Забытое слово

– Спасибо.

– Надежда Николаевна… – голос Владислава Игоревича начал как-то запинаться. – А что если… То есть… А вы хотели бы сейчас прогуляться?

– Прямо сейчас?

– Ну да. Я живу недалеко от вас и через пятнадцать минут буду у вашего подъезда.

– Хорошо, – ответила я, даже не успев подумать. И положила трубку.

Через пятнадцать минут Владислав Игоревич ждал меня у подъезда с тремя гвоздиками. Ему повезло, что скамеечки при входе в подъезд давно были сломаны, иначе бабуськи раздели бы его взглядами донага.

Я вышла, поздоровалась, взяла цветы:

– Куда идем?

– Куда хочешь.

– Куда вы хотите.

Не только в этот момент, но и долгое время потом я называла его на «вы». Думаю, потому, что Владислав Игоревич был непредсказуем для меня: его вспышки страсти и нежности чередовались почти с полным невниманием и отчуждением. А я не могла быть близкой человеку, который в зависимости от своего настроения мог или приласкать, или оттолкнуть. Поэтому между нами всегда была недосказанность, дистанция, «вы».

– Я хочу подышать свежим воздухом.

– Хорошо. Только не здесь. Где-нибудь подальше. А потом можно в какое-нибудь кафе зайти.

«Подальше». Это потому, что боится случайно со знакомыми встретиться.

Я взяла цветы в ту же руку, что и сумочку, и с досадой подумала о том, что мне придется таскаться с ними целый вечер.

Гуляли мы долго и говорили долго, только все ни о чем, пустая болтовня: о погоде, о природе… о чем угодно…

Владислав Игоревич имел семью. Жена его занимала хорошую должность на главном заводе города, была самодостаточной женщиной и вела свою жизнь. Владислав Игоревич вел свою. У них было двое детей: мальчики. Один, Сережа, жил уже тоже своей жизнью, женившись «по беременности» в шестнадцать лет на женщине старше его; другой, Аркадий, своей жизни не имел, потому как ему только минуло двенадцать лет. Так как все были заняты своими жизнями и до Аркаши никому не было дела, он потихоньку сбивался с дороги: плохо учился, прогуливал школу, но, что хуже всего, – врал и воровал из дома.

Семейными проблемами Владислав Игоревич «не грузился». На волне перестройки он удачно воспользовался ситуацией: основанное им в то время при институте маленькое ООО потихоньку приносило доход. Неплохие деньги Владислав отдавал в семью, малые тратил на свои удовольствия, и жена к нему претензий не имела. Был им доволен также и Сережа, которому папа подбрасывал на житье. Был ли доволен Аркаша?.. Его об этом никто не спрашивал.

Спустя какое-то время Владислав Игоревич познакомил меня со своим младшим сыном. Все выглядело нелепо: Аркаша понимал, что я – любовница папы, но папа для него был, как и для меня, чужой и непредсказуемый. Аркаша молчал и вежливо мне «выкал», я «выкала» Владиславу Игоревичу. Мне было неловко и жалко Аркашу, и я предприняла слабую попытку порвать с Рушевым. Он выразил свое несогласие; мы продолжили наши встречи.

Жена Владислава узнала о нашей связи едва ли не с нашего первого свидания. Сначала, как я понимаю, она притворялась, что не знает, потом, когда поведение ее мужа стало известно всем, она стала делать вид, что ее это не задевает. В заключение она предложила снять для меня квартиру, только бы Владислав не портил репутацию супруги. Владислав любезно от предложения отказался, и мы встречались где попало.

Честно сказать, мне нужна была материальная помощь. Мне нужно было на что-то жить во время сессий, что-то есть. Мой папа хорошо выпивал, и семья нуждалась. Доходило до того, что я приглашала Владислава домой к себе, к родителям, когда их и Даши не было дома, и не ела ничего из того, что он приносил к чаю, оставляя эту еду для семьи.

Ирина Родионовна, заведующая подготовительным отделением, меня не обманула: университетского общежития не дали. Жилье приходилась искать самой. Один однокурсник, деревенский парень Василий, подсказал вариант жилья подешевле: он его «разнюхал», подарив одной слегка влиятельной женщине банки с маслом и сметаной. Василий уже работал учителем физкультуры в деревне, но хотел стать как минимум директором школы. Филологическое высшее образование этому способствовало. Последовав советам Василия, я с однокурсницей Светланой снимала жилье недалеко от центра. Светлана была родом из Казахстана и необыкновенно красива: белейшая кожа, густые черные волосы и бездонные глаза. Мать ее, русская, вышла замуж за казаха; потом он умер, но вдова с дочерью жила безбедно в собственном доме с садом до совершеннолетия Светланы. А потом они стали беженцами. Бросив дом и сад, они ночью, в товарном вагоне, покинули дружественную ранее страну. В Нижнем Новгороде Света закончила консерваторию по специальности «дирижирование», а потом приехала в заброшенную деревню работать учителем музыки. Учебных часов было мало, и Света решила поучиться на филолога. Деревенским при поступлении на заочное давались льготы. От других однокурсников Василия и Светлану отличало то, что они были примерно моего возраста, самостоятельные, целеустремленные и умудренные опытом выживания в немыслимых условиях.

– Симпатичный у тебя отец. И выглядит молодо, – оценил Василий Владислава, когда увидел его первый раз.

– Это мой любовник, – пояснила я.

Светлана ничего не сказала. Она жила с матерью в сарае и собиралась выйти замуж за хорошего электрика, у которого есть свой деревянный дом.

Когда с начала наших отношений с Владиславом прошло почти три года, он развелся с женой. После развода вскрылись такие подробности их семейной жизни, что воссоединение семьи Рушевых стало невозможным. На суде Аркадий изъявил желание остаться с отцом.

В нашем отделе института, да и не только в нашем, история Владислава получила огласку. За моей спиной стали шикать, женщины косились не со злостью, нет, – с завистью. Мужчины слащаво улыбались.

Мне захотелось покончить со всем разом: и с этой работой, и с Владиславом Игоревичем. Поставить жирный крест не только на нем, но и на всех мужчинах вообще.

Во время очередного отпуска я подала заявление об увольнении.

Владислав был и расстроен, и радостен.

Я надеялась, что не буду голодать: почти три года заочного обучения в университете давали мне право работать по специальности «учитель русского языка и литературы». Кроме того, в стране запахло переменами, как всем казалось, к лучшему: перед Новым 2000 годом президент Ельцин подал в отставку, и в марте 2000-го президентом избрали никому не известного Владимира Путина. Это была интрига! Зюганова с коммунистами знали все, эпатажного Жириновского – тоже, а про Путина не было известно ничего. В нашей области за Путина проголосовало более 60 процентов избирателей. И я проголосовала за него тоже. Измученная Россия поставила на него все. И сыграла в русскую рулетку.

Взросление

– Зульфия Альбертовна, – жеманно улыбнулась мне неприлично толстая женщина с распущенными волнистыми волосами, доходящими почти до пояса. Чересчур яркий макияж скрывал черты ее лица, и вольно-невольно взгляд приковывала огромная грудь, украшенная рядами разных бус, будто стоявшая на подставке.

Зульфия Альбертовна сделала жест, приглашавший присесть, и в глаза бросились натуральные камни огромных перстней, словно вросших в ее пальцы с ярко-красными ногтями.

Я села.

– Итак, вы желаете здесь работать, – глаза ее будто удивленно распахнулись. Они были так же темны, как и подводка вокруг глаз.

– Да. Если можно.

– Можно. Условия следующие: педагогическое образование, шестичасовой рабочий день, один выходной, не всегда воскресенье. Добавка к зарплате за сельскую местность и за вредность. Наш детский интернат, как вы знаете, для туберкулезных больных.

Я кивнула.

– Однако, такие больные – лишь 25 процентов всех находящихся здесь детей. В городе всего пять детских домов, и детей девать просто некуда. Поэтому остальные 75 процентов здесь – как бы выразиться… из социально неблагополучных семей. Они дикие, злые, они – звери! Вы знаете, что неделю назад в областном интернате случилось? Там девочку десятилетнюю два мальчика в тумбочку запихали! Она жива осталась, но инвалид: позвоночник сломали. Вы сразу должны им показать свое превосходство. Иначе они вас задавят.

Зульфия Альбертовна встала:

– Вы должны быть для них стервой, железной, непробиваемой… Только тогда они вас будут уважать. Уважать и бояться.

Зульфия Альбертовна сжала свою огромную ладонь в кулак и показала мне.

Я, не в силах говорить, опять кивнула.

– Так вы согласны? – спросила она меня.

– Да. Я постараюсь быть железной, – ответила я, понимая, что противоречить бронепоезду бесполезно. – Только у меня одна маленькая загвоздка: я хочу жить тут.

– Есть у нас деревянный флигель – наше общежитие, но ремонт там еще не закончен.

– Тогда я не смогу тут работать, а мне этого очень хотелось бы.

Зульфия Альбертовна глубоко выдохнула и решительно произнесла:

– Ладно! Жилье мы тебе предоставим.

Я еле сдерживала свое ликование.

Через неделю приступила к работе. Интернат располагался в часе езды от города. В лесу, у Волги, дети круглосуточно, а некоторые круглогодично оздоравливались, проживая и обучаясь в национализированной в годы Великой революции барской усадьбе.

Мне дали 7-й и 8-й классы. Шустрые, непоседливые дети. Неряшливые, аккуратные, сопливые, скромные, распущенные, тихие и крикливые.

У всех тоска по дому и желание увидеться с родителями. Одних мама с папой навещали каждую неделю (это была редкость), других – раз в месяц, а кого-то не забирали домой и на летние каникулы. Поскольку к работе я приступила с началом учебного года, пришлось разбираться с обратной ситуацией: родители не могли привезти детей с каникул в интернат.

Зульфия Альбертовна дала мне, как и другим воспитателям, по три городских адреса, попросив выяснить настроение пропавших с детьми родителей.

По первому адресу встретила меня поникшая девочка-женщина и на вопрос о ее сыне Игоре Грошеве сообщила, что он сбежал из дома, как бывало не раз, но его скоро отыщут и привезут в интернат.

По второму адресу с пометкой «Катя Лихова» на мой звонок матерно заорали. Я звонила еще и еще. Среди взрослого крика за дверью послышался плач ребенка. Выбежали соседи по площадке и, нисколько не удивляясь, вызвали милицию.

По третьему никто не отвечал, хотя я наведалась туда раз пять.

Игоря Грошева вскоре привезли. Талантливый, бравый мальчик. В интернате ему нравилось командовать другими детьми. Катя Лихова тоже появилась и наделала много шума: у нее обнаружили чесотку и отправили домой. А вместе с ней еще трех девочек.

Вообще, суматошно было. Дети убегали домой, а мы, воспитатели, ночью бегали за ними по лесу, потому что знали: по дороге асфальтовой не побегут. Подросткам неведом страх смерти, они бравируют этим. Моя водка – ничто по сравнению с тем, что могли сотворить эти сорванцы: могли наглотаться «колес», обкуриться дряни, надеть себе на голову пакет с клеем и даже душить друг друга веревками. Все это – для ухода от реальности, которую все они – от паинек до сорванцов – понимали одинаково: БЕЗДОМНОСТЬ.

Раз на прогулке мои дети забрались на заброшенную баржу, и двое ребят спрыгнули в воду, а на улице был октябрь, и я не знала, умеют ли они плавать. Обошлось…

Подопечные дрались друг с другом, Игорек Грошев колотил других нещадно. Я вмешивалась, прерывала их, выясняла отношения, но на следующий день повторялось все снова. В конце концов не усмотрела, и Игорек сильно ударил девочку в лицо. Ее отец подал жалобу, я, как свидетель, подписалась под ней и вызвалась собственноручно отвезти Игорька в город, к маме. В автобусе он вздыхал, домой не хотел и, мне казалось, злился на меня.

– Не обижайся. Я не могла поступить иначе. Ты был неправ, – сказала я ему.

– Я не обижаюсь. Я злюсь, – процедил Игорек.

– На что?

– Зачем вы такая добрая?

Какой-то несуразный ответ. И никогда я себя доброй не считала.

Спустя время почувствовала, что мне нравится быть с детьми. Я покупала им конфеты, читала книги, танцевала с ними на дискотеке… а один раз компания ребят залезла ко мне в общежитие через форточку, и мы классно пили чай с апельсиновыми корками… Иногда у меня начинало щемить сердце от мысли о невозможности иметь детей. Я бы приложила все силы к тому, чтобы у моего ребенка был дом. Дом – не только крыша над головой, а место, где всегда любят и ждут.

Как-то раз меня в общежитии остановила напарница Люда:

– Знаешь, Надь, хотела сказать тебе: не привыкай ты к ним.

– Да я вроде не милуюсь с ними, – удивилась я.

Люда была замужем, имела трехлетнюю дочку. Даже когда была не Людина смена, она приезжала в интернат. Или одна, или вместе с дочкой. Люда обожала интернатских детей, в выходные брала к себе домой кого-нибудь. Думаю, из-за этого у нее выходили скандалы с мужем.

Я домой редко ездила. В конце октября в интернат приехал Владислав Игоревич и сделал мне предложение.

– Я не могу иметь детей, – сказала я ему.

После небольшой паузы он ответил:

– У меня уже есть двое. Мне не надо.

– Возможно, я захочу взять ребенка из детдома.

– Я согласен.

Мы подали заявление в ЗАГС. Поженились через два месяца. Свадьба была скромной.

Зимой в интернате была холодина, трубы то и дело лопались, их наскоро чинили. Толстенные каменные стены барского здания, привыкшие к печам, не могли уловить тепла водяного отопления. Дети должны были спать раздетые, но я после отбоя всем советовала одеться. Кто-то доложил начальству. Попросили к директору. Я пришла. Зульфия Альбертовна сидела в кабине с невероятно толстым мужчиной – психологом.

– Надежда Николаевна! Вы достаточно юный специалист, и поэтому вполне логично, что у вас в работе возникают проблемы. Мы вас позвали для того, чтобы помочь эти проблемы решить, – Зульфия Альбертовна сверкнула перстнями.

– У меня нет проблем.

– Разве? Тогда объясните нам, почему вы не проводите закаливающих процедур по утрам?

– Я провожу.

– Разве? Тогда почему дети спускаются к умывальникам одетые?

– А что это меняет? Да, они спускаются одетые, и около умывальников снимают рубашки. Потом, как положено, обтираются, и тут же одеваются.

– Нет! Так не положено! Правила внутреннего распорядка гласят, что дети должны раздеваться в спальнях, потом спускаться к рукомойникам и обтираться холодной водой! И только потом, когда вы их построите и доведете до спальни, они одеваются!

– Зульфия Альбертовна! Но ведь очень холодно! Вы же знаете, что в спальнях нет отопления, что они ночью замерзают! Дай бог, если чуть больше десяти градусов! Воспитатели ходят в нескольких шерстяных кофтах… На уроках сидят в верхней одежде. Ну неужели нельзя временно отменить это закаливание. Они же больные все, кашляют… – меня вдруг стали душить подступающие к горлу слезы.

Зульфия Альбертовна увидела, что я готова расплакаться, и, смягчившись в голосе, заговорила со мной как с душевнобольной:

– Вот именно потому, что они больные, мы и должны их закаливать. Должны. И мало ли что кашляют! У нас есть врач, и это в его компетенции решать, какие процедуры и кому можно отменять. А вы просто должны выполнять свою работу. Вам понятно?

Я не могла ответить, так как чувствовала, что если скажу хоть слово, то разревусь.

– Понятно вам, Надежда Николаевна?

– Да, – выдавила я из себя, кивнула и выбежала за дверь.

Я шла по алле и пыталась собраться с мыслями. Ноги то и дело скользили, запинались обо что-то, а ветки от кустов совались в глаза. «Чем, чем я могу им помочь? Материальная помощь, если что-то и смогу, мало что изменит. Надо спасать их души. Как? Любовью. Но каждый из них хочет, чтобы любили только его. Такую исключительную любовь дает мать. Чтобы помочь, я должна стать их мамой. Допустим, будь у меня возможности, я усыновила-удочерила одного, двух, трех… Ну, сколько еще? Десять, двадцать. Что с того, если их больше? По какому признаку отобрать тех, кому надо помочь, а кому – не очень? В любом случае, чтобы помочь – надо стать ЕДИНСТВЕННЫМ для ребенка человеком, надо, чтобы он верил безоговорочно в твою любовь, и это – снова нереально, так как никто не застрахован от ошибок, а твоя любая ошибка, если ты не ЕДИНСТВЕННЫЙ человек, – всегда родит неверие и недоверие. Только родная мать может помочь. А я никак не могу ею стать. Я бессильна».

– Надежда Николаевна, здравствуйте, – прощебетали весело две девчонки из моего класса, пробегая мимо.

Я кивнула, так как судороги сводили горло. «Чем я смогу им помочь? Как излечить душу Карине, которую родная мать продала в притон? Или Олежеку, до полусмерти избитому отчимом? Или Радию, чья мать пьяная валялась у ворот интерната? Если бы они были сиротами, было бы легче. А как им объяснить и оправдать поступки их самых родных людей? Чтобы им помочь, надо, чтобы они поверили тебе. Чтобы поверили – надо стать очень близким человеком. Но у них есть близкие люди, которые их предали и обесчестили. Какую помощь после этого я могу им предложить, чтоб они ее приняли?»

Дошла до комнаты, выпила стакан холодного чая и не раздеваясь рухнула в постель. Передо мной так и шли чередой детские лица. Вот маленький Макарка – хулиган, описывающий матрацы тех, кто его обижает; вот Кирилл – почти взрослый парень, творящий молитву сатане каждый вечер. Когда я ему сказала, что если он молится злу, то должен быть злым до конца, так как сатана не умеет прощать; он согласился и спросил: «Как это?» «У тебя есть младший брат. Сатана потребует, чтоб ты убил его. Сможешь ли ты это сделать?» – «Нет, – ответил Кирилл. – Я люблю брата». «Тогда молись Богу, – посоветовала я, – он прощает многое». А вот Алешка – сын вполне обеспеченных и образованных родителей, настолько занятых своими делами, что упустили из виду его – самое главное дело. Курит, пьет, глотает всякую дрянь.

Опять вспомнила Карину. «А что это вы такая добренькая?» – ехидно повторила она вопрос Игорька во время прогулки.

– С чего мне быть злой? Тем более к тебе, если ты мне ничего плохого не сделала?

– А если бы я вам сделала плохо?

– Я простила бы. Вот если бы ты сделала плохо моему близкому человеку – не знаю. Пожалуй, тогда я бы стала желать тебе плохого. Но если ты мне лично причинишь обиду – я тебя прощу.

– А я никогда никого не прощу!

Уткнулась лицом в подушку. «Чем помочь? Ничем». Заревела во весь голос, затыкая себе рот. «Господи, Господи! Господи! НЕ МНЕ, Господи!.. Я поняла, Я НЕДОСТОЙНА! Не мне, но – им! Ну, помоги же им, пожалуйста, Господи! Ты же все видишь… Я бессильна!»

Выревелась. Долго смотрела в потолок.

В детстве я боялась умереть. Мне представлялось, что вот я умерла, и меня никогда-никогда-никогда больше не будет. Я начинала ночью плакать, мне не хватало воздуха. Прибегали мама и папа, утешали меня:

– Ты будешь жить долго, так долго, что тебе надоест, – говорили они.

Но этого было мало. Мне нужно было что-то знать, что-то такое… какое-то чудесное слово, которое побеждает страх.

Но я не знала. А мои родители забыли.

Это слово – БОГ.

ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ВО МНЕ. Тогда, может быть, кто-нибудь из тех, кто окружает меня, скажет: «Я хочу быть таким же человеком». И только таким способом можно что-то изменить. Бороться со злом надо, начиная с себя. В своем сердце надо поселять Бога. Я наконец-то поняла фразу, которую запомнила, когда в череде чтения без разбора осилила «Братьев Карамазовых»: «…дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Сердце человека должно быть на стороне Бога. И бороться надо несмотря ни на что; и даже тогда, когда кажется, что ты повержен, и нет никакой надежды, и храм разрушен до основания. И в этой борьбе – жизнь. Такая жизнь, что умереть не страшно.

– Я буду бороться! Буду! – крикнула я в темноту и… успокоилась.

После Нового, 2001 года поняла, что беременна. Владислав встретил эту новость удивленно.

«Рожай, – сказал он. – Если сын, то назовем, как моего отца». Ирония судьбы: отца мужа звали так же, как мою первую любовь.

Начался жуткий токсикоз. В этот раз я забеспокоилась сразу и прибежала в поликлинику. Оттуда мне дали направление в больницу на сохранение. Ставили капельницы, делали уколы. Жутко хотелось много мяса, но я стеснялась сказать об этом Владиславу.

Не понимая до конца, что происходит, ждала, когда же мне скажут: «Ничего не получилось, ребенка не сохранить…» В то же время сжималась внутренне, когда мне это приходило на ум, и ужасалась. Я вспоминала все выкуренные мною сигареты, весь выпитый до беременности алкоголь и плакала от страха, что все это скажется на здоровье ребенка. Но когда мне и приходили на ум все возможные уродства моего дитя, я клялась, что всегда буду любить его и никогда не брошу.

Любые взгляды мужчин, кроме Владислава, в мою сторону казались мне грязными и пачкающими моего ребенка.

Читала я, что дети с момента зарождения все понимают. Думаю, это так. Я просила прощения у зародившегося во мне человека, просила его бороться и выжить.

Лежала в больницах трижды. Сначала в желтой «истребительной» вместе с абортницами. Там мне поставили диагноз «замершая беременность» под вопросом. Следующие два раза – в отделении патологии роддома. Счастье было, когда меня тошнило: это означало, что ребенок живет.

На седьмом месяце удачно сдала сессию.

Владислав купил квартиру, из интерната я уволилась. Аркаша, сын Владислава, стал жить с нами.

Семейная жизнь никогда не бывает безоблачной, и каждый человек несет такой крест, какой может понести…

На исходе лета 2001 года меня привезли рожать в роддом. Потуги были долгими и изнуряющими. Утром две медсестры, дежурившие около меня, ушли пить чай. В этот момент я почувствовала, что должна родить. Часто женщины боятся рожать, боятся боли… Нет. Я боялась за НЕГО.

Крикнув медсестричкам и собрав последние силы, я тужилась, подставив руки так, чтобы только не уронить, не повредить ребенка.

Медсестры услыхали, прибежали и помогли.

Говорят, новорожденные дети красные, сморщенные, страшные и гримасничают…

Мне дали моего мальчика: здорового, прекрасного цвета, с чистыми, распахнутыми голубыми глазами. Он посмотрел на меня и УЛЫБНУЛСЯ.

– Прощена! Прощена! Прощена! – сказала я и заплакала.

Послесловие

Родине

Поруганная, исплеванная,До нищеты доведенная,Терновый венец принявшая,Убитая – но не пропавшая,Мы ждем твоего ВосстанияПод именем Бога Вечного;Прими от детей покаяние,И возроди человечное.

Примечания

1

Есть, однако, мнения иные. Например: «Сокращение числа рождений и рост числа смертей в начале 90-х годов привели к тому, что число смертей стало больше числа рождений и естественный прирост населения впервые за послевоенные годы сменился его естественной убылью (появился „русский крест“). Естественная убыль населения – вещь крайне нежелательная, но списывать ее на „катастрофу“ 90-х годов нет никаких оснований» (А. Вишневский, директор Института демографии НИУ-ВШЭ. Были ли 90-е демографической катастрофой для России? https://thequestion.ru/questions/41951/byli-li-90-e-demograficheskoi-katastrofoi-dlya-rossii).

2

И. А. Гундаров, канд. философ. наук, д-р мед. наук, проф. НИИ общественного здоровья и управления здравоохранением Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова. Статья «Духовное неблагополучие и демографическая катастрофа». Здесь и далее цитаты из этой статьи. http://ricolor.org/rus/zn/tz/demograf_nabat/4/.

3

Перевранная песня «Взгляд с экрана» группы «Наутилус Помпилиус».

4

Песня «Странные танцы» группы «Технология».

5

Песня «Зараза» Л. Милявской и С. Цекало (кабаре-дуэт «Академия»).

6

Песня «Опиум для никого» группы «Агата Кристи»