скачать книгу бесплатно
Ко мне подошел наблюдатель из Центральной избирательной комиссии. Теплые ботинки, переброшенное через руку ратиновое пальто, ненавидящий взгляд.
Я взял его под локоть, и мы вышли из зала, как два закадычных друга.
– Поздравляю, – почти прошипел он. – Не знаю, как вам это удалось.
Как и все в Народном фронте, он был уверен, что русский избиратель с рождения пофигист и на митинг не придет.
– Спасибо, – пробормотал я, отводя взгляд от его омерзительной улыбки. – Претензии есть?
Он ничего не ответил. Я вежливо сопроводил его до выхода и даже открыл перед ним дверь. Холодный ветер сквозь рукава залетел ко мне под пиджак.
Взлетев обратно по лестнице наверх, я наткнулся на двух молодых девушек, сидящих на подоконнике. В нос ударил запах дешевой туалетной воды.
Мне страшно захотелось узнать, о чем они говорят.
Недалеко на стене висела школьная стенгазета, и я направился к ней медленным, неуверенным шагом, словно бы не зная, что мне нужно.
Девушки трещали о своем:
– Мы с Надькой вчера вечером поехали в «Лиру», и она там так нажралась, что упала со стула. На полном серьезе! Потом пошла поблевать в мужской туалет. А мы с Женькой сидим и смотрим друг на друга. Нормально, да? А в конце Женька мне все рассказала… Короче, ты помнишь, когда она была у врача, типа на тему этой, как ее, птичьей болезни? Так вот, на самом-то деле…
Я благоразумно отошел подальше.
Девушки уставились в окно:
– Блин, опять этот снег сраный. Не пойму, с какого перепуга я вообще сюда приперлась. На кой хрен мне этот Советский Союз… Жрать нечего. Ты знаешь, что мне сказал Имант? Что в их новом государстве будут низкие цены. Дешевых тряпок навезут. Сечешь? Пива хочешь?
Девушки неловко спрыгнули с подоконника, обнажив бедра до самых трусов. Они ушли по коридору, а я вернулся в зал.
Костя протянул мне подписные листы:
– Что, тяжела шапка Мономаха?
– Я все сделал так, как ты хотел. Коротко и ясно.
– Ты молодец. Мы собрали полторы тысячи подписей, в три раза больше чем надо. Теперь ты можешь зарегистрироваться.
Я рассказал Косте о только что подслушанном разговоре.
– А ведь девка права. Древние греки считали, что в мире теней все исключительно дешево, бык там стоит всего лишь грош.
Зал постепенно пустел. Остались только наши, пара уборщиц и рыжая тетка, которая замещала директора школы. Она о чем-то говорила с Миленой.
Я окинул взглядом свою команду, освещенную гудящими лампами дневного света.
– Всем спасибо. Вы лучше всех!
Подошла Милена.
– Чего этой рыжей от тебя надо? – не понял я.
– Она перепугана и хочет, чтобы мы скорее убрались.
Я сомкнул пальцы и, вывернув руки ладонями наружу, хрустнул суставами.
– Вот-вот! Самое время начать пресмыкаться перед новой властью. Дура! Русские школы все равно закроют. Как бы она ни наклонялась. Скажи ей, что у нас аренда зала до девяти часов.
Свет в зале погас. Но потом снова зажегся.
– Ну, и что дальше? – спросила Марина. Раздавая предвыборные листовки, она сильно простудилась и теперь шмыгала носом.
– На выборах надо будет проконтролировать подсчет голосов. Иначе все впустую. Я скажу, что и как.
– А потом?
– Потом? Не знаю.
– Мне казалось, что ты все знаешь.
– Я уже в том возрасте, когда могу честно признаться, что не знаю ровным счетом ничего.
Костя вынул из сумки бутылку вишневого ликера и скрутил пробку. Я поймал себя на том, что смотрю на бутылку, не вполне понимая, что это за предмет.
– Зачем ты пьешь эту гадость?
– Не знаю.
– Так выкинь. У меня есть коньяк.
Костя открыл окно и выбросил бутылку наружу.
Я подошел к окну. Внизу никого не было. Под фонарями в желтом конусе пустоты кружились в танце редкие снежинки. Ликер прочертил на снегу пунктирную линию.
– Ну, ты даешь! – упрекнул я Костю. – Здесь же школа.
– Потом подберу. Нервы ни к черту.
Я пустил бутылку коньяка по кругу.
Коньяк был приготовлен из хорошо очищенного самогона, настоянного на дубовой коре, которую можно было купить в любой аптеке. Цвет создавался при помощи жженого сахара.
– Ладно, я пошла, – Света с трудом отдышалась после глотка.
– Все, расходимся!
Лампы дневного света гудели, как реактивные самолеты.
Я задержал только Костю.
– Мне нужны исторические аналогии того, что происходит сейчас. Я знаю одно: всякий исторический катаклизм – это вопрос собственности. За всем этим бардаком стоит желание советской элиты превратить свои привилегии в собственность. Главный вопрос – как поделить и не передраться. Ведь национальные элиты тоже хотят урвать свой кусок. У американцев есть пословица: техасец ворует только в Техасе. И это правильно. Поэтому, прежде чем своровать, надо прочертить границы. А дальше действовать по феодальному принципу: что упало с воза на территории твоей вотчины, то твое. Воз – это пресловутая общенародная собственность, вотчина – это союзная республика. Прибалтика только начало. Союз распадется по границам республик. Черт с ними со всеми! Но если и Россия распадется на вотчины, то будет полный пипец. Что ты об этом думаешь?
Костя думал недолго.
– Аналогий достаточно. Древний Египет, 21-я династия. Страна после этого так и не воспряла. Или Петр Третий. После него Россия получила крестьянские бунты, жестокие, но не всегда бессмысленные.
– О Петре Третьем я знаю. А что в Египте?
– Это было примерно три тысячи лет назад. В Иудее тогда правил Соломон. Но к событиям в Египте это отношения не имеет.
– Ты хочешь сказать, что Древний Египет, как и Советский Союз, развалили демократы?
– Нет, – улыбнулся Костя, – его развалило жречество и местная знать. По нашей терминологии – партийно-хозяйственная верхушка. До воцарения 21-й династии царские поместья были, по сути, государственными предприятиями. Царь жаловал землю только за службу, оставаясь ее собственником. Но потом условные держания стали собственностью. В захвате земли особенно отличилось жречество. Но и местные царьки тоже. Делали, что хотели. Страна распалась на номы. Как ты сказал? Техасец ворует только в Техасе? Да, так и было: абидосец воровал только в Абидосе. А фиванец в Фивах. Чужих и близко не подпускали. Номовая знать признавала власть фараона, засевшего в Танисе, на севере Египта, лишь формально. Если вообще признавала. Я думаю, что Горбачева как президента первой династии ожидает судьба фараонов XXI династии. Его пошлют туда, куда и фараон пешком ходил.
Костя ушел. С первого этажа донеслись звуки хлопающих дверей.
Вверх по лестнице поднималась Камилла.
– Ну, Лоренц, ты даешь! Я тебя жду, жду, – она сбросила с себя пальто и оставила его на спинке стула у дверей.
Я знал ее еще с университета. На одной из комсомольских вечеринок ее выбор пал на меня. А я трусливо сбежал. Некоторое время она продолжала меня волновать. Но потом я понял, что все женщины одинаковы.
Окончив журфак, она стала неплохой журналисткой. И точно, самой красивой. Обтягивающий свитер, короткая юбка, влажные глаза, пухлые губы. Дорогущее ожерелье из черного оникса.
– Ты весь какой-то потрепанный, – обрадовала она меня. В ее голосе всегда было что-то неуловимо манящее.
– Устал. Ну как тебе все это?
– Блеск! Даже на сборищах Народного фронта я не видела таких восторгов.
– О, да, – вздохнул я и процитировал: «Однажды, когда народ рукоплескал ему, Фоакон заметил: верно, я сказал какую-то глупость».
Камилла расхохоталась.
– Ты в своем репертуаре, – на ее губах медленно расцвел цветной пузырь модной жвачки и лопнул со звонким хлопком. – Что ты ополчился на бедных латышей? Пусть тешатся своим государством. Тебе-то что?! Как там у Бродского? «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».
– Это не для меня, – я взял со спинки стула ее пальто и помог ей просунуть руки в рукава.
– Что не для тебя?
– Я не хочу жить в маленьком злом государстве и петь в общем хоре. Тем более с народом, пребывающим в злобе. Империя – это пространство возможностей. Это вызов, который я готов принять.
– Ты самоуверенный сукин сын.
– Лучше расскажи, что там у моего конкурента.
Камилла некоторое время в задумчивости теребила свое ожерелье.
– То же, что и у тебя. Когда люди сбиваются в кучу, у них возникает одно единственное желание – надо кого-нибудь ненавидеть. Теперь вместо евреев русские.
– Меня вспоминали?
– Еще как! Но особенно досталось Виктору Осису. Тебя называли кангаром, а его манкуртом. Или наоборот. Уже не помню. Да и какая разница, – Камилла откинула волосы, застегивая пальто. – Почему бы тебе самому не поговорить с соотечественниками?
– Я пытался. Пришел. Но тут такое началось! Пришлось заткнуть уши. Так и просидел, зажав голову между ладоней.
Мы стали спускаться вниз по лестнице. Камилла разглядывала меня с интимной насмешкой и бодро жевала ком резинки.
У самой двери она вдруг задержалась, положила руки мне на плечи и повернула лицом к себе. Ее длинные темные волосы блестели, как тлеющие угли.
– У тебя потрясающая способность не замечать намеков. Что во мне тебя не устраивает? – спросила она.
– Все устраивает, – простодушно ответил я.
– Мне сказали, что ты запал на Инту. Она же страшна, как бабуин.
– Для меня нет некрасивых женщин.
– Так уж и нет?
– Нет. Но все, что говорят об Инте, – вранье. Не мой тип.
– Ну, слава богу! – Камилла отошла к зеркалу и крутанулась около него. – Ты же брезглив. Не любишь дырявые колготки. Об этом написали в последнем номере «Лабвакар». Мы в редакции долго смеялись.
– Значит, за меня взялись всерьез.
– Еще как! Ты что, не читаешь газет?
– Нет, конечно. Я не мазохист и не сумасшедший. Но какие-то слухи до меня доходят. По-моему, обо мне пишут черт знает что.
– То ли еще будет! Думаю, они уже опросили всех твоих любовниц.
– Ради бога! Тут у меня сильные позиции. Я не только брезглив, но и ленив. Насчет дырявых колготок не помню, но они действительно напоминают мне лопнувшую оболочку докторской колбасы.
Камилла остановилась и посмотрела на свои ноги, потом расстегнула нижнюю пуговицу пальто и подняла юбку. На ней были дорогущие чулки с красивой ажурной каймой.
– Тогда я тебе в самый раз. За мной не надо ухаживать. Я всегда сама проявляю инициативу. Мой стиль: никаких хлопот, никаких расходов, никаких обязательств, никаких вопросов. Перепихнулись и разошлись.
– Я подумаю.
– Боже, какой ты несговорчивый, – сжав кулак, Камилла легонько ткнула меня в грудь. – Я кое-чему научилась. Вот увидишь, – ее глаза заискрились из-под нависшей пряди волос.
Я поцеловал ее в щеку.
– Не в тебе дело. Ты одна из самых обаятельных женщин, которых я знаю. И очень хорошая журналистка. Может быть, даже лучшая. Но, к сожалению, я преданный и безупречно верный муж.
Она прижалась ко мне и опустила руку вдоль тела.
– Я понимаю. Всего лишь одно мгновение может свести на нет десять лет непоколебимой верности. Давай напьемся.
