«Табуретная» кавалерия – 1. Зарисовки из жизни Российской империи

Вспомнив про пана Мешулана, спохватились, что тот вместе с возчиком торчат уже битый час во дворе. Майор вновь кликнул своего денщика и приказал вынести ожидающим возчику и провожатому по рюмке водки и что-нибудь на закуску.

После чего майор заявил, что берётся в течение дня подобрать будущему корнету денщика посмышлёнее и пришлёт его на квартиру.

Яковлева волновало: где и как он может приобрести себе для строя коня. Присутствующие единогласно посоветовали пока не торопиться: покупать у местных дело рискованное, могут заморочить и подсунуть негодного. Фёдор Петрович предложил на первое время дать Андрею какую ни есть кобылку из числа подменных, а ближе к осени ремонтëры пригонят табун с тульского конезавода князя Оболенского, вот оттуда и можно что-то дельное присмотреть.

За разговорами покончили с чаем и засобирались расходиться. Напоследок майор сообщил, что ждёт юнкера к обеду.

Уже на дворе Яковлев робко поинтересовался у остальных: «Как понимать это приглашение?» Ему было объяснено, что ежедневные обеды у командира эскадрона являются давней традицией и уклоняться от неё можно только по веской причине, в противном случае майор сочтёт это за обиду. Предположение Андрея, что возможно необходимо внести некую сумму денег на стол, было категорически отвергнуто: «Вы, юнкер, не вздумайте это сказать Савелию Карповичу, господа офицеры как-то пытались со всей деликатностью предложить складчину, так он очень оскорбился. Я, говорит, ваш командир, а не кабатчик! Сам будучи в ваших чинах обедал у командира! Так не нами заведено было и не нам это менять! Так что ваше благородие, к обеду надо быть непременно». На том и расстались.

Яковлев вновь сел в коляску и возница по указке незаменимого пана Мешулана быстро отыскал домишко, где предполагалось жить Андрею. Наскоро познакомившись с хозяевами и доверив перетаскивать привезённый багаж вознице, Андрей принялся осматривать комнату, которую предполагалось делить со своим непосредственным взводным командиром.

Собственно, осматривать было нечего: в комнате был только стол и один стул. На стенах виднелись набитые гвоздики для одежды и амуниции. Если не обращать внимания на размер комнаты или цвет стен, то всё так же, как и в комнате командира эскадрона, в которой он не так давно был. Впрочем, стульев там было два, здесь же когда вернётся эскадрон, им с поручиком вдвоём и сесть за стол не получится. Решив попробовать раздобыть у хозяев второй стул, Андрей приступил к распаковыванию своего немногочисленного принесённого возницей багажа. Рассудив, что отсутствующий хозяин занимал в комнате место у стены, утыканной гвоздиками, развернул свою походную складную койку у противоположной. После чего достал кожаную подушку и постельное бельё, застелил по привычке как было принято в юнкерском училище.

Огляделся вокруг и понял, что до обеда, на который он был приглашён к командиру заняться решительно нечем. Приходилось придумывать самому себе занятия. Для начала достал из чемодана перевязанную верёвочкой стопку книг и иллюстрированных журналов, прихваченных из дома, когда заезжал туда в отпуск после выпуска из училища. Перебрал их, отложил одну книгу, наиболее заинтересовавшую в сторону – для начала скуку убить.

Затем принялся проверять походный погребец: всего ли в достатке, нет ли необходимости что-то прикупить. Погребец представлял собой образчик обычного сундучка, не более аршина в длину и немного уже в ширину и высоту, с внутренним замочком, обитого от дождя кожей и окованного жестью для крепости. Погребец был куплен ещё его отцом где-то на ярмарке в бытность своей службы.

Несмотря на малый размер, в его отделениях помещался целый хозяйственный мирок, начиная с кухонной утвари, включающей в себя маленький самоварчик на четыре стакана чая, пара металлических стаканчиков и чайных ложечек, заварочный чайничек, сахарница. Во втором отделении разместилась кастрюлька, с необычной крышкой, которую при необходимости можно было приспособить под небольшую сковородочку, стоило только приладить прилагающуюся железную ручку. Внутри кастрюльки для экономии места были вложены мисочка, солонка, перечница, пара вилок и ножей, две столовые ложки. Рядом с кастрюлькой были воткнуты тарелки: две большие и две мелкие. В третьем отделении уместились пара штофов, на случай если придёт фантазия налить вина или водки для солидности при угощении гостей. И в довершении было отделение, закрываемое крышечкой для чая и сахара.

Всё это чтобы не биться и не греметь, было уложено так, чтобы быть по возможности прижато или перекладывалось чистыми тряпицами.

Однако это был так сказать «верхний этаж», под которым, если приподнять за боковые ручки открывался «подвал» с отделениями для полотенец и салфеток, а также пишущих принадлежностей, включающих в себя чернильницу с пером и песочницей, карандаш и перочинный нож. А также ещё пара отделений: одно занимали бритвенные принадлежности и мыло (зеркальце было прилажено внутри крышки погребца), а другое сапожные щётки и вакса.

Результатом всей этой инспекции было решение, что неплохо было бы пополнить запасы сахара и табака, впрочем, и чая тоже можно было прикупить. Таким образом намечалось первый заказ для пана Мешулана.

В доме послышался шум и в комнату протиснулся улан, рыжеусый рябой верзила лет двадцати. Представившись, сообщил, что прислан «до его благородию денщиком». Андрей хотел было выспросить его на манер своей недавней беседы с майором: кто он да откуда, доволен ли службой, но денщик прибавил, что привёл с собой в поводу кобылку, отобранную Фёдором Петровичем «для его благородия».

Яковлев засобирался на улицу поглядеть на кобылку, попутно поинтересовавшись: «Почему ты начальство по имени-отчеству поминаешь, а не «господин вахмистр» как положено?» Денщик стушевался, но отвечал в том роде, что и сам не знает: «Уж так у нас заведено, что унтеров и вахмистров вне строя по имени-отчеству упоминать. А вот в строю, то оно конечно полагается «господин вахмистр».

Вышли во двор. Там стояли привязанными две лошадки: одна под седлом, денщика, вторая только с поводом явно предназначенная для Яковлева и внешне не представляющая ничего особенного. Андрею захотелось поглядеть ход кобылки, для чего денщик принёс длинную верёвку и кобылу на ней пустили бегом по кругу по двору. Как и предполагал Яковлев и здесь кобыла оказалась «ничего особенного». Пожалуй, у денщика и то была получше, но та строевая, а эта из оставшихся подменных. Приказав денщику заняться уходом обоих лошадей, а после седлать свою для поездки к майору, Яковлев собирался уже было возвращаться в свою комнату, но тут подъехал сам Савелий Карпович:

– Не удержался, знаете ли, полюбопытствовать как вы устроились. Вижу и кобылку вам пригнали.

Яковлев пробормотал что-то утвердительное, чем развеселил майора:

– Похоже вы не в восторге от неё, но это ничего. Поверьте, местные факторы1 вам тоже самое бы всучили, если не хуже, а денег бы содрали немерено. Потерпите пару неделек и как я и говорил ремонтная команда пригонит табун, подберут вам достойную замену. С тульского конезавода лошадки обычно отменные. А пока для аванпостов и эта сгодится.

Яковлев пригласил пройти в дом, в комнате предложил майору стул, а сам уселся на кровати, извинившись, что не успел обзавестись вторым стулом, но мол сегодня же вечером спросит у хозяев. На это Савелий Карпович сразу посоветовал:

– Больше гривенника не давайте, а то с вас как с новичка и рубль могут попытаться стребовать.

– Да я не собираюсь его покупать, на что он мне, – возразил Андрей.

– А с чего вы Андрей Платонович, решили, что его вам продадут? – рассмеялся майор. – Гривенник это за аренду в месяц. Тут нам никто ничего на постое так просто не даёт. Мол комнату положено, место в конюшне положено, а насчёт остального не положено. Вы с чего думаете сосед ваш гвоздиков набил у себе? За шкаф, если он, конечно, у хозяев сыскался бы, то рублик спросили. Стол вот этот копеек в восемьдесят поручику обходился. Ну теперь может сложитесь.

Обратив внимание на стол, майор заметил лежащую стопку привезённых книг и журналов:

– Вы позволите взглянуть?

– Сделайте одолжение, – ответил Андрей, уже мысленно намечая, что надо будет озадачить денщика набить и в свою стенку гвоздиков на манер соседа. От хозяйственных размышлений его отвлёк возглас Савелия Карповича:

– Да вы богач, милейший, прямо-таки Крез!

Видя недоумение Андрея, майор пояснил:

– Здесь, видите ли, скука страшная, заняться практически нечем. Разве что иногда в ближайшее повятово мисто2 какая-никакая актёрская группа заедет. Вот тогда почитай прямо праздник. А так либо карты, либо водка. Если вы не особый любитель или просто надоело сие, то вечерами чтение. А с чтением у нас просто беда: всё что было читано-перечитано до дыр, иногда и страниц не хватает – если не углядишь, так денщики могут подтибрить на курево. А у вас я вижу книжечки то всё мне не знакомые, для всех нас, если не сочтёте за наглость просьбы давать почитать, так прямо спасением будет как минимум на полгода. И журналы тоже на столько же потянут. Между прочим, благодаря журнальчикам этим вы несомненно и солдатикам нашим за родного отца будете.

– Неужто читают?

– За чтением особо не замечены, а вот иллюстрации из журналов для них ценность: кто себе на стеночку на месте постоя прикрепит, кто внутрь сундучка для душевной радости. Так что после прочтения журналов не сочтите за труд поделитесь картинками с солдатиками, лучше всего распределить, не отдавайте всё в одни руки. Да вы и сами убедитесь: вот денщик ваш увидит непременно попросит. А сейчас я вот эту книжку хотел у вас попросить, не откажите?

И Савелий Карпович указал в аккурат на ту книгу, которую Андрей отложил для себя для прочтения на первое время. Оставалось только рассыпаться в любезностях, что мол «буду только рад».

– Вот и спасибо, а теперь милости прошу ко мне отобедать. Думаю, вашу лошадку уже оседлали. Как её зовут-то? – поинтересовался майор.

Андрей смутился, что за всеми этими осмотрами статей кобылы, он как-то позабыл спросить у денщика кличку лошади. Савелий Карпович попенял ему за это, сказав, что лошадка хоть и на время у него, а всё едино доброго отношения заслуживает.

По дороге до места командирского постоя Андрей поинтересовался о своëм предполагаемом назначении в аванпосты, мол куда и зачем в мирное время? На это майор беспечно отвечал:

– Дело – это не хитрое: в воскресенье станете вместе с парой улан порассудительней, да внушительной наружности на одну из дорог ведущих в местечко и со всей вежливостью будет селян с товарами от местных факторов оберегать.

– Зачем? – опешил Яковлев. – Неужто местные торговые посредники до грабежей на дорогах доходят?

– А это как посмотреть, что за грабёж считать. Вы вот давеча упоминали как вас при въезде в местечко пробовала в оборот взять толпа сопровождающих, а пан Мешулан вроде как их оттеснил. Разумеется, к своей будущей монопольной выгоде от завязываемых деловых связей с вновь прибывшим, но ведь и вам в том выгода – не общипали вас, заговорив, заморочив.

Вот и ваша задача на аванпосте будет прямо-таки как у пана Мешулана – спасение какого-нибудь наивного малого. Вся та публика, что вам досаждала на въезде постоянно пытается протиснуться посредниками между нашим фуражиром Фёдором Петровичем и селянами, везущими товары на ярмарку. Для этого их вот как вас перехватить попытаются, но с селянами так церемониться не будут как с офицером: быстренько лошадку цап за повод и в ближайший двор, а там один водки подносит мужику, другой денег за пазуху суëт, вроде как сговорились уже о продаже, третьи товар уже с телеги стаскивают. Раз, два, оказалось, что селянин продал своë по бросовой цене, а если перечить станет, так его же как за пьяное буйство еще и в полицию сдадут. А его товар: овёс, муку, дрова или что иное, попытаются втридорога продать эскадрону. А вы если на аванпосте перехватите селянина, а улан его как охрана доведёт до ярмарки, то там спокойненько, Фёдор Петрович, казённой мерой тот же овёс перемеряет, а не как факторы на глазок. И цена будет и для эскадрона приемлемая, и для продавца.

Слушая подобное, Андрей впал в уныние: мечтания о подвигах уносило куда-то далеко, а вместо них возникала какая-то вульгарщина: мебель в аренду и как следствие гвоздики в стене из экономии на недостающем шкафе; воинские сторожевые посты как средство борьбы со спекулянтами; эскадрон, занятый заготовкой сена вместо того, чтобы лететь в лихой атаке, пусть не на войне, а хотя бы на маневрах.

За обедом будущего корнета постигло последнее разочарование: надежды на мазурки и тайные свидания в благоухающем цветами ночном саду со златокудрыми паненками, оказывались делом несбыточными. Заведя разговор о том, кому из окрестных помещиков можно нанести визиты, Яковлев очень удивил майора:

– А зачем? Чтобы нарваться на высокомерно холодный приём?

– Отчего же так? Неужели они все так симпатизировали десять лет назад мятежникам, что и теперь не желают общаться с российскими дворянами?

– Кто их знает кому они тогда симпатизировали, – задумчиво ответил Савелий Карпович. – Тут могут быть и иные резоны.

– Да какие резоны могут благородным людям помешать общаться на равных?

– Ну вот хоть, к примеру, если у пана дочь на выданье, зачем ему визиты молодого холостого человека, который никогда на его дочери не жениться, а компрометацию составить может.

– Отчего же компрометацию, – смутился Андрей. – Если девушка хороша собой и характером, если ответит взаимностью, то и руки просить можно.

– Просить можно, получить нельзя. Забыли: офицер должен испросить разрешение у командира, а я как ваш командир такового на брак с католичкой дать не могу. Да и родители паненки тоже не дадут разрешение на брак с православным. Ваш переход в католичество – это сразу можно со службой проститься. Еë крещение в православие? Так не каждая пойдёт против родительской воли, это какой любовью обладать надо. Так что здесь об женитьбе забудьте. Вот вернётесь в Россию, там влюбляйтесь и женитесь. С разрешения начальства. Или в отставку – тогда кроме вашего батюшки и родителей суженой вам иных разрешений не понадобиться.

Вечером у себя на квартире Андрей достал из погребца один из припасённых штофов с водкой. Послал денщика раздобыть что-нибудь на закуску. Тот принёс из ближайшего трактира пирожков с капустой. За штофом и пирожками Андрей придался размышлению: «Что за безумная штука жизнь? Какой будет та жизнь, которая у меня здесь намечается? Какой будет полоса вашей жизни Андрей Платонович в ближайшем обозримом будущем? Белой – хорошей полосой жизни или чёрной – плохой траурной? Хотя вот говорят, что у китайцев именно белый цвет – цвет траура, цвет горя. А вот почему нет серой полосы жизни? Серый, пожалуй, самый что ни на есть понятный цвет: ни то, ни сë, чёрт знает что… где же это было? Ведь где-то же было?»

На том Андрей Платонович Яковлев, пока ещë юнкер, восемнадцати лет отроду и уснул. А через три дня находясь в аванпосте он геройски словесно отстоял от факторов двух селян с их возами зерна. А ещë через две недели пришёл приказ о производстве в корнеты. Затем было возвращение эскадрона в местечко и было много знакомств, закончившихся как в Апухтинской шутке:

Пьяные уланыСпят перед столом,Мягкие диваныЗалиты вином.Лишь не спит влюбленный,Погружен в мечты, —Подожди немного,Захрапишь и ты.

Разве жизнь не прекрасна, господа офицеры? Конечно прекрасна, это же несомненно так! Но почему же так тошно на душе у корнета? Войне что ли какой привелось бы случится, прости, Господи.

Глава 4

Тумаки как заклинание превращения

Пробуждение человека, пьянствовавшего накануне ни один день по писательским канонам, принято описывать как «тяжёлое пробуждение». Мол и голова гудит, и трясёт всего, и ноги не идут. В этом отношении писателям, конечно, виднее, писатели люди знающие и опытные. Но вот Серж Сафонов писателем не был, а потому пробуждение его было скорее не «тяжёлым», а «изумлённым», потому как ранее после загулов просыпаться в таких местах ему не приходилось. Самым привычным и понятным делом было проснуться после пьянки в постели с женщиной. Женщина могла быть чьей-то женой или же просто мамзелью из заведения. В зависимости от того, кем она являлась, Серж делал вывод, где он: в чьём-то доме или в каком-то заведении. Но в любом случае окружающая обстановка, так сказать, соответствовала статусу Сафонова как дворянина и поручика кавалергардского полка.

Теперь это было, разумеется, в прошлом, но всё-таки то, что сейчас увидел Серж, было каким-то нонсенсом. Во-первых, он увидел над собой низко нависающий закопчённый потолок, вероятно даже никогда не крашеный. Во-вторых, он обнаружил спинку железной кровати, обильно покрытую пятнами ржавчины среди редких островков сохранившейся краски. Пошевелившись, он понял, что лежит именно на этой кровати, что она невероятно скрипуча и явно рассчитана на одного, а потому домыслы о том, что где-то рядом есть женщина можно было отбросить. И наконец, в-третьих, слева от него висела замызганная ситцевая занавеска неопределённой расцветки, которая, по-видимому, отгораживала кровать от какого-то помещения.

Сафонов присел на кровати, спустив босые ноги на прохладный пол и попытался отыскать свои туфли. Их не было. Предполагая, что они могут прятаться где-то за занавеской, он отодвинул её и начал оглядывать всё, что скрывалось за занавеской: сундук, окованный железом; входную дверь, грубо обитую войлоком, очевидно для утепления; полки, сколоченные из плохо струганных досок и заставленные разномастной обувью; большой стол с инструментами; рядом со столом стоял табурет, который занимал мужик, самого непрезентабельного вида. Мужик что-то прилаживал к видавшему виды сапогу, стараясь удобнее поворачиваться к свету, падавшему из единственного оконца под потолком. За оконцем кроме солнечного света присутствовали ноги. Ноги не стояли на месте, перемещались взад-вперёд, сменяя друг друга. Из увиденного Сафонов сделал само-собой напрашивающийся вывод, что находится в подвале и подвал этот является сапожной мастерской, скорее всего принадлежащей мужику, сидящему у стола.

Дальнейший осмотр позволил обнаружить ещё один стол, даже и не стол вовсе, а небольшой столик, на котором виднелся чайник, пара немытых чашек, один стакан и остатки чего-то, что когда-то считалось едой. Ещё дальше притулилась чугунная печурка с выведенной в то самое единственное окошко длинной жестяной дымовой трубой.

Увидев, что Серж проснулся, хозяин не выказал ни малейшего интереса или доброжелательности к гостю, а просто продолжил заниматься своим делом. Сафонов же, вспомнив об только что увиденном чайнике, окончательно поднялся с кровати и пошлёпал как был босиком к столику в надежде глотнуть воды. При этом он не заметил, что на его пути рядом с мужиком на полу стоит коробочка с мелкими гвоздями, которую, маневрируя в тесном пространстве стол – сапожник на табурете – столик с чайником, он и зацепил. Из коробочки, как и следовало ожидать рассыпались гвоздики, на которые Сафонов не преминул наступить и взвыв от боли, рухнул на пол.

Мужик на произошедшее отреагировал довольно равнодушно:

– Осторожней, мил человек. Ты мне так весь струментарий порасшвыряешь. Собирай его потом.

Обследовав ступню ноги и не обнаружив особых повреждений, заключив тем самым, что так эмоционально отреагировал скорее всего от неожиданности, чем от серьёзности травмы, Серж решил перейти к определению своего местоположения:

– А я где?

На что получил лапидарно чёткий ответ:

– У меня.

– А ты где?

– У себя.

Это конечно многое не объясняло, но приглядевшись к сапожнику, Сафонов начал улавливать в памяти некие отрывочные воспоминания:

– Ага, я тебя помню: трактир, стол в правом углу. С тобой ещё один был. И мы все втроём пили.

– Нас с тобой было четверо. Но четвёртого ты не запомнил, потому что он ушёл до того, как мы зачали тебя бить.

Сказано это было таким будничным голосом, что даже восхитило Сержа.

– Очаровательно. И за что же вы меня?

Не останавливая работу, сапожник начал неторопливый рассказ:

– Тебе нужна была кумпания, ты угощал, мы и не против кумпании в таком разе. Потом у тебя деньги кончились, ну бывает такой огорчительный случай! Можно было и разойтись подобру-поздорову, и четвёртый-то и ушёл, а мы чей-то и замешкались, а тут ты начал орать трактирщику чтобы он не ерепенился, а мухой нёс нам ещё, а то мол плюнешь ему в харю. Трактирщик пригрозил городовым, а ты потребовал тогда и городового, чтобы и ему плюнуть в рожу. Мы посмотрели и поняли, что трактирщик непременно кликнет городового, а ты при своём естестве ему точно плюнешь. А какой городовой, состоя при службе, позволит марать свою субординацию? Стало быть, загребут тебя всенепременно, а до кучи и нас, потому как трактирщик со своими молодцами у входа встали – не выскользнуть.

– Занятно излагаешь. А дальше что?

– А дальше мы тебя, от греха подальше и от кутузки, заткнули сообразно своему пониманию. После чего извинились перед хозяином за твои непотребства и так как ты уже не трепыхался, нас выпустили.

Только теперь Сафонов ощутил, как ноет грудь и живот под одеждой, судя по всему, били именно туда, так как боли на лице не чувствовалось.

– Мерси за заботу о моей персоне и свободе. Особая благодарность, что физиономию, кажется, не тронули.

– Ну так мы же люди с пониманием.

Сафонов задумался – оставался не выясненным ещё один вопрос:

– А если я мог вас всех подвести под монастырь, то, чего вы сюда меня притащили, а не бросили где-нибудь в уличной подворотне?

Только теперь сапожник проявил некоторую эмоциональность, улыбнувшись:

– Да уж больно ты нам, барин, красиво рассказывал о себе: мол крылья души твоей надломились, ещё чего-то такое мудрёное, чего и не упомнишь. Но слушать было занятно, чисто поп на проповеди. А я же тебе уже говорил: мы с понимание люди. Яснее ясного что у тебя горе какое-то, от чего тебя и корёжило. Какое там у тебя горе разобрать по твоему пьяному естеству возможности не было: то князя какого-то поминал, то полицию – вот тебе и ещё резон, что в участок тебе нельзя. Опять же выпивку нам проставлял. А мы же не вахлаки какие, а люди ремесленные. Вот и рассудили: не по-людски так-то было бросать. А до меня было ближе всего, вот мы тебя сюда и сволокли.

Сапожник начинал всё больше нравиться Сафонову. По крайней мере он был честнее многих из тех, кто не так давно приятельствовал с бывшим гвардейским поручиком Сергеем Сафоновым, ныне пребывающем в состоянии полной неопределённости относительно своего будущего.

Его столь скоропалительная отставка и не менее скоропалительное удаление под врачебный надзор Великого князя Николая Константиновича, для лечения заболевания нервического характера, имело естественное продолжение: всевозможные сплетни, в которых бывший адъютант представлялся неким дьяволом-искусителем, сбивавшим с пути христианской добродетели неокрепшую юношескую душу своего патрона. То, что «неокрепшая душа» была старше искусителя на три года считалось делом не существенным.

Далее великосветские сплетники начали искать первопричины столь развращённости молодого Сафонова и довольно быстро нашли их в дурной наследственности: «Родители Сержа, при жизни тоже знаете ли не отличались высокой нравственностью, особенно по части адюльтера, да и в делах денежных не очень были щепетильны. Всю жизнь в долгах были, всё на весёлую жизнь спускали».

Говорившим это безоговорочно верили, так как они прекрасно знали о чём говорят: многие сами жили подобным образом или более того в молодости участвовали в том самом осуждаемом «сафоновском адюльтере».

Закономерным результатом стало то, что Сержа перестали принимать в «приличных домах», особенно там, где имелись девицы на выданье. Из всех духовных имя Сафонова стремительно вычёркивалось и надеяться на что-либо по завещаниям больше не приходилось. Таким образом, баланс между великосветским блеском и систематическим притоком денег на этот самый блеск, рухнул. Государственный заёмный банк наконец вспомнил, что родовое сафоновское имение уже многие годы находится у них в залоге и достаточно быстро прибрал поместье к себе.

К тому моменту как Сафонов очутился в подвале сапожника, он уже давно рассчитал прислугу и съехал с приличной квартиры в комнатушку доходного дома со скверной репутацией. Но после вчерашней последней попойки, оставившей Сержа без гроша, перед бывшим кавалергардским поручиком замаячила настоящая степень нищеты, оканчивающейся обычно смертью в ночлежке. Правда пока ещё сохранилась приличная одежда и обувь, часть из которой можно продать по сходной цене и тем самым ещё продержаться на плаву некоторое время. Мысль насчёт обуви для продажи и босые собственные ноги, навели Сафонова на некоторое соображение и он, с опаской вставая с пола, чтобы опять не напороться на гвоздики, обратился к сапожнику: