Окруженные тьмой

– Блюстителей, говоришь? – капитан откашлялся, изображая интерес. – Любопытно. И сколько их всего, этих самых блюстителей?

– Теперь немного, – Валера был абсолютно серьезен, кажется, искренне верил в свои собственные байки. – В вашем мире вообще один остался. А когда последний блюститель у вас падет, тогда мы вас сожрем. И будет только один мир – наш.

Ну, бог с ними, с блюстителями, в конце концов. Но чем же это наш мир так не угодил этим, которые из хаоса?

Валера с ответом не затруднился. Мир ваш, объяснил, фраерский и гнилой. Возомнившие о себе лохи напридумывали несуществующих законов. Кто сказал, что эти законы – правильные? Чем вы за них заплатили? Мы, сказал Валера, за свою правду кровью платим.

– Чужой кровью, – уточнил Саша.

– Да хоть бы и так – какая разница?

– А что это за правда у вас такая – жить на чужой крови?

А это единственная правда. Другой нет. Все вокруг так живет – на уничтожении. Все – от микроба до акулы. Это правда жестокая, но она одна. И почему кто-то решил, что будет жить по-другому? На загробное воздаяние надеется? На Бога?

– Кто как. Кто на Бога, кто на совесть.

– Да нет никакой совести! – свирепо сказал Валера. – И Бога никакого нет, понимаешь? И рая нет, и ада. Ничего нет!

Да он-то откуда знает? Да потому что он был там. Там, за гробом… Не веришь? Ничего, скоро сам все увидишь. Своими, так сказать, глазами.

И Валера поднял пистолет.

– Опять он за ствол… – сказал Саша с досадой. – Хлебом не корми человека, дай из пушки пострелять.

– А что не так? – удивился Валера. – Мы же поговорили. Пора и честь знать.

Пора-пора. Все-то он, Валера, предусмотрел. Но допустил одну маленькую промашку. Саша ведь мент. А им, ментам, тоже стволы выдают.

Капитан еще не закончил свою маленькую речь, еще только собирался ее заканчивать, а в лоб Валере уже глядело дуло его пистолета. Щелкнул предохранитель.

– Шустро, – вынужден был признать Валера. – Как в вестерне. Ну, и что теперь? Стрелять будешь?

– Понадобится – буду.

– А как же закон?

– А это самозащита.

И тут Валера начал смеяться. Сначала негромко, потом все сильнее и сильнее, и, наконец, зашелся в страшном хохоте. Чего угодно ждал капитан, но не вот этой истерики. Не выдержал, спросил грубо, чего он ржет, жеребец мафиозный?

– Да потому что… – Валера все не мог успокоиться, – потому что, Шурик, это ты.

– Что – я?!

– Ты – тот, кого я искал…

– И кого же ты искал?

– Блюстителя я искал, Сашка. Блюстителя. И, похоже, нашел его…

Теперь они стояли, направив друг на друга пистолеты, и оба, кажется, хорошо понимали ситуацию, но каждый на свой лад.

– Хватит, – сказал вдруг Валера. – Убери свою пукалку.

– У кого пукалка? – удивился Саша. – Пистолет Макарова – безотказное оружие работника полиции.

– Это кто такое сказал?

– Кто-кто… В инструкции написано.

Но Валера не настроен был обсуждать полицейскую инструкцию. Саша явно не понимал всей серьезности положения. Вот это все – миры, блюстители – это ведь не шутка, это очень серьезно, а он кривляется сейчас, как враг народа на госдеповских печеньках. И зря кривляется, потому что все эти разговоры значат одно – пришел ему, Сашке, кирдык, окончательный и бесповоротный.

– Ну, так и тебе тогда кирдык, окончательный и бесповоротный.

А вот тут капитан ошибся. Или, выражаясь по-русски, лоханулся. Вместе они не умрут. Кто-то один все равно останется. Так что хватит болтать, пора и делом заняться. Но для начала нужно обнулить ситуацию.

– Сейчас, – негромко сказал Валера, – мы тихонечко опустим стволы, потом на раз-два-три поднимаем – и стреляем. Готов, капитан?

А сам Валера готов? Да он-то готов, он готовился к этому всю свою жизнь. Но перед тем, как выпустить капитану мозги, все-таки хотел бы услышать от него признание.

– Какое еще признание?

– Что ты, капитан, блюститель.

– Нет уж, лучше давай стреляться.

Саша, конечно, шутил, он все еще не думал, что Валера это всерьез. Но проклятый псих только плечами пожал: стреляться так стреляться. Ну, по команде, на «раз-два-три».

– Ага… Чур, я считаю.

– Ладно, считай ты, – Валера смотрел на него презрительно.

Однако Саша, вместо того, чтобы сосчитать до трех и честно получить пулю в лоб, закатил цирковое представление. Все спрашивал, не лучше ли сосчитать до десяти. Когда сказали, что не лучше, стал сбиваться со счета, все не мог вспомнить, с чего начинается.

Тогда Валера взял дело в свои руки. Один, сказал он. Два, сказал он.

«Три!» они выкрикнули одновременно и вскинули пистолеты. Раздались два сухих щелчка, две осечки.

– Живой? – с какой-то странной интонацией спросил Валера.

– Не мертвей твоего, – огрызнулся Саша.

Помолчали. То есть Валера молчал, а Саша утирал рукавом пот, который почему-то все струился со лба, хотя было совсем не жарко. Наконец Валера поинтересовался, не кажется ли Саше странным, что оба пистолета одновременно дали осечку. Саша это странным не казалось, скорее приятным. Все хорошо, что хорошо кончается. Поговорили, стрельнули пару раз, пора и по домам: чайку выпить, да на боковую. Завтра на службу с самого утра, и вообще день выдался тяжелый, не находишь?

– Не заговаривай зубы, – прервал его Валера. – Стреляться будем до упора, по самое не могу.

Как скажешь. Снова они подняли стволы, снова Валера считал. Откуда-то из глубин пустыря дохнуло на Сашу холодом, дохнуло смертью.

– Раз… два…

Капитан не успел нажать курок. «Три» прозвучало слишком внезапно, и он не успел. Но если он не успел, почему же он слышал выстрел, почему до сих пор на ногах? И, наконец, почему напротив него стоит бледный как смерть Валера и пистолет у него опущен. Может быть, они выстрелили одновременно и одновременно умерли, и они теперь не люди, а бесплотные духи, привидения?

– Ты живой? – разлепил губы Валера.

– Ага… – капитан, впрочем, был не до конца уверен.

– Я тоже.

– А кто умер?

– Пока никто. Но может умереть.

Это сказал не Валера. Это сказала… меньше всего ждал сейчас капитан увидеть тут Женьку. Да не просто Женьку, а Женьку с пистолетом, Женьку, целящуюся в Валеру. Похоже, конец этой бесконечной дуэли. Ну, если только девчонка не выкинет какую-нибудь глупость. Впрочем, почему она должна выкинуть глупость? До сих пор глупости выкидывал только он, Саша.

Продолжая держать Валеру на прицеле, Женевьев подошла поближе. Тот криво улыбнулся.

– А, наши французские друзья. Вечно суют нос не в свое дело. Я вам еще отмену франка не простил, а вы уже новую пакость задумали.

– Наши франки – не ваша забота, – сказала Женевьев хмуро.

Валера посмотрел на Сашу: что ж ты врал, что она не говорит по-русски? Саша, однако, и сам смотрел на Женевьев с большим удивлением.

– Женька? Откуда ты взялась?

Откуда взялась, там уже таких нет. А если серьезно, ей Петрович дорогу сказал. Петрович – ладно, но капитан же просил за ним не ходить. Она бы и не пошла, но должен же быть хоть один нормальный в этом asile d'aliénés.

Здесь, веско заметил Валера, выясняют отношения два блюстителя. Так что смертным лучше не соваться. Но Женевьев не была настроена на долгие беседы.

– Молчать! – сказала она. – Положить пистолеты, оба!

Ах да, у них же пистолеты. Только толку от этих пистолетов, как от козла молока. Не стреляют почему-то…

– Я кому сказала! Стволы на землю! Быстро!

– Интеллигентный подход, сразу видно работника полиции, – кисло улыбнулся Валера. – Все так чинно, благородно. А ты, Шурик, что скажешь?

А что он должен сказать? Ему эта история надоела хуже горькой редьки. Не хотелось признаваться, но появлению Женевьев он был рад. Или даже так – очень рад. Не хватало еще, чтобы Валера все испортил.

– Бросай ствол, – внушительно сказал Саша. – Я ее знаю, она бешеная. Будешь дергаться, она из тебя чайное ситечко сделает.

Валера пожал плечами. Он, значит, отдаст пистолет, а они потом на пару из него будут делать мелкое ситечко для индийского чая. Но Саша так не думал. Во-первых, он все-таки полицейский, то есть худо-бедно должен законы соблюдать. А, во-вторых, Женевьев велела положить пистолеты им обоим. Вот он сейчас медленно кладет его на землю – пусть то же самое сделает и Валера.

Валера сопротивляться не стал, положил пистолет на землю, подтолкнул его ногой к Женевьев. То же проделал со своим пистолетом и Саша. Она, не сводя глаз с парней, подобрала оба ствола.

– А теперь ты назад, а Саша – ко мне!

Ну, что сказать, Сашок. Шустрая у тебя баба…

– Пошел вон, – Женевьев выражалась кратко, но энергично.

Валера удивился: это они ему? Боже мой, как все это грубо и неженственно. Совершено непонятно, чем он заслужил такое отношение. А, впрочем, если они настаивают, то пожалуйста, он исчезнет, проливая горькие слезы, отправится в скит, в монашество, возможно, даже примет схиму…

– Хватит болтать, – Женевьев, которая сначала только нервничала, начала уже злиться.

– Ухожу, друзья мои, ухожу… Ариведерчи, оревуар и бон апети! Уверен, мы еще встретимся.

И походкой чуть более небрежной, чем требовали обстоятельства, Валера двинулся прочь с пустыря. Женевьев и Саша проводили его долгим взглядом и только после этого выдохнули: наконец, свободно.

– Вежливый какой стал, – сказала Женевьев.

– Будешь вежливым, когда в тебя из пистолета целятся, – хмуро отвечал капитан.

Однако, несмотря на счастливый исход всего дела, что-то явно беспокоило девушку. Некоторое время она крепилась, но все-таки не выдержала и спросила:

– Как думаешь, он еще придет?

Капитан оглядел окрестности и пожал плечами. Мир вокруг стоял пустой и притихший, но в нем появилось что-то лишнее, тревожное…

Глава пятая. Наследие бога Индры

Домой Женевьев с капитаном возвращались на троллейбусе. Народу было мало, в открытое окно врывался неясный городской шум, в дальнем конце салона тихо скандалили две старушки.

Можно было, конечно, доехать и на такси – черт с ними, с деньгами, но Женевьев опять захотела на троллейбусе. Романтика, сказала. И какой же русский не любит, сказала. На такси я и во Франции могу, сказала. В общем, загадочная французская душа потребовала троллейбуса – и русская душа вежливо уступила требованию гостьи.

Пока ехали, Саша попросил отдать ему пистолеты.

– Оба? – спросила Женевьев.

– Все, – отвечал капитан, – весь цейхгауз сдавай.

Та неожиданно заупрямилась. Говорила, что это трофеи, что получены они в честном бою. Пришлось даже припугнуть строптивую француженку. Отдай, сказал капитан, стволы, если не хочешь проблем на свою… ну, будем считать, что голову.

Женевьев вспыхнула, посмотрела с упреком, но без слов отдала оба – и Сашин, и михеевский. Однако капитан не унимался, требовал, чтобы и свой отдала. Женевьев сверкнула зелеными глазами: какой свой, нет у нее пистолета. А из чего же, простите, она в Валеру целилась? Ах, в Валеру – так это пугач. Ненастоящий. Звук дает, а стрелять не может.

И в самом деле оказался пугач – черный, блестящий, красивый. Повертев его в руках, Саша смилостивился: ладно, владей. Мало ли, как дальше дело пойдет. С пугачом все-таки лучше, чем без пугача. Главное, не нервничать без особой нужды и не пугачить из него налево и направо.

– Какие нервы, я же полицейский, – напомнила Женевьев. – У меня подготовка, я даже террористов могу ловить.

Насчет террористов капитан ничего не скажет, ловите сколько влезет, а вот в историю с Валерой впуталась она совершенно напрасно. Раньше Валера мстил ему одному, а теперь и за Женевьев возьмется. Да, да, он знает, что она не боится. Зато он боится – за нее. Сидела бы дома, и ничего бы не случилось.

– Если бы я дома сидела, он бы тебя убил…

Саша только плечами пожал: ну, и убил бы. У них профессия такая, время от времени убивают. А, может, и не убил бы – кому он, капитан, вообще нужен?

– Мне нужен.

Она сказала это так серьезно, что Саша поежился. О господи, как же все неуклюже… Капитан отвел взгляд, заговорил, не глядя на нее. Жень, сказал, ты хорошая девчонка и очень мне нравишься. Только весь этот праздник жизни плохо кончится. Ты молодая красивая иностранка, а я – бедный никчемный лузер. Понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, – сказала Женевьев, наморщила лоб, вспоминая. – Лузер… Как это по-вашему? Это… Это… Вспомнила! Лох помятый.

Нет, ну помятый – это уже перебор… Хотя кто его знает. Может, и не перебор никакой. Может, так оно и есть. Лохом помятым родился, лохом и помрешь, хихикнул внутренний дознаватель.

Но у Женевьев на этот счет имелось свое мнение.

– Саша, ты совсем не лох. Ты полицейский, ты офицер. Страна должна тобой гордиться. И не только страна. Я тобой горжусь, Петрович, и даже товарищ полковник тобой гордится.

Полковник гордится? А он-то откуда взялся в этом парадном ряду?

– Он считает, что ты – лучший офицер среди его подчиненных.

Даже так? Чего же он это капитану ни разу не сказал? А он и ее просил не говорить, Чтобы Саша не загордился.

Капитан только засмеялся невесело. Не загордился – это хорошо, это смешно. Ему, правда, одно неясно. Если он, Саша, такой блестящий профессионал, почему же до сих пор в капитанах ходит? В его годы остальные давно майоры, а то и подполковники. А у него все один просвет на погоне. Почему?

Женевьев знала, почему.

– Потому что ты блестящий, но ненадежный. Потому что ты проявляешь слабость. Потому что ты выпиваешь – вот почему!

Так, дожили… Сейчас ажан французский будет учить его трезвости. Лекции о вреде этилового спирта читать – в разведенном и природном состоянии. Да что она о нем знает, в конце-то концов, чтобы так с ним разговаривать?

Она, как выяснилось, знала о нем практически все. Знала, что у него ушла жена, которую он любил. Знала, что хотел умереть, но его спасли. Знала, что когда-то он был самым перспективным офицером в управлении. Знала, что жизнь очень несправедлива. Но он мужчина. Он человек. Он должен был найти в себе силы и жить дальше. Но вместо этого он проявил слабость. Он специально пошел к Валере. Капитан думал, что тот может его убить и тогда все кончится. Или она не права? Ну, пусть ответит – она не права?!

Саша вздохнул. Он ответит. В другой раз. А сейчас надо выходить – их остановка…

До дома дошли молча. Так же молча поднялись в лифте, позвонили в дверь. Там отозвались не сразу, пришлось звонить снова. Капитан хотел уже вытащить ключи, но тут из-за двери раздался дрожащий от страха голос Петровича:

– Кто там?

– Открывай, свои, – сурово пробасил Саша, подмигнув Женевьев.

– Какие еще свои?! – недоверчиво заблеял Петрович. – Свои все в ресторанах сидят, водочку пьют, по домам одни чужие ходят. Кто, говорю, там?! Сейчас полицию вызову, мать ее так!

Капитан махнул рукой: ну его ко псам, шуток не понимает.

– Здесь полиция, Петрович! Открывай. Это мы, я и Женька.

– Сашка, ты, что ли? – Петрович все еще не верил, видно, мысленно он капитана уже похоронил.

– Нет, папа римский пришел тебя проведать, – начал злиться Саша. – Открывай!

Тут и Женевьев подала голос, окончательно развеяв все сомнения тестя. Щелкнул замок в двери, тесть запричитал:

– Живы… Здоровы… Миленькие вы мои… Родненькие вы мои. Уж и не чаял вас увидеть. Дайте, я вас расцелую…

– Меня – спасибо, меня не надо! – решительно заявила Женевьев.

Тесть сразу ожесточился.

– А тебе что – жалко? Я ж не невинности хочу лишить… Просто поцеловать в сахарные уста.

Но Женевьев категорически не хотела целоваться – ни в сахарные уста, ни в любые другие. Тем временем Саша осмотрелся и с изумлением узрел в прихожей некоторые изменения или, проще сказать, бардак и свинство совершенно невиданные. Под ногами валялись какие-то молотки, шуруповерты, пилы, не говоря уже о более мелких гвоздях и винтах, на которых запросто можно было поскользнуться и свернуть последнюю шею.

– А что это ты тут делаешь, Петрович, в наше с Женевьев отсутствие?

Оказалось, в их отсутствие Петрович пытался заколотить двери. Чтобы никто не вошел. А кто, по его мнению, мог войти, Петрович не говорил, только со страхом поглядывал в сторону выхода. Выяснилось, кстати, что заколотить дверь будет мало, надо еще и забаррикадировать. Шкафчик бы сюда еще. И диванчик.

И тесть потрусил в гостиную – нет ли где лишнего шкафчика. Женевьев напряженно смотрела ему вслед: Петрович что – сошел с ума? Зачем заколачивать двери? Или он думает, что бандит придет за нами прямо сюда?

– Да нет, конечно, ерунда это все, – бодро отвечал Саша, но спустя пару секунд зачем-то добавил: – Хотя почему не забаррикадироваться, если можем?

Женевьев на это ничего не сказала, только выругалась про себя одним из тех замысловатых одесских ругательств, которым научил ее приснопамятный Моисей Семенович. Тем не менее, когда тесть и Саша выволокли в коридор шкаф и шкафом этим прижало Петровича, в стороне она не осталась. Подбежала, стала шкаф поднимать. Но, как говорится, дурной помощник хуже грабителя…

– А-а-а-а! Уау! – заорал тесть.

– Придавило? – испугался капитан.

– Да!

– Ногу?

– Да… Или нет. Сейчас посмотрю. Слава Богу, не нога, тапок только.

Тьфу, нечистая! А что же он орет как резаный? А от испуга, отвечал тесть. Саша посмотрел на Петровича весьма сурово. Сказал бы он ему пару ласковых, жалко – нельзя, дама рядом.

– Да ладно, дама… Эта дама сама кому хочешь скажет чего хочешь. Ты видел, как она водку глушит?

– Ну, мы будем ставить или нет?! – не выдержала Женевьев, потому что мужчины, забывшись, как-то незаметно ослабили хватку, и теперь весь шкаф висел на ней одной.

Подхватились, доволокли шкаф до входной двери. Прислонили. Выдохнули.

– Я одного не понимаю – зачем все это? – сказала Женевьев, лицо у нее раскраснелось от усилия. – Двери забивать, шкаф ставить – зачем?

– Как – зачем? – удивился Петрович. – Чтоб никто не вошел.

Секунду она как-то странно смотрела на тестя и потом спросила тихим голосом:

– Петрович… Скажи мне, пожалуйста, кто может войти через запертую железную дверь?

Ответное молчание показалось всем долгим и страшным. Наконец Петрович проговорил с с ужасом:

– Спаси и помилуй!

Саша отвел Женевьев в сторону и попросил таких вопросов больше не задавать. Не надо, сказал, старик и так весь на нервах. Да и он, капитан, признаться, тоже. Так что обойдемся пока без лишних глупостей.

Петрович тем временем стал примериваться, чем бы заткнуть щели.

– Думаешь, через щели полезут? – с серьезным лицом осведомился Саша.

Полезут или нет, неясно. Но подстраховаться никогда не помешает, еще более серьезно отвечал тесть.

Однако квартира была старой, и щелей в дверной коробке оказалось слишком много. Тогда Петрович предложил покропить их дихлофосом, а поверх «Отче наш» прочитать. Саша только рукой махнул безнадежно: бог с ним, захотят – все равно пролезут.

Некоторое время стояло напряженное молчание. Потом тесть не выдержал, заговорил тревожно:

– Думаешь, не выстоим?

Саша, однако, был настроен оптимистично. Считал, что какое-то время они все-таки продержатся, а там уж как бог даст. Но Женевьев все равно не улавливала. Что значит – продержимся? Против кого? Кто должен прийти?

– Он, – как-то слишком спокойно отвечал капитан.

Женевьев почему-то сразу поняла, кто такой этот «он». Но ведь Саша же сам говорил, что он не придет! Ну мало ли, что говорил. Саша просто не хотел ее пугать – вот и все. А на самом-то деле он, конечно, придет, даже не сомневайтесь.

– Может, выпустить девку, пока не поздно? – вдруг тонким голосом сказал Петрович. – Пусть бежит, спасается. Авось пронесет.

Саша согласился, что попробовать стоит. Например, взять такси – и прямиком в отделение. Ребята ее там прикроют. Однако уходить Женевьев отказалась наотрез, просто категорически. А если Сашу убьют, и Петровича тоже? Саша только плечами пожал – значит, такая у него, у Саши, судьба. И у Петровича тоже.

– Твоя судьба – быть рядом со мной, – вдруг сказала Женевьев.

– И со мной, – добавил тесть.

Помолчали. Значит, точно не уйдет? Решено твердо и окончательно? Ладно. На нет и суда нет. Как ни странно, но Саша ощутил облегчение, когда стало ясно, что Женевьев остается. С ней он почему-то чувствовал себя защищенным. Это все поцелуи глупые виноваты, шептал внутренний дознаватель, поцелуи и ничто другое.

И хотя капитан просил Женевьев не задавать вопросов, та все-таки стала его донимать. А он, в общем-то, был готов и даже не рассердился. Он видел, что это не обычное любопытство. Просто женщинам всегда нужно знать, что происходит. Иначе они могут пропустить что-то интересное, а это совершенно невозможно. Правда, в нашем случае интересного было мало, больше страшного и непонятного. Именно поэтому ничего толкового он и не мог ей ответить. Сами подумайте: все эти блюстители, миры, вся эта война – сумасшедший дом, да и только…

– А почему он сказал, чтобы я, смертная, не вмешивалась? Он что – бессмертный?

– Чушь собачья. Выдумки. Бессмертных не существует, – отрезал Саша.

– Дай-то бог, чтобы так, – ввязался тесть, и вид у него при этом сделался самый мрачный.

Все эти разговоры только распалили Женевьев. А если все-таки, спросила она, если все-таки он бессмертный? Есть у нас шанс с ним справиться?

– Откуда я знаю?! – не выдержал капитан. – Есть шанс! Нету шанса! Я с бессмертными не воевал ни разу. Я не Дункан Маклауд, у меня другая профессия – это ты понимаешь?

Женевьев понимала. Он и правда не похож на Дункана Маклауда. Но ведь Валера думает, что Саша какой-то там блюститель, и поэтому хочет его убить. Почему же Саша не сказал Валере, что он обычный человек? Капитан рассердился: что за глупый вопрос? Валера этот, похоже, просто с дуба рухнул. И чего теперь, с каждым психом теоретические беседы о бессмертии вести?

Тут забрюзжал тесть. Не знаю, сказал, как остальные, а лично он, Петрович, – старый человек. Без пяти минут персональный пенсионер и патриот своей родины. И как пенсионер и патриот он категорически отказывается принимать смерть от какого-то коня в пальто, пусть даже и бессмертного.

– Ну, хватит, хватит! Нет никаких бессмертных, – Саша вытащил пистолет, поднял, показал. – Вот, видите ствол?! Если эту штуку приставить ко лбу и нажать вот сюда, ни один человек – ни смертный, ни бессмертный – не устоит. Любой к праотцам отправится. Это понятно?

Это было понятно.

– Значит, все! Сидим и ждем.

Он спрятал в карман пистолет и сел. Ненадолго установилось мрачное молчание. Первым опять не выдержал Петрович. Предложил все-таки позвонить на работу. Пусть ребята приедут, прикроют нас. Капитан только плечами пожал. Позвонить можно, а что мы им скажем? Должен прийти неизвестно кто, неизвестно зачем и неизвестно что с нами сделать?

Однако звонить никуда не пришлось. Им самим позвонили, причем прямо на домашний телефон. Тесть хотел взять трубку, но Саша его одернул. Велел сидеть: если кому что нужно, наговорят на автоответчик.

Телефон продолжал звонить. Наконец включился автоответчик. Сначала на том конце жутковато молчали. Потом послышался вкрадчивый и тяжелый голос Валеры.

– Капитан, ты правильно догадался – это я. И я знаю, что ты дома. Не хочешь брать трубку? И не надо. Все равно я уже тут. Встречай.

С той стороны повесили трубку, и наступила мертвая тишина. Все трое молча глядели друг на друга. Внезапно тишину эту мертвую потряс тяжелый удар – один, второй, третий. Били в дверь. Казалась, что от ударов завибрировал весь дом, еще секунда – и начнет оседать, рушиться, расползаться по частям.

– А вот теперь, – поднялся Саша, – самое время звонить ребятам!

Бледный, сосредоточенный, он подошел к телефону, снял трубку. Секунду слушал, потом нажал на рычаг, снова послушал, с досадой бросил трубку.

– Провод оборвал, скотина!

– Давай я по мобильнику, – сказал тесть, стал было тыкать пальцами в смартфон, но прервался, в ужасе поднял голову.

– Нет сети!

Не было сети и у Женевьев с Сашей, интернет тоже не работал.

Удары в дверь усилились, стали страшнее, тяжелее. Теперь чудилось, что грохот идет отовсюду: от стен, потолка, даже пол потряхивало.

– Со всех сторон лезут, сволочи, – глаза у Петровича от ужаса стали совершенно круглыми. – Что делать будем, Сашенька?

– Ничего не делать. Драться будем. На вот, держи, – и капитан сунул Женевьев михеевскую «беретту».

Петрович тоже хотел пистолет, но ему пришлось обойтись шваброй – на его долю другого оружия не припасли. Он впился в эту швабру, как клещ, глядел из-под кустистых бровей испуганно и сурово. Грохот между тем усилился, удары стали еще страшнее. Кто-то снаружи тяжело надавил на дверь, уступая напору, она затрещала.

– Ну, ребята, держитесь! – крикнул Саша, перекрывая шум.