Нестрашный суд

Светлые идеалы человечества не нуждаются в вере, изолированной от совести, мозгов и тяги к знаниям, вне коих любой анализ-интуиция-откровение – имитация. «Шепот, робкое дыханье, трели соловья» куда ближе к идеалам человечества, чем «построенный в боях социализм», сколь бы десятилетий ни казалось наоборот. Обожая Де Ниро и Аль Пачино (что само по себе естественно так же, как их уникальная органика на экране), главное – проходить сквозь это обожание вглубь. Не останавливаться на нем. Остановка – конец. Суд искусства, «более требовательный, чем Страшный», – не на экране домашнего кинотеатра, а в вашей душе.

– Алё… Я могу говорить… Просто хочу слышать твой голос… Где?.. Во сколько?..

В глубине одного на двоих воображения (в которой что ни сделаешь или помыслишь – искусство… искусно… искусственно) любовь – завеса… Такая же, как современная физическая картина мира. Та же. Не такая же, а та же. Одна и та же завеса. Квантовые поля во внешней условной оболочке Вселенной (в пленке без гравитации) полностью описывают нашу голограммоподобную пространственно-временную и гравитационную Вселенную. И эта созданная физиком Хуаном Малдасеной формально-реальная картина мира – холст с запечатленным осознанием себя влюбленной парой. Следующий шаг здесь – преодоление системы «зритель-полотно», проход сквозь изображение во «Вселенную запутанных подсистем без выделенного сверхнаблюдателя» (соратник Малдасены Леонард Сасскинд), то есть слияние одного на двоих воображения влюбленных с этой не изображенной и не формальной – больше-чем-живой Вселенной.

По образной иллюстрации Малдасены, разнесенные в разные концы мира Ромео и Джульетта, каждый с мешком квантово-запутанных частиц в руках, могут построить из этих частиц каждый свою черную дыру и, бросившись в нее, наконец встретиться, поскольку у двух бесконечно удаленных одна от другой черных дыр из запутанных частиц – общее нутро.

Квантовая запутанность связана не с фотонами… а с размывающими исходный фотон надвое измерениями – этими дождевыми стенами вероятностей, создающих возможность иллюзии разделения половинок исходного фотона в пространстве и времени. Линия создает возможность пребывания этих двух фотонов, двух иллюзорных половинок целого, в ее, линии, различных точках – растягивает исходный фотон в эти разные точки до впечатления двух запутанных его половин; плоскость увеличивает свободу этого растягивания до того, что путешествующие по ней, плоскости, половинки одного и того же исходного фотона могут никогда не встретиться друг с другом; объем кружит голову обоим участникам этой «пары» свободным во всех направлениях пространством, отправляет в путешествие по которому пинок – время. Все дело – в иллюзорности измерений, этих дождевых стен вероятностей, размывающих реальный источник пары фотонов. Замыкает же картину взаимодействия реальности и иллюзии – сознание, третий игрок. Каждый из трех – мост между двумя остальными…

– А-а?..

– Домой, говорю, не идешь?

– Тебя подбросить?

– Вот что такое летний рабочий день в нашем деле… Ум за разум от безделья… Пожалел горемыку-безлошадника… Давай, просыпайся уже и – домой… Пока! До завтра. Закрой здесь все…

У двух удаленных одна от другой черных дыр из запутанных частиц – общее нутро. Вот это «внутри» и «снаружи». В нем все дело. В мечте-существе из другой глины. В ощущении истинного своего «я» там, в темноте, разгребаемой фарами «Турана», в которой двое с парой сосенок за спиной – больше чем целое (оглянулся сейчас на эти сосенки в пустоте за спиной…).

В глубине одного на двоих воображения не делают и не мыслят. Не любят. Там то, что становится чувствами, мыслями, действиями, любовью, то, что чувствам и мыслям нужно, но само по себе в них не нуждается. Источник, не думающий об утоляющем жажду путнике – для источника просто фрагменте глинистого берега с его, фрагмента, мечтой-существом из другой глины. Там, в отличие от глинистого берега, не важно, существуешь ли. И дело в исчезновении не переживаний и страхов (этих следствий существования), а его, существования, причин.

Отсутствие причин бытия. Состояние, не имеющее ничего общего с беспокойством, ожиданием, желанием, скукой, бездействием, суетой. Здесь, в глубине, прозрачной до самой себя с другой стороны, ничто не растет. Происходящее здесь – взаимодействие отдельного с целым, ни с чем земным не ассоциирующееся осязание «клеточкой» – организма, а организмом – «клеточки». И то, и другое («клеточка» и организм) одновременно: ты сам и то, в чем ты, – не то чтобы меняющиеся местами, а – одобряющие друг друга. Меняющаяся глубина и направление этого одобрения и есть происходящее здесь. Оседающая волна которого предполагает возможность ощущений, эмоций, мыслей и действий…

…Открываемое нами – всеми вместе и каждым в отдельности – открываемое новое появляется только тогда, когда мы его открываем. Земля стала ходить вокруг Солнца (а не наоборот) только когда мы это открыли? Да. Потому что без нас их – Земли и Солнца – нет. Восхода и заката нет…. И если уж говорить всё – неплохо и вполне разумно принять за ось этого «всего» встречный свой (с Земли) и Создателя взгляд с вращающимися вокруг этой оси Солнцем, Млечным Путем и всей Вселенной. Открываемое появляется только тогда, когда мы его открываем. Если так, истинный Создатель… Создатели… возникнут лишь в том случае, если… когда… мы их откроем.

Так все и создано изначально: Вселенная – это выдумываемый человечеством мир тел, выдумывающий человечество. Взаимное открытие: миром чувств – тела любимого человека, а этим телом – этого самого мира чувств, открывающего тело… Для того и нужен второй человек: свое тело собственными чувствами не откроешь, и наоборот…

…Открытые друг другом – идем навстречу друг другу… улыбаемся одной на двоих улыбкой… что-то друг другу прямо сейчас говорим… наши руки переплетаются… Отсюда, из парковой беседки, видно Правобережье, там, вверху по течению, правей… Прямо под нами – мост под наплывающими над водой тучами: наплывут и замрут… и в поглотившей их самих темноте слева, над городским морем, третью ночь подряд начнется фейерверк Божий…

Все это, вместе с нами-зрителями – и есть, и нет. А-а?.. Что?.. Что-то я отвечаю, замечая удивление-любопытство во встречном взгляде… пока еще можно что-то заметить… пока тучевая темень над всей открывающейся из беседки картиной не сговорилась окончательно с галактической… Через минуту сглотнет ночная бездна весь этот пейзаж – он исчезнет. Нет, не условно исчезнет, а самым прямым образом. Он не исчезнет для нас-беседочников… для правобережцев, зажегших уже огоньки в своих окнах… для редких на мосту, отсюда несуществующих, пешеходов – для всех набившихся в его, пейзажа, лодку. Но для уже воцаряющейся вокруг нее бесконечной равнины морской – лодки не существует. Пока на нее не наскочит чей-либо, с борта океанского лайнера, вооруженный ночным биноклем зрачок. Вероятность одновременно лайнера, зрачка и ночного бинокля невелика, но именно так, этим образом, называемым нами «случайностью», открываются эти лодки в безбрежности – пейзажи… понемногу заселяющиеся… оказывающиеся уже заселенными…

Открываемое нами начинает существовать только тогда, когда мы его открываем. И сами мы появляемся лишь в момент своего, самими же собою, открытия…

…Сотворенное идет свободно. Здесь и сейчас условно. Всё условно. Существует? Да, но в невесомости, в океане. Надо жить в невесомости. Как мы сейчас. Только это и есть жизнь. Мы и стоим в беседке на твердой поверхности… и чувствуем под ногой упругость уже невидимого склона… и успокаиваемся, ступая на асфальт в темноте… и минуем как всегда провожающий нас взглядом «Туран» на стоянке… и подходим к соединяющему несуществующие берега сооружению, на середине которого, как всегда, расстанемся, диаметрально разойдемся (одна – в Правобережье, другой – назад, в центр)… и НЕ разойдемся… Надвигающаяся арка моста… Райские врата… Выдуманные: мы уже давно там, за ними. Настолько давно, что выдумываем время. Чтоб, оставаясь друг в друге, чувствовать. Нега в полусне требует соседства. Нега сознания – жеста. Не только того, что на потолке Капеллы, – любого. А любой – время. То, чем мы и являемся…

…Путешественник во времени, сумевший предотвратить встречу своих предков в прошлом, должен мгновенно исчезнуть, то есть изначально не может быть путешественником во времени, а значит встреча предков состоится, и потомок-путешественник в прошлое сможет ее предотвратить и исчезнуть, и так до бесконечности (неопределенность, получившая название «парадокс убитого дедушки»). Но в квантовом мире принцип неопределенности являет нам «присутствующе-отсутствующие» фотоны, без всяких «либо-либо». Недавно сымитированные замкнутые времени-подобные кривые доказали возможность, вопреки неопределенности, определять разные состояния такой квантовой системы (так, кажется…). То есть, все идет… медленно… как мы сейчас этими пролетами моста… но идет к тому, что здесь и сейчас – везде и всегда… что мы действительно в невесомости, в океане… что открываемое появляется только тогда, когда мы его открываем… что Сотворенное идет свободно… как мы – коридором этой ажурно-металлической (вид из космоса) угрюмой (на деле) конструкции. Не подозревающей собственное отсутствие. Того, что ее нет. Ни в темноте, ни на остающемся от молнии свету. Фотон квантуется сознанием, являющимся неквантованной суммой фотонов. И надо – туда!.. Не назад с середины моста, а – туда!.. Не назад. Не вперед. А – в сторону! Вбок! В сквозящее начало бесконечного – в этот вход во «всё и вся». Вот он, вход – прямо перед тобой: за перилами…

– Марат, что ты делаешь!.. – ставший криком шепот!

На четверть выступающие над пустотой кроссовки… Упершаяся в перила поясница…

…для сохранения «всего и вся». В этом месте. В тебе. Который уже́ «всё и вся». К чему тогда место?..

– Алё!.. Человек на мосту!.. Собирается!.. Собирается!.. Да!.. Да!.. На железнодорожном!.. Скорее!.. Марат! Марат!..

…Отчего нельзя покидать место, сохраняя в себе одно на двоих «всё и вся»?..

Себя… нельзя покидать… исчезать… Отчего?.. Разве покинуть место – исчезнуть?.. Самому – нет… Но месту… Месту – да.

Месту и его обитателям… Здесь, на месте, надо бы еще кое-что сделать… надо все записать… на бумаге… в генах… Одно на двоих никуда не денется? Да?.. Не исчезнет?

*

– Устраивайтесь, – глава учреждения указал на кресло. – Я говорил: до вашего отъезда вы здесь никого больше не встретите. Но то, что мы с вами сейчас прослушаем, – это и не разговор с самим собой… Видите ли, есть четыре формата взаимодействия мысли с артикуляционным аппаратом: отсутствие связи (мысль не озвучивается), внутренний шепот (шевелящийся язык, губы), способный переходить во внешний, слышимый (связки напрягаются, но не колеблются, звуки издаются всем остальным артикуляционным аппаратом) и наконец – озвучивание мысли в голос (подключение колебаний голосовых связок к мыслям). «Довести наш метод до ума», как выражается… космонавт номер один… довести метод можно было только в условиях полной связи мысли с голосом, не нарушаемой периодами оральной артикуляции или внутреннего мышления: запись должна идти без провалов и сбоев. А это возможно лишь при погружении куда-то в… скажем, куда-то глубже обычного или гипнотического сна. Куда-то туда, о чем субъективно вы теперь знаете больше нашего. Со своей же внешней, объективной, точки зрения на эту глубину, мы знаем, что только в ней устраняется нейросетевой фон сознательного процесса. Как при этом сознание извлекает из памяти (или откуда-то еще) и обрабатывает информацию… извлекает ли вообще… возникают ли там эффекты, схожие с откровением… – задержал вещающий взгляд на слушателе… – вся эта субъективность теперь ваша, что называется, частная собственность. Делиться ею с кем бы то ни было – ваше личное дело. И уж точно не мое – все это сейчас обсуждать. У нас с вами совершенно другая задача…

Полчаса спустя, завершив прокрутку записи, временами останавливаемой для обсуждения, хозяин стеклянного кабинета протянул через стол Панкратову руку:

– Поздравляю! Нас с вами. Приятно, знаете ли, когда усилиями специалистов, скажем так, совершенно разного толка достигается общезначимый результат. В нашем случае можно сказать: революционный. Передайте… космонавту номер один… мои поздравления и пожелания… Впрочем, пожелать – не вооружить. Так что без всяких пожеланий. Ограничимся поздравлениями теперь уже вооруженному… Внизу вам вернут ваши вещи.

…Случившееся с Панкратовым за сутки, прошедшие от «Приуса» до «Приуса», удобное сиденье которого, подхватив под спину, казалось, само несло его сейчас по совершенно пустому (вчера и сегодня… и не исключено, что всегда) шоссе… – случившееся за последние сутки, требуя своего разрешения, не отпуская, стояло перед глазами…

Что́ если все откровения… – легко ведя машину, думал Панкратов… – зафиксированные, превратившиеся в подобие радиопостановки… что если все это – мои собственные фантазии?.. Без малейшего отношения к ним реальности. Разгадка… этот собранный не моим умом крест… эта не анализом, а взломом вскрытая тайна, при всей красоте способа вскрытия, может оказаться побочным эффектом моего сознания, искусственно погруженного на недоступную прежде глубину, в которой… как там?.. – устраненный нейросетевой фон сознательного процесса… обнажил мое собственное подсознание: разгадывая все последние дни головоломку, сам же я и наносил этот песок на эту отмель. И всё «откровение» – всего лишь нанесенный песок, не более.

Разберемся…

Первая стадия сна, с «Чайкой»… Сугубо мое. Можно отбросить…

Вторая – переход из одного сна в другой и сам этот другой – тоже мое… включая допущение о проникновении через неопределенность в сознание другого…

А вот третья стадия сна – не моя… Конечно, мое тоже может там быть – то самое откровение, связанное с подсознанием и воображением, но… Как можно через «откровение» узнать об этих… Малдасене и Сасскинде?.. О Ромео и Джульетте, бросающихся в черные дыры из квантово-запутанных частиц?.. О медвежонке из фильма Жан-Жака Анно?..

Никак.

Вроде бы, все ясно.

С произошедшим на мосту.

Кроме… Кроме потребности, докопавшись до истины, продолжать копать, так что ли? И это тоже. Но… собранный крест еще больше не соберешь. Или…

Вторя скользящему по лобовому стеклу чередованию отсветов с тенями придорожных деревьев, беспокойство от недодуманной мысли сквозило в сознании…

Вот! Вот она… не кольцевая (здравствуй, город!)… вот она – неокольцованная мысль! Пойманная наконец за хвост! Вот она: в «моей» части сна любовь – стремление к небытию, к исчезновению в за-любовной тайне – той, что за зрачками предмета страсти, в местности, лишенной тюрьмы существования… В «его» же… в «его» части моего сна любовь – стремление к чему?.. к новому бытию… но с тем же, что у меня, Создателем вне пут телесного мира… Только… только… это его «любовное слияние воображений» доводит его до того… что его Создатель никогда в этих путах и не был… не освобождается Его же творением – человеком – из этих пут… И вообще возникает только тогда, когда…

«Истинный Создатель… Создатели… возникнут лишь в том случае, если… когда… мы их откроем»…

Гравитация

Из окна кабинета открывалась бо́льшая часть площади. Наблюдая за приближающимися: сверху, из центра, «Тураном», а от автобусной остановки – свидетельницей, – Панкратов вертел в руке врученную профессором штуковинку…

Спрятал ее в наружный карман…

В кабинет вызванные вошли вместе.

– Присаживайтесь, – указал майор на два стула по обе стороны стола. – Вам надо переписать показания. Видите ли, Анна Валерьевна, исправления не допускаются. Вот вам листок с вашими показаниями и чистый бланк… И паспортные данные, как я вам сегодня, Марат Петрович, сказал, обязательны. Впишите вместо водительского удостоверения. Держите: ваше и чистый бланк…

– Кроме паспортных данных, писать все то же самое? – уточнил Марат Петрович.

– Вы хотите изменить показания? – уперся в него взором майор.

– Н-нет… нет, конечно.

– Вот и хорошо…

– Но…

– Я слушаю.

– Не совсем понятно, для чего теперь эти самые показания. Мы ведь теперь знаем, как все было…

– А как все было?

– Кто-то держал и отпустил шар…

– Вот видите. Как я могу прекратить следствие, если шар держал и отпустил кто-то и зачем-то?.. У вас есть версии, кто и зачем?

– Ну, не такое уже это и преступление. Пускать шары.

– Вы себя сами слышите? Двое без пяти час ночи с разных сторон ступают на мост… ровно в час оказываясь на его середине… где кто-то невидимый в темноте, демонстрируя им самоубийцу, отправляет его с моста в бездну… отпускает нить, как мы знаем теперь… но не тогда, когда эти двое сразу же вызывают наряд… – майор выдержал паузу. – Указывайте паспортные данные, переписывайте без черканий-исправлений прочее – и свободны! Да, поскольку меня прямо перед вашим приходом вызвали наверх (Панкратов указал в потолок)… поскольку такое дело – времени у вас вдоволь: без моей подписи вас не выпустят, а насколько я там (в потолок) задержусь, неизвестно… Никуда не спешите?.. Тогда будьте, что называется, как дома… – одним слитным движением достав «штуковинку» из кармана, переместив ее в стол и заперев его, Панкратов развел перед собой руками, демонстрируя жест гостеприимства…

Дверь за майором закрылась.

Марат Петрович приложил палец к губам.

Анна Валерьевна кивнула.

– Он все знает…

– И надо же было звонить! Хотя, что ей оставалось… И я тоже хорош: взял и написал, что прыгнула женщина…

Произнесшие это уставились друг на друга.

– Ты говоришь обо мне в третьем лице?

– Что́ он знает? Почему в третьем? Я говорю? Я молчу. Как он может знать то, что мы и сами толком не знаем.

– Всё мы знаем. Ты просто устал. Ты же вчера согласился. Обычное секундное… – Анна Валерьевна покрутила поднятой рукой воображаемую лампочку … – а не… то, что ты там себе навоображал. Ты совершенно здоров.

– В здравом уме и трезвой памяти… Недавно где-то прочел… кажется, у Набокова: писательское вдохновение не имеет ничего общего со здравым смыслом…

– Я о том же. Функциональное отклонение. Не патологическое!

– Ладно… Пишем.

За окном нахмурилось.

– Обычное… – произнес Марат. – С моста сигать – это такой обычай…

Не перебивая, она смотрела на него, уставившегося в пустой бланк, продолжавшего:

– …когда ни назад, ни вперед. Вперед, в Правобережье, нельзя. А назад, значит, можно? Туда, где днем принимали… отца Дарьи Денисовны. Со всеми почестями. По всему дипломатическому протоколу… На здоровье… Да и нет мне дела ни до него, ни до… Дело не в ком-то конкретном. А – в само́м деле. Дело. Дело. В том-то и дело, что «дело». Дела. Круговорот достижения целей. Целе… сообразность. Все повязаны… до того – что нет никаких отдельно взятых целей отдельно взятых особей, а есть пронизывающая всё и вся целесообразность. Согласующаяся с образами цель. Перед которой – призрак стрелка́: это его цель формируется живыми картинами, образованными принимающими себя за людей… Вот в чем дело, а не в желаниях. Что значит: тянет? «Меня к тебе тянет…» «Их потянуло друг к другу…» Потом оттянуло. Друг от друга. Обе вещи – желание, нежелание – достигнуты. Но сами по себе они, обе эти вещи – не цель: всего лишь подозрение цели, впечатление от этого подозрения, эмоция его воспоминания… Возможно, подозрение цели спасло тебе жизнь, отвлекло от опасного пункта твоей судьбы… Возможно, наоборот: нахлынувшее впечатление незапланированно породило новую жизнь… А сумма всех возможностей – целесообразность. В чьи сети меня уже не заманишь…

– А куда заманишь?

– А-а?.. Я что-то сказал?..

По подоконнику забарабанил дождь.

– «Вперед, в Правобережье, нельзя»… Какое счастье – думать, что можно… – под ровную заоконную дробь лился теперь в кабинете женский голос. – Отпустить себя в эту возможность, без оглядки. Только об этом и думать. Принадлежать себе, собою владеть – насколько все это в прошлом. Этот мой вопрос ему: «А куда заманишь?» – с этим чувством самозванки – самого́ тела чувством с этим новым его жильцом… Что́ может быть маяком в этом море, что́ может подсказать: да, это то самое – долгожданный берег?.. Ничто. Ничто не подскажет. Рядом с этим неверием… Это мое неверие в саму возможность. Единственно возможного. Неверие – в себя? (Кто сказал, что я – та, та самая для него?..) Нет. Не «в себя», не «для него». Неверие – в вечность, в общую, не дольше жизни, но – вечность вдвоем. Все разъедается. И чем тоньше, нежнее всё – тем верней разъедается. Неспособность утонуть в моменте. В минуте – пожалуйста, сколько угодно! Но не в моменте. Самой себя. Минута – достояние общее, открыто для всех. Момент самой себя – безысходен. Там, там… где минута всей глыбой находит на момент – сладость ничьей наконец, только моей боли… отдирания корки от раны… Если бы он краем уха услышал об этом… о том, что именно держит нас вместе… Интересно… что бы он подумал… не что бы произошло – просто что бы подумал… самое первое… что придет в голову…

– Написала?.. – судорожно сглотнув, заглянул Марат в ее пустой бланк… – У меня тоже… пусто… Сейчас он вернется, а…

– Иди сюда… – притянула она его через стол…

Стена ливня ходила теперь за окном: туда-сюда. Подоконник гудел двумя нотами: от одной – к другой.

– Пошел… – оторвался Марат от нее… – он в задницу. Пойдем, – потянул ее за руку, – отсюда.

– Как же теперь с Суперменом?..

– Что «с Суперменом»?

– Ну, он так все искусно раскрыл… Если мы скажем, как было на самом деле, прозвучит как издевательство. Думаешь, ему понравится?

– А что он нам сделает?.. Заплатим штраф. За ложный вызов наряда. Только и всего.

– Подожди… Во-первых, не только. Не только и всего. Эти наши показания – лжесвидетельство.

– Вот! Вот! И вот!.. Спички есть? Зажигалка?..

– И как три поросенка: на луг, в хоровод…

У-у!.. У-у!.. У-у!.. – по подоконнику…

– А! Тебе все это дорого! Понимаю…

– Что? Что мне дорого?

– Отдирание корки от раны.

– Я… я говорю во сне?.. – подняла Анна глаза на Марата. – Мы ведь ни разу не спали. Даже на острове.

– А называется так… Ты что, все-таки пишешь?..

– У меня чувство, что он на нашей стороне. Безопасен.

Выждав какое-то время, Марат составил вместе разорванные куски своих свидетельских показаний и, вздохнув, взял со стола ручку.

– «Вот! Вот! И вот!..» – это на восемь частей… – вновь зазвучал в кабинете женский голос… – А частей – четыре. Последнее «вот» – только вслух, а не на деле: четыре, оставшиеся неразорванными, части. Довольно легко сложить вместе. Практически, как со мной, с женой и с… отцом Дарьи Денисовны: сложишь – все четверо снова вместе. Со всеми – сразу. С ней – из-за внешности. «Внешние данные…» Со мной… со мной – известно из-за чего… Беда не в этом. Я понимаю: по-другому не будет… не было бы… Беда в другом: что́ если того, чем он живет в этих своих мечтах, в этом одном на двоих воображении, – нет, не существует. И остается только это – разорванные и составленные вместе части якобы целого. Не в том, что разорваны и составлены, – в том, что якобы целое. Беда. В том, что только это целое и есть, только оно и существует. И больше ничего. Не моя беда – его. Его мост. Его перила. Помешательство – всего лишь то, за чем он прячет свой страх – страх безосновательности мечты…

– Не верит… – на полуслове прервал он ее монолог (так же, как прежде, уставившись в бланк)… – Уступает нашему одному на двоих воображению только ради меня. Зачем я ей? Зачем ей эта уступка? И не ближе ли она к этой самой моей мечте, чем я сам? Не к мечте-фантазии – к мечте-откровению. Что́ если человек – только то, что в Евангелиях, только таким и замыслен? Музыка, текст. Она – мелодия, я – слова. И каждое исполнение – сочинение к следующему. Но не связанное с музыкой и словами – не достигается… Музыка и язык. Вот и все откровение. И оно – ее мечта, не моя. Тогда меня вообще нет… Я думаю: я и здесь, и там. Во времени и больше чем. Но если нет больше чем – я не могу разорваться, что и означает: меня нет нигде. Ни там, ни здесь. Нет ни Создателей, ни их среды. Я стремлюсь в несуществующее. И при этом не живу в том, что существует. Меня нет… Даже стоящего там, за перилами, в кроссовках, на четверть выступающих над пустотой… Меня. Нет. Что такое эта моя идея? Этот выход вдвоем в над-полярный мир? Копни любую идею – под ней оскорбленное чувство. Гитлер. Ленин. Сталин… Партию, которую хотел основать Дэн, он называл «Партия здравого смысла». Как же еще ей называться? Оскорбленное чувство ищет защиты у смысла. Непременно у смысла… Откуда оно, это самое чувство, оскорбленное? Из зеркала. «Идея все исправит». Что именно? Что исправит? Как-то раз с интервалом в полчаса дважды заглянул в кабинет к Дэну, приоткрыв дверь тихонько… он не слышал… так и не оторвался от зеркальца… Нет. У меня к нему нет претензий. Ничего он мне не должен. Ничего не отнял. Они. Ничего не должны. Пара любителей зеркальца получает любимую игрушку в лице партнера. Красавица и… Бездарность…