Долгая зима

– Хорошо бы…

Виктор натаскал воды с уличной колонки, мяса нарубил для щей, картошки с полведра начистил. Потом с подошедшей дочерью тёти Ирины сходил к ней за компотом, сваренным загодя. Ещё помощницы подошли, освободили Виктора от кухонных дел. Во двор, заваленный снегом, он вышел, за совковую лопату взялся.

Покуражившись вволю, буран под утро оставил деревню. На смену метельному западному ветру явился северный, пока не нагнал холода, не успокоился. Тотчас над избами выпрямились дымы, захрустел под ногами снег.

Подкатили сани. Это брат Саша привёз певчих старушек, живущих в дальней стороне деревни. Ближние не заставили себя ждать, дружно собрались к положенному времени. Виктор не очень-то хотел их собирать, но Валентина упросила, чтобы всё по-христиански было.

Служба длилась часа полтора. За это время все приглашённые подошли. Женщины сразу заходили в избу, мужики в сенцах курили, о покойном по-хорошему вспоминали. К ним подсаживались не званные на помины ромашкинцы, как бы случайно проходившие мимо и зашедшие поживиться куревом, оживляли затухающий разговор, поддерживая его до приглашения за столы.

На канон, являющийся завершающей, самой важной частью службы, Виктор позвал родню в избу к поющим, раздал им свечи, себе три взял, две – за тёщу и жену, затеплил спичечным огоньком.

За поминальные столы садились трижды. Первыми певчие. Виктор расщедрился для них марочным вином из тёщиной заначки, но, к своему большому удивлению, не угодил им.

– Нам бы беленькой, – попросили его.

– Всем? – проследил он за их дружными кивками, разлил по стаканчикам водку.

Выпили старушки и по второму, разрумянились, живее заговорили. Недолго, правда, сидели. Встали, спели завершающую поминальную и потихоньку оделись.

Виктор поблагодарил их, рассчитался за поминальную службу, как и полагалось, деньгами, проводил до калитки, где желающих проехаться до дома поджидали запряжённые сани.

Певчих старушек сменили пришедшие без приглашения, в большинстве мужики. Эти быстро, без лишних разговоров помянули, перед уходом взяли по горстке предложенной Виктором махорки, нарубленной ещё тестем из выращенного на своём огороде табака.

Последними сели родственники. Все близкие пришли помянуть, кроме тётки Тамары, которая накануне уезжала в соседнюю деревню проведать приболевшую сестру и задержалась из-за непогоды.

Подошла она лишь к вечеру, когда все помаленьку разошлись.

– Водка кончилась. Есть марочное вино, коньяк. Что будем? – спросил у неё Виктор.

– Всё равно, – сказала она. – Давай коньяком помянем. Давненько его не пробовала.

Виктор поднял прикорнувшего на диване отца. Сели за стол, помянули. Заговорили, завспоминали…

– На двор схожу, – поднялся отец, шаткой походкой направился к выходу.

– Морозит сильно, – остановил его Виктор. – Оденься.

Он помог ему накинуть фуфайку, шапку подал.

Тётка Тамара, сильная женщина, ярцевской крепкой породы, на сей раз с дороги быстро захмелела, поплакала.

– Что-то отца долго нет, – забеспокоился Виктор. – Пойду гляну.

Он выскочил не одеваясь, прошёлся по двору. Во все углы заглянул, покликал. Отца не было. «Куда подевался? Может, справив дело, забылся во хмелю и домой к себе ушёл», – подумал Виктор, забежал в избу одеться. Попросив тётку Тамару немного подождать, быстренько дошагал до родительского дома.

На двери висел замок. Он осмотрел двор, перешёл дорогу, к брату постучался.

– Не заходил, – сказал разбуженный Саша.

– Одевайся, поищем…

Они обошли все предполагаемые места, куда мог зайти отец. Побывали и на ферме у мужа тётки Тамары, который после помин так крепко уснул в своей сторожке, что еле добудились, и к Фролу, куму отца, заглянули, и на гумно поднялись, где, как им показалось, кто-то прошёлся между омётами.

– Может, к Марьиной подался, – предположил Саша. – Привычка у него по пьянке молодость вспоминать.

– Не должен бы… Разбежались-то по-настоящему.

На всякий случай дошли, постучались.

– Отец случаем не здесь? – спросил Саша у откликнувшейся на стук Марьиной.

– Спит. Поднять?

– Пускай отдыхает, – сказал Виктор успокоенно, ругнулся только неслышно: – Вот ведь кобель какой! Ищи его… Отбрею же завтра.

Он позвал брата к себе:

– Пойдём посидим с тёткой Тамарой. Заждалась, поди.

Тётки Тамары в избе не было.

– Не выдержала, ушла. Дойдёт ли? – заволновался Виктор.

– Дойдёт. Не впервой.

– Удостовериться не мешает. Мало ли что…

Не раздеваясь, они присели за стол, немного согрелись коньяком и вновь вышли на улицу в морозную темень.

– Ну и ночка выдалась, – вздохнул Виктор. – Поисковая!

Тётку Тамару они нагнали на огородах. Напрямую, через речку, решилась она пройти к себе, упорно боролась с глубоким снегом. Братья помогли ей одолеть остаток пути, в окружную, по чищенной бульдозером дороге, вернулись обратно, разошлись по своим домам.

– Слава богу, все определились, – облегчённо вздохнул Виктор.

Только сейчас он почувствовал, как сильно устал. Еле добравшись до койки, он уснул сладким сном человека, завершившего трудное, очень важное дело.

14

На следующее же утро Виктор собрался в больницу. На горку поднялся, на дорогу, ведущую в райцентр. Казалось, в окружающем зимнем однообразии ничего не изменилось. Тот же привычный сарай во дворе, та же прокопчённая банька за ней, те же знакомые с детства саманные избы вдоль улицы, та же незабываемая ветловая рощица за речкой да вкруговую безбрежная белая степь, лишь с одной стороны отгороженная лесом… Но проглянуло солнце, и с первыми его лучами преобразилось всё. Оттаяли, засинели окна. Женщины, скрипнув схваченными морозом калитками, у водяной колонки собрались, как раньше возле колодцев бывало, последние новости обсудить. Словно какой-то гениальный художник белой краской разных тонов и оттенков расписал степь. Бессчётными звёздочками-снежинками посверкивал снег на солнечных склонах бугров. В овражках же, затенённый, задумчиво тускнел он, утрамбованной серой лентой лежал на проезжей дороге…

Загляделся Виктор на эту красоту, чуть было не упустил жигулёнка. Хорошо, водитель сам тормознул, просигналил.

– До Токаревки не подбросишь? – обрадовался машине Виктор, настоявшийся уже в ожидании попутки.

– Отчего же не взять, – знакомо улыбнулся водитель. – Садитесь, дядя Витя. Карета подана.

– Жора, ты? – удивился Виктор земляку-ромашкинцу, с которым лет двадцать не виделись.

– Признал всё же?

– Признал. Неожиданная встреча! Слышал, на Севере ты денежки большие заколачиваешь, в родные края носа не кажешь.

– Есть такое… Грешен. За деньгами о доме забыл. Потянуло вот…

– Знакомое чувство. Сила притяжения действует. Я тоже уезжал. Четыре года, как вернулся. Не жалею.

– Может, и я расчёт возьму. Домик рядышком в городе присмотрю или в деревне пристроюсь. Деньги есть. Машиной вот обзавёлся. Покатаюсь, пока в отпуске. Не возьму с собой, братану оставлю. Ещё одну пригнать хочу. В случае чего продам её здесь с выгодой. Разговоры ходят, что с деньгами власти чудить начнут. Ещё сгорят на сберкнижках. Как думаешь?

– Вряд ли… Но лучше, конечно, в оборот их пустить. Надёжность гарантирована. Хотя советчик я плохой. И чужими деньгами не распоряжался, и своих накоплений не имею. Это ты молодец, умудрился капитал сколотить. Небось холостяком числишься и в общежитии прописан?

– Угадал, – не погрустнел весёлый Жора. – Не тороплюсь с женитьбой, выбираю всё.

– Дождёшься, смотри, дедом тебя кликать начнут чужие детки. Пора бы своих завести…

Легко бежали новенькие «жигули», быстро докатили до больницы.

Жора вышел следом за Виктором из машины размяться немного. Высокий, на целую голову выше Виктора, глянул на хмурые облака, наползавшие на солнце:

– Ну и погодка. Опять, похоже, заметелит.

– Степной климат, резко континентальный, зато родной, – заметил Виктор. – Куда сейчас?

– В город покачу, к братану.

– Будешь в деревне, заходи.

– Долго ещё пробудешь?

– Пока тёщу не выпишут. Надеюсь, скоро. Не хотелось бы весь отпуск потратить. Половину его на май бы сохранить. Красивое время! В цвету всё, в зелени… Люблю в эту пору вокруг деревни побродить, детство вспомнить.

– И футбольный мяч за вётлами не мешало бы погонять, – добавил Жора. – Теперь-то мы вашему году не уступим. Стареете вы, а мы самую силу набрали. Как-никак на пять-семь годков моложе.

– Слепой сказал: «Посмотрим!» – улыбнулся Виктор. – Только трудновато всех футболистов собрать. Разъехались, но потихоньку возвращаться начинают. Глядишь, скоро и организуем турнир, посмотрим, чья возьмёт.

15

Анна Трофимовна ожидала Виктора, увидела его в окошко, навстречу вышла.

– Очень рада видеть, – сказала она, не скрывая радости. – Признаться, испереживалась вся. Как добрались в буран?

– С божьей помощью и вашими молитвами, – улыбнулся он.

– Не смейтесь. Я и в самом деле молила Всевышнего за благополучный исход. Не однажды ночью вставала, в окно вглядывалась. Начатый коньяк допила.

– Без меня?! – Виктор был в хорошем настроении, позволил себе немного потрепаться. – А как же с нашим уговором?

– Давайте забудем эту историю, – посерьёзнела Анна Трофимовна. – Мне, право, стыдно за своё поведение. Простите уж.

Виктор искренне удивился, на другое разговор перевёл:

– Как тёща?

– В сознание пришла.

– Далеко до выписки?

– Не будем спешить. Болезнь нешуточная.

– Понимаю, Анна Трофимовна. Всё же поконкретнее бы знать.

– Возможно, через недельку-другую разрешу её в деревню забрать. Подчёркиваю, в деревню. В город рискованно пока везти её, расстояние большое. Да и с чисто психологической стороны разумно побыть с нею дома некоторое время, постепенно к городу готовить. Придётся потерпеть, с работой как-то улаживать…

– За жену переживаю, – вздохнул Виктор. – Сами знаете, в каком она положении. Профессору скоро ей нужно показываться.

Анна Трофимовна достала из кармана белоснежного халата, нового, как приметил Виктор, подлиннее, чем прежний, платочек, промокнула повлажневшие глаза.

– Не нужен ей профессор, – сказала тихо.

– Что случилось? – сразу почувствовал неладное он. – Говорите же скорее.

– Не перебивайте только, – попросила она. Помолчала, собираясь с мыслями, медленно заговорила: – Перед пургой взялась ваша жена в одиночку матери простынку менять, чего раньше не делала, береглась. Помочь некому было. Подождать бы ей подмоги, себя пожалеть. Да куда там… Елену же где-то носило. Оказалось, в кабинете с Василием Васильевичем убиралась… Ну, это я к слову, не обращайте внимания. Вот и надорвалась, бедная. Следом второе потрясение. В разгул пурги за вас волноваться стала. Объявившаяся наконец-то Елена успокоила её, что у меня пережидаете вьюгу. От Василия Васильевича узнала о люстре, будь неладна стекляшка эта! Мыслишка и появилась у неё ревностная. Совсем ей плохо стало. Василий Васильевич, как назло, поздно домой заявился, с помощью опоздал. – Анна Трофимовна снова платочек в ход пустила. – Словом, выкидыш получился…

Хотя врачи не однажды предупреждали Виктора о возможных последствиях и он внутренне был готов ко всему, всё же случившееся потрясло его.

– Пойду я, – сказал он. – Валентина в палате?

– Да. Вдвоём они остались. Елена уехала. Попробовала бы не выписаться! Объяснились мы тут втроём, разобрались. Уж простите, что так вышло…

Валентина не сразу заметила мужа, подсевшего на краешек её койки. Лежала, думала о своём. Волосы, разметавшиеся по белой подушке, казались особенно чёрными. Красивое даже при такой душевной боли лицо было бледное и отрешённое от всего.

Он тихонько коснулся её руки.

– Ты?! – обрадовалась она мужу и тут же потухла, заплакала. – Не сберегла я…

– Ничего, ничего, – говорил он, ладонью вытирал её слёзы, гладил неприбранные волосы.

– Не сберегла… Прости, – всё повторяла она.

Виктору до слёз было жалко её, вопреки всему и всем решившуюся родить.

– Всё будет хорошо, – успокаивал он жену. – Вот увидишь…

Он рассказал ей, как прошли помины, долго сидел, глядя на неё, незаметно задремавшую.

Зашевелилась тёща, позвала слабым голосом:

– Валя…

Он осторожно высвободил свою руку из Валиной, пересел к тёще, улыбнулся ей.

– Витька? Приехал?

– Приехал. Как чувствуешь?

– Мучаю вас.

– Скоро выздоровеешь. В гости к нам в город поедешь. К внуку. Хочешь?

– Домой надо… Зорька там.

– А давай продадим корову. Мы хорошо зарабатываем, молоко всегда сможем купить сколько пожелается. Зачем зазря мучиться.

– Нет! Что ты, Витька?! – на глазах Дарьи Григорьевны проступили слёзы. – Зорьку никому не отдам.

– Ладно, ладно… Не будем продавать, – поспешно отступился Виктор. – Выздоравливай скорее.

16

Новый год Виктор встречал у Саши. Пили собственного производства первачок, крепкий, под семьдесят градусов, очищенный марганцовкой и на травах настоянный.

Не одну стопку принял Виктор, захмелел изрядно и вместе с отцом, собравшимся домой, тоже поднялся.

– Пойду провожу батю, чтобы опять не зарулил к зазнобе какой, и спать завалюсь.

К отцу он не стал заходить, подождал, пока в избе погаснет свет, и неспешно направился к тёщиной избе.

В такую чудную новогоднюю ночь с отвесно сеющимся снегом при несильном морозце грех не прогуляться по родной деревне, встречных обнять, с Новогодьем поздравить. Но привычная к раннему зимнему сну и подъёму деревня и на сей раз осталась верна себе.

Всё же встретилась Виктору живая душа. Довольно молодая, не увядшая ещё красотой разведёнка, и при муже любившая выпивку, без него же и вовсе пристрастившаяся к зелью, поравнялась с Виктором:

– С Новым годом!

Вгляделась, узнала:

– Витёк, ты? Вот не думала тебя встретить.

– Тоня, если не ошибаюсь?

– Тамара я. Тоня старшая у нас. В городе живёт. Пробовала и я, как с мужем разбежались, к ней притянуться. Не получилось из меня городской крали. Трамваи надоели, порядки на швейной фабрике не понравились. Строго уж больно: то нельзя, этого не делай… В деревне лучше и свободнее дышится. Ты как, Витёк?

– Нормально, – сказал Виктор. – В отличие от тебя терплю пока городские порядки. Хотя тоже по-разному бывает. И в деревню тянет.

– Тёщу не выписали?

– Должны вот-вот… Ну ладно, Тамара, пошёл я. Бывай. С Новым годом тебя!

– Погоди, Витёк, – остановила она его. – Знаешь, просьба у меня. Не найдётся чего горячительного для поправки здоровья. Голову сильно ломит. Зря вздремнула. К Генке Лизутину ходила, замок на двери поцеловала. Вот к подружке, соседке твоей, пришла – не достучалась… Выручишь?

– Поможем, – неожиданно сказал Виктор. Разгулялся он, сон перебил, решил с Тамарой немного посидеть, о деревенской жизни послушать.

– Нормальный ход, – повеселела она, засеменила следом за Виктором по узкой тропинке, ровненько устилаемой падающим снежком. – Век тебя не забуду, Витёк.

В передней сидели, при свечах, как гостья попросила. Виктор не жалел, что зазвал Тамару, многое от неё про деревенских узнал. Пусть с точки зрения гулящей бабы, зато высказывающейся откровенно.

Часы пробили четыре утра.

– Ого! – удивился Виктор. – Хватит стольничать. Пора и спать.

– Конечно, – обрадовалась Тамара. – Я уж сама хотела предложить.

Привычно и ловко, несмотря на порядочное количество выпитого, она стянула водолазку, скинула юбку и всё остальное нижнее.

– Да я не в том смысле, – хотел было возмутиться он её поведением, но при виде обнажённого, ещё не утратившего гибкости тела что-то вспенилось в нём. Буйная кровь, подогретая хмелем, прилила к вискам, разбудила взывающую к безрассудству плоть…

Он задул свечи, нетерпеливо стал раздеваться. Тамара помогала ему в этом, торопила.

Лишь в постели, готовый уже слиться в единое с прильнувшей к нему женщиной, Виктор спохватился. Он представил не просыхающее от слёз бледное лицо жены с теневыми полукружьями под глазами, выдохнул, отстраняясь:

– Не могу!

– Можешь! – Тамара жадно вцепилась в него, тянула на себя. – Ещё как можешь! Я же чувствую…

Но миг безрассудства прошёл. Виктор спокойно разнял Тамарины руки, оделся. Заставил одеться и Тамару.

– Зря ты, Вить, отказался… Испортил всё, – грустно сказала она на прощание.

– Бывает, – ответил он. – Извини.

17

Надежды Виктора на скорое выздоровление Дарьи Григорьевны не оправдывались. Болезнь заметно сдала, но довольно ещё цепко удерживала больную в постели.

– В любом случае к себе её придётся везти, – сказал Виктор жене. – Там долечивать будем.

– Я тоже так думаю, – согласилась Валентина. – Собирайся потихоньку.

Виктор начал готовиться к предстоящему отъезду, домашним хозяйством тёщи занялся. Всё неплохо разрешалось. Лишь по корове, любимице Дарьи Григорьевны, выходила заминка. Родственники с обеих сторон были предпенсионного возраста. Ради добавочных буквально двух-трёх десятков рублей пенсии они ломали себя на физически изматывающей колхозной работе и побаивались взять на свои плечи ещё одну обузу. У каждого из них и без Зорьки двор теснился от скотины. Отец Виктора, правда, намеревался забрать вместе с овечками и курами корову, но при условии, если невестка, Сашина жена, согласится доить её и молоко обрабатывать. Та же наотрез отказалась, ссылаясь на вечную свою занятость, хотя такое объяснялось её личной неприязнью к свёкру, чего она особо и не скрывала.

– Покуражился в своё время вволю, угробил жену, – не раз слышал Виктор от неё, до грубости прямой на слово. – Теперь вот благопристойным старичком прикидывается, как правильно жить, учит…

– Матери жилось и впрямь не сладко, – частично принимал Виктор её прямоту, сам оказавшийся свидетелем многих необузданных поступков отца. – Но нельзя же быть такой до жестокости бессердечной.

Естественно, горделивый, себя уважающий свёкор той же монетой отплачивал невестке, лишний раз не заходил к ним и внуков конфетами не баловал.

Приходилось вынужденно продавать корову, чего категорически не хотела Дарья Григорьевна.

– Жалко Зорьку, – вздыхала она ответно на уговоры дочери и зятя. – К тому же отелится скоро. Вовсю прочинать уже должна. Заметил?

– Круглеет, – говорил Виктор.

– Вот видишь…

– Вылечишься, новую купим, – выискивал он довод за доводом. Резко нельзя было с нею разговаривать, на её состоянии отражалось. – Телёнка от Зорьки, скажем, а?

Уговорил всё же.

– Ладно, продай, – всплакнувши, наконец согласилась она. – Только в хорошие руки Зорьку отдай, чтобы не мучилась бедная, к ласке привычная…

Покупатели не заставили ждать, в тот же день, как Виктор объявление в людных местах вывесил, подходить стали. Выбор Виктора пал на бывшую тёщину соседку Катерину Васильевну, недавно купившую дом рядом с дочерью, вернувшейся в деревню с мужем, тверским мужиком Юрием Шишковым. Одним хозяйством на два двора они жили, потому Катерина Васильевна, предварительно посмотрев корову, за зятем сходила:

– Пусть глянет. Хозяин-то всё-таки он.

Зорька повернула к ним рогатую голову, не нашла свою хозяйку и снова сеном занялась.

– Прочинает, – сказал Виктор, запомнив услышанное от тёщи понравившееся ему слово. – Вот-вот одарит…

– Берём, – сказал Юрий, оставшийся довольным коровой. – За приплод, естественно, добавим.

– Заодно и сено заберите, – предложил Виктор.

– Дельная мысль. Заберём. Так сколько за всё?

– Торговаться не стану. Вы лучше меня и в коровах, и в ценах разбираетесь. Сами решайте. Я в избу пойду, бутылочку организую. Посоветуйтесь наедине и заходите.

Когда сделка состоялась, Виктор разлил по стаканам коньяк:

– Не обижайте Зорьку. Дарья Григорьевна о том очень просила.

– Не обидим.

Выпили, чуть посидели для приличия, забирать корову пошли. Катерина Васильевна действовала согласно старинному ритуалу. Попросила в ведро насыпать немного дроблёного зерна, из кармана фуфайки достала принесённую для такого случая крепкую бечёвку, двойной петлёй захлестнула коровьи рога. Юрий потянул за верёвку. Корова недоумённо посмотрела на него, недовольно мотнула головой, упёрлась, мол, чего ещё удумали? Катерина Васильевна словно поджидала этого, поднесла Зорьке ведро с дроблёнкой, ласково заговорила:

– Ну, чего же ты упёрлась, чего насторожилась так-то? Пойдём же, миленькая, за ведром. Видишь, оно хозяйки твоей прежней, теперь наше будет, как и ты. Пойдём.

Зорька уловила хлебный дух дроблёнки, испробовала на вкус, глянула на Виктора, словно спрашивая, как быть?

– Иди, чего уж теперь-то, – сказал он. – Заболела твоя хозяйка. Серьёзно заболела. Не может за тобой ухаживать. Потому-то и разрешила тебя в хорошие руки отдать. Иди, не бойся.

Послушалась Зорька, двинулась за Юрием. В калитке остановилась, повернула голову к сараю, мукнула трижды и, хватанув дроблёнки, без оглядки пошла следом за новыми хозяевами.

«Попрощалась, – подумалось Виктору. – Скотина, а понимает».

Вскоре и сено Шишков забрал. Большую тележку нагрузили, на колёсном тракторе «Кировец» увезли. Только отметина от высокого стога осталась, да шустрый ветерок гонял по двору клоки сена.

Взгрустнулось Виктору. А когда ещё и овечек отогнал к отцу, и курочек в мешке отнёс, и вовсе тоскливо ему стало.

– Надо же как за душу взяло! – удивился он, оглядывая осиротевший на его глазах двор. – Каких-то полмесяца похозяйничал, а уже не могу равнодушно на такой разор смотреть. А каково тёще?

18

Перед Рождеством Анна Трофимовна всё же смилостивилась, разрешила забрать больную в деревню.

– В город ещё рано, – огорчила она Ярцевых. – Окрепнет пусть. Подъеду на днях посмотреть, тогда и определимся окончательно.

Виктор с Марьиным, и на сей раз не отказавшим в просьбе, с трудом довели Дарью Григорьевну до машины. Медленно ехали, особенно перед самой деревней, где выбитая до глубоких колдобин неасфальтированная часть дороги не выровнялась даже обильным в эту зиму снегом.

В избу Дарью Григорьевну почти внесли. Сильно она устала, но заметно повеселела.

В доме было чисто и свежо. Виктор постарался как никогда, полы накануне вымыл, перины и одеяла вытряс…

– Протопи голландку, свежо вроде, – сказала Валентина мужу, проводившему Марьина. – А я обедом займусь.

Виктор стал очищать золу.

– Трубу открой, – заметила Дарья Григорьевна оплошность зятя. – Пусть пыль вытягивает.

Он выдвинул обе задвижки, поинтересовался:

– Ну как, мать, дома лучше?

– Хорошо. В своей постели теперь и умереть не страшно, – заплакала она, но чувствовалось, что слёзы лёгкими были, не горючими.

Виктор уловил это, пошутил, подбадривая:

– Рановато об этом думать. Легко хочешь отделаться от нас. Вот на свадьбе внука спляшешь, правнука вынянчишь, тогда и видно будет.

Он дочистил голландку, вынес золу на огород, принёс дровец из дощатого сарайчика, разжёг огонь. Долго сидел, заглядевшись на плещущее по дубовым поленцам жаркое пламя. Покойно было на душе, беззаботно. Не нужно ехать в больницу, смотреть за скотом, готовить съестное… Главное, тёща повеселела. Скоро, значит, в город её можно забрать, где уже заждался сын-студент, оставленный на Антонину, да и на заводе, поди, ждут не дождутся: новый год начался, работы вволю.

– Завтра утренним автобусом поеду, – решил он. Дождался, пока догорят последние головешки, чуть приоткрытыми оставил задвижки, чтобы остатний угарный газ выдохся, тихонечко вышел из передней, стараясь не потревожить задремавшую тёщу.

Но Дарья Григорьевна не спала, о своём думала. Повыше голову на подушку поднять умудрилась, заново, впервые словно, стала оглядывать до боли привычную ей обстановку избы. С шифоньера начала обзор. Лет тридцать минуло, как на новоселье купили они его на последние деньги, оставшиеся после постройки саманной избы. Зарабатывались эти деньги на шахте в далёком среднеазиатском Ангрене, куда молодой Вася Фёдоров жену свою красавицу Дашу с пятилетней Валечкой повёз счастье искать. А счастье-то, оказывается, без родимых корней короткое, непостоянное. Быстро домой вернули они, возвратные эти корни, двух лет не прожили там. Дарья Григорьевна припомнила те дальние годы с тёплой улыбкой. Всё же интересные они были. На большое зеркало взгляд перевела, которое попозже, обжившись, приобрели. Не фабричное трюмо и не трельяж, а самодельное, местным краснодеревщиком искусно обрамлённое, с фигурами всяческими, на станке токарном из мягкого дерева выточенными. Полюбовалась им Дарья Григорьевна, на броский ковёр, что над второй койкой издавна висит, глянула. Бездарный художник малевал его. К тому же густо наложенные на ткань краски давно потрескались и поблёкли, но Дарья Григорьевна и не думала менять ковёр, даже не разрешила зятю, неплохо владеющему кистью, подрисовать картину. В первую очередь Виктор собирался подправить неестественно тонкую, неживую руку пышногрудой красавицы, сидящей в плетёном кресле и улыбающейся белым лебедям на синей озёрной глади. Упрямство Дарьи Григорьевны объяснялось тем, что изображённая на ковре женщина была очень схожа с ней и лицом, и телом…