Исповедь камикадзе

– Здоровья то у меня много. Бабушка вон десятерых родила. И чё? И ничё. И я ещё рожу, дурное дело не хитрое. А что воспитывай, это вы зря. Как мне одной в общежитии, на стипендию? Мужа нет. Сама еле концы с концами свожу, а тут еще обуза, его же жалко.

– А ты думаешь, ему в дет. доме лучше будет?

– Сказали бы спасибо, что аборт не стала делать.

– Спасибо, – сказал раздражительно заведующий, разведя руки в жесте безысходности.

Они немного помолчали, на какое-то время в кабинете повисла тишина, слегка перебиваемая звуком, работающего вентилятора.

– Ну, и что? Всё-таки, будешь отказ писать?

– Буду.

– Ну, ладно, дело твоё – сдался уговаривающий и протянул женщине чистый листок бумаги, – имя то хоть придумала?

– Да. Было бы хорошо, если бы его Альбертиком назвали. Альберт – сказала она протяжно, вслушиваясь в музыку слова, – красивое имя.

– Красивое, – заключил заведующий.

* * *

Ночью дул сильный ветер. Кто-то разбил окно в комнате, а так как был уже отбой, ребята не решились будить взрослых дежурных и придумали закрыть разбитое окно подушкой. Но, то ли плохо заткнули, то ли подушка не лучшее средство в этой ситуации, холодный зимний ветер постоянно просачивался в помещение, и больше всех от него досталось Альберту, который спал ближе всего к окну. Поток зябкого воздуха никак не давал ему уснуть, как бы он не зарывался в свое худенькое одеяльце. Когда пришло время подъема, Алик уже чувствовал слабость и жар. С большим трудом он заставил себя раскрыть глаза и подняться с постели. Руки и ноги слушались плохо, он взял полотенце и пошел медленной, шатающейся походкой, сквозь суету просыпающегося детского дома, в комнату для умывания. В коридоре ноги подвели, пришлось облокотиться о стену, и тут на него напал кашель. Сколько он не пытался откашляться, кашель не отпускал. Здесь его увидела нянечка Марфа Васильевна. Её всегда веселое, радостное лицо тронула озабоченность:

– Господи! Да, что это с тобой, сердешный?

Она быстро подбежала к Альберту, взяла его за руку, повернула к себе.

– Да, ничего, спал плохо, – ответил он ей и удивился тому, насколько грубым стал его голос.

– Да ты горишь весь. – Приложила она свою ладонь к его лбу. – А ну, пошли-ка со мной. А, вы чего смотрите? Марш умываться, – распугала она стайку любопытных детей-зрителей.

– Ты из какой комнаты?

– Из шестой.

Она обняла его за плечи и, придерживая, не спеша, повела в комнату. В окне красовалась подушка.

– Ах ты, боженьки мои, хулиганы чёртовы, окно разбили, – всплеснула она руками. – Так. Что ж делать то?

Она немного подумала:

– Ага. Давай-ка, одевайся, и пойдем ко мне в дежурку, у меня там тепло, чай тебе с малиной организую, полежишь там у меня, а я пока в медицинский кабинет сгоняю.

– Ну, что опять такое? – раздался недовольный голос входящей мед. сестры Варвары, которая величала себя всегда не иначе как фельшер. Это была грузная, некрасивая женщина, с грубыми, мужицкими чертами лица. Неновый, белый халат сел от многократных стирок и сидел на ней в облипку. В сравнении с ним форма нянечки смотрелась намного опрятнее. Движения Варвары были резкими и грубыми, впрочем, как и вся она. Прямолинейность и смелый натиск были её сущностью. Казалось, она находилась в постоянной готовности к суровой битве со своими извечными врагами болезнями. Что говорить, дети её боялись, как огня, но безропотно подставляли свои голые попки под шприц, безоговорочно, сдаваясь на милость непреодолимой силы. Поэтому Альберт даже не успел испугаться, когда Варвара с маху села на краешек диванчика, на котором он лежал, и достаточно чувствительно прижала его тазовой частью своего тела.

– Язык, – приказала она, предварительно положив на лоб пациенту холодную ладошку, которая как ни странно была маленькая.

– Так… – приложила правую руку к подбородку «профессор», уложив локоть оной руки в ладонь левой. После некоторого раздумья продолжила:

– Ну, всё ясно, простуда! Щас, – она достала из нагрудного кармана футляр с градусником. Нежно и трепетно вынула инструмент из футляра, долго рассматривала деления. И вдруг, взяв его крепко в кулак, начала сотрясать его так, как будто Салтычиха девок своих дворовых кнутом стегает.

– Сколько прошу градусник нормальный купить. Нормальные все побили окаянные. А этот, час стряхивай, не стряхнёшь.

Остановившись, посмотрела на деления:

– Перестаралась маненько, ну ничего – и быстрым, точным движением воткнула температурный стержень в Альбертову подмышку.

– Ну, рассказывай герой, как заморозился?

– Окно у них в палате разбили, они подушкой закрыли, а ветрище то, ветрище… – пустилась в объяснения нянечка.

– А, чё Степаныч то не застеклил?

– Дык ночью ж.

– Ах ты, паразиты – лихо шлёпнула себя по коленке Варвара. – Небось, охломоны городские. Всё дела с ними тёмные крутите. – Погрозила она в сторону Альберта. – Доведут они вас до кутузки.

Помолчали немного.

– Ну, чё, пойду я? Убираться мне, – сказала нянечка.

– Иди. Ну, что, горемыка, давай сюда. Посмотрим. Так. Ух, ты – тридцать девять! На-ка аспиринку съешь – она выдавила ему на ладошку белую таблетку из бумажной упаковки, и Алик запил её остывшим чаем с малиной, который ему так и не удалось попить.

Потом, дядя Фёдор Степаныч, работавший водителем на казённом УАЗике и по совместительству учителем труда, отвёз их на убитом москвичонке директора в городскую поликлинику. Потому, как УАЗик находился в ремонте. Решение об обращении в поликлинику было вынесено Варварой после того, как она услышала кашель, а слухательной трубки у неё не было, и послушать больного она не могла.

В поликлинике его послушал врач, и даже рентген сделали. Пневмонию исключили. Порекомендовали покой, много пить и греть ноги в тазике.

– Уж, с этим-то мы справимся, – улыбаясь, и часто кланяясь, сказала Варвара доктору.

Алик поправился. Фёдор Степаныч в тот же день застеклил окно, неспешно сделав замеры, принеся потом стекло, ознакомив, интересующихся с работой стеклореза. Все операции он подробно комментировал учащимся, так как: «В жизни всё пригодиться может». Вообще был он человек незаменимый, мало ли что может произойти: где выключатель сломается, где ручка у двери.

При дет. доме находилась небольшая столярно-слесарная мастерская, в которой руководил дядя Фёдор Степаныч, как его звали дети. Он обучал мальчишек нехитрым приёмам ручного ремесла. Однажды, когда Алик усердно обрабатывал напильником металлическую деталь, зажатую в тиски, в мастерскую вошла девочка. Она вошла робко, несмело, аккуратно прикрыв за собой дверь. Двигалась по мастерской в направлении Алика, осторожно ступая, рукой держась в районе груди за шерстяную кофту, накинутую на простое платье. Голову её украшала белая косынка. Наш герой стоял к ней в пол оборота и повернул лицо в её сторону, когда услышал звук открываемой двери. Бросил быстрый взгляд, и тут же, потеряв всякий интерес, усердно занялся своей работой.

– Мальчик, мальчик – услышал он рядом с собой тихий, несмелый голос.

Сделав недовольное лицо, и, придав голосу такую же интонацию, сказал:

– Ну, чего тебе?

– Где Фёдора Степановича можно найти?

– Там – небрежно махнул он рукой в сторону подсобки, где Фёдор Степаныч предавался чтению своей любимой газеты «Советский спорт». Через некоторое время они вышли из подсобки и быстро пошли в направлении двери. Проходя мимо Алика, наставник на секунду приостановился, взглянул на его работу, кивнул и пошел дальше. Прошло какое-то время, час, или больше, но работник никак не мог избавиться от образа этой девочки и от странного ощущения смеси холода и жара, которая пробежала по его спине, когда он услышал её голос. Как ни тряс он головой, пытаясь сбросить наваждение, это ему не удавалось.

Свету недавно перевели из другого дет. дома, Алик хорошо знаком с ней не был. Тем более, что была она на год младше и ходила в седьмой класс. Ближе они познакомились на танцевальном вечере, одном из таких, которые старшие ребята устраивали для себя по случаю праздников. Света стояла скромно в сторонке, прислонившись спиной к стене, и смотрела куда-то вниз. В центре актового зала значительная группа ребят лихо отплясывала под заводную музыку, вылетающую из магнитофона: «Розовые розы, Светке Соколовой…» Воспитатели вели себя по-разному, одни сидели на стульях, другие, заложив руки за спину, медленно прохаживались по периметру зала, внимательно наблюдая, за танцующими. Алик был не любитель танцев, и всё же, лениво переминался с ноги на ногу в компании своих закадычных друзей. Свету он заметил сразу, как только вошел. Решил больше на неё не смотреть, но каждый раз ловил себя на том, что голова предательски поворачивает глаза в её сторону. Когда включили медляк, ноги сами повели его к ней. Какое-то время стоял нерешительно, потом, испугавшись, что так и танец закончиться может, сказал:

– Ну, ты это, гм, потанцуем что ли?

Она молча оттолкнулась от стены, мягко положила одну руку ему на плечо. Второй обхватила локоть и начала медленно двигаться в танце. Партнёр был не лучший, танцевать явно не мастак. От волнения он так сильно сдавил её талию, что девочка поморщилась, и. поняв: ей больно, ослабил хватку. Движения его были неуклюжи, пару раз он наступил ей на ногу, и если бы в зале горел яркий свет, после завершения танца все бы увидели, как невероятно покраснело лицо Алика. Свете же было приятно, несмотря на неудобства. Это был её первый танец с мужчиной. Может, ей просто не с чем было сравнивать?

Они стали встречаться, дружить, ходить за ручку. Малышня бегала за ними, показывая пальцами: «Тили, тили тесто, жених и невеста!». «А ну» – резко поворачивался к ним Алик, грозя кулаком, и дети со смехом разбегались в разные стороны. И потом, после дет. дома, когда она училась на швею, а он в техническом училище, они много виделись, ходили друг к другу в гости в общежития. Жизнь складывалась удачно. Света после училища устроилась в ателье, Алик на завод фрезеровщиком, они поженились, сыграли скромную, но очень весёлую свадьбу в общежитии на деньги, которые бережно копили целый год. Стали жить в комнате на подселении, в тесноте да не в обиде. Через полтора года родилась первая дочка Аленка. Жили они дружно, душа в душу. Мелкие бытовые ссоры тонули в море всепоглощающего чувства, имя которому любовь. Но видимо, кто-то там, на верху не устаёт посылать людям испытания и ни спрятаться от них, ни откупиться. Жизнь постепенно, сначала незаметно, потом более явно начала тяжелеть. Сначала выросли цены на продукты и предметы первой необходимости. Потом, начались трудности в покупке детских вещей, и вдруг все товары, как по мановению злого волшебника, исчезли с прилавков магазинов. Было даже странно заходить в эти магазины, смотреть на пустые стеллажи, полки, на скучающих продавцов. Парадокс: продавцы есть, товара нет. Казалось, мир сошел с ума. Далее началось ещё хуже. На заводе стали задерживать и без того скудную к тому времени зарплату. Дошло до того, что люди работали без заработка по нескольку месяцев. Предприятие начало работать не целую неделю, многие цеха закрывались, людей сокращали, иные уходили сами. Большинство же боялось увольняться из страха не получить заработанное. В отношении информации, по поводу зарплаты, можно сказать, что ситуация напоминала полный вакуум. От непосредственного начальства добиться вразумительного ответа не было никакой возможности. Начальники цехов и участков только недовольно отмахивались от рабочих, как от надоедливой мошкары. Доведенные до отчаяния люди, собрались в группу, и пошли на свой страх и риск к кабинету директора. Возглавляла процессию комсомолка-активистка Анечка.

Собралось немало, человек тридцать. Пятеро прошли в приёмную. Остальные остались ждать снаружи, среди них был и Алик.

– Вы, по какому вопросу товарищи? – обратилась в надменном тоне секретарша директора, дама бальзаковского возраста, в очках и с химией на голове. – Геннадий Алексеевич сегодня не принимает, запишитесь на приёмные часы и приходите.

– Нет, мы требуем, требуем – громко и чётко проскандировала Анечка – чтобы директор вышел к нам и разъяснил. Когда нам выплатят зарплату, и когда прекратится этот бардак.

– Потише, барышня, вы не в лесу – попыталась успокоить её страж директорских дверей.

– Доложите – более спокойным голосом попросила девушка.

– Вы, что себе позволяете? – возмутилась секретарша. – Немедленно выйдите из помещения, иначе рискуете получить выговор.

Анечка вытянулась в струну, побледнела, глаза её расширились, дыхание перехватило, руки вытянулись по швам, пальцы сжались в кулаки. Все присутствующие замерли. Казалось, она сейчас вцепится в шантажистку, и что будет дальше предсказать страшно. Так бы оно и случилось, если бы в ту же секунду не открылась дверь в кабинет директора, и в приёмную не вошёл невысокий мужчина в сером костюме тройке. На лице его была улыбка миротворца. Он начал говорить, сопровождая свою речь жестами, словно плыл брассом:

– Что за шум? О, Анечка! Что-то ты давно не заходишь. Что случилось?

– Мы зашли узнать, когда зарплата?

– Ах, да, да, – заторопился директор, потирая руки, – но вы поймите, страна в тяжелом положении и…

Не успел он докончить, потому что девушка его перебила:

– Геннадий Алексеевич, выйдите и скажите народу, – указала она на дверь из приемной.

– Конечно, конечно, пойдемте – пошел на выход директор.

И никто не обратил внимания на секретаря, а зря, глаза её выражали черезвычайное удивление, рот был полуоткрыт, она сидела, не шевелясь будто памятник. Мадам была явно в ступоре. Начальник вышел в коридор и слегка опешил, не ожидая увидеть столько людей. Подобрался, сделал серьёзное лицо:

– Товарищи, я гарантирую, через неделю, максимум через десять дней мы начнём гасить долги по зарплате.

– Ага…

– Опять одно и то же…

– Сказки…

Начался гомон нестройных голосов.

– А почему до этого не платили? – прорвался сквозь шум ясный голос.

– Товарищи тише, соблюдайте тишину, вы же взрослые люди, спокойнее – призвал к порядку директор, толкая воздух перед собой ладошками вперед. – Страна переживает сложный период переходной экономики, неизбежны сбои, но это все временно, временно товарищи.

– Сам-то, небось зарплату получает – раздалось смелое заявление.

– Это уже базар-вокзал начинается, товарищи, – продолжил главный – давайте, организуем собрание трудового коллектива, выберем президиум, дадим слово, желающим высказаться…

И в этот момент Алик понял – просвета не будет.

С целью экономии он шел от завода до дома пешком. Идти приходилось минут сорок, и тяжел был этот путь. Не потому, что появлялась физическая усталость, а потому, что мучили мысли. Вот придет он домой и что? Жена посмотрит вопросительно: «Ну?». Опять разводить руками? Деньги, деньги, где же вас взять? Занять? У кого? У кого можно было в долг взять, уже взял. Ещё просить стыдно. Друзья – та же голь перекатная. Хорошо у кого родители есть, помогают. А тут? Кому ты нужен в этом мире, сирота казанская? На глаза навернулись слёзы, и в душе закипела злость. «Эх, мать, что ж ты меня бросила! Расстреливать таких матерей надо. Попалась бы ты мне сейчас, задушил бы, не пожалел». Проходя мимо ресторана, он увидел иностранный автомобиль, а рядом с ним двух коренастых мужчин в малиновых пиджаках. Массивные золотые браслеты на их запястьях весело играли в лучах заходящего солнца. Они курили, и что-то весело обсуждали. «Эти точно картошку, да овес не едят, вон, морды какие, хоть прикуривай» – подумал он и быстро пошел мимо.

Дома он сидел на кухне, и, понуро свесив голову, медленно чистил картофель в мундире.

– Ну, что, зарплату опять не дали? – начала жена, приправив голос, нотками легкого раздражения.

– Нет.

– Ну, и че ты сидишь?

– А что мне делать?

– Не знаю, иди вагоны разгружать, там, еще что-нибудь. Другие мужья как-то зарабатывают. У тебя семья, её надо кормить. Ты не забыл?

– Вагоны разгружать? Зачем тогда на завод ходить?

– А, я не знаю, зачем ты туда ходишь? И вообще, что бы я про твой дурацкий завод не слышала – перешла она на крик.

– Тише ты, соседи услышат.

– Услышат? А вот и хорошо. Пусть все слышат, как взрослый, здоровый мужик у жены на шее сидит. Я и в ателье и дома, всю ночь за машинкой, сил больше нет. А этот сидит себе спокойно ест и не давится, паразит, – осеклась она, села и заплакала. Алик остановил трапезу, медленно встал, вышел из кухни, через некоторое время хлопнула входная дверь в квартиру.

Он очень долго ходил по городу, пока совсем не стемнело. Стало очень прохладно. Алик вспомнил, что уходя, накинул свою болоневую курточку на рыбьем меху прямо на майку и удивился тому, что это его нисколько не волнует. Ну, холодно, ну и что, это уже не важно. Он долго смотрел вниз с высокого моста на темные воды ночной реки, в них отражались звезды, ярко светившие на небе, придавая этой ночи особую торжественность. Редкая машина проезжала через мост. Темнота внизу манила.

– Кораблика ждешь? – услышал он рядом с собой негромкий, мужской голос. От неожиданности он дернулся, сразу не нашелся, что ответить, настолько внезапно было это событие. Обернувшись, он увидел плотного мужчину лет сорока, в сером костюме и галстуке бабочке, венчавшем белую рубашку. Мужчина подошел поближе, от него пахло смесью алкоголя и туалетной воды. Они долго смотрели друг другу в глаза. В какой-то момент Алик опустил голову вниз.

– А я вот, из ресторана смылся, устал. Юбилей у меня, сорок лет. Братва напилась, парни они конечно хорошие, но двух слов связать не могут, пить с ними… Деревянные они какие-то. «За тебя Гарик, за тебя» – вот и все. Я понимаю, они конечно от души, да и когда им было культурно развиваться? Жизнь у них с детства нелёгкая. Кстати, Игорь – подал он собеседнику руку.

– Альберт – представился Алик во время рукопожатия.

– А, на морды эти барыжские, смотреть не могу – продолжил мужчина с брезгливостью в голосе – сальные рожи. Смотрят, улыбаются, а дай волю, задушат и не задумаются.

После некоторой паузы:

– Чё-то холодно – поежился Игорь. – Пошли в машину.

Алик замялся.

– Пошли, пошли Альберт, не бойся, не украду.

В машине было тепло и просторно.

– Ну, рассказывай…

– Как заморозился? – перебил его Алик и улыбнулся, вспомнив забавный эпизод из детства.

– В смысле?

– Да так, ничего.

– А-а.

– Что рассказывать? – ненадолго задумался он. – Мужику на жизнь жаловаться…

– Вот, что – вставил слово Игорь – я, когда из ресторана уехал, загадал, ну их к дьяволу всех. Первый, кого на пути встречу, с тем праздник и отмечу. О, стихи! Так что, человеку в день рождения отказывать нельзя. Сейчас поедем на одну квартирку, выпить, закусить там есть, там и поговорим. Ты как я вижу, никуда не торопишься.

– Нет.

– Вот и лады. Поехали Миша – отдал он распоряжение водителю. И они двинулись вперёд по пустынной дороге сквозь тишину ночи.

Таким образом, в жизнь Алика вошел криминал; собирали дань с предпринимателей, кутили в кабаках, делили город на зоны, стреляли друг в друга. Два раза Алик лечился от огнестрельных ранений. Слава богу, больших последствий для здоровья они не принесли. Судьба сделала очередной виток, и бытовые проблемы ушли на второй план. Большая трехкомнатная квартира, большой холодильник, заполненный дефицитными деликатесами через край, что еще нужно? Жена начала предъявлять другие претензии: то, что он редко бывает дома, рискует, говорила, чтобы завязывал с этим делом, потому что могут, или убить или посадить. Алик был правой рукой босса, был ему очень предан и не раз рисковал своей жизнью ради благополучия главного.

У них со Светой родилась еще одна дочка – Сонечка. Алик души не чаял в своих детях. Они были для него свет в окошке. Радостно бежали дочери к отцу, и, крича: «Папка, папка!», вытягивали вверх вои ручонки, настаивая на том, чтобы он взял их на руки. На кухне они пили чай, одна сидела на правой, другая на левой коленке отца, и наперебой рассказывали ему новости жизни школьной и детского сада. Потом папа долго и весело играл с ними, звонко смеялись девчонки, когда он катал их на своей спине, будто лошадь. На ночь он читал им красивые сказки про принцев и принцесс, после долго, молча, любовался их светлыми, уснувшими лицами.

Однажды Алик остался с боссом наедине и услышал:

– Вот, что дорогой. Времена меняются. Хватит уже в казаки разбойники играть. Серьезным делом пора заняться. Есть возможность небольшой заводик в Москве купить на ваучеры – гы, гы! Будем производить продукцию, реализовывать. Короче бизнес.

Так Алик оказался в златоглавой, и начались нелегкие будни заместителя директора завода. Работа была тяжелая, особенно сперва, когда приходилось вникать во многие, ранее незнакомые дела. В тоже время она была не такой рискованной, как прежняя. В какой-то момент ему в голову пришла странная мысль – найти свою мать. Для чего это было ему нужно? Я думаю, он бы сам затруднился ответить на этот вопрос. Может для того, чтобы увидеть человека который произвел тебя на свет, может почувствовать, что такое материнская любовь, может, чтобы попытаться понять и простить? Несмотря на свой статус и немалые возможности, поиски своей родительницы оказались делом непростым. Сначала он узнал, что пропал архив детского приюта, находившийся в подвале, где случилось затопление. Потом он поехал по род. домам своего городка и разузнал адреса акушеров, которые работали во время его рождения. Идея была безумной, но Алик не отступился. На этом пути его ждала удача, почти сразу он вышел на того зав. отделением, который проводил беседу с его матерью. Это был уже седой, старенький человек, сохранивший к счастью бодрость ума и духа.

– Вам кого? – услышал Алик негромкий голос с другой стороны двери.

– Семенов Григорий Валентинович здесь проживает?

– Это я, а вы кто такой?

– Я…Вы работали тридцать лет назад акушером?

Послышался звук открываемого замка, дверь отворилась:

– Проходите.

– Вы будете удивлены молодой человек, – начал постаревший доктор в процессе пития чая на кухне – но маму вашу я помню хорошо. Знаете, в старости картины прошлого становятся более четкими и ясными. Вы, как только сказали, что вас зовут Альберт, я сразу все вспомнил, как будто это было вчера. Внешность у нее запоминающаяся была.

– А кто она, откуда?

– Этого я не знаю, но ниточку вам одну дам. Вообще я считаю, это очень похвально, что вы мать хотите найти. В жизни ведь разное бывает, н-да, а тут все-таки мать, родная кровь. Так вот, – спохватился он – есть у нас в городе общежитие одно женское в районе нашего род. дома. Частенько оттуда мамаши, или на аборт приходят, или от детей отказываются. Я думаю, там должны вам помочь. Лиза ее звали.

– Лиза?! О! Эту профуру я помню. Я как раз в общежитие работать устроилась. – Эмоционально среагировала женщина комендант на вопрос. Вид у нее был строгий: с такой, не забалуешь. – Помню, на вахте сидела, а у нас строго, после десяти вечера к дверям лучше не подходи, а она в полпервого явилась, да еще пьянющая. «Открой, – говорит – Варенька, я тебе че-то интересное покажу». Я ей:

– Общежитие закрыто, приходите утром.

– Ну, открой, не пожалеешь.

– Если не уйдете, вызову милицию.

– Ну, хоть к стеклу подойди.

Подхожу, а улица хорошо освещается, и вижу у нее в руке флакончик духов. Она и говорит:

«Французские». Я стою, как парализованная, а руки сами дверь открывают. Она бегом мимо меня, флакон в руку сунула и ширсть на лестницу, а там комендантша спускается, бессонница ее мучила. Ох, и был мне тогда нагоняй! – медленно покачала она головой.

– А как мне ее сейчас найти? – сгорал от нетерпения Алик.

– Катерина, подруга ее, заместителем у меня работает. Они тесно общались. Потом, когда Лиза в Москву переехала, переписывались.

Такова ирония судьбы, иногда мы ищем что-то для нас очень важное в далеких далях, тогда как, на самом деле, оно близко, стоит только руку протянуть. Наш герой долго искал дом гостиного типа на окраине Москвы. В коридоре несло смрадом, желтая, покоцанная, деревянная дверь в конце его была не заперта. Алик осторожно открыл ее и медленно вошел, подавляя в себе чувство отвращения от сильной смеси запахов перегара, табака и блевотины. На сетчатой кровати, накрытой ворохом какого-то тряпья, сидела старая, седая женщина, опустив бессильно руки на колени и свесив голову вниз. Услышав шаги, она медленно выпрямилась и посмотрела в сторону Алика: «О, какой красавчик» – сказала она хриплым голосом. – «А Федюня где? Пошел за водкой, и нет его. Как за смертью посылать». Ее морщинистое, страшное лицо было опухшим, кожа желтой, и только брови, красивейшие черные брови, напоминали о былой красоте. Они как будто сгорали от стыда и молили бога дать им возможность убраться с этого ненавистного лица.