Долгая зима

– Постараюсь не тревожить. Не забыл ещё тепловозные ходы и выходы. А ты подшефных своих, командированных Кренделевым, побольше гоняй.

– Вряд ли получится. Скорее, они, как в игре «Что? Где? Когда?», с вопросами за мной будут гоняться…

…Домой Виктор приехал ночной развозкой.

– Давненько так долго не задерживался, – встретила его встревоженная жена.

Он обнял её, пошутил:

– Заходил к одной, засиделся.

– Не нацеловался, что ли? Ко мне тянешься.

– Несладкая попалась…

– То-то, вижу, кислое у тебя лицо. Случилось что?

– Да ничего такого, Валь, кроме дополнительной работы. – Виктор не стал делиться своими производственными проблемами, прошёл в ванную, глянул в зеркало.

– И вправду скис, – удивился своему задумчивому отражению, погрозил ему: – Я тебе! Отставить уныние, раз дохлый тепловоз отставить не удалось.

Он умылся, за чаем полистал свежие газеты, но всё не мог отключиться от событий прошедшего дня. «Да, задал мне Кренделев головоломку, голову сломаешь. Как специально для меня берёг этот тепловоз, ждал, когда к работе приступлю после деревни. Выждал подходящий момент и врезал», – невольно восхитился он Кренделевым. Вслух, уже в который раз за день, произнёс:

– Психолог!

– О ком ты? – спросила пришедшая на кухню жена, не дожидаясь ответа, о своём заговорила, деревенскими проблемами отвлекла Виктора от заводских, словно клин клином вышибла. – Мама за избу сильно беспокоится. Может, съездишь на выходные, посмотришь? Отца заодно проведаешь.

– Съезжу. Только не сейчас…

Напоминание о родной деревне сослужило хорошую службу. Мысли о ней вытеснили из головы заводское, и Виктор незаметно уснул. Сон ему приснился.

…Десятилетним пацаном крутил он наждачный круг точильного станка. Точильщик Степан положил только что наточенную косу рядом с двумя другими, посверкивающими на траве под лучами жаркого июньского солнца острыми лезвиями:

– Вовремя справились. Вон едут уже.

Шумно громыхающий трактор с шипами на задних больших колёсах подтащил к ним три косилки и широкозахватные грабли. Пока тракторист заливал в радиатор воду, ребята постарше Витьки быстро сменили косы косилок на только что наточенные. Сам Витька крутился у граблей.

– Хочешь поработать? – предложил ему тракторист.

– А Шурик? – Витька показал на дружка-гребальщика. – Вдвоём ведь на сиденье не уместимся.

– Вместо тебя точило покрутит. Неровно траву кладёт: то раньше валок положит, то позже. Копнить несподручно. Может, у тебя лучше получится. Так как?

– Попробую! – как на крыльях взлетел Витька на сиденье, руками за полукруглую спинку вцепился, ноги у педального механизма поудобнее расставил.

Молодой ковыль на сено косили. Луговой и овражной травы не густо поднялось. На первом круге Витька особенно внимательно следил, как набирается трава под прутковые зубья граблей, то и дело поднимал их, не допуская излишнего накопления зелёной массы. На последующих кругах главным для него было уложить каждый очередной валок в одну линию с предыдущим. Ровными получались валки, что и требовалось.

Радовался он, о соседской девчонке вспомнил:

– Жаль, не видит. Ахнула бы от восхищения!

С радости забылся Витя, не нажал педаль на следующей линии. Набравшаяся трава, сама приподнимая зубья, стала клочками стлаться за граблями.

– Заснул, что ли? – закричал на него тракторист, заглушил мотор.

– Прости, дядя Фрол, – увидел свою промашку Витька. – Не будет больше такого!

– Какой я тебе Фрол? Спятил, что ли? – грозил ему кулаком Кренделев, плевался вовсю. – А ну, слезай с граблей! Тепловоз иди ремонтируй. Не то…

…Не услышал Виктор угрозы Кренделева, проснулся, с минуту приходил в себя.

– Надо же, каков этот Кренделев! Даже сниться начал, – погрустнел он, глянул на будильник, заведённый на пять утра. Подходило время ему зазвенеть.

Виктор встал, потихоньку собрался.

– Приходишь поздно, уходишь чуть свет, – проявила недовольство жена.

– Работа у меня, сама знаешь, не «от» и «до». К тому же аврал!

– Иди уж, авральщик. Удачи тебе.

– Дай-то бог справиться с делами. Тяжело движутся!

– Попросил бы Его о помощи. В это воскресенье – Сретение Господне. Давай сходим в церковь, свечи поставим, к Всевышнему с просьбами обратимся.

– Аврал же у меня.

– Никаких авралов! Грех в большой церковный праздник работать…

27

Настоятельное предложение жены, быть может, впервые заставило Виктора задуматься о церковном, Божеском.

…Его крестили дважды. При рождении, как и полагается, только в домашних деревенских условиях, повторно – уже по всем правилам, в городской церкви, вынужденно можно сказать, когда в пять лет он сильно заболел. Помогло крещение, выздоровел. «Боженька тебе, сынок, здоровье дал!» – радовалась тогда мать, настоявшая на поездке в церковь. Но и она не склоняла сына к молитвам. Время было атеистическое. На редких церквях били колокола, и то, можно сказать, со сдержанным звучанием и по большим праздникам.

После того церковного крещения Виктор в свои без малого сорок лет лишь дважды бывал в церкви. Первый раз в шестидесятые годы, когда с товарищами по студенчеству надумал на Пасху в один из ближайших к общежитию московских храмов пойти. Никак не ожидал, что таких же, как и он, пришедших к храму скорее из любопытства, чем по вере, к полуночи огромная толпа наберётся. Милицейское оцепление, организованное для пропуска на пасхальную службу пожилых людей, с трудом сдерживало её натиск. Милиции помогали дружинники с красными повязками. Виктора, потерявшего было всякую надежду пробиться вовнутрь и собравшегося уже отправиться домой, вдруг осенило. Он снял свой тонкий шарф с красными полосками по краям и середине, сложил его в повязку с красным верхом и намотал на рукав плаща. Присоединившись к дружинникам, выбрал нужный момент и, подхватив под руку бабулю с палкой, беспрепятственно прошёл с нею в двери. Его взору предстало просторное помещение, полное людьми, с иконами на стенах, с расписным высоким сводом. В центре басил видный священник. Ему вторил слаженными голосами церковный хор…

Во второй раз в церковь Виктор попал совсем недавно. В прошлогодние крещенские праздники больная бабуля, жившая по соседству с Ярцевыми, попросила Виктора принести ей освящённой воды. Попросила с этой водой и на службе в церкви постоять. Не смог он отказать ей и для себя взял ёмкость. Уже за полночь с двумя трёхлитровыми банками воды, набранными на церковном дворе, вошёл в Никольский храм. Выстояв с полчаса, по его мнению достаточные для исполнения бабулиной просьбы, направился к выходу.

– Ярцев, ты? – сразу же за церковными воротами подошёл к нему прогуливающийся с собакой тепло укутанный пожилой мужчина. – С Крещением!

– И вас с праздником! – не узнал его Виктор, не решился осведомиться, с кем имеет дело. На всякий случай показал на сетку с банками: – Для соседской бабули водички вот набрал. Очень просила.

– И в церкви, вижу, погрелся. Припотел даже, – показал свою наблюдательность неожиданный собеседник, знакомо для Виктора рассмеялся. – Да ты не бойся, не сдам органам. Пусть беспартийный сам, но хорошо понимаю, что и партийные – человеки, и ничто человеческое им не чуждо.

– А ты, Евсеич, смотрю, и на пенсии не посерьёзнел. – Виктор признал в нём бывшего диспетчера транспортного цеха, известного на заводе шутника и балагура. – Чего ради ночью с кобелём возле церкви шастаешь, людей пугаешь?

– Живу я здесь. – Евсеич показал на девятиэтажный дом, потом на собаку. – И Валет при мне. Такой индивидуалист, скажу тебе. Только ночью гуляет. Не желает, чтобы на него другие гавкали и тявкали.

Собаке надоело сидеть, потянула хозяина за поводок.

– Видишь, опять своё гнёт индивидуалист: хватит, мол, трепаться. – Евсеич не стал перечить настырному Валету, чуть попридержал его, чтобы высказаться. – А ты, Вить, не особо-то рисуйся у церкви. Мало ли что у органов на уме по этому поводу? Ваш генсек, вчерашний чекист, крепко закручивает гайки. Глядишь, опять станут привлекать партийных за связь с церковью. Не забыл, наверное, как и в нашем городе одного начальника из партии исключили и с работы сняли только за то, что исполнил последнее желание матери отпеть её как раз вот в этой Никольской церкви?

– Как же можно такое забыть, – и заспешившему за своей собакой Евсеичу ответил Виктор, и себе напомнил о том давнем случае, когда, согласившись стать крёстным отцом для народившегося племянника, всё же не отважился пойти в церковь на его крещение…

С той крещенской ночи Виктор не был больше в Никольской церкви. Наверняка и с женой бы не пошёл туда на Сретение Господне, если б опять не Кренделев. При критической ситуации с планом смог исполняющий обязанности директора завода до минимума сократить свой запой. Через два дня, как раздал задания, включился в производственный процесс, во всё профессионально вникал, всем занятым на ремонте тепловозов «обороты» прибавил. Ярцеву лишь не помогал, мол, «сам с усам, без няньки обойдётся», не раз даже тормозил рабочие процессы по его персональному тепловозу. То мостовой кран у ярцевской бригады в самые нужные для них моменты отбирал на другой тепловоз, то саму бригаду при маневровых перестановках надолго оставлял без работы. Не выдержал Ярцев, сам на Кренделева с претензиями вышел.

– Нечего пузыри пускать, воздух портить, – с ходу заземлил тот Ярцева. – Не один ты. У всех тепловозы. Всем нужны и краны, и своевременные манёвры.

– Но у меня же одного такая дохлая машина.

– Дохлая, говоришь, – усмехнулся Кренделев. – А ты какую хотел? На живую машину и не отрывал бы тебя от запчастей. Там тоже, сам понимаешь, не всё гладко. Кстати, опытного специалиста по мехобработке нашёл. С понедельника твоё место примерит.

– Да вы, оказывается, шахматист! – стал наливаться краской Виктор. – Опять рокировку готовите? Намёк на место за воротами?

– Молодец! Хвалю за сообразительность. Но рокировку не я, сам готовить будешь, – засмеялся довольный найденным выражением Кренделев. – Справишься с дохлым, последним плановым тепловозом – и никакой рокировки.

– Точно?

– Слово даю…

С двойственным чувством уходил Виктор от Кренделева. С признанием, в который уж раз, его талантливого психологического воздействия на подчинённых и в то же время с полным непониманием причины создания им невыносимых условий для успешного ремонта включённого в февральский план дохлого тепловоза. «В чём же дело? – задал он вопрос себе. – Без пол-литра в этом не разобраться. А поскольку со спиртным, в отличие от Кренделева, я не в дружбе, придётся к Всевышнему за разъяснением обратиться».

Два дня до Сретения Господня занимался Виктор только своим тепловозом. Казалось бы, всё предусмотрел. Буквально через каждые полчаса ходил на участки смежных цехов, где комплектовались узлы и агрегаты, самолично контролировал изготовление недостающих деталей. Чтобы не зависеть от электроэнергии при частых непредвиденных манёврах, автономное сварочное устройство в тепловоз погрузил.

В пятницу, на стыке смен, собрал всех задействованных на ремонте тепловоза, распределил на круглосуточную работу в три смены, рабочими из подведомственных цехов бригады усилил. В субботу с мастерами обсудил чуть ли не почасовой график ремонта тепловоза на все дни до конца месяца, отметил:

– Дел, сами видите, позарез. Надо бы и воскресенье использовать, но не стану настаивать. Православный праздник всё же.

– Молодец, начальник, что веру свою уважаешь, – сказал один из мастеров, родственник начальника тепловозного производства Назимова, тоже Назимов. – Не переживай, все выйдем, кому можно…

Допоздна пробыл Ярцев на заводе при своём тепловозе, но до полуночи успел домой приехать и даже ванну принять, Библию перед сном просмотреть.

Чистым и в чистом Виктор наутро в церковь с женой отправился. Свечки «за упокой» и «во здравие» родных и близких они поставили, к пришедшим на праздничную службу присоединились. Ему, атеистически воспитанному, командиру производства с уже солидным партийным стажем, вначале было довольно неуютно среди крестящихся и молящихся, но вскоре и он под воздействием незримой силы окунулся в эту непривычную для себя атмосферу. Слушая священника, всматриваясь в иконы с изображением святых, он начинал приобщаться к церковному, а через церковное – к высшему: небесному, космическому. Стремился постигнуть влияние Всевышнего на земное, человеческое, в частности, на касающиеся его самого события этой зимы, показавшейся ему как никогда долгой, оценку своим действиям получить. Само собой, не забыл о своих просьбах, ради чего и явился в церковь, и впервые, обращаясь к Господу Богу, крестился и низко кланялся.

28

Последние февральские дни радовали Виктора. Прежде всего тем, что успешно завершался ремонт прикреплённого к нему дохлого тепловоза. Такой успех, по его мнению, объяснялся не только результатом кропотливого труда, но и снизошедшей с Небес Божьей помощью.

…С первого же дня после посещения церкви стал он замечать положительные перемены. Утром с добрыми вестями его встретили Назимовы. Мастер ремонтников похвастался выполненной за воскресенье большой работой, позволяющей к другим, более масштабным приступить. Начальник тепловозного производства не удержался, перед планёркой уже сообщил:

– Твой дохлый тепловоз на первую декаду марта переносится.

– Что так?

– Вчера утром обошли с Кренделевым все тепловозы. Состояние каждого проверили. Убедились: перспективы твоего тепловоза, мягко говоря, неважные. Вместо него крепкую машину из местного депо на план Кренделев пускает, под личный контроль берёт. Твой же на первую декаду марта переходит…

– Но в февральском графике остаётся, – продолжил Виктор.

– Формально только, чтобы не расслаблялся ты. В отчётном же для Главка документе твоего «дохлого» уже нет, – выложил Назимов все карты, добавил: – Только, сам понимаешь, между нами это всё.

– Само собой разумеется…

Несмотря на такую, несколько успокаивающую информацию, Ярцев не сбавил ремонтных темпов, напротив, круглосуточной работой вписался в нормативный график и за неделю до конца месяца закончил сборку тепловоза. Осталось устранить замечания после его запуска, провести реостатные испытания и обкатку.

– Невероятно, но очевидно! – оценил его работу Кренделев. – Теперь точно без рокировки не обойтись. Предлагаю с Назимовым вновь «шух не глядя».

– А куда же вашего специалиста по мехобработке?

– В заместителях у Назимова походит, пока следующая рокировка не подоспеет, – по-доброму улыбнулся Кренделев. – Скажем, при назначении Ярцева вместо Кренделева. Хороший ход?

– Шутить изволите? – зарозовел Виктор, на этот раз от приятного. – Нет, не потянуть мне на вашем месте.

– Ещё как потянешь! – посерьёзнел Кренделев. – Каково вот мне на директорском месте будет. Нашего босса в Главк главным инженером забирают, а меня вместо него сватают. Как думаешь? Только честно.

– Справитесь, если…

– С пьянством завяжу?

– …Если захотите, хотел сказать. Хотя, согласен, и завязать не мешало бы…

29

Новоявленный март, наконец-то календарно возвестивший об окончании долгой для Ярцевых зимы, не оправдал тёплого названия. К исходу его первой недели солнце улыбнулось было по-вешнему, но тут же быстро накатили на него густые облака, тотчас засорившие снежинками, и совсем некстати как раз под праздничное утро колко дохнул северный степняк.

Но праздник есть праздник, в особенности этот – Международный женский день. И Виктор с утра пораньше отправился на рынок за цветами. Выращенные в тепличных условиях, они томились при зажжённых свечах в специальных стеклянных ящиках или, даже подмораживаясь, зябли во всяческих ёмких сумках и коробках. Возле них приплясывали на чувствительном ветру торгаши, тоже тепличные, понаехавшие из южных краёв ради хорошего денежного навара. Виктор прошёлся по рядам, выбрал любимые женой белые розы.

К его возвращению Дарья Григорьевна уже бодрствовала, на кухне упражняла руку.

– С праздником, мать! – обнял он тёщу. – Скорого выздоровления!

Подрезав стебельки роз и поместив их в приготовленную вазу, пошёл к жене, ещё нежившейся в постели.

– Поздравляю, милая! – поцеловал её. – Чего изволите на праздничный завтрак, несравненная моя?

– На ваше усмотрение, дорогой…

Виктором всё было продумано заранее – от застолья до поздравительных стихов и песен под баянный аккомпанемент сына. Как нельзя лучше получилось, по-семейному тепло, искренне.

– Спасибо тебе, Вить, за сегодняшний праздник, – поблагодарила Валентина мужа. – Маме очень понравилось. Давненько не видела её такой весёлой.

– И к балалайке, смотрю, потянулась. Послушнее стала рука.

– Да, заметно прибавила она в последнее время. Ходить, не держась за стены, пробует.

– Если так пойдёт, к лету можно её и в деревню отвезти.

– Какое там к лету! На Пасху домой собирается.

– Не рановато ли. В этом году Пасха ранняя, в середине апреля. До неё месяц, считай, остался.

– Не остановить её…

– Что ж, отвезём к Пасхе. К тому времени, бог даст, ещё окрепнет.

– Отблагодарить надо бы Боженьку за помощь, икону в красный угол поставить.

– С иконой спешить не будем, – решительно возразил Виктор. – Мы ведь, при всём уважении к Всевышнему, всё же люди светские. Не поймёт нас окружение. Тем более партийное начальство. А вот в церковь сходим, свечки Ему поставить… Всё больше верю, что без Него бы и мой дохлый тепловоз не сдался в феврале, и с Кренделевым отношения не наладились…

О многом из последних заводских событий поведал Виктор жене, чего раньше не случалось. Естественно, не сказал только о Марине, после церковного обращения к Всевышнему переставшей наконец-то при встречах и по производственным вопросам на совещаниях тревожить его своей красотой.

30

Недолго держались мартовские холода. Со второй половины месяца резко потеплело.

Всё больше стояла Дарья Григорьевна у окна, наблюдая за весенней, с каждым днём скудеющей снегом улицей. В последнюю субботу марта не выдержала, дождавшись зятя с работы, с ходу атаковала:

– Вишь, как снег тает. Избу талой водой вот-вот зальёт. Ехать надо!

– Не зальёт, – был готов к её наступлению Виктор. – В деревню сегодня звонил, через почту связался с Маришкиным. И с крыши сбросит он снег, и от дома откинет. Проследит, словом, за домом.

– Самой мне туда надо, – прослезилась она. – Невтерпёж уже! Сколько можно без родной избы? Ехать надо!

– Всё, всё, сдаюсь! – кверху поднял руки Виктор. – Поедем сразу же, как только половодье схлынет и грязи не станет. К майским праздникам обязательно в деревне будем.

– До Пасхи надо ехать, – настаивала Дарья Григорьевна. – Ранняя она в этом году, значит, и земля быстро просохнет, хоть редиску сажай. Зачем тянуть с отъездом, когда и сама я здоровьем подправилась, за собой ухаживать смогу.

– Не мешало бы ещё малость…

– Гляди! – не дала она ему договорить, шагнула к порогу, отодвинув запорную задвижку непослушной ранее рукой, открыла дверь и вновь захлопнула. – Видал! К Пасхе и поедем!

– Решено. К Пасхе и поедем, – опередила мужа Валентина, с улыбкой наблюдавшая за их схваткой, подняла подрагивающую руку матери. – Молодец, мама, победила! Дай же побеждённому хотя бы раздеться…

За два дня до пасхального праздника и собрались они в деревню. Утренним поездом поехали. Опять же Дарья Григорьевна настояла, доводы веские привела, отказавшись от предложенной зятем той же «Волги», на которой в город её привезли.

– По железной дороге хочу прокатиться. Может, больше и не придётся, – сказала она дочери. – Молодые годы вспомню, когда Вася мой на заработки в шахтёрский посёлок Ангрен, что под Ташкентом, ездил, меня с тобой, пятилетней, брал.

Виктора по времени не устраивал такой вариант, но не стал он перечить тёще, выпросил у Кренделева несколько дней. Не пожалел денег, в купейный вагон билеты купил, хотя ехать было всего-то пять с половиной часов. «Пусть с комфортом едет, – решил он. – Как бы в последние дни ни хорохорилась, всё же она очень больная женщина, перенёсшая сильнейший инсульт».

Но Дарья Григорьевна на удивление продолжала хорохориться и в купе. Устроившись у окна, живо интересовалась увиденным, подмечала в проплывающем за мутноватым стеклом ландшафте сходства с известными ей с детства деревенскими природными достопримечательностями.

– Смотрите, смотрите, – показывала она на гору, – точь-в-точь как наш Красный бугор, побольше только. Надо же! А вон тот овраг с крутым склоном тоже похож на наш деревенский, что до Казённого пруда тянется, – через некоторое время вновь отрывала своих попутчиков от кроссворда, отдельно к зятю обращалась: – Видишь, даже в овраге нет снега. Про другие места и говорить нечего. Машина вон едет, пылит вовсю. А ты говорил, к маю только грязь высохнет…

В середине пути на большой станции их вагон остановился как раз у входа в здание вокзала.

– Со-ро-чин-ская, – по слогам прочитала Дарья Григорьевна. – Что-то знакомое.

– Город Сорочинск, – подсказала Валентина. – Наши родственники здесь живут. Прокофьевы. Вспомнила?

– Знаю. Здесь ещё и деда Фрола родня. Летом к нему приезжали.

– Может, сойдём? Минут десять ещё поезд стоит. Погостим и в церковь на Пасху сходим, – неудачно пошутил Виктор, разволновал тёщу.

– Ни в коем случае! Только домой! – всерьёз приняла она слова зятя, осерчала даже на него, прикрикнула: – Ишь чего удумал! Погостить ему захотелось, когда изба заждалась.

– Да пошутил я, – не ожидавший такой реакции Виктор испугался даже за тёщу: вдруг на здоровье отразится, искренне попросил: – Прости уж.

– Простим на первый раз, – за мать поспешила ответить Валентина, обняла её, с укором глянув на мужа, с трудом сдержалась от упрёка. – Пусть без меня кроссворд свой доотгадывает, а мы давай тихонечко песенку твою любимую споём.

– И я вам подпою, – присоединился к ним Виктор, довольный тем, что с лица тёщи быстро улетучились тревожные тучки…

Через полчаса поезд домчал их до следующей станции.

– Тоцкая, – по танкам, которые грузили военные на платформы, определил Виктор. – В окрестностях этого райцентра атомную бомбу испытали.

– Видела, как её сбросили, – вспомнила Дарья Григорьевна тот сентябрь пятьдесят четвёртого года. – На огороде мы с Васей были. Посмотрели на большой чёрный гриб и продолжили копать картошку. «Военные лагеря там, – сказал Вася. – Учения проводят». В эти Тоцкие лагеря попозже его самого забрали на какую-то переподготовку, в жару в сапогах, в полном солдатском одеянии бегать. Там-то, может, и рак он прихватил…

Растревожила себя воспоминаниями, всплакнула:

– Живи он, и меня бы не парализовало…

До выхода на своей станции всё печалилась. В автобусе, увидев земляков, повеселела. Руки им жала, расспрашивала обо всём, о своей городской жизни рассказывала. Наговорившись вдосталь, когда подъезжали к родной деревне, к окошку прильнула, с радостью стала оглядывать знакомые степные просторы.

С пригорка, где они вышли возле водонапорной башни, хорошо просматривалась улица её детства.

– Вот и приехала, – прошептала Дарья Григорьевна, не смахнула покатившиеся по щекам слезинки. – Слава богу!

– С приездом! – подошли к ним поджидавшие в машине Маришкины. – Как доехали?

– Домой ехать лучше, чем уезжать. – Дарья Григорьевна обняла сестру, первым делом поинтересовалась у старшего зятя: – Как изба?

– Протопленная, в целости и сохранности дожидается хозяйку, – ответил тот. – Садитесь в машину. Довезу.

– Нет уж. Пешком до неё дойду, – отказалась Дарья Григорьевна. – Пусть видит, не калека я, за собой и за ней приглядеть смогу.

Напрасно уговаривали её. Настырность она проявила и на этот раз. Не без труда, но сама, опираясь на палку, прошла по накатанной уже дороге до поворота к проулку, откуда хорошо была видна её саманная, обшитая досками изба под железной крышей.

– Ну, здравствуй, родная! Спасибо, что дождалась хозяйку! – концом платка вытерла вновь выступившие слёзы и на удивление быстрым шагом одолела оставшуюся до дома сотню метров. Сама толкнула скрипнувшую калитку.

– За долгую зиму петли заржавели, – определила с ходу, наказала Виктору: – Возьми маслёнку в мазанке, на ларе она, смажь их.

Прежде чем войти в избу, Дарья Григорьевна по-хозяйски прошлась по двору, ещё кучу заданий надавала зятю: от замены двух с отколами шиферных листов на крыше сарая до вырубки разросшихся вдоль забора кленков.

С дороги, после скромного на скорую руку застолья, Ярцевы решили отдохнуть. Но не тут-то было. Часа не прошло, как подняла их Дарья Григорьевна.

– Сегодня двор уберём, завтра огородом займёмся. Уже можно копать. Ходила смотреть, сухо там.

– Полежала бы с дороги и нам дала немного поваляться, – пожалела её Валентина. – Не пожар ведь. Успеется.

– Ночью належимся. А днём работать надо. Весенний день год кормит.