Забытое слово

Свадьба была что надо. Все как полагается: белое платье, машины, заказанное кафе с народом в сорок человек, поздравления и все прочее… В ЗАГС меня вез Ленька на своей новой машине – отнятой, вероятно, у какого-нибудь «лоха». Мы с Варей сидели на заднем сидении. Варя плакала и говорила, что завидует мне белой завистью. Я тоже боялась разреветься, но не от избытка чувств, а от «страха внезапного приступа страха», но, к счастью, после того вечера я обрела точку опоры и жуткие иллюзии отступили.

Однако без припадка не обошлось. Когда в ЗАГСе при скоплении народа шепелявая женщина повела торжественную речь, мой взгляд упал на портьеру за ее спиной. Там красовался герб СССР.

«Вот уж точно живут в другом измерении. Государства советского нет, а они все так же под серпом и молотом кольца надевают… Сейчас еще пошлют коммунизм строить».

– И будьте строителями достойного будущего! – пронеслось шепелявое напутствие.

Я огляделась. Все стояли с такими лицами, будто кто-то умер. Две мамы – моя и Захара – вытирали слезы.

Маскарад, да и только. Неужели никто не замечает абсурдности ситуации?

Мне стало смешно. Сначала слегка, потом все больше и больше. Я попыталась подумать о чем-нибудь грустном, но сама мысль о том, что я сейчас загогочу, была такой невыносимо смешной, что я кусала губы.

Когда мне было лет пять, я дружила с девочкой из соседнего дома. Ее звали Таня. Иногда я пила у нее чай, и, когда Танина бабушка усаживала нас за стол друг против друга, мы начинали смеяться, рискуя подавиться. Не было средства, чтобы успокоить нас. Бабушка Тани сначала уговаривала помолчать, потом ругала, потом, плюнув, уходила прочь с кухни, говоря в сердцах: «Смех без причины – признак дурачины». Эти слова были последней каплей, после которой мы падали под стол от смеха…

Заиграла музыка, гости ринулись нас поздравлять, и пытка закончилась.

В кафе погуляли классно. Я ощущала себя королевой. Свидетели – Варя с красавчиком Мишаней – старались вовсю. Гости хорошо напились, напелись, разбили витрину и чью-то физиономию.

После свадебного торжества мы с Захаром поехали на съемную квартиру, так как со свекровью жить я категорически отказалась. Эту однокомнатную хрущевку, которую помог снять на полгода мой папа, мы привели в сносный вид заранее и, приехав, уселись на расправленную кровать.

– Захар, у меня платье на спине зашито. Так не снять, надо ножницами расстричь, – зевая, протянула я. – Поможешь?

– Без проблем.

Захар нашел ножницы, аккуратно распорол шов и помог снять платье.

– Спокойной ночи, Захар, – рухнула я в постель.

– Спокойной ночи, любимая, – плюхнулся он рядом.

Мы поцеловали друг друга в щечки и вырубились.

Замужество

Медовый месяц был медовым. Захар буквально на руках носил, исполнял все прихоти. На подаренные нам деньги Захар по моей просьбе накупил Даше одежки. Потом – мне. Он голодал, так как не привык обходиться тем рационом, которого хватало мне, но переносил это едва ли не с радостью: он выглядел счастливым только от моего вида.

– У меня самая красивая жена, – говорил он гордо.

Я добавляла:

– И самая умная.

– Ну конечно, – соглашался он. – Только чересчур своенравная.

– Я же львенок. Ты сам сказал, – мурлыкала я.

– Ну, конечно. А я большая черепаха…

Это была такая глупо-романтическая игра в нежность, заботу и любовь. Мы писали друг другу трогательные записочки в блокноте на кухне, записывали признания в любви на магнитофонную ленту с тем, чтобы кто-нибудь из нас в отсутствие другого поставил кассету и слушал этот лепет.

Иногда мы играли и в бурные страсти. Так случалось, когда кто-то из нас дольше положенного разговаривал с противоположным полом, кто-то не так поглядел на кого-то или происходила другая подобная чепуха. Тогда мы разыгрывали «обидки», щипались, дулись, били чего-нибудь, и за всем этим следовало бурное примирение.

Как-то раз мы гуляли с Дашей, и кто-то из прохожих обронил в наш адрес, дескать, «какие молодые родители». Эта фраза понравилась Захару, и он стал называть Дашу не иначе как «доченька». Я подыгрывала «папочке».

Таким образом, с самого начала наши семейные отношения строились как игра. Когда я пыталась что-то серьезно рассказать Захару, он делал вытянутое лицо, всегда поддакивал и говорил что-то вроде какая я умная, как я все точно понимаю, а я все чаще ощущала рядом с собой на месте мужа пятилетнего ребенка. Скоро я оставила попытки говорить с Захаром на равных и разговаривала с ним снисходительно, иногда – с иронией, а если сердилась – то с издевкой. Он ни на что не обижался или делал вид, что не обижался. Ведь я была его любимой игрушкой, ради которой он поссорился даже с мамой.

Впрочем, мама его проявила всю дипломатию, на которую была способна: не ругалась со мной, всячески ублажала сына, откармливала его у себя по выходным, в меру причитая о его непутевой жене, которая и родить-то не умеет. Екатерина Юрьевна готовила почву для будущих военных действий, кидая пока что зерно в дерновину.

Давя в себе неприязнь ко мне, свекровь подыскала через знакомых для меня хорошую работу: деньги те же, но место работы чистое, непыльное, и трудовой день короче на два часа.

Новым местом работы был единственный в нашем городе институт. Когда я появилась там, в отделе кадров, то еще толком не знала, на что сгодятся мои скудные таланты. Однако женщина в отделе кадров, представившаяся Ириной Андреевной (как потом выяснилось, она и была близкой знакомой Екатерина Юрьевны), убедительно объяснила, что на должность лаборантки нет более подходящей кандидатуры, чем я.

Ирина Андреевна дала мне графленый листок с тем, чтобы я обошла несколько кабинетов и собрала подписи людей, занимавших решающие должности в моем вопросе.

Я отправилась по этажам. Меня встречали озабоченные дядьки-тетки, с головы до пяток погруженные в науку, добывание денег и соперничество друг с другом. Но в одном кабинете меня встретил красивый сильный мужчина лет сорока с вьющимися волосами. Он взял мой листок, вышел из-за письменного стола, за которым сидел, и улыбнулся.

– Значит, вы будете у нас работать. Хорошо, – сказал он, присаживаясь на стол. – А ручка у вас есть?

– Ручка?

– Ну да. Чтобы я подписался.

– Нет.

– Жалко. Ну ничего, сейчас поищем, – он вскочил, обошел стол и присел в кресло. Подумав некоторое время, он стал приподнимать со стола бумажки, заглядывать в стоящие на столе стаканчики и напоследок вообще скрылся под столом.

– Сейчас… – донеслось откуда-то. – Вот! – победоносно воскликнул он, выныривая. – Нашел!

С этими словами он показал мне синий стержень от шариковой ручки, слегка загрызенный с конца, противоположного основанию.

Я изумилась. Никогда еще не доводилось видеть, чтобы человек в смешном положении вел себя так самоуверенно. Как будто все начальники не имеют ни одной ручки в кабинете, а подписываются исключительно гнутыми стержнями.

– Владислав Игоревич Рушев, – представился мне мужчина и протянул руку.

– Надя, – протянула я ему свою.

– А по батюшке?

– Надежда Николаевна.

– Очень рад, – потряс он меня за руку. – Я ваш непосредственный начальник, и мне важно, чтобы вы хоть немного имели представление, чем занимается наш отдел. Пойдемте, я вам покажу все наглядно на макетах.

Он распахнул дверь, мы вышли в коридор, и Владислав Игоревич толкнул дверь напротив. Мы вошли в большое помещение, заставленное станками и железками.

– Полюбуйтесь, вот тут созданный нашим отделом…

Далее последовала тирада, которую я при всем своем желании не могла расшифровать. Чтобы ее понять, мне следовало бы иметь хоть какие-то азы технического образования, но я и математику-то знала до пятого класса. Стояла как дура и делала вид, что внимательно слушаю. Рушев самозабвенно что-то воспевал минут пятнадцать, потом прервался и спросил:

– Вам интересно?

– Да, конечно, – ответила я, и мне в самом деле было интересно, только не слушать эту абракадабру, а наблюдать за ним.

«Наверно, у него есть семья. Разумеется, есть. И дети. Пожалуй, даже не один ребенок. Как минимум два. Наверное, он очень верный муж, раз так увлечен работой. И очень умный – вон сколько всего знает. Интересно, сколько ему лет?.. Впрочем, я замужем. И он занят. Вот незадача! С первого взгляда первый раз в жизни мужчина понравился – и никаких шансов!»

Рушев говорил еще минут двадцать, потом сказал, что, когда я выйду на работу, сможет, если меня заинтересует, рассказать обо всем подробнее, а пока что он не будет злоупотреблять моим вниманием. Мы расстались до встречи.

На работу мне велели выходить с понедельника.

Коллектив состоял из девяти человек, не считая меня. Тут были две молодые лаборантки Катя и Маша: обе чуть старше меня, обе незамужние, изо всех сил делающие вид, что им это вовсе не нужно. Далее – два худеньких аспиранта Костик и Эдик, пытающиеся всем доказать, что они – Эйнштейны. Потом – начальник лаборатории Владислав Игоревич. Исследовательской деятельностью занимались три кандидата наук: Петр Викторович – неряшливый и рассеянный приземистый мужичок, Иван Петрович – крепкий, в теле, мужчина, проповедующий обливание холодной водой и утверждающий, что это ускоряет в голове вычислительные процессы, и Михаил Иннокентьевич – очень скрытный и молчаливый человек, осторожный во всяких вопросах. Отделом заведовал профессор Иванов Илья Исаакович.

Работа моя была непыльная и состояла преимущественно в распитии чая с Катей и Машей, умелой сортировке бумажек и их хранении.

В выходные к нам с Захаром пришли в гости Варька с Леней. Посидели, выпили. У всех «раскатало губу», и Захар с Ленькой побежали за спиртным, благо продавалось оно в любое время суток сколько хочешь граммов и литров любой расцветки – не то что во времена перестройки.

Варя, улучив момент, стала выспрашивать, как мне замужество.

– В принципе, не жалуюсь, – обняла я подругу. – Только вопрос, как надолго Захара хватит?

– Да что с ним случится, Надь?

– К маме своей убежит.

– Да он же тебя так любит! – погладила Варя мою руку.

Я встала, собрала пустые тарелки и открыла воду.

– Надь, ты мне скажи, – Варя подошла и выключила воду. – А ты его любишь?

– А ты как думаешь?

– Думаю, нет.

– Правильно думаешь. Я от отчаяния за него замуж вышла… Но ты пойми, Варя, он мне приятен, с ним можно жить, он к Даше хорошо относится. Только пластилин он. Своего характера не имеет.

– Надь. – Варя села напротив меня. – Вот между нами, девочками. Скажи, а ты вообще любила когда-нибудь? Мне кажется, ты вообще не знаешь, что такое любовь.

– А ты знаешь?

– Я знаю. Я много раз любила. В шестом классе Эдика любила. Потом Тарасов мне очень нравился, по ночам снился. Потом в десятом классе того, помнишь, очень любила. Леньку люблю. Он, кобель, шляется, а я без него жить не могу…

– Я не могу, Варя, как ты. Мне кажется, любовь бывает один раз. Какой-то писатель знаменитый сказал что-то наподобие «Любовь однажды заносится в кровь человека, и он живет ею. Если она исчезает, то все последующие чувства попадают в высохшие вены». Я, Варя, думаю, первая любовь Божьим перстом указана, все остальное – следствие из разных причин…

– Ну, ну… Ты ж у нас мудреная… Зубы заговариваешь, чтоб от вопроса уйти. Всегда ты так.

– Я любила.

– Андрея что ли?

– Нет, гораздо раньше. Я влюбилась в третьем классе в мальчика, который жил в моем подъезде, и любила его долго-долго. Может, и сейчас немного люблю.

– И? – подруга приняла выжидающую позу.

– И всё.

– Как всё?

– Всё. Я его любила, а он об этом не знал и не знает.

– Но почему?

– Варя, ты меня не поймешь. Он – идеал. Я сама его придумала. Если он на самом деле такой, как я о нем думаю, то я недостойна его и он не может меня любить. А если он не такой, каким я его себе представляю, – то зачем мне разочаровываться?

– Хоть зовут-то его как?

– Если Бог даст мне ребенка, я назову его именем. Тогда узнаешь.

– Ну и молчи как партизан, – Варя обиженно надула губы. – Про работу тогда новую рассказывай!

– Ой, Варя! – я присела на табуретку и прижала руки к подбородку. – Я с таким мужчиной познакомилась! Это настоящий мужчина, Варя, я таких еще не видела… – и поведала о Владиславе Игоревиче…

Новый 1995 год в новом коллективе прошел на «ура».

Раньше я думала, что интеллигентные отличаются от обычных смертных, а оказалось, они пьют водку точно так же, если не больше. И чудачат интереснее. Илья Исаакович, вероятно, это знал и потому, как только новогоднее «собрание» стало приобретать черты обычной пьянки, культурно покинул коллектив, пожелав всем дойти до дома. После этого Костик и Эдик дважды бегали в ближайший магазин, и все напились чуть ли не до полуобморочного состояния. Катя пугала умывальники в туалете, а Маша долго плакала по поводу неудавшейся личной жизни. Михаил Иннокентьевич, когда мероприятие и спиртное подошло к концу, никак не хотел ехать домой.

– Я ему говорю! – говорил Михаил Иннокентьевич кому-то о ком-то. – Я ему говорю: «Надо открыть малое предприятие, где будем производить качественно новый и… зо… ляционный материал!» А он мне: «Вы никогда не станете богатым!» Я ему: «Почему?» А он: «Вы, Михаил Иннокентьевич, мелко мыслите. Нет в вас масштаба! Сейчас надо мыслить широко: купи-продай!» Нет, вы понимаете, ку-пи-про-дай! Ку-пи-про-дай!..

Михаила Иннокентьевича насильно усадили в заказанное такси, так как жена его, то бишь Михаила Иннокентьевича, предварительно просила Илью Исааковича об этом.

Остальные разошлись своим ходом. Все, кроме Петра Викторовича: он напился до того, что уснул на экспериментальной установке, и разбудить его никто не смог.

В новогодние праздники мы с Захаром ходили по гостям, дарили и принимали подарки: моя бабушка была особенно нам рада, усматривая в Захаре все мое счастье.

После Нового года Захару прибавили зарплату, и мы стали жить сносно: более-менее питались, закурили «Монте-Карло» и даже записались в бассейн для поправки здоровья. Так как Даша не умела плавать, но хотела научиться, мы взяли абонемент и для нее. Правда, плавание с ней было мучением и комедией: она в спасательном жилете стояла ногами на метровой глубине бассейна и громко кричала «Тону!» таким же пронзительным голосом, каким кричала маленькой при виде заводной рыбы в ванне, а мы с Захаром плавали вокруг нее и убеждали, что на этом месте утонуть невозможно. И так весь сеанс. Но всем нравилось.

Еще я осуществила свою давнюю мечту: съесть зараз десять пирожных «картошка». Зашли с Захаром в кафе, и он купил мне целую коробку. Сели за столик, и я стала уплетать. На четвертой «сломалась». И тут ко мне подошел грязный, оборванный мальчик лет девяти и попросил: «Угостите меня пироженком, пожалуйста…» Я отдала ему с разрешения Захара всю коробку и, выйдя из кафе, заревела.

Новый год – хорошо. А весна лучше. Потому что это мое любимое время года, потому что я терпеть не могу холод: от сильного мороза всегда простужаюсь, а лицо покрывается пятнами, самое красное из которых – на носу. Поэтому я всегда с нетерпением жду окончания зимы и оживаю с весенними лучами. Я обожаю солнце и оттепель, лужи и запах птичьего помета, а также мой день рождения в марте.

Свое двадцатилетие в тот год я отмечала трижды: с родителями, в рабочем коллективе и с друзьями.

С родителями посидели замечательно: сказали много теплых слов друг другу, и даже Екатерина Юрьевна с Семеном Ивановичем, тоже приглашенные, не нарушили «одомашненности» и нежности обстановки.

В коллективе тоже посидели замечательно. Владислав Игоревич оказался очень компанейским человеком. Вместе с Захаром (которого, кстати, без проблем протащили через проходные института) они так душевно пели «Выйду на улицу, гляну на село…», что некоторые пытались подтанцовывать.

А вот с друзьями отмечать день рождения не стоило. Вообще-то «с друзьями» – сильно сказано. С друзьями Захара мне «стыковаться» не захотелось, и я позвала только Варю с Ленькой. Это был выходной, и пить начали с утра. Слушали матерные частушки «Сектора Газа». Ближе к вечеру все перебрали. Переслушали все кассеты и в пятый раз поставили:

Давай вечеромУмрем весело,Поиграем в декаданс…[6]

Никто не падал, но разговор заворачивал не в то русло.

Ленька вдруг вспомнил Андрея:

– Сейчас бы тачка моя была что надо, если б тогда этот Андрей нашу братву не кинул…

– Что за Андрей? – поинтересовался Захар.

– Да так… Знакомый один. Сейчас, сказывают, в Питере припеваючи живет… Знает, что в нашем городе появляться не следует.

– А по-моему, – вдруг дернуло меня вступить в разговор, – это вы его кинули, а не он вас.

– Ты дура, Надя! – заорал Ленька. – До тебя не доходит, что и ты бабки потеряла!

– Сам ты дурак, Ленька. Был бы умный – понял бы, почему он уехал.

Все. Сказанного не воротишь. Я совершила большую ошибку.

– Ты-ы-ы? – прохрипел Ленька. – А если я пацанам скажу? Знаешь, что они с тобой сделают?

– Может, ничего с ней не надо делать? – попытался заступиться за меня Захар.

– А ты вообще, лох, молчи!

– А по морде? – Захар встал.

Леня вскочил, разъяренный, а потом вдруг резко успокоился, слащаво улыбнулся и предложил Захару:

– Пойдем на площадку, покурим. Заодно и поговорим.

Захар кивнул, и они вышли.

Я взглянула на Варю. Она сидела словно кол проглотила.

– Твой муж – козел, – сказала я ей.

– Надь, может, покурим? – не обижаясь, предложила она.

– Покурим.

Захар с Ленькой вернулись минут через пятнадцать. Ленька сиял от счастья, а на Захаре лица не было.

– Мы квиты! – радостно пропел Ленька и попытался чмокнуть меня в щеку.

– Захар… – я попыталась взять мужа за руку. Он больно сжал мою руку и отбросил от себя. Потом прошел в ванную и заперся.

– Ну-с-с! – Леня довольно потер руки. – Теперь твой муженек в курсе, на ком женился!

Я подошла к подруге, взяла у нее сигарету, которую она не успела докурить, затушила о край пепельницы и стала с осторожностью подбирать слова:

– Варя. Ты моя подруга, и я хочу, чтобы ты ей оставалась. Сейчас, ты не обижайся, я попрошу тебя уйти вместе со своей скотиной. С этого момента Леню я не знаю. У вас я не появлюсь. Ты заходи ко мне, когда хочешь, но он для меня – никто. Знать его не желаю.

Варя часто-часто замигала глазами и пошла в коридор одеваться.

– Чего, Варь, побежали, что ли? – удивленно спросил Ленька. Будто проснулся. И стал натягивать ботинки.

– Надя, мы увидимся, – кивнула мне Варюха в дверях.

Я кивнула в ответ.

Когда в подъезде стихли их шаги, я прислонилась к дверному косяку ванной.

– Захар, а Захар… Выходи!

В ответ послышалось нечто похожее на всхлипывание.

– Захар! Не будь глупцом! Кому ты веришь – мне или Леньке?

Дверь открылась, Захар выскочил, пролетел в комнату и плюхнулся в кресло:

– Рассказывай!

– Что рассказывать?

– Все! С кем, когда и что.

– Ты в своем уме, Захар? Мало ли что было? Главное, что есть.

– Ты даже с Ленькой спала!

Я не выдержала и засмеялась.

– Это он тебе сказал?

– А это не так?

Стало тоскливо. Болван этот Захар.

– Конечно, спала. Мы все трое спали: Ленька, Варя и я. Как слоеный пирог.

– Он сказал, что ты его упрашивала переспать с собой, когда Варя в больнице лежала! Что ты в одном бикини по дому ходила! Что…

Я демонстративно заткнула уши указательными пальцами, не в силах слушать этот бред. Закрыла глаза. Потом открыла. Захар все говорил. Тогда я пошла в ванную, где он недавно хлюпал, и заперлась. Захар все кричал, кричал… А я посмотрела в овальное зеркало, висевшее над рукомойником. Открыла кран, зачерпнула воды и умылась. Потом еще и еще. Пристально поглядела в зеркало: уставшая одинокая молодая женщина.

«Устала. Как же я устала. Как бы покончить со всем этим. Надоело все. Не хочу ничего. Хочу уснуть и не проснуться… Жаль… Я почти поверила, что все наладилось…» Тут я вспомнила про родителей. «Конечно, наладилось. У меня есть родители, и их я больше не огорчу. Я могу вернуться к ним. Замужество состоялось, моя неудачная беременность оправдана…» Женщина в зеркале гордо подняла голову. «Уже лучше, – подумала я, разглядывая ее. – Только взгляд тусклый». Мне вдруг вспомнилось, как однажды в детстве, когда я разозлилась на саму себя, я дала сама себе пощечину. Действенный способ.

– Возьми себя в руки! – произнесла я вслух и прежде, чем подумала, подняла руку и отвесила себе смачную оплеуху.

Перед Захаром разыграла спектакль. Вышла якобы заплаканная, уверяла его в любви до гроба, а все обвинения отрицала, признав, правда, тот факт, что до него у меня были мужчины. А то он, бедненький, этого не знал!

Разводиться не стали, решили начать «с белого листа».

«Белый лист» Захар начал с пьянства. Работал он посменно, четкого графика не было, и поэтому я терялась в догадках: пьет или работает? Так продолжалось почти месяц. В пьяном виде Захар переставал себя контролировать: говорил глупости, сочинял небылицы, разыгрывал целые представления, которым, надо сказать, я по привычке подыгрывала. Доходило до рукоприкладства с обеих сторон, но никто не был в обиде.

Я мечтала о том, что выдастся благоприятный случай, и я разведусь. Каким должен быть этот «благоприятный случай», я точно не знала.

Весенним утром я, придя на работу, ощутила ноющую боль в правом боку. В обед позвонила мама и пригласила меня на ужин. Так как муж ушел на сутки, я согласилась.

По дороге к маме меня вырвало. Есть не хотелось, но, чтобы не обижать ее, затолкала в себя котлету.

– Да что с тобой? – не выдержала мама, видя мой унылый вид.

– Отравилась я. Живот болит, и тошнит что-то.

– Мне кажется, у тебя температура. Принесу градусник, померяешь?

– Тащи.

Температура оказалась 37 с половиной.

– Смешная температура, – протянула я маме градусник.

Мама взглянула, потрогала меня и предложила вызвать скорую.

– Зачем? – искренне удивилась я.

– У тебя живот болит.

– Несильно. И температура маленькая.

– Надя, давай вызовем, хуже не будет.

– Нет, мама, не поеду я никуда!

Включили телевизор. Шло выступление врача-психотерапевта. «Разводы – это неизбежность, – говорил он. – Но не надо бояться их. Благодаря экономическим преобразованиям россияне могут осуществить свою давнюю мечту – гостевой брак. Этот термин дала нам Франция. Супруги имеют две квартиры и живут раздельно, навещая друг друга два-три раза в неделю. Вроде и женаты, и свободны одновременно. Так, кстати, живут Мавроди – учредитель и владелец АО „МММ“ и его жена фотомодель Елена…»

Еще немножко посидев и послушав специалиста по любовным делам, я ощутила, что от сильной боли не могу разогнуться.

Набрали телефон скорой. Там вежливо ответили, что водители скорой помощи бастуют и выезжают только к маленьким детям.

Мама взяла меня под руку, и мы побрели в сторону городской больницы (благо она находилась недалеко).

Это было желтое здание, и в разговоре люди часто так и говорили: желтая больница. Это та самая больница, где я лежала после неудавшейся беременности, и я еще тогда поняла, что это – особенная больница. Туда привозили раненых бомжей, алкоголиков в коме и просто всех, у кого очень непредвиденно что-то случалось с организмом. Врачи там тоже были особенные – от них часто несло медицинским спиртом. Сами они о своем месте работы говорили: «Первая истребительная». Мне в прошлый раз повезло – Королева была трезвая, а девчонке, поступившей на следующие сутки, повезло меньше: докторше коридора было мало и стены казались узкими. Поэтому свое дело она доверила какой-то медсестричке и следующей ночью «перечищала» девчонку сама, так как медсестричка, понятно, напортачила.

В приемном покое меня осмотрел врач Зимин (как он представился) и сказал, что резать надо немедленно.

Я понюхала врача и со слабой надеждой спросила:

– Может, утром?

– Сейчас.

– Я кушала.

– Прочистим.

– Может, у меня по-женски что-то?

– Вырежем и посмотрим.

Когда вырезали и посмотрели, первичный диагноз подтвердился.

Операцию делали вечером, а утром я уже любовалась на свой шов: огромный, с полживота. Такой даже трусами не прикрыть. «Придется теперь совместный купальник покупать», – с грустью подумалось мне.

Потом меня пришел навестить муж, после него прибежала Варюшка, потом – мама с папой и Дашей. Все своим долгом считали развеселить меня, и я смеялась так, что чуть швы не разошлись.

Пролежала неделю, а когда выписали, оказалось, что мне больно нагибаться, ходить, стоять. Потом пришла хозяйка квартиры, которую мы снимали, и попросила съехать. Дала на сборы две недели. Захар побежал к своей мамочке, и та уговорила его жить у нее. Со мной, естественно.