляд остановился на белокурой девушке, уткнувшейся в плечо, сидящего рядом молодого мужчины. Плечи ее вздрагивали. Мужчина гладил ее по голове и, вроде бы, даже целовал в волосы, а, может, шептал, что-то успокаивающее: губы его как будто шевелились. Понять наверняка в этом сумасшедшем гуле было невозможно. «Наверное, муж и жена» – подумал Герхард, и тут же повернул голову в другую сторону. Не увидев ничего интересного, он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, достал платок из внутреннего кармана пиджака, промокнул лоб, положил платок обратно. Мысли хаотично роились в голове. Пассажир постарался успокоиться и сосредоточиться, используя приемы, которым он научился у психоаналитика. Но, как ни старался, ничего не получилось. «Вот бы тебя сюда! – думал он про психоаналитика. – Сладко же ты поешь о том, что в мире нет ничего такого, о чем стоило бы переживать и испытывать сильный стресс, отнимая силы и время у того, что для нас на самом деле важно». Мысли разбегались, одна не успевала закончиться, как появлялась вторая, а затем третья. Общий же смысл фраз, приходящих в его голову, можно было выразить одним коротким словосочетанием: «Во влип!» Конкретно такое выражение к нему не пришло, потому что человек думал по-английски. «Ну, Костя, ну удружил! Съезди Гера на Кавказ, развейся. Природа там красивая, горы, чистый воздух. Русский поэт Лермонтов любил там бывать. В свое время богатые люди туда на воды выезжали, здоровье поправить, и ты минералки из источника попей, оздоровись. На фига мне оно нужно это здоровье?! Теперь то!»

Герхард немного говорил и понимал по-русски в силу необходимости работы в России. Некоторые жаргонные выражения ему нравились особенно, было в них что-то такое, необъяснимое, как будто в одном коротком сочетании звуков содержится масса смысла и эмоционального наполнения. «На фига» – было из этой категории. Он часто слышал это выражение, общаясь со своими русскими партнерами и знакомыми. Ему долго не могли объяснить, что оно значит, вернее, как может жест, выражающий нет, стать основой для сленгового заменителя слова зачем. В последствие он узнал, что примерно так же обстоят дела с другими подобными словосочетаниями, и перестал делать попытки разгадать тайну этих выражений. Звучание их ему очень нравилось. Он нередко замечал, что те русские, с которыми он общался, в моменты эмоционального возбуждения, чаще применяли сленг, и даже мат, особо нецензурный жаргон, нежели обычные литературные слова. У некоторых это выходило особенно замечательно. Какие-то жаргонные выражения Герхард запомнил, знал их значения, и, иногда, удивляясь потом себе, непроизвольно использовал в своей речи. В данный момент он немного сожалел, что знал мало русского сленга. После его использования на душе как-то легче становилось. А, на душе было неспокойно. Он сомневался. Нет, конечно, он расслышал и, кажется, правильно понял, что сказал тот, в белой бейсболке, да и поведение окружающих указывало на истинность понимания. Но все же, может, показалось? Может, не все так страшно? Интересно, если бы он не знал языка, ему бы легче было? Навряд ли. А может это просто сон? Обычный страшный сон? Вот он сейчас проснется у себя в гостиничном номере и подумает: «Зачем я вчера так напился? Почему русские так пьют?» Он открыл глаза и понял, что это не сон, и что-то сильное сдавило ему грудь, захотелось кричать.

Он сумел взять себя в руки. Вспомнил слова отца: «Помни сын, ты из рода Зуммеров, и, что бы, не случилось, ты не должен сдаваться. Понимаешь? Твой дед, Генрих, был немецким коммунистом. Когда в Германии начался фашизм, он со всей своей семьей эмигрировал в Америку. Это очень сложное решение – покинуть родину, но он был вынужден сделать это. Да, я понимаю, Америка была капиталистической страной, а он был коммунист, но главное, эта страна была свободной, она и сейчас остается такой, и каждый житель ценит эту свободу, и благодарен за это стране. Жизнь была тяжелой. На чужой стороне, без знания языка, с маленькими детьми на руках, но отец никогда не сдавался. Он работал, не покладая рук, не спал ночами, брался за любой заработок, и все это для того, чтобы я смог получить образование и реализовать свои способности, иметь работу, чтобы ты никогда не знал, что такое нищета и голод. Я всегда помнил, что для меня сделал отец, и какие бы препятствия не возникали на моем пути, какие бы соблазны не появлялись передо мной, я не позволял себе расслабляться и раскисать, иначе бы отцовское страдание не имело смысла. Я рассказываю тебе это все не просто так. Я хочу, чтобы ты знал, как нелегко мне достались те возможности, которыми я сейчас обладаю. Помни о своем деде, и о том, что он для нас сделал, и обязательно передай эту историю своим детям. Нельзя сдаваться, что бы, не случилось. Как бы не было тебе плохо, если тебя спросят: «Как дела?», найди в себе силы улыбнуться и ответить: «Все в порядке», и невзгоды отступят».

Детей у Герхарда не было, и передавать отцовское напутствие было некому. Горька была сейчас ему эта мысль. Слишком много времени заняла учеба, потом стажировка, потом карьера. Приходилось работать сутками, чтобы добиться сегодняшнего положения, иной раз времени не хватало на сон, что уж говорить о знакомстве с девушками, а тем более о женитьбе, создании семьи. Приближаясь к сорокалетию, Герхард, все чаще стал задумываться о браке, детях. Однажды, у него возникла мысль поближе познакомиться с адвокатшей, похожей на киноактрису Мишель Пфайфер. Ее звали Линда. Впервые они увиделись в небольшом итальянском ресторанчике, куда он пригласил ее для обсуждения одного делового вопроса за бизнес-ланчем. В их фирме, занимающейся операциями с ценными бумагами, возникли затруднения юридического толка, и он был отправлен на деловую встречу с адвокатом, представляющим контору, с которой у фирмы была договоренность на случай возникновения подобных ситуаций.

Он немного задержался из-за этих вечных Нью-Йркских пробок. Выйдя из такси, он быстрым шагом пошел в направлении места встречи и спешно вторгся в уютный зальчик небольшого ресторана. Улыбающийся человек в белоснежной курточке, работавший распорядителем, учтиво ему поклонился и плавным жестом указал в направлении столика. За столиком одиноко сидела женщина в сером пиджаке. Она склонилась над открытой папкой с документами и внимательно их изучала. Фигура ее была стройной, что не могло не радовать Герхарда. Полные женщины были не в его вкусе. Несмотря на то, что сам он был далеко не из худых, и любил побаловать себя излишком мучных и жирных блюд, ему не нравилась, а иногда и вовсе раздражала склонность многих его соотечественников к полноте. Это было в пику его самозабвенному патриотизму. Наблюдая в зеркале ванной комнаты за своим большим животом, он немного переживал, недолго; на некоторое время возникала мысль заняться физическими упражнениями, бегать по утрам, посещать спорт. зал, пить поменьше пива, но осуществиться этим благим намерениям было не суждено. Полные женщины ему не нравились. Однако, свою очередь, он был уверен, что от полных мужчин дамы должны быть без ума.

Несколько секунд, рассматривая женщину за столиком, он прикидывал свои шансы на успех, на мгновение нахмурился от кольнувшей мысли, что опоздал, это было дурным тоном в деловом мире; пригладил волосы, выровнял дыхание и уверенно подошел к столику.

– Гхм, гхм… – издал он.

Дама отвлеклась от документов и обратила свои серо-зеленые глаза, защищенные очками в тонкой, элегантной оправе, на подошедшего. «А она не дурна!» – пронеслось в его голове.

– Разрешите представиться, Герхард Зуммер – начал он, подавая ей руку – это я назначил вам встречу.

Женщина немного привстала, протянула ему свою изящную ладонь:

– Линда Уолш – последовала сухая фраза.

«Может поцеловать (руку)? – мелькнуло у «кавалера», но, встретившись с серьезным и холодным взглядом, он решил ограничиться рукопожатием. Они присели.

– Прошу извинить меня за опоздание, эти пробки – начал он оправдываться несколько торопливо и сбивчиво. Видя, что дама снова обратила свое внимание к документам, остановился. Прошло немного времени.

– Вы уже сделали заказ? – спросил он.

– Да, я заказала лазанью – ответила визави, не отвлекаясь от бумаг.

– Лазанья? О, превосходно! Никогда не мог запомнить названия этих итальянских блюд (он соврал), за исключением пиццы, пожалуй. Но пицца уже скорее американское блюдо, нежели…

– Странно.

– Что странно?

– Вы приглашаете человека на деловой обед в ресторан, рассчитывая произвести приятное впечатление на него. Значит, вы не поведете его в малоизвестное место, где смогла бы произойти неприятная неожиданность, могущая повлечь за собой ухудшение настроения приглашенного, – она сделала небольшую паузу, вдохнула – и, где вы бы сами чувствовали себя неуверенно. Выходит, вы хорошо знаете этот ресторан, возможно, являетесь завсегдатаем. Вы должны быть хорошо ознакомлены и с блюдами и с их названиями, не так ли? – Она посмотрела на него, слегка кивнув своей маленькой головкой в сторону, и, растянув при этом губы в тонкую, язвительную полуулыбку. Точно такая же улыбочка посещала лицо его школьной учительницы Марты Хеллер, когда та ставила его в тупик перед всем классом.

– У вас железная логика – сделал комплимент Герхард, добавив в голос немножко обаяния и белой зависти.

– Спасибо, у меня в университете было отлично по этому предмету.

– А по каким предметам у вас было не отлично?

– Ни по каким.

– Я почему-то так и подумал. А, вы знаете, у меня в университете был один забавный случай… – наклонился он, улыбаясь, и входя в раж.

– Мистер Зуммер. Мы не на свидании. Приберегите свои байки для молодых сотрудниц. Делайте заказ.

Герхард повернулся в сторону и увидел стоящего рядом официанта, который терпеливо ждал окончания диалога.

– Мне, мне – заторопился он и стал суетливо открывать меню – принесите лазанью.

– Что будете пить?

– Вы не против, если я закажу бутылочку хорошего вина? – спросил он у Линды.

– Я заказала кофе – бросила она ему, не отвлекаясь от перелистывания документов.

– Тогда, – посмотрел он на официанта и увидел в его глазах сочувствие – бокал бургундского, пожалуйста.

Официант молча поклонился и спешно направился в сторону кухни.

– Итак, мистер Зуммер – заставила обратить на себя внимание Линда, и Герхард быстро повернулся к ней.

– Да, да?

– Пока не принесли заказ, я бы хотела обсудить с вами некоторые детали нашего дела.

– Конечно.

И она начала занудный, юридический треп:

– Согласно, параграфа такого-то, статьи такой-то…, юридическое лицо, доверившее вашей компании право на операции с ценными бумагами…… учитывая факт искового заявления…

«Интересно, носит она лифчик, или нет?» – думал Герхард, глядя в районе ее груди на тонкую, светло-бежевую водолазку, одетую под пиджак. Округлости не были выдающимися, но и назвать грудь плоской было нельзя. В любом случае все выглядело вполне соблазнительно, мальчику нравилось.

– …так как, в данном случае, должны быть учтены интересы третьих лиц, …не исключается возможность встречного иска, …действие статьи распространяется на все вышеперечисленные случаи…

Герхарду вдруг сильно захотелось овладеть ею прямо здесь, на столе, на глазах у всех. Воображение рисовало манящие картины. Вот он останавливает ее руку, листающую бумаги. Она, удивленно, и в то же время, с тайным желанием смотрит на него, рот ее полуоткрыт, его руку со своей она не стряхивает. Он медленно начинает приближать свои губы к ее губам, она, при этом, слегка отклоняет голову назад и закрывает глаза, в позе ее нет и намека на сопротивление. Он жадно впивается в мякоть ее губ, их языки начинают яростно переплетаться…

– Мистер Зуммер, вы меня слушаете? – окатило его холодным душем.

– Да, да конечно.

– Каково ваше мнение?

– Мое мнение? Мое мнение… – он сделал задумчивый вид, начал хмурить брови, смотреть то вверх, то в стороны – мое мнение таково, что нам несут заказ.

– Я не об этом. Каково ваше мнение относительно моего видения ситуации?

– Насчет вашего видения? – спросил он, не отвлекаясь от процесса расставления блюд и собственного выбора между вилкой и ножкой фужера с вином. Фужер победил. Он слегка взболтал вино, прикрыв глаза, с наслаждением понюхал и пригубил. С удовольствием слегка крякнул и продолжил разговор:

– Отличное вино, зря отказались. Ваше видение мне нравиться. Знаете, это редкий дар – представить сложные вещи, таким образом, что они кажутся простыми, элементарными, как дважды два. Я абсолютно и полностью согласен с вашим пониманием проблемы. Конечно, дабы не прослыть полным олухом, мне бы хотелось добавить что-нибудь от себя, но, поверьте, будь я даже умным, как Эйнштейн, мне пришлось бы сильно потрудиться, чтобы внести в вашу речь хоть толику чего-нибудь путного. А говорить глупости не в моих правилах. Примите мои поздравления, вы проделали огромную работу.

– Вовсе нет. Спасибо за похвалу, – начала она, сбиваясь, несколько удивленно, пытаясь подобрать слова – но, случай вполне типичный, ничего сложного, просто речь о том, какие цели преследует ваша компания, какие результаты ее бы устроили, на что вы рассчитываете?

– Не нужно, не нужно умолять свои заслуги. Уж мы то с вами знаем? что типичных случаев в нашей работе не бывает.

– Это так, но… – прошло небольшое время тишины – тогда приступим к обсуждению стратегии.