Одна нога здесь… Книга вторая

Семигор натужно выдохнул – живот, все же, изрядно мешал, – и начал валить стол набок, столешницей к наступающим. Скрипнули, поддаваясь, трехвершковые2 гвозди, которыми могучие дубовые ножки были приколочены к полу, дабы разбушевавшиеся посетители не могли бы ничего опрокинуть. Так, надо будет использовать гвозди на четыре вершка – взял Заяц себе на заметку, наблюдая за падением тяжеленного стола. Но ещё до того, как тот окончательно рухнул, Кривой успел похватать с него глиняную утварь – две кружки и крынку – и в три броска без замаха расшвырять её. Посуда промелькнула смазанными тенями. Обе кружки без промаха настигли свои цели – два молодчика попадали с разбитыми в кровь головами. Но вот крынка, видать, пришлась тяжеловата для руки «рыжегородского мясника» – снаряд угодил не в голову, а в грудь белобрысого парня. И хотя он замертво повалился на пол, вряд ли удар надолго вывел его из строя.

Дальше случилось совсем уж невероятное – такого Зайцу видеть ещё не доводилось. Семигор вдруг вздыбил толстое колено и могучим пинком послал упавший стол в воздух, сшибив весь передний ряд неприятеля. И тут же кинулся махать своими пудовыми кулачищами. А я же чего стою? – спохватился корчмарь, глядя на то, как парочка разбойников обходит их с краю. Очень удачно они сейчас располагались, как раз в прицеле скрытого в стене самострела! Эх, жаль, что до стойки не добраться, а то бы достаточно движения одного из рычажков и… Велес, должно быть, услышал сожаления Зайца, ибо на шум, разносившийся по всей корчме, наконец выскочил взъерошенный Докука, что воинственно сжимал в своих лапах здоровенную мутовку. Удача! – порадовался корчмарь, и возопил, словно его кто режет заживо:

– Докука, эй! Слышь, дерни там за стойкой шпенечек! Маленький такой. Да скорее ты, олух! Где? В углу за левой полкой. Ну же!

Помощник не был посвящен в этакие хозяйские тайны, посему не сразу понял, чего от него хотят, однако странный приказ выполнил, дернув за неприметный рычажок. Но только вот не за тот…

Тяжелое пехотное копье пронзило воздух корчмы, чудом не задев Семигора – который этого даже в пылу боя и не заметил, – и со злобным хрустом впилось в стол, под которым отсиживался Божесвят. Купец испуганно пискнул, когда возле его носа просунулось хищное лезвие: «Свят, свят, свят!» И тут же скоренько переполз под другое укрытие, даже и не подумав вставать с четверенек. Перепуганный Заяц, хорошо представлявший возможности своего секретного оружия, истошно заверещал:

– Всё!!!! Ничего больше там не трогай! Иди, давай, оттуда…

Докука кивнул, метнул куда-то вперед мутовку на манер давешнего копья, и кинулся в самую гущу сражения, прихватив по пути скамью наперевес и страшным образом завывая. Заяц, несмотря на творившуюся вокруг кутерьму, улучил миг, чтобы подивиться: А Докука-то, похоже, проснулся! Вона как скамьей орудует, словно всю жизнь этакое умение в себе развивал. Последовав примеру помощника, Заяц сгрёб тяжеленную лавку – благо силушка позволяла – и тоже ринулся крушить неприятеля.

Плечом к плечу с Семигором, махавшим кулаками, словно заправский молотобоец, сражался Кривой. Он вертелся вьюном, уворачиваясь разом от дубья, ножей, и в придачу от кулаков Семигора, и через раз встречал ножи врагов встречным ударом своего тесака. Лезвия вжикали и коротко сыпали искрами. Корчмарь успел дважды приложить скамьей по неприятелю, да ещё спихнуть одного стервеца, что удумал залезть на стол своими грязными сапожищами, прежде чем орудие переломилось пополам обо чью-то излишне крепкую спину.

На шум из своей каморы выскочил заспанный Белята. Глянув с поверха вниз, он мигом оценил обстановку, и тут же понесся по лестнице вниз, на ходу крикнув через плечо:

– Вербан, давай сюда! Наших бьют!

Зайцу, отпихивающемуся от чьей-то рожи, это польстило: ага, наши, значит! О как! Не успел Белята ещё как следует дать волю рукам, когда Вербан сиганул к ним вниз прямо с поверха, свалив по пути какого-то ухаря, что подбирался к мечущемуся под столами Божесвяту. В отличие от Беляты, молотящего кулаками направо и налево с бесшабашной веселостью, усач бил скупыми короткими ударами с мрачной сосредоточенностью. Это даже и хорошо, что они такие мордовороты! – радовался корчмарь, глядя на слаженную работу рыжих. – Теперь семеро против одиннадцати. Выдюжим!

– Типун! – крикнул кто-то из молодчиков. – Уходить надо. Не ровён час, покрошат нас тута!

– Хрена! – отозвался тот, что первым дал клич к нападению. – Лысак сказывал, что такой навар, может, только раз в жизни и обломится. Не уйдем, покудова своего не ухватим!

Расчистив пространство возле себя, усач Вербан очутился рядом с Зайцем и, не переставая обмениваться оплеухами сразу с двумя противниками, начал спрашивать в перерывах между ударами:

– Не похоже… На обычную драку по пьяни… Все, смотрю, при оружии… Что за люди?

– А бес их разберет! – противник Зайцу достался настырный, да и трудно драться с голыми руками, когда на тебя прет детина с кистенем. – Ко мне тут торговые люди приехали с немалыми гривнами. А эти вот, похоже, их ждали…

Договорить корчмарь не успел, его прервал истошный крик, с которым вдруг ожил налетчик, оглушенный Кривым в самом начале драки. Он дождался, когда обидчик окажется на расстоянии вытянутой руки и, улучив мгновение, рубанул ножом ему по ноге. А когда Кривой упал, обливаясь кровью, кинулся к нему и несколькими ударами добил. «Рыжегородский мясник» затих, уставившись незрячими глазами на чур Велеса, что находился сейчас прямо над ним. Налетчик поднялся, вытер лезвие о распростертое у его ног тело, и присоединился к своему сотоварищу, что отбивался от Беляты.

Увидев расправу над Кривым, Заяц матерно выругался дрогнувшим голосом. И ведь посожалеть о нем некогда, того и гляди сами окажемся на его месте. Помимо этих грустных раздумий, корчмаря беспокоило некое смутное чувство. Быстро оглядевшись, насколько позволяли удары противника, он обнаружил, что в корчме кое-кого не хватает.

– Белоглазого нет! – крикнул он на ухо Вербану, словно тот был глухим.

– Кого? – не понял тот.

– Ну, щуплого такого. Он к вашему деду тогда словно ненароком заглянул, сказал, что каморой ошибся, а я точно знаю, что с худым умыслом шел. Нож у него был в руке. А вот сейчас я его не вижу нигде…

Пока Заяц сказывал, усач тоже успел оглядеться, и не найдя нигде белоглазого, смертельно побледнел. Не слушая больше корчмаря, он вдруг рывком подпрыгнул и в прыжке ударил ногами обоих своих неприятелей, а потом стрелой помчался наверх, по пути сшибив и того хмыря, что все это время досаждал Зайцу своим кистенем.

Получив неожиданную свободу, корчмарь не стал медлить. Он стремглав побежал к стойке, пока разбросанные Вербаном налетчики не успели очухаться. Значение имели буквально считанные мгновения. Большую часть спрятанного тут и там оружия и ловушек сейчас никак нельзя было использовать, из опасения зацепить своих. Но один из валяющихся сейчас разбойников упал так удачно, что… Да где же эта треклятая половица? Есть, вот она, родненькая! Давай, пошла!

Здоровяк с мечом, которого угораздило стать жертвой зайцевского хитроумия, уже начал приподниматься, когда пол под его ногами вдруг провалился, и он, тихо ойкнув, исчез в темноте погреба. Меч, оставшийся без хозяина, сиротливо брякнулся об пол. Заяц так порадовался удаче, что не обратил внимание на пугающую странность. Вместо хряска тяжёлого тела об землю – там, как никак, три сажени вглубь – из ямы донеслось чавканье, будто неряха-великан, у которого рот в сажень шириной, хлебал с ложки кисель.

На втором поверхе раздался шум, крики, отборная ругань Вербана, что-то упало, с треском сломавшись. А потом показался и он сам, неся старика на руках.

– Удрал в окошко, скотина, да ещё руку мне прокусить умудрился! – прогремел усач, спускаясь полегоньку вниз. – Я забегаю, а он там на деда с каким-то ножиком чудным наседает. Хорошо старик очнулся и палкой своей укорот ему дал, насколько силенок хватило, а то бы порезали его по-тихому, и всё. И… Э-э, а чего у вас тут за хрень творится?

И так странно прозвучал его громовой голос, что все, кто только что сражались не на жизнь, а только на смерть, остановились, глянуть на Вербана.

– Вы чего, ослепли, что ли? – заорал он, бегом припустив с лестницы. – Не на меня смотрите, по сторонам лучше гляньте, дурни!

А посмотреть было на что! Бревенчатые стены словно заволоклись сизой дымкой, теряя свои очертания, каждое бревнышко подрагивало, меняясь на глазах в цвете, размере и виде. Это не сразу бросалось в глаза, но если уж заметишь, то разглядишь тотчас все подробности того, как привычное плавно перетекает в нечто другое, непонятное ни разуму, ни уж тем паче зрению. Лубки на стенах сочились ядовито-зеленым плевком. Из погреба уже не просто смачно почавкивало, а во всю урчало, сглатывало и пузырилось, будто там завелась каких-то немалых размеров тварь.

Да и со столами тоже творилось что-то неладное. То один, то другой вздрагивал норовистым конём. Краем глаза корчмарь уже примечал это и раньше, но тогда он подумал на Божесвята, что метался под столами, спасаясь от драки. Но Божесвят-то один, а столы, вона, через один дрожат, словно от холода. Тут и сам Божесвят выскочил на белый свет, перепачканный, собравший всю паутину, которую не успела найти Стенька. Он верещал, размахивая кистью:

– Всю руку мне отдавила, гадина такая! Заяц, что у тебя за столы такие бешеные?!

Но было уже не до него. Все, и налетчики, и оборонявшиеся, растерянно поводили головами, озирая все новые страшные изменения. Стойка, за которой пребывал Заяц, начала оплывать, подобно жировой свече, тонкий поблескивающий ручеек от нее уже стекал в распахнутый люк, а оттуда доносилось радостное причмокивание. Корчмарь шарахнулся от стойки, словно от зачумленной живности. Пол под ногами дрогнул раз, другой. Третий скачок досок чуть не опрокинул всех. Люди, старясь устоять на ногах, хватались за всё подряд, даже друг за друга – только что рубились насмерть, и вот уже ищут поддержки, чуть ли не обнимаются. Кто-то схватился за стену, и тут же с проклятьем отдернул руку назад: жжется, зараза! Те, что схватились за столы, отлетели назад, как от здорового пинка, потому что столы заходили ходуном, затопали ногами, как бараны! Сметливый налетчик, что прежде безуспешно пытался уговорить Типуна убраться отсюда поскорее, снова явил себя:

– Да чего стоим-то? Корчма заколдована! Тикать надо, пока всех нас черти не схарчили!

И первым ломанулся к выходу, за ним шумно сопя, побежали и остальные. Кричавший схватился за ручку, дернул дверь на себя, и тут же с истошным воплем откатился назад, потрясая искалеченной рукой: вместо кисти торчал обугленный обрубок, распространяющий вонь горелого мяса и все ещё продолжающий дымиться. Безумно завывая, разбойник побежал не разбирая пути через всю корчму, оступился на краю провала в полу и рухнул вниз. Там что-то уркнуло и крик тотчас же прекратился.

Вот теперь все испугались по-настоящему. Ещё один смельчак, обернув руку тряпицей, сунулся, было, отворить выход, но немедля отступил, даже не начав. Железная ручка, засов и петли медленно, еле заметно для глаза, стекали с поверхности двери, словно подтаявший воск. Они все так же оставались холодны на вид, без жара и рдяных всполохов, но явно были расплавлены. Двери… А вот дверей, по сути, уже и не было. Они, как и стены, заволоклись липкой сырой дымкой, стирающей привычные очертания. Между косяком и самой дверью не было и малейшего зазора! Все загалдели разом, заметались на месте, усатый, придерживая хворого старца на плече, пытался перекричать толпу, но куда там! Гораздо громче вопил, как ни странно, Божесвят, у которого от страха прорезался на редкость пронзительный голосище:

– Да что же это такое делается? Что творится?

Заяц в ужасе озирался, стоя подле стойки, нынче больше напоминающей подтаявший сугроб: им-то, что, им лишь бы выбраться поскорее. А ему что делать? Ведь это ж его корчма, его дом! Вот ведь, приютил разом этих одноногих-рыжих-белоглазых, и теперь, похоже, теряю всё! Эх, мама, мама…

И тут подал голос одноногий дед. Странно было видеть его, вот только недавно безвольно висевшего на плече у Вербана, а сейчас уже серьезно вещающим оттуда же. Говорил он негромко, но, тем не менее, с такой силой, что галдевшие и потерявшие голову люди деда услышали:

– Это называется «оживление»… – когда все недоуменно уставились на него, добавил, – Да, да. Я уже раз видел такое. Прорывайтесь к окнам, и поскорее – только так можно выбраться наружу.

Стадо, в которое от страха обратились присутствующие, тут же начало озираться, в поисках окон, но из четырех светоёмов свой вид сохранил лишь один единственный, находившийся неподалеку от бывшей стойки. Все остальные окна съежились наискось, почти исчезнув.

Заяц, хоть и стоял к этому самому окну ближе всех, тем не менее, не оказался там первым, ибо, когда выход из всего этого сумасшествия худо-бедно стал вырисовываться, корчмарь озаботился вопросом спасения имущества. А такового у него имелось только два – кубышка с гривнами и книга, которая сулила просто сказочную прибыль! Некстати вспомнилось, как мама, читая ему по вечерам сказки, где дураку всенепременно везло ухватить за здорово живешь мешок золота, всегда говорила: «Сыночка, это только сказка. Ты уж губы-то особо не раздувай…» Эх, мама, мама, знала бы ты, какой твой сыночка сказочный богатеище!!!

Ну… почти. Если взбесившийся стол не затопчет.

Именно поэтому он и остался стоять на месте. То есть, не просто стоять, а прикидывая, успеет ли он обернуться туда и обратно? Тем временем, узнав, что не все ещё потеряно, налетчики, вместе с купцами, Белятой и Докукой, двинулись к цели, медленно пробираясь между столов, что с натугой выдёргивали из пола приколоченные ножки, стараясь как можно дальше обойти провал в полу, откуда сыто урчало вперемешку с веселым плеском. Старик же тем временем непонятно пожаловался:

– Нога зудит, моченьки нет! – а потом попросил: – Отпусти-ка меня, сынок.

Вербан спешно поставил его на слегка взбрыкивающий пол. Дед сноровисто заковылял по направлению к лестнице, явно намереваясь залезть на второй поверх.

– Дед, куда? – рванулся усач следом.

– Надо мне! Я сумку там оставил!

– Какая, растуды-сюды, сумка?! Спасаться надо, дед!

– Без нее не уйду, вот что хочешь со мной делай! – уперся одноногий старик, цепляясь за перила. Лестница раскачивалась и трепетала, грозя в любой миг рухнуть.

– Вот ведь настырная душа, так да перетак его мать! – выругался сквозь зубы Вербан и поспешил следом. – Погоди ты, с тобой схожу. Белята, ты давай, дуй со всеми, а мы тут с дедом скоро обернемся!

И оба скрылись из виду. А потом началось то, чего корчмарь и в жизни не додумался бы опасаться: все его ловушки ожили разом! Из остатков лубка, всё ещё сочащегося на стене грязным цветным потеком, жахнул самострел. Неоперенное древко, толщиной в два пальца пронзило разбойника, что как раз повернулся к Зайцу спиной. Между его лопаток вдруг высунулось железное острие, нанизанный на древко налетчик, черноволосый парень, завертелся вьюном, а потом упал, наткнувшись на стол, и затих. Тело упало недалеко от чернеющего зева в полу, откуда немедля взметнулось что-то длинное, гибкое, грязно-красноватого цвета – хобот, щупальце, язык? – обхватило убитого за плечи и потащило к себе в яму. Наконечник стрелы, торчащий наружу, глубоко царапал пол, мешая твари заполучить добычу как можно скорее.

– Это не я! – возопил Заяц, показывая всем свои пустые руки.

Но мало кто следил за всей этой возней с погибшим, и уж совсем никто не слушал корчмаря, потому как было совсем не до того. Увидев, что становится совсем худо, Заяц не стал дожидаться у моря погоды. Вход во внутреннюю горницу все это время оставался открытым, посему корчмарь беспрепятственно проник внутрь, кинулся было вышибать потайную половицу и тут же заледенел от ужаса. Пол ходил ходуном, половицы с сухим скрипом цеплялись друг за дружку как панцирь на спине древнего ящера. Вот вроде показался зазор, Заяц ястребом кинулся подцепить дощечку пальцами… Уф, еле успел отпустить, а то прищемило б. Вот бы лихо вышло – все удрали, а он тут остался один одинешенек посреди всего этого ужаса! Долбить каблуком выходило и вовсе нехорошо. Дощечка от этого только вбивалась глубже в пол. Решение подсказало отчаяние, которое испытал Заяц, представив, что он спасся, но оказался при этом жальче самого пропащего нищеброда, без полушки за душой. Он приволок кочергу – честная железяка не поддалась общему безумию, охватившему корчму, не обернулась гадюкой, не обожгла руку и не попыталась задушить – сунул крюк в появившийся зазор и, стараясь не прислушиваться к воплям из столовой палаты, с немалым трудом додавил треклятую доску. Доска отскочила, явив два ряда мелких, как у пилы, зубов, и тут же принялась действовать. Ударившись о пол, половичка тут же скакнула обратно и вцепилась корчмарю в штанину, едва не прикусив икру. Впору было ожидать торжествующего рычания, как у шавки, справившейся со слоном, но она, или оно, молчало, лишь трепыхаясь на весу. Кочерга пригодилась ещё раз, но бить настырную деревяшку пришлось довольно долго, до полного её превращения в щепу.

Сокровища в тайнике лежали неприкосновенные. Заяц уже было протянул руку их вытащить, но вовремя заметил, что и остальные половицы вокруг тайника показывают зубы. Пришлось вразумить их кочергой.

Схватив средства для дальнейшего и, вероятно, безбедного, существования, Заяц выскочил обратно, где снова обледенел от ужаса. Корчемная палата была почти пуста, и только возле почти затянувшегося оконца все ещё возились старик с тем рыжим усачом, Вербаном, который при его появлении хохотнул:

– На ловца, как говорится, и зверь бежит!

– А где все? – зачем-то спросил Заяц, хотя и так было ясно – где.

– Уже там, где ж ещё! – подтвердил его худшие опасения рыжий. – А мы вот тут с дедом застряли. Не хочет, понимаешь, уходить, старый упрямец, пока книгу свою не найдет. Ты, часом не видел? Разве? А что это у тебя в руках!?..

ГЛАВА 5

Что творилось в корчме, пока он отсутствовал, Зайцу рассказали после. Первым подле спасительного окна, что совсем не удивительно, оказался пронырливый Божесвят. Есть такая порода людей, что не тонет ни при каких обстоятельствах, и не всегда эти люди, сообразно поговорке, полное и окончательное дерьмо…

Но произошло это далеко не сразу. Ибо после первой стрелы последовали ещё. Следующие три прилетели с разных сторон. Одна ушла в стену, не оставив в ней и следа, вторая впилась в стол – тот взбрыкнул, а потом завалился на бок, дрыгая ножками и, как божился впечатлительный Божесвят, издавая предсмертный хрип. Третьей стрелой на излет разорвало предплечье Семигору. Тот лишь охнул, зажав страшную рану рукой. Потом стреляло ещё и ещё, люди только успевали уворачиваться. Стрелы уходили в стены, несколько впилось в пол, причем доски в этом месте начали стремительно синеть, две вдарили в опрокинутый стол – тот ещё раз дернул всеми четырьмя ножками и затих. Одна стрела угодила в открытый люк, откуда немедля раздался негодующий рев, а потом разом взметнулось три щупальца. Они слепо заколотили куда ни попадя, разломали два стола, смяли остатки стойки, а потом двум из них (пока третье боролось с остатками разломанного стола) удалось схватить по жертве. Одно змеей обвилось вокруг шеи бритого молодчика, а второе цапнуло Докуку за упитанную ляжку. Оба истошно заорали, суча руками и ногами, но налетчик как-то уж больно быстро сник и перестал шевелиться. На выручку кинулись чуть ли не все, больше мешая друг другу, нежели помогая. Кто-то тянул пойманных щупальцами на себя, кто-то пытался разжать захват. И все это сплошным потоком стрел, летящих со всех сторон! (Слушая пересказ, Заяц только диву давался – откуда взялось столько стрел, если самострелов было всего три, и каждый заряжен только на один-единственный выстрел!) Разбойники, что были при мечах, наконец, сообразили, что делать, и в два маха высвободили полонённых.

Из провалища в полу взвыло так, что заложило уши, и наружу выбросилась сменная пару хваталок. Обрубки щупалец извивались, продолжая пытаться кого-нибудь схватить. Докука был цел и невредим, посему довольно споро, хотя и прихрамывая на задетую чудищем ногу, отскочил подальше, кивнув сразу всем: «спасибо, мужики!». А вот для бритого разбойника все было кончено – щупальце задушило его едва ли не сразу. Люди насилу успели отскочить назад по прыгающим половицам, когда тварь, что доселе сидела в яме, решила вылезти.

– Это… это же скрут! Морское чудовище! – заорал Божесвят, разглядев кто прятался там, погребе, – Я читал про эту тварь! Спасайся, кто может!

Щупальца упёрлись в пол, напряглись, словно толстые жилы, медленно вытягивая на поверхность тяжелое тулово, сопящее и кряхтящее на разные лады. Все успели заметить только чёрный лоснящийся верх, испугаться, понимая, что спасения нет – а потом всё разом кончилось! Три копья (и откуда только взялись, поразился Заяц!) вонзились одновременно, угодив чуть ли не в одно место. Зверь хрюхнул и плюхнулся вниз, сматывая щупальца. Последние, явно не желая возвращаться порожняком, напоследок обшарили помещение, обнаружили тела убитых ранее, включая Лысака и курильщика, но обойдя тело Кривого, и уволокли их в темноту погреба.

После этого стрельба закончилась, и выжившие, украдкой, боясь сильнее необходимого ступить на пол, продолжили идти к окну, которое все ещё оставалось на месте. Тварь в погребе продолжала булькать и порыкивать – копья её, похоже, утихомирили, но не убили. Надолго ли?

Белята тащил подраненного молодчика, с которым бился сам на сам перед тем, как началась вся эта кутерьма, и тихо ругался:

– И что я за человек такой? На кой ляд мне нужно спасать этого труща, который мне чуть голову не оторвал?

Трущ старался стонать посильнее, чтобы рыжий здоровяк не передумал его вытаскивать. Семигор, шипя сквозь зубы, плелся, придерживая края рваной раны, обильно залившей кровью весь его правый бок. Докука прихрамывал на ту ногу, что потрепала тварь из подпола, но тоже торопился. Однако самым первым у окна оказался Божесвят. Где он был и что делал всё это время – никто не видел. Охотник за древними редкостями был бледного воскового цвета, весь трясся от страха и даже тихо поскуливал, но тем не менее решительным ударом сухонького кулачка лихо вышиб слюдяное окно вместе с деревянной решеткой. Никто уже ничему не удивлялся, все спешили выбраться отсюда и только торопили Божесвята, который и так-то особо не медлил. Купец сунул в окно правую ногу – ему тут же принялись помогать, высвобождая место для следующего, – подался наружу всем телом и вдруг рванул назад.

– Ты чего, эй? – загомонили все разом.

– Пустите! – задёргался тот. – Назад пустите!

– Да чего там? Выход есть, нет?

– Есть выход, траву вон вижу. А мне назад надо. Помогите же!

– Чего ж ты, чёрт мелкий, поперед других лез, коли тебе туда не надо? – ругнули дельца, но помогли впихнуться обратно.

Молодчики резво полезли в окно, подталкивая друг друга, а вот Семигор с Белятой решили проследить, куда это так резво побежал купец. Божесвят, ничего не опасаясь, пробежал через всю горницу прямо к телу своего погибшего охранника. Он почти упал на бездыханное тело, заливаясь слезами и тряся умершего за плечи:

– Кривой! Что же ты, а? Зачем помер? Ты ж мне как брат был, чертяка!.. Я тебя, знаешь, тут не брошу. Ты меня не бросал, и я тебя не брошу. Вместе выберемся, а уж там я тебе хоть похороны устрою по-людски.

Маленький делец утер рукавом заплаканное лицо:

– Ну и что с того, что вором да душегубом был, так пусть хоть не как они похоронен будешь. Да! Именно! Сладим краду огненную под самые небеса, жрецов пригласим всяких, а потом по тебе курган насыплем высокий-превысокий. Серебра хватит! Разве ж я гривен для тебя жалел? Ведь всегда что себе, то и тебе…

Говоря все это, Божесвят прихватил тело подмышки и волоком потащил к окну, спиной назад и согнувшись в три погибели. Белята крикнул:

– Чего ж ты делаешь? Он помер уже, тут живым бы выбраться. Не успеешь ведь. – и, обратясь к Семигору, не заметив его раны, кивнул, – Давай, что ль пособим человеку. Вишь как по своему приятелю убивается…

Рыжий шагнул как раз в тот миг, когда Семигор закричал, заметив, как близко к провалищу оказался Божесвят:

– Осторожно, сзади!

Тварь словно услышала крик, а может, она почувствовала шаркающий шаг дельца. Щупальца вылетели из ямы, облепили обоих, и живого, и умершего, связав их во единый кокон, и потащили. Белята в невозможно длинном прыжке настиг тянущие добычу щупальца, вцепившись в извивающуюся тварь намертво. Но тварь внизу как тащила, так и продолжила тащить, и не глянув даже на дополнительную тяжесть. Семигор не думал ни единого мига, глядя на то, как чужой человек пытается спасти его старинного недруга, или друга – ну, кто ему этот Божесвят? – а подхватив здоровой рукой чей-то оброненный меч, кинулся рубить. Рана открылась, кровь едва ли не брызгами выплескивалась оттуда, но некогда было обращать на это внимания, не когда думать о боли! Рубить! Ещё рубить! Эх-а! Спа-са-ть сво-их! На, получи!