Долгая зима

– Спасибо, но с этим делом успеется. – Виктор осторожно отодвинул к середине стола до краёв наполненный сизоватым зельем гранёный стакан. – В другой раз наверстаю. Сейчас мне к тёще ехать надо. Узнать всё точнее, Валентине сообщить. Она, бедная, мучается, места себе не находит.

– Тебе виднее, – не смогла скрыть обиду хозяйка. – За встречу с нами и выздоровление тёщи надо бы немного. Не за руль же тебе садиться, и нюхать тебя в больнице никто не будет… Ну, да ладно. Настаивать не стану, поешь хоть с дороги.

– Опять прощения прошу за отказ, – виновато улыбнулся Виктор. – Аппетита не хочу перебивать вашей вкуснятиной. Отцу обещал я его фирменные пельмени попробовать. Не обижать же старика! Потом скотину гляну и в дорогу. Ключи от избы тёщиной у вас?

– У меня, – сказал Степан, заедая самогонку куриной ножкой. – После завтрака собирался пойти протопить голландку и со скотиной управиться. Дойду, пожалуй, раз спешишь?

– Договорились.

– Как добираться будешь? – забеспокоилась Татьяна. – Колхозные, что на ходу, разъехались все с утра. Наша машина, как назло, сломалась…

– Мотор застучал, – уточнил Степан. – Разбирать придётся. И глушителю каюк. Как танк, гремела всю обратную дорогу из больницы. Говорят, в городе у вас есть такие глушаки. Посмотришь?

– О чём разговор.

– Да погоди ты со своим глушаком. Тут серьёзное дело, а он с железками лезет. Генка Марьин к обеду собирался в район на своей легковушке. С ним бы до больницы в самый раз. Правда, из-за вторичной размолвки твоего отца с его матерью и закапризничать может. Но я попрошу. Не откажет мне.

– С ним поздно будет. С врачами не встречусь, – откланялся Виктор. – На дорогу выйду. Подвернётся, думаю, что-нибудь подходящее.

4

Лет восемь, как начали ездить до райцентра новой асфальтовой дорогой, постепенно забросив просёлочную старую, хотя и более короткую. Изредка гусеничные трактора да гужевой транспорт увидишь теперь на ней, да разве в хорошую погоду случайная машина пропылит.

Новую дорогу проложили нефтяники, пожалуй, надолго присмотревшие богатые на природный газ и нефть земли вокруг Ромашкино. Они хотели пропустить дорогу к своим вышкам напрямую через деревню, но председатель сельсовета, ходившая в то время в уважаемых депутатах Верховного Совета, оказалась – на удивление! – сильнее могущественной нефтегазодобывающей фирмы, обычно ни с чем и ни с кем не считающейся, оправдывающей загубленную природу, разрытые хлебные поля и прочие безобразия ценнейшим «чёрным золотом» и «голубым» топливом. Так, в прошлую весну, в половодье, они в родниковую речку, вдоль которой и бежала теперь новая дорога, нефть упустили, память о себе чёрную оставили. До сих пор приречные камыши и низкие кустарники не отмылись дождями, тревожно чернеют макушками среди снеговой белизны.

– Натворили делов! – сказал по этому поводу Гена Марьин, заехавший за Виктором к отцу (сбегала-таки к нему беспокойная Татьяна Маришкина, упросила, видно, пораньше выехать). – Такую рыбную речку испоганили.

– Что и говорить. Воду из неё пили. Чистая была речка, чувствовалось её родниковое начало, – согласился с ним Виктор. – А помнишь, сколько налимов водилось? Голыми руками за жабры брали их, скользких, в корягах. Или из-под сброшенных в речку жерновов бывшей водяной мельницы вытаскивали. А налим – уважающая себя рыба, разборчивая. Ему только чистую воду подавай, хотя и в тине возиться любит. Чуть что не по нему, пропадает разом, уходит на чистые воды.

– Верно говоришь. Уж я-то налимов этих будь здоров перетаскал. Однажды посидел с удочкой возле колхозного яблоневого сада, такого налима из омута на огольца взял, что твой сом! Хватало рыбы. Щука, линь, краснопёрка не переводились. Про мелюзгу и не говорю.

– Это уж точно. При поливе огурцов, бывало, зачерпнёшь из речки с деревянного мостка ведёрко воды, выльешь в грядку, глянешь, там огольцы и пескари ротики открывают, вьюны извиваются… Теперь в нашей речке и такую рыбку, наверно, не словишь.

– Ушла рыба. Караси лишь, нефтью провонявшие, попадаются.

– Возможно, вернётся рыба, – сказал Виктор. – Слышал, власти зашевелились по речке.

– Кое-что предприняли. Штрафанули нефтяников, само собой. Постановление путёвое сочинили, в газете районной нашей пропечатали, обязав сразу же после нынешнего весеннего паводка виновников за чистку замазученных берегов взяться, чёрные безжизненные камыши и кустарники выжечь аккуратненько.

– Хорошо, коли так. До того дожили, что скотине, не вымазавшись, к воде не подойти, – со знанием сельской жизни рассуждал Виктор. – Летние фермы от речки убрали к лесу, наскоро запрудили жидкие ручейки, снежную воду ловить собираются в овражках, чтобы водопой нормальный был… Бывало, братан мой старший Михаил приедет в деревню, в райцентре Токаревка он тогда ещё жил, сачок, из прочных ниток связанный, и болтушку деревянную в свой тарантас кинет, меня возьмёт подручным, да на Ильмень-речку за яблоневый сад махнём. Облюбует местечко, на узком протоке сачок поставит, велит мне болтушкой по камышам двигать, рыбу гнать. Несколько таких заходов – и полтарантаса улова, ешь не хочу! «Хватит, куда нам столько?» – прошу его остановиться, но разве послушается он меня, мальца, если только-только в азарт вошёл… Отловился вот… Земля ему пухом.

– Быстро его скрутило, неожиданно для всех, – сказал Марьин. – За два месяца до смерти к отцу в деревню он приезжал. Нормальный был и видом, и настроением. Кто бы мог подумать… Рак вроде?

– Рак. На Первое мая случилось. Я тогда на Смоленщине жил. После демонстрации заводские на природу ехать уговаривали. Отказался. Настроения не было. Что-то тяготило меня, хотя для кручины вроде бы никакого повода не было… Дома решили с женой потихонечку Первомай отпраздновать, у телевизора посидеть. Да не вышло. Дружок из соседнего дома к себе вытащил. Вернулись когда часов эдак в десять, звонок телефонный с почты: «Телеграмма вам. Приходили дважды, не застали. Брат умер». Дорога неблизкая, ехать срочно нужно, иначе не поспеть на похороны. Успел заскочить в последний ночной поезд и задремал крепко. Утром еле про телеграмму вспомнил. Заспал, похоже. Пока не доехал до места и не увидел в братнином дворе обтянутую красной материей крышку гроба, не верил всё…

Через шесть километров от Ромашкино дорога упёрлась в главную трассу.

Гена Марьин сбросил скорость, пропустил несколько машин и повернул влево, на Токаревку.

– Сколько лет Михаилу было? – спросил он.

– Пятьдесят два всего. Ещё жить да радоваться бы ему на родной земле, от которой его в своё время Министерство обороны оторвало. Не посчиталось с ним, гражданским по натуре, в танковое училище после окончания финансового техникума направило, затем аж в действующую армию на Дальний Восток, командиром взвода. Напрасно всё. Не желал он военной службы, добился своего. Комиссовался, на родину вернулся. Сначала в Токаревке определился районным финансистом. Затем, когда сыновья подросли, в город перебрался, что рядышком совсем, дом срубил. Престижные курсы усовершенствования окончил, заметные должности в городе занимал… – Виктор примолк, дождался проследования шумной колонны большегрузных машин, продолжил: – Толковый был, да к водке излишне потянулся. Постепенно до экономиста коопторга скатился, приёмкой продуктов от колхозов и частников ведал, где за процентами «усушки-утруски» и вовсе к спиртному пристрастился. Спохватился было, за лечение взялся, да поздно уже… Хорошо, на своей земле умер, сходить на его могилку всегда можно.

Виктор закашлялся, вздохнул:

– Раскидало же нас, Ярцевых, по белу свету. Один брат в Первоуральске, другой в Ташкенте, сестрёнку под Новосибирск занесло…

– Раньше мода такая была: из дома подальше рвануть, – высказал свою версию Марьин. – Потому и катались.

– Не только из-за моды. Семьи большие были, а достаток малый. Вот и уезжали свою жизнь устраивать. Сергей, к примеру, аж в Ташкент, за две тысячи километров махнул.

– Знаю. Твой отец рассказывал, да от самого беглеца слышал. Провалил он в школе переэкзаменовку, испугался родительского гнева, без копейки в кармане, с куском хлеба лишь укатил к брату Мише, когда тот в Чирчике на танкиста учился. Кстати, Сергей собирается насовсем в деревню приехать. Тянет, говорит, домой сильно.

– Понятное дело, знакомое. У меня на Смоленщине всё прекрасно было. И квартира трёхкомнатная, и должность на заводе высокая и денежная. Всё же не вытерпел, перевёлся вот. И веришь, с приездом в родные края сразу полегчало, словно груз какой с плеч сбросил.

– Многие сейчас возвращаются на родину. И молодые, и старые.

– Выходит, корни дают о себе знать.

– Похоже.

Так за разговором и скоротали они дорогу. Марьин подвёз Виктора до больницы:

– Если быстро справишься, подожду. Заеду.

– Не знаю, как получится, – ответил Виктор. – После больницы на телефонку ещё зайду с женой переговорить. Да ты за меня, Гена, не беспокойся, не создавай себе неудобств. Главное, спасибо, сюда добросил. Грешным делом, думал, из-за размолвки наших стариков сторониться будешь.

– Ещё чего! Между прочим, с дядь Колей мы по-прежнему поддерживаем связь. Случается, иногда и бутылочку раздавим.

– Может, зря и разругались они?

– Им виднее… – махнул рукой Марьин, глянул на часы, прикинул: – Значит, так. В два я подъеду к почте. Постарайся к тому времени управиться.

– Договорились.

5

Виктор, согласно пояснениям Маришкиных, поднялся на второй этаж нового кирпичного здания. В приёмной убиралась симпатичная женщина в больничном халате.

– Мне к завотделением, – обратился к ней Виктор.

– А Василь Василич только что до начальства ушёл, – сказала она. – Если он тебе нужен, подожди. Обещался вернуться скоро.

Виктор сел ближе к окну, стал оглядывать больничный сад с недавно высаженными деревцами, за ним двухрядную с добротными домами улицу, в конце которой угадывались знакомые ему ещё со школьных лет деревянные корпуса старой больницы.

– У тебя жена здесь? – полюбопытствовала уборщица. – Могу пригласить.

– Тёща…

– Твоя тёща? – не дала она договорить ему. – Вот не думала!

– О чём не думали?

– Что в таком возрасте тоже аборт делают.

– При чём здесь это? – обиделся Виктор, и без того задетый её бесцеремонным тыканьем. – К вам ещё вчера вечером с высоким давлением поместили.

– А-а-а… Как же я сразу-то не догадалась, дурёха. Места в терапевтическом отделении не оказалось, вот к нам в гинекологию и положили твою тёщу, – виновато вроде затараторила она. – Тогда не к Василь Василичу тебе, а к Ангелиночке. Она как раз твою тёщу осматривает. Побегу про тебя ей скажу. Уйдёт ещё через служебный выход…

– Спасибо. Как она?

– Ночью сильно бредила. Зорьку всё какую-то звала, корову наверное.

– Точно. Есть у неё такая корова. А не тяжело вам, день проработав, ночью у больной сидеть? И по дому как справляетесь?

– Так я же абортница. Убираюсь же по своей воле, хочу Василь Василичу угодить. Частенько ведь наведываюсь я сюда.

– Понятно. А здоровья не жалко? И новую жизнь в зародыше губить?

– А чего жалеть. У меня в деревне четверо ребятишек бегают, пятый в армии. Куда ещё?! А про здоровье некогда думать: муженёк у меня хлюпкий с виду, но дюже неугомонный, да и шофера-красавцы на уборочную наезжают. Как тут устоять?

– В таком случае предохраняться надо.

– И-и-и… Чего удумал, – рассмеялась она. – Это ты небось жену бережёшь. Мой же о резинках всяких и слышать не хочет. Грех, говорит. Не положено. Рожай лучше, говорит, прокормлю как-нибудь. Вот и езжу к Василь Василичу украдкой от мужа, придумываю всякие женские болезни.

– Сколько же вам, если не секрет?

– А какой резон мне года свои прятать? В семнадцать первенца родила. Весной из армии его ждём. Вижу, грамотный ты, сосчитаешь.

«Лет на пять моложе моей Валентины, – прикинул Виктор, позавидовал ей. – Только что операцию перенесла, а на щёчках маки полыхают вовсю. Валентине бы такое здоровьице…»

– Молодо выглядите, – сказал он.

– Мы же городскими гарями не дышим и нервов не тратим на очередях…

Их беседу прервал лечащий врач Дарьи Григорьевны – блондинка лет сорока пяти, не из красавиц, но ухоженная, от крашеных ноготков до пышно взбитой причёски.

– Вы к больной Фёдоровой? – спросила она приятным голосом.

– Да, да, Ангелина… Извините, не знаю отчества, – поднялся Виктор, представился.

– Анна Трофимовна, – сказала она так же приветливо, словно не обратила внимания на промашку, допущенную Виктором с подачи прыснувшей уборщицы.

– А вы пойдите в палату, постель больной смените, коли вызвались ухаживать, – построжала Анна Трофимовна, спровадила насмешницу, достала из кармана своего до хруста накрахмаленного коротенького белоснежного халатика сигареты в красивой упаковке, предложила Виктору.

– Спасибо, Анна Трофимовна. Не научился ещё, – отказался он, неуютно чувствующий себя за промашку. – Извините за моё ошибочное обращение.

– Ладно уж, – махнула она рукой. – От лисички этой Елены Прекрасной чего хочешь ожидать можно. Кем приходитесь больной?

– Зять.

– А жена что же? – Она закурила, с интересом глядела на Виктора.

– Не смогла приехать. Светилу столичному ей показаться надо… по беременности.

– Ясно. – Анна Трофимовна пригасила сигарету о краешек аккуратной урны, бросила в неё. Яркой помадой подправила тонкие губы. – Словом, Виктор, состояние больной тревожное. Паралич правой стороны тела и левого мозгового полушария. Повезло, не по сердцу пришёлся удар. Самое страшное, полагаю, позади. Критическое давление сбили. Вылечим. Только хороший, постоянный уход за ней нужен. Нянек у нас, к сожалению, нет. Так что продумайте эту проблему. На Лену не полагайтесь. А теперь пойдёмте к больной. Посмотрим, как воспримет она ваше появление.

Дарья Григорьевна лежала на крайней от входа койке в просторной на восемь мест палате.

– Это я, Витя, – сказал Ярцев, придвинул табуретку ближе к её изголовью, сел.

Она видела его, но глаза ничего не выражали.

– Не узнаёшь разве своего зятя? Это же я – Витя, – повторил он.

– Ясненько. Полная заторможенность, – сказала Анна Трофимовна. – Так и думала. Потребуется время для выхода больной из кризиса. Будем помогать.

Она посмотрела на свои часики, заторопилась. Протянула Виктору визитку:

– По всем вопросам только ко мне. Никакой самодеятельности. Главное для больной сейчас – уход и покой.

– А ты глянулся Ангелиночке, – сказала Лена перед уходом Виктора. – Незамужняя, между прочим.

Он хотел приструнить развязную женщину, но сдержался, поскольку за тёщей она приглядывала, спросил только:

– За что Анну Трофимовну не любите, Ангелиночкой зовёте?

– Потому что свой востренький нос всюду суёт, Ангелиночка эта, расфуфыренная и раскрашенная чисто ангелочек. И к Василь Василичу пристаёт. Наверное, и тёщу твою сюда определила, чтобы с ним чаще видеться. Мало ей, что в одном подъезде с Василь Василичем живёт.

– Ревнуете, похоже? – улыбнулся Виктор.

– Есть немного. Но я уважаю её как специалиста. Все уважают. Толковая она баба. Кандидат наук.

Виктор положил в карман цветастого халата Лены пару купюр по двадцать пять рублей, распрощался с ней до завтрашнего дня и вышел на улицу.

Маленькие деревца разбежались по просторному саду и, словно детишки в белых одежонках, по колено увязли в снегу, а те, что ближе к забору, и вовсе зарылись в наметённые сугробы.

Пока шёл к почте, Виктор любовался корпусами нового больничного комплекса, и особенно центральной площадью помолодевшей Токаревки, которой могли бы позавидовать многие солидные города.

– Лёшкина работа, – порадовался он за районного архитектора, ромашкинца, с которым в детстве из спичечных коробков домики строили. – Добился-таки своего. Инженерно-строительный институт окончил, любимым делом занимается.

Подумал: «А ведь немало талантливых выходцев из Ромашкино. И артисты есть, и художники, и писатели… Может, не всемирно известные, но довольно профессиональные, в меру своего таланта прославляющие свою малую родину. Многие из них, не одну пару штиблет поизносивши на городском асфальте, домой вернулись, здравствуют поныне или на местном кладбище уже покоятся. Есть, конечно, и такие, для которых Ромашкино лишь слово в биографии, но перед закатным часом своим каждый из них непременно вспомнит родное село, где корни его…»

На почте Виктор быстро связался с женой, позволил себе святую ложь о тёще:

– Положили в больницу, но чувствует неплохо…

Сестре же Антонине, которой позвонил следом, без утайки рассказал о состоянии больной, попросил до своего приезда почаще заглядывать к Валентине. О кулинарных занятиях отца тоже поведал, намекнув сестре, что не мешало бы как-то и ей подъехать к нему да пельменей налепить.

6

Несколько успокоившись после звонка мужа, Валентина отправилась в женскую консультацию. До неё было не так далеко, и она не стала дожидаться троллейбуса, решила пройтись, благо время позволяло и день радовал солнцем. Возле церкви, мимо которой шла, она приостановилась, перекрестилась на золочёные купола:

– Боже праведный, не оставь маму без своего внимания, помоги ей излечиться скорее и мне силы дай дитё доносить, на белый свет глянуть позволь ему, желанному…

Валентине при её возрасте и повышенном давлении не советовали рожать второго. Но как только могла противостояла она врачам и близким родственникам. Болезненно воспринимала осторожные доводы мужа отказаться от опасной для будущего ребёнка и её самой затеи. Быть может, это и являлось главной причиной её упорства, переходящего в упрямство. Всё чаще в ожидании мужа, допоздна пропадавшего на работе, она додумывалась до совершенно беспочвенных подозрений к нему и в беременности видела чуть ли не единственное средство возвращения мужниных чувств, как ей казалось, в последнее время поиссякших.

Московский профессор, седой, довольно ещё моложавый на вид интеллигент, принял Валентину тотчас, как доложили, внимательно осмотрел, прежде чем разрешить ей одеться.

– Да-с, – сказал он. – Интересный случай, доложу вам…

– Только не отговаривайте. Бесполезно! – насторожилась Валентина.

Профессор удивлённо вскинул мохнатые брови:

– Не пытаюсь даже. Напротив, говорю, случай интересный… Вот так-с… А теперь внимательно выслушайте меня.

Он выдал ей свои рекомендации и отпустил. Уже укутываясь в шубу, Валентина слышала в приоткрытую дверь обращение профессора к её лечащему врачу:

– При следующем моём визите обязательно покажите. Довольно интересный случай…

Дверь прикрыли, и Валентина не услышала концовки фразы. «Что за такой интересный случай? – думала она. – Может, за подопытного кролика сгодилась? Не похоже. Какой ему резон экспериментировать со мной, в случае неудачи авторитет терять из-за незнакомой упрямой бабёнки, супротив всех намерившейся непременно родить? Выходит, есть у меня слабенькая надежда на благоприятный исход…»

На обратной дороге она зашла в аптеку, заказала выписанные травы и лекарства. Потом в овощном магазине купила свежей красной свеклы, сок которой настоятельно рекомендовали ей. Вечером к ней забежала сестра мужа. Валентина очень обрадовалась Антонине. Есть с кем поделиться наболевшим, посоветоваться. Заварила чай, коробку конфет открыла.

– Уладится всё и с тобой, и с матерью, – успокоила её золовка, терпеливо выслушав то, о чём уже знала от братишки. Как и было условлено с Виктором, она словом не обмолвилась о телефонном разговоре с ним.

– Дай-то бог. Всё же напугала меня мамка. Неожиданно как-то получилось, к моей проблеме наслоилось.

– Что же тут неожиданного? Тяжело ей одной, вот и не выдержала. Мы ведь женщины какие? Когда мужья рядышком, нет-нет да и норовим копытцем чувствительно лягнуть, а без них места себе не находим… Кстати, неделька у меня свободная получается. В деревню, что ли, съездить?

– Я бы хоть сейчас поехала. Витька – там, но всё равно душа ноет. Самой бы за мамкой посмотреть. Только не вырваться никак. Отчётные дни на работе, никому не перепоручишь. И на консультацию к врачу ходить нужно.

– Ну и ходи на здоровьице, раз решилась родить. О матери не беспокойся. Всё же съезжу я в деревню. Отца проведаю и за матерью твоей посмотрю. Завтра же утренним выеду.

– Спасибо, Тонечка.

– Передашь что?

– Кое-что положу из съестного. Водки ещё передам, если не тяжело тебе будет. Скоро год отцу, без спиртного не обойтись. Витька ящик брал с собой и десять бутылок коньяка. Маловато, пожалуй.

– Клади. Дотащу как-нибудь. Лучше пусть с запасом будет. Сейчас при горбачёвском сухом законе многие на помины ради неё и ходят. Причём без приглашения могут заявиться. Не выгонишь ведь?! Создали проблему. То очереди километровые были за одной бутылкой на руки, теперь вот талоны дурацкие ввели на неё… Витя на работе своей, похоже, достал?

– Как бы не так. Ещё до введения талонов запаслись. Настоялись в очередях. Готовились.

– Зря он своим положением не пользуется. Ему бы начальство не отказало. Слышала, у них на заводе запросто это делается.

– Таким его воспитали. Лучше помучается, чем кланяться, обязанным кому-то быть. Потому и живём при своей гордости и чистой совести без машины и дачи.

– Зато спите спокойно.

– Это уж точно, – улыбнулась Валентина. – Терять-то нечего.

7

Очередной деревенский день для Виктора начался, как обычно, с гимна по радио, служащему ему будильником. Он прослушал последние новости, встал, растопил плиту.

На завтра он собирал родственников на помины тестя…

Сегодня же надо было ехать в больницу. Теперь и к жене, которая не выдержала, приехала в Токаревку, сменила золовку Антонину, которая больше недели ухаживала за её матерью.

– Управляйся как-нибудь без меня, – сказала Валентина мужу при его вчерашнем посещении. – Думаю, не осудят люди за моё отсутствие на поминах, и папка простит. Конфеты мне завтра обязательно привези, раздам здесь… Соку свекольного для меня побольше сделай. Из еды картошки отвари немного да кусочек сальца положи. Хватит нам этого на два дня. Меня тоже кормить стали, как больную. На сохранение определили…

Процесс приготовления сока был длительным и нудным. Свеклу требовалось сварить, протереть на самой мелкой тёрке, отжать через марлю. Виктор не любил это дело, но куда денешься, раз надо. Нацедил двухлитровую банку, закрыл завинчивающейся крышкой. Отваренную в мундире картошку, обжигающую пальцы, укутал полотенцем, газетами обвернул, чтобы тёплой довезти. Уложился. Пока собирался, дрова в печке прогорели. Он закрыл задвижку плиты. Оделся. С трудом открыл в сенцах наружную дверь, подпёртую выпавшим утром обильным снегом.

– Ого! – удивился он этому и огорчился продолжающимся снегопадом. – Очень некстати валит. Не выедешь из деревни.

Протоптал дорожку к сараям. Выпустил под навес корову. Овечек оставил внутри. Сенца принёс.

– Придётся на лыжи становиться, – решил он. – Когда ещё колхозный бульдозер дорогу расчистит. Доберусь до главной трассы, глядишь, и поеду дальше. Её-то нефтяники постоянно шлифуют.

Лыжи стояли в мазанке, как и положено, связанные по концам и на распорке. В прошлогодние зимние каникулы сын катался на них, потому Виктор проверил металлические крепления, нет ли трещин на полотне. Примерил ботинки. Они немного ссохлись, но не жали. Он зашнуровал их, встал на лыжи, пробно проехался по двору.

– Годятся, – заключил он. Вернулся в избу, переоделся в спортивный костюм, накинул болоньевую на тёплой подкладке куртку.

Вскоре он катил уже с вещмешком за плечами в сторону Токаревки. Как и предполагал, к чистке дороги ещё не приступили.

– Пожалуй, и на главной трассе при таком снеге проблемы будут с транспортом. Рвану-ка я напрямую, пяток километров точно срежу, – решил он и свернул с дороги к Шихан-горе.

Поднявшись на Шихан, Виктор остановился передохнуть. Снег наконец-то угомонился, и с Шихана, второго среди ромашкинских бугров по величине и крутизне после Красного, открылся вид на посёлок нефтяников. Его дымящиеся трубы и газовые факелы казались совсем рядом, но Виктор ещё в школьные годы уяснил эту обманчивость…

…Тогда на месте посёлка стояла одинокая в снежном пространстве буровая вышка. В одну из морозных ночей неимоверной силы газ пробил недобуренные метры земного пласта и вырвался наружу. Страшным гулом наполнилась степь. Гул был такой плотный, что ромашкинцам приходилось чуть ли не в ухо кричать, чтобы услышать друг дружку. Ничего не смогли предпринять нефтяники по усмирению прорвавшегося глубинного газа. Многотонные чугунные кляпы и железобетонные блоки откидывались этой природной необузданной силой, как щепки. Ромашкинцам и жителям других близлежащих селений запретили чиркать спичкой в погребах, разжигать костры в овражках, где оседало непрестанно выдыхаемое скважиной отравляющее вещество. До лета гудело, пока не стянули нефтяники к аварийному месту нужную технику. Боковыми подбурениями они многократно ослабили напор вырвавшейся на волю силы, в трубы загнали, направили куда следует.