Русь святая – 2

– Грешен я! Отцу Аресту каялся, только не помогает! Сам не ведал, что так бывает, втрескался я Марию Фёдоровну по уши! Чем дальше тем хуже! Она с каждым годом, все желаннее и желаннее становится, безумие какое-то! – Пётр говорил все это, словно одержимый: – Одно только утешает и силы придаёт, приданное за купеческой дочкой. Мы теперь с ней помолвлены. Об этом и хотел сказать Марии Фёдоровне, да вот не случилось.

– Мда. Но выбор сделан. Сегодня же объявишь о своей помолвке. Видишь как все просто. – Владимирский протянул Петру свою руку, для рукопожатия: – Поздравляю.

Они вошли через заднюю дверь в столовую и присоединились к завтраку. Аким ел уху, только приготовленную из наловленной им рыбы. Инженер Подшивалов пил кофе, глаза его блестели не здоровым блеском, ему даже не помогла расслабиться выпитая водка.

– Ну вот господа, давайте решать наши производственные проблемы. – Владимирский выбрал из блюда яблоко и смачно откусил, так что Подшивалов поморщился. Он сразу же язвительно заметил:

– Яблоки среди весны, а знаете сколько яблок может купить рабочий за свою зарплату? Нисколько. Вы думаете рабочие менее нуждаются в витаминах? Вы меня, Владимир Владимирович убеждали в своё время, что на ваших предприятиях будет все для блага рабочих, и я вам поверил.

– Разве у вас Сергей Родионович есть претензии к кирпичному заводу? Девяносто процентов рабочих живут в своих домах и квартирах, открыли школу, баню, детский сад, храм строим, вы же сами знаете план застройки. А начинали с палаток. – Наш герой пытался аргументировать примирительным тоном.

– Речь идёт о цементном заводе. Народ живёт впроголодь, многие забыли вкус мяса, народ нервничает.

– Вам Сергей Родионович, самому бы по спокойней быть и рабочие глядишь роптать перестали бы. И потом, сейчас строгий пост, никто мяса не ест и даже рыбы. – После этих слов Петра, Аким отложил в сторону свою уху.

– Да вы со своей патриархальной стариной когда-нибудь всё профукаете. – Не унимался инженер: – Заморозьте строительство церкви вот и деньги найдутся! Я обещал рабочим цементного улучить их тяжкое положение. Как я им в глаза смотреть буду, если ничего не изменится?

– Значит вы обещали. – Начал Пётр: – А вы думаете мы храм рабочим построить не обещали. Мы в отличии от вас Сергей Родионович, слов на ветер не бросаем. И денег у нас лишних нет. Пароход нам предлагают в пол цены. Дела у промышленника Лаптева слегка пошатнулись, нужно брать. Простите нас неучей, однако мы с Акимом Ивановичем два года в коммерческом учились и видим где выгодная сделка. Ишь придумал, строительство храма заморозить, давайте тогда цементный заморозим, до лучших времён.

– Да ты что!? Людей на улицу выбросить решил!? – Задыхаясь от гнева прокричал инженер.

И что бы он не наговорил лишнего, Владимирский обратился к тихо сидящему Акиму:

– Что скажете Аким Иванович? Вы же у нас по профсоюзной линии.

– Сам я кумекал, так и так, нет пока на цементном нужной прибыли, а следовательно и денег взять неоткуда. Только разнорабочим хорошо бы помочь чем. Может новых людей не брать, жёнам бедствующим предложить какую работу.

– Дело говоришь Аким Иванович. А люди они ради дела потерпят. Вы бы господин ведущий инженер народ не будоражили, а разъясняли бы им, ради чего, им терпеть лишения терпеть нужно.

– И то правду говорит Пётр Владимирович. Вам как никому известны идеи о светлом будущем Сергей Родионович. – Обратился к инженеру Владимирский намекая на его революционное прошлое. Далее нашего героя осенила идея и он обратился к Петру: – Пётр Владимирович, а почему бы вам не стать совладельцем цементного завода. А что, дело выгодное и нам в нужный момент с деньгами поможете. Господа, Пётр Владимирович помолвлен и за невестой хорошее приданное берет, сто тысяч.

Глашка лично прислуживая за столом даже чуть поднос не уронила с посудой.

В этот самый миг объявился запыхавшийся староста и сообщил:

– Здравствовать желаем. Людишки и лодка готовы Владимир Владимирович.

– Так когда же ждать повышения оплаты рабочим? – Не унимался инженер.

– У нас квалифицированные рабочие до восьмидесяти рублей получают в месяц, вдвое больше начинающего службу офицера. Потому как офицер не за деньги служит, а за честь. – Желая отвязаться от назойливого инженера, проинформировал Владимирский.

– Но подёнщики тоже люди, в конце концов! – Начал горячиться Инженер, но его прервал Аким, значительно повеселевший после сообщения о помолвке Петра:

– Ты Сергей Родионович в перед батьки в пекло не лезь. У Шуленберга подёнщики не более получают, а у Брауна и Бронштейна и того менее. У наших трудяг всё же есть впереди перспектива, да и Пётр Владимирович помощь обещал.

Владимирский спустился вниз по реке, покрытой ещё толстым слоем льда, к раз лившейся на той стороне водной глади, талого снега. Там его поджидали два мужика в кафтанах и сапогах с лодкой, а так же урядник, крепкий мужик лет сорока. Внезапно из-за туч на небе выглянуло солнце и кругом веселее зажурчали ручьи и защебетали птицы. Староста внимательно оглядел низину, где скопилось целое озерце талой воды и с сомненьем заметил:

– Благодать-то какая. Ничего не видно отселе. Може и нету никакой утопленницы. Все ж таки в округе не слыхать, что бы кто-нибудь сгинул.

– Это верно ваше высокоблагородие, в нашем околотке утопленников не числиться. Давайте ближе подплывём, може это просто одёжа. – Согласился со старостой урядник.

Они забрались в лодку и два мужика столкнув посудину в воду, заскочили в неё, обрызгав всех холодной водой. Мужики стали грести в том направлении, куда указывал наш жандармский чин. Наконец они увидели белую нижнею рубаху и приблизились к ней. Сомнения разом закончились, перед ними плавало лицом вниз, женское тело.

– Ктож энта такая, по одеже вроде из господ? Вон кружева и чулки бесовские. – Дёрнув кадыком произнёс староста.

– Переверните её на спину. – Дал распоряжение Владимирский.

– Подол её за корягу зацепился, нужно сначала отцепить. – И сидевший на носу лодки урядник, порвав подол отцепил его, спокойно перевернув застывшее тело утопленницы. От увиденного зрелища мужики чуть не перевернули лодку. На них смотрела посиневшая, жутко опухшая физиономия, чьи веки и губы были объедены речными тварями. Урядник спокойно закурил: – Энто она, пожалуй уж с прошлого года тута ныряет, вона как рыбы обсосали. Место здесь тихое, заводь и кручина в стремнину впадающая леском покрыта. Люд православный что вдоль берега ходит, поверху кручу обходит, от того и не видел утопленницы. И с речки её не видно тута, в заводи под корягой. А Тяперича оттаяла и всплыла.

– Ктож такая, не узнать вовсе, не уж-то не наша? – Крестясь спросил Староста.

– Наша это, по всей видимости Зинаида Ивановна Федькина. – Печальным голосом произнёс Владимирский.

– Так вы её признали, ваше высокоблагородие? – Удивлённо спросил урядник.

– Нет. Только госпожа Федькина с осени прошлого года в усадьбе не появлялась. Выходит что утопленница она.

– Только она, ваше высокородие, на утопленницу не похожа. – Заметил урядник: – Я энтих утопленников повидал на своём веку. Хорошо бы узнать, ваше высокоблагородие, в каком месяце она пропала? – Почитай пол годика минуло, неужто никто и не хватился?

Владимирский с любопытством смотрел на урядника:

– Так вы что же, можете утопленника по месяцу распознать?

– Не то что так, однако к примеру в опрошлом годе мужик осенью на речке утоп. Ехал с ярмарки накушавшись так, знамо дело оторвался от забот. Энто он удачно продал поросят. Подарков всем накупил, жене и деткам и на радостях четверть приговорил, которую с города вёз домой. Лёд ещё тонкий был, вот его кобылка и провалилась под лёд, а он сердечный распластался на санях и ничего не чует. Лошадёнка тварь Божия, беду чует, все на лёд выбраться пыталась, да только где там, копыта выставит, а подними лёд и подламывается. Животина умная, всё к берегу скочит сердешная, а за ней сани, так в пробитую полынью и ушли, а с ними и мужик. Коли принял бы в меру и сам спасся и лошадь из беды може вытянул. Так энтот бедолага, перед смертью воды нахлебавшись, весь скрюченный был, как застывшей.

– Бры, страсти какие рассказываешь Силантий Петрович. – Староста брезгливо потряс своими плечами на бабский манер: – Поганая смерть утопленника. Раз так Господь решил, может и к лучшему, что утопленник нажрался до беспамятства. Я припоминаю ентот случай и кумекаю, чем то он прогневил Бога. – Рассуждал как бы сам с собой староста.

– Прогневил. Бог милостив, как говорится из огня, да в полымя. – Только там наоборот было, закоченел в проруби грешник, да его и в ад, к чертям на сковородку. – И урядник засмеялся своей шутке, остальные перекрестились.

– Так что вы скажете про нашу покойницу, Силантий Петрович? – Вернул разговор в нужное русло наш жандармский подполковник.

– Ну что тут скажешь, она хош бы и задеревенела, только положение рук говорит о её расслабленности на момент смерти. Вот извольте видеть ссадину в волосах, из под сбившегося чепца видно. Може кто её огрел вначале, а уж за тем в воду кинул. – Довольно разумно рассуждал урядник.

– Может она просто гулять пошла, да поскользнувшись упала с утёса. Может она и не в воде зиму пролежала, а только теперь при паводке в воду попала. – Высказывал предположение староста.

– Не, коли по вашему рыбы её не поели бы, скорее дикие звери растерзали бы. – резонно заметил урядник.

– Тело погрузили в лодку и поплыли в сторону бывшей усадьбы Федькиных.

Выбравшись из лодки, Владимирский скорым шагом зашагал по раскисшей тропинке, любуясь силуэтами лошадей, выпущенных на весеннее солнышко в огороженные загоны. За загонами красовалось новое здание конюшни, выложенное из красного кирпича, изготовленного на заводе Владимирского, как впрочем и все остальное, двери, окна и даже черепица все производилось у нашего героя. Туда-то к конюшне, наш герой и направлялся. На ногах его были хромовые сапоги, буквально отсыревшие от мокрого снега, а на плечах бушлат морского образца, но не морской, пошит по заказу, на голове офицерский кепи, старого образца. Владимирский вдруг застыл как вкопанный, сердце его замерло, когда он услышал знакомое до боли ржание Янычара. Арабский скакун пасшийся среди кобыл, побежал ему на встречу иноходью, выгнув шею, перемахнув через ограждения упёрся своей мордой в грудь хозяина. Владимирский не сдерживая чувств, целовал и гладил умнейшее из животных, приговаривая:

– Ну что соскучился? Я по тебе тоже скучал. Ты настоящий друг, друзья не продают за бабский горем, пусть даже самых прекрасных кобыл.

Во время общения старых друзей, к ним подскакал конюх, выписанный из Москвы для тренировки лошадей:

– Владимир Владимирович, я так и подумал что это вы. Гляжу Янычар шею лебедем выгнул, хвост распушил веером, соскучился по хозяину. А я как раз Бешеным занимался, чуть руку мне не откусил Ирод. Вон бельмы кровью налились, никакого почтения к родителю. – Говорил конюх-жокей ловко управляясь с трёх летним жеребцом, потомком Янычара.

– Вы господин Манэ пошлите упряжку с санями к лодке. Сам же я в усадебный дом, вы мне седло туда доставьте. – И Владимирский, обнимая морду коня, пошёл к барскому дому. Дом был большой, но деревянный. Возле дома копался старый садовник и дворник в одном лице.

– Наше почтение вам барин. – Сняв шапку стал он кланяться, косясь на жеребца, выглядывающего из-за спины Владимирского.

– Здравствуй Михалыч. Пусть он здесь попасётся. – Сообщил Владимирский направляясь в дом. Янычару это не понравилось, он недовольно за фырчал и обильно удобрил дорожку. Не успел наш герой войти во внутрь, как перед ним очутилась ключница, высокая, круглолицая, тридцатилетняя девка Татьяна. Одета была явно не как крестьянка, в костюме из зелёного и голубого фуляра, который вышел уж из моды, но в который ещё любили рядиться зажиточные мещанки, и купчихи средней руки. Владимирский не раздеваясь, прошёл в пространную гостиную, за ним молча как тень проследовала и ключница. Усевшись в старинное, но очень удобное кресло, он положил своё кепи на карточный столик тёмного дерева, где хозяйка дома любила раскладывать пасьянс. На столике лежала колода карт, на серебряном блюде и бронзовый ножик для резки бумаги. Что-то было не так, чувствовал наш герой, разглядывая выгорелые обои в весенних, солнечных лучах. Он провёл указательным пальцем по столику, стало очевидно присутствие пыли на столешнице:

– Так вы Татьяна что же, все сама в доме управляетесь? – Беззаботно спросил Владимирский, будто бы разглядывая грязь на пальце, сам же подумал: – Она со мной не поздоровалась, а я с ней. – Татьяна молча следила за пальцем Владимирского и тогда он добавил: – Вы сегодня подозрительная какая то.

– Это почему!? – Выпалила ключница.

– Потому что здравствуй Татьяна.

– А! Закрутилась. Здравствовать желаем, господин Владимирский. – И Татьяна вроде как успокоилась, затем её руки стали безжалостно теребить накинутую на плечи шаль: – Вы как имение выкупили, одной приходиться справляться. А я и не жалуюсь, только что собиралась прибраться. Она подхватила висящий на стуле передник и смахнув им со столика пыль, надела на себя.

– А скажите мне Татьяна, когда вы в последний раз видели дочь хозяйки дома, Зинаиду Ивановну?

– Когда? – Руки Татьяны вновь стали теребить, только теперь передник.

– Да, когда? – Спросил Владимирский, сам же подумал, – что-то она темнит, коли так нервничает.

– Тык когда, аж в прошлом году на Покрова Святой Богородицы. Она недели три гостила у матери, апосля уж съехала.

– Значит это в конце октября было? – Задумчиво, как будто ему не интересно, спросил наш жандарм.

– Где-то так.

– А куда она направилась?

– Дык кто ж их знает, господ, чай нам-то ни докладают. Небось к жениху поехали. – Руки Татьяны по прежнему не знали покоя.

– Десять лет и все к жениху? – Строя удивление, спросил Владимирский.

– Ну, уж этого нам не известно. Они, девушка свободных нравов были.

– То есть вы хотите сказать, что у Зинаиды Ивановны помимо её вечного жениха Бжезинского, ещё кто-то был?

– Не знаю я барин. – Взгляд ключницы заметно потемнел.

– А скажите Татьяна, при вас приезжал ещё кто-нибудь к Зинаиде Ивановне из знакомых, за последний год, или на кануне её отъезда?

– Не было никого, кроме пана Бжезинского, да и тот, как у Зинаиды Ивановны деньги кончились, больше к нам ни ногой.

– Так значит она с ним разорвала свои отношения?

– Как разорвала? – Ключница вновь лишила покоя свой фартук, затем спрятала под ним свои руки: – Простите барин, мне это не известно.

– Ну а когда она отправлялась в последний раз, в чем она одета была?

– В чем? В юбке вздёрнутой на шнурке…

– Какого цвета?

– Синей. И пальто чёрное.

– Она утопленница, – подумал Владимирский и далее уже произнося в слух: – Как чувствует себя хозяйка Наталия Фоминична?

– Её лучше не тревожить, у них нервы.

– Да ты что? И сколько она приняла рюмок успокоительного?

– Почитай бутылку настойки на апельсиновой корочке.

– Послушайте Татьяна, я вас просил как-то это регулировать с алкоголем. – Татьяна молчала, Владимирский поднялся с кресла и направился к спальням бывших хозяек дома: – Так значит эта комната Зинаиды Ивановны?

– Господин Владимирский! Вам туда нельзя! – Услышал наш герой за спиной встревоженный голос Татьяны и распахивая дверь в спальню покойницы, машинально спросил:

– Почему же? – Внутри него зазвонил тревожный звонок. Движение воздуха за его спиной в этот солнечный день, морозом царапнул его позвоночник и он резко обернулся. На него чуть ни налетела ключница, с каким-то полу умным взглядом, пытающееся заглянуть сквозь него в спальню.

Владимирский оглядел пустую, просторную комнату. Комод красного дерева, на окнах драповые гардины плотно задвинуты, из-за чего в спальне был полумрак. На стене большой персидский ковёр, к нему прижимается кровать красного дерева, с такой же тумбочкой, на которой стоит резная шкатулка и подсвечник. Старинный платяной шкаф и на стене портрет написанный маслом, с парой фотографий. Вдруг, в комнате стала слышна тишина и в этой необычайной тишине, послышался шлепок, это капля крови разбилась о пол, за ней другая, третья. Наш жандарм посмотрел на ключницу, которая остолбенела, судорожно сжимая в своей руке бронзовый нож, для резки бумаги, вовсе не замечающей, что порезалась. На фотографиях, вставленных в рамку, красовалась наша ключница, практически в обнажённом виде:

– Осторожно. – Произнёс наш герой, доставая носовой платок из кармана: – Пальчики порежешь. – И он протянул платок Татьяне. И намекая на фото добавил: – Смелости как я вижу, вам не занимать.

– Хотите сказать вам не нравиться!? – Как-то уж неестественно, вызывающе произнесла фотомодель, деревенского подиума.

– Ни скажу – Владимирский приблизился к фотографиям и стал как бы в слух рассуждать: – Одна из них запечатлела Татьяну абсолютно нагую, со стороны спины, сидящую лицом к спинке стула. Другая на этом же стуле лицом в кадр, с широко расставленными коленями, где все бесстыдство прикрывает передник, теперь надетый по верх платья, на нашей ключнице. – И уже мысленно, – пожалуй фотографиям позавидовал бы плейбой, работа художника. А что, пожалуй портрет маслом и снимки делал один и тот же ценитель, женской красоты. – Наш герой внимательно рассматривающий творчество Эроса, наконец произнёс в слух: – Чувствуется рука мастера эротического стиля. Это у нас кто ж такой будет?

– Знакомец барышни Зинаиды Ивановны, мисьё Стас, настоящий художник.

– Знакомец Барышни?

– Истинно так.

– Так значит в этой комнате теперь вы живете? – Спросил наш жандарм, делая вид что утратил интерес к искусству эроса.

– В комнате? – Ключница выронила бронзовый нож и тут же его подняла, вновь порезавшись сунула палец в рот.

– Ну и когда здесь был в последний раз, ваш дружок месье Стас?

– Давно, прошлой весной. – Ключница смутилась и сунув нож себе в кармашек передника, вновь за теребила его кончик, вроде как сообразив что проговорилась, добавила: – Никакой он мне не дружок, по што меня оговариваете!

– Татьяна, ты же не глупая девушка, говоришь дружок барышни, а рисует и фотографирует тебя. Если бы он был дружок Зинаиды Ивановны, то и малевал бы её. Вот и выходит, что это твой дружок.

– Много вы знаете. Да он барыньку наснимал столько, только в ней нету этого, как его…

– Вдохновения? Шарма? – Подсказал Владимирский.

– Во, во, ентого тоже нету.

– Ну, это все голословные заявления. – Наш жандарм всем своим видом изобразил не доверие.

– Каки таки заявления? – Спросила Татьяна, руки которой, невидимыми спицами вязали паутину, которою для неё же развешивал наш жандарм.

– Бездоказательные.

– А это что ж! – И ключница подойдя к комоду, открыла дверку и извлекла на Божий свет дюжину фотографий, некоторые из которых были в рамках. Зинаида Ивановна не была по жизни красавицей, но под фотообъективом художника, в ряде случаев была представлена очень даже привлекательно.

– Это что же, у нас теперь такая мода, обнажёнными фотографироваться? – Разглядывая фотографии, удивлялся наш герой.

– Много вы понимаете, в красоте женского тела? – Как по бумажке произнесла ключница.

– Вот вам и мотив. – Забирая себе фото произнёс Владимирский: – Выходит, значит фотографа не поделили. Так когда говорите, последний раз видели его?

– Кого его?

– Дружка вашего фотографа Стаса. Кстати Стас это Станислав.

– Станислас. – Голос ключницы сбился: – Я не знаю!

– Продолжайте. – Владимирский подошёл к ней вплотную и поймал своим цепким взглядом, блуждающие зрачки Татьяны. Она зачарованно глядела в холодные глаза нашего героя и в сером мраке её глаз фатального** разврата, струился липкий страх. Она пролепетала еле внятно:

– Его привёз в усадьбу пан Бжезинский, ещё весной, пожалуй год назад а сам уехал. Они, как с Зинаиды Ивановны брать стало нечего, в усадьбу нехотя приезжали. Разве что по делам.

– Ну и сколько здесь прожил пан Станислас? – Безразличный образ, спал с нашего героя.

– Пан Станислас, нисколько. Он рисовал немного, делал снимки, весной и уехал.

– Весной?

– Ну да, в начале мая.

– Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром. – Татьяна не понимающе смотрела на Владимирского, тогда тот вытащил одну из фотографий и показал ключнице: – Это где?

– В саду. – На снимке практически обнажённая Зинаида Ивановна пряталась за полу-раскрытый зонтик и глаза её были полны любви.

– Что-то я не замечал, что бы у нас в начале мая вишня поспела.

– Ну и что, вишня! Зинаида Ивановна приедут, уедут, мне её дела неизвестны! На мне одной весь дом почитай! Неколи мне за вашей Зинаидой приглядывать! Надо же быть такой дурой, всю усадьбу просрала! – Татьяна распалилась и последнюю фразу произнесла со злостью.

– Так когда ты сказала в эту комнату переселилась? – Безразличным тоном спросил Владимирский, абсолютно сбив с толку ключницу.

– Осенью. – Татьяна вновь поняла что проговорилась и стала зло оправдываться: – Это сключительно для присмотра за барыней. Они часто ночью просыпаются, им всякие прихоти исполняй.

– Вот как, значит беспокойная барыня. Что же настало время её проведать. Не изволите доложить?

– Я уж говорила, барыня в сей час отдыхают и принимать не велено.

– Да ты с кем разговариваешь, глупая. Быстро доложи. – Впервые тон нашего героя стал жёстким и ключница нехотя пошла, постучалась в дверь барыни. Она заглянула и сразу вышла вон:

– Наталья Фоминична не здоровы, изволят почивать.

– Владимирский жёстко обнял и прижал к себе ключницу преградившую ему дорогу и та с трудом вырвавшись, сама отстранилась, уступив ему проход. И тогда наш герой вошёл в спальню, старой Федякиной:

– Наталия Фоминична, это я! – На громкое восклицание жандарма, та ответила невнятным пьяным бормотанием: – Ого, восьми летний виски, – Произнёс Владимирский разглядывая на половину пустую бутылку, стоящею между двумя подушками. На этикетке сообщалось, что сей продукт произведён в Глазго в 1806 году. Владимирский вначале понюхал и затем отхлебнул маленький глоточек с горлышка: – Чтоб я так жил, приживалкой и пил семидесяти восьми летний виски, какой не пьёт хозяин Букингемского дворца. – В комнате плохо пахло. На полу, возле ночной вазы валялась пустая бутылка бургонского вина: – У нас что, имеется винный погреб?

– А как же! – буквально ворвалась в комнату наша ключница, до этого стоящая возле двери: – Это надо в истопническую спустится. – И что было совсем удивительно, в первые наша Татьяна, мило улыбнулась Владимирскому.

– Не желаете проводить. – Поинтересовался наш жандарм.

– Нет уж вы сами, а то я одна тут. Барыня встанут, нужно обед готовить.

– Пожалуйте ключики. – Наш герой протянул руку.

Владимирский спустился в подвал, где стояли две печи, при помощи которых обогревался зал. Вдоль стен ровными рядами были уложены дрова, к которым по полу бежали солнечные дорожки, из двух маленьких окон под потолком. Из котельной одна дверь выводила наружу, другая была закрыта на внутренний замок. Наш исследователь подойдя к двери ведущей внутрь, подобрал нужный ключ и отворил её. Затем зажёг керосиновою лампу и войдя в помещение, по запаху понял что здесь хранятся продукты. Сквозь ряды полок и бочек, он двинулся к следующей двери, открыв которую увидел сводчатый коридор выложенный из кирпича. По краям коридора стояли пустые бочки. Спереди была мощная дубовая дверь, с металлической петлёй через всю поверхность двери, которую амбарный подвесной замок соединял с другой петлёй. Открыв замок, наш герой в целях предосторожности сунул его в карман, сразу же ощутив дискомфорт от его тяжести. Зайдя в сводчатую галерею, Владимирский поднял лампу над головой, свет которой выхватывал из мрака стеллажи с бочками и бутылками вина. Там где были бутылки, большая часть полок была уже пустой. Владимир приблизился к бочкам, прочитав на них надпись, вино греческое фряжское, на другой бочке, фарерское, далее мальвазия. Пустые бочки были с открытыми краниками, но все же большинство бочек были с вином, причём возраст самого молодого был тридцати пяти летней выдержки. – Значит правда говориться в легенде, что дед Зинаиды, и отец Наталии Фоминичны, будучи знатоком и ценителем хороших вин, потратил все своё состояние на приобретения этой коллекции. Правда он и кончил закономерно, циррозом печени. Мать Зинаиды вышла замуж за простого служащего, дворянина во втором поколении, тоже прошедшего свой жизненный цикл до цирроза печени, буквально за десять лет. – Так рассуждал наш герой двигаясь под сводчатыми арками, разглядывая значительные остатки крымских вин. Вдруг он остановился, прислушался и засунул лампу себе под бушлат. Через некоторое время он стал различать какое-то движение в соседней галерее. В кромешной темноте, он все же различил крадущуюся фигуру, и даже топор в её руке. Владимирский резко распахнул бушлат и лампа снизу осветила лицо нашего героя, с его жутким шрамом через весь лоб и щеку. Стоящая перед ним ключница, от неожиданности закричала во весь голос: