Мнимая единица. Книга 5. Потомки дронов

К человеку сразу вернулись силы, и он спросил:

– 1001, что сказала эта особа?

Но 1001 сухо отказал, объяснив, что девица – другая, и что чужим ее язык растолковывать запрещено. Быстров и сам уловил разницу между ней и Сунел. Девица тоже была напористой, но скорее это было напускное, не было в ней той агрессивной мощи, которая бурлила в Сунел.

– А вот и галерея! – возвестил 1001, отвлекая Быстрова от опасного мысленного анализа.

Эллипсоид, не мешкая, поплыл к галерее. Человек поспешил за ним, и немного волнуясь, шагнул в образовавшуюся в стене дыру. Помещение выставки было залито мягким голубоватым светом. Что было весьма кстати, для таких посетителей, как он. Ведь человеческие глаза в природном освещении Коалы плохо различали цвета и их оттенки. Быстров огляделся. И (о счастье!) цвет кожи тех, кто был здесь, оказался не сизым, как у Ланса Берга или Сунел, а красивым коричневато-бронзовым. Они были изящнее, чем тот же Ланс Берг, а самые маленькие (правда, их было немного) ростом с Быстрова. Их глаза были не ярко-фиолетового цвета, а синего или голубого. Впрочем, и здесь публика была как публика. Посетители, не торопясь, переходили от экспоната к экспонату, тихо переговаривались, иногда кто-нибудь из них закрывал глаза, чему-то улыбался и направлялся дальше.

«Интересно, о чем они говорят?» – мысленно поинтересовался Быстров.

«Не пытайся меня уговаривать! Мне нельзя переводить их речи, но смысл надписей у экспонатов растолковать могу. Иначе, зачем было сюда тащиться через весь материк? – 1001 подлетел к большому плакату. – Обращаю твое внимания, что название выставки очень компактное, а именно – «Рефлексия».

«Уже интересно!» – помыслил Быстров. – «Я как-то посещал на Земле выставку с точно таким же названием».

«Слово рефлексия показалось мне наиболее подходящим в твоем языке, – пояснил 1001. – Ну, не буду тебе мешать. Осмотрись!»

Быстров обвел взглядом зал: на стенах, полу, под потолком висели обломки разных предметов, неизвестных или знакомых ему, рядом с которыми в воздухе плавали небольшие таблички.

«Это надписи. В них пояснения к экспонатам», – прокомментировал 1001, проследив за взглядом своего подопечного.

Изучив первый экспонат, Быстров скривился, и поискал что-нибудь более достойное его внимания. Из огромного разнообразия обломков и частей предметов его сознание выхватило кусок старого забора (если пользоваться земными категориями), подвешенного под самым потолком. Причем доски, из которых сбили забор, были повернуты на девяносто градусов, то есть параллельно земле.

«Лестница! – вынес вердикт Быстров. – С точки зрения пьяницы, ползущего вдоль забора… а какова версия автора?»

«Лестница! – ответил эллипсоид. – Правда, без каких-либо комментариев. А как твоя ассоциация выглядит с этической точки зрения?» – уточнил 1001.

«Отрицательно. Она подчеркнет глупость ползущего, у которого градусы взяли верх над объективным отражением реальности…»

1001 хихикнул, спружинив в вертикальном направлении.

– Идем дальше! – вслух сказал Быстров.

На него осуждающе глянула парочка, которая топталась у следующего экспоната.

Быстров шагнул к ним, чтобы объясниться. Но парочку, как ветром, сдуло.

«Не будь назойливым! – попенял ему 1001. – Иначе тебя выставят с выставки».

Быстров улыбнулся невольному каламбуру слуги, и посмотрел на инсталляцию, которой секунду назад любовались сбежавшие. Это были грабли, занесенные над головой дрона. Грабли висели на скотче. Но голова со щупальцами была голограммой.

«Дай угадаю идею автора! – попросил Быстров. – Парикмахерская?»

«Нет», – возразил эллипсоид, смеясь.

«Сельская страда?»

«Нет».

«Ладно, сдаюсь!»

«Момент тишины!»

Быстров громко расхохотался, но, спохватившись, захлопнул рот. Он огляделся, но на него никто не смотрел. Тогда он сунулся головой в голограмму, и представил, как острые зубья вонзаются в его черепушку. И буркнул:

– Момент у моря!

1001 оказался чертовски догадливым.

«Memento more – отличная ассоциация. Может добавим ее в надпись?»

«Это разрешается?»

«Поощряется! Кроме комментариев художника, в надпись вбиты также пять лучших зрительских ассоциаций. Хм… Твоя встала первой, значит, программа – анализатор посчитала ее – лучшей».

«Программа понимает!» – улыбнулся Быстров.

Он снова огляделся.

Земному сознанию тут больше нечего было искать, и он перешел в следующую залу.

Следующая зала была представлена динамическими голограммами. Просидев добрых полчаса перед одной из них в надежде узнать, чем оная закончится, Быстров понял – ничем и никогда. А сюжет состоял в следующем! В абсолютной тишине вполне опрятная комната постепенно заливалась протухшей водой, отправляя в беспорядочное плавание все, что в комнате стояло, висело или лежало. Впечатление было премерзкое. И комнаты было жаль. И жаль тех, кто здесь обитал.

– У тебя чисто земные ассоциации! Попробуй абстраги … – вслух начал 1001, но, испугавшись, что его «выставят с выставки», не договорил даже мысленно.

А Быстров начал терять терпение. После просмотра захватывающего сюжета о потопе в отдельно взятой комнате, он нуждался в отдыхе. Чтобы не смотреть на весь этот бред, он встал посреди фарша, состоящего из голограмм, и, уйдя в себя, застыл с закрытыми глазами, как учил его Ветров. Вскоре он ощутил на своем лице чье-то дыхание. Значит кто-то из посетителей воспринял его, в качестве экспоната. Чтобы подогреть к себе интерес, Быстров придумал нехитрый комментарий, и попросил 1001 подвесить его. Рядом с ним засветились слова: «нечто ненужное, но мнящее из себя нечто…».

Надпись публике понравилась. Вокруг Быстрова стала образовываться толпа. Слышались гортанное воркование и смех. Потом шум стих. «Экспонат» открыл глаза.

Толпа рассосалась. А виртуальная бумага была вся исписана.

«Ну?»

«Что ну?»

«Что там написано?»

«На взгляд анализатора самая лучшая из зрительских ассоциаций – «на вкус и цвет инсталляции нет!» – смакуя написанную фразу, просигналил 1001. – Написала та пара, которую ты спугнул у забора».

Фраза оставила Быстрова равнодушным.

«Что еще?» – поинтересовался он.

«Состояние не ума, еще есть просьба не трогать чистыми руками…»

Быстров почувствовал себя оскорбленным.

«Ты прав! Тебя действительно оскорбили! – охотно согласился слуга, и коварно спросил: – Хочешь сдать сдачи?»

Задетый за живое Быстров прошептал:

– Любители чуши решили надо мной подшутить? Книгу отзывов мне!

– Охотно подам ее! – ответил слуга.

В воздухе перед носом человека повис блокнот, и плавно опустился, имитируя полет перышка, на проявившееся под ним бюро. Когда блокнот утвердился на его покатой поверхности, возник и карандаш.

Быстров подумал и размашисто начертал, правда не без помощи 1001, который водил его рукой:

«За «неискусство» огромное «неспасибо»»!»

И покинул выставку, чувствуя себя победителем.

Глава восьмая

Оказавшись на улице, Быстров вспомнил о прилегающем к галерее ресторане.

– Может зайдем? – предложил он. – Что-то я проголодался!

1001 не стал спорить. Он плавно обогнул угол дома и открыл перед человеком дверь.

Свет в зале был погашен. Только на потолке тускло горели точечные светильники. Едва угадывая очертания мебели в плотно заставленной зале, Быстров в поисках свободного столика, лавировал в тесных проходах. Слуга, плывший рядом, нашептывал ему, что заведение, которое они почтили своим визитом, самое старое на Коале, и что его завсегдатаи – отчаянный народ, плюющий на запреты властей. И что хозяин этого заведения использует вместо приправ запрещенные стимуляторы вкуса под тем предлогом, что дроны, утратив технологию выращивания специфических пряностей, столь необходимых для их здоровья, нуждаются в восполнении вынужденного кулинарного изъяна хотя бы таким способом.

«Это ложь, – доверительно уточнил эллипсоид, – но на это закрывают глаза. А чем здесь, по-твоему, пахнет? – вдруг уточнил эллипсоид, когда Быстров, наконец, устроился за свободным столиком. – Я-то обоняния не имею, как вы… но тоже реагирую! По-своему! И нахожу, что все эти местные добавочные вибрации превосходны!»

Быстров потянул носом и ответил, скривившись:

– Гнилой капустой отовсюду несет!

Эллипсоид охнул и обиженно взвился к потолку, остро переживая сказанное. Слово «гнилой», даже ему, камню, было отлично известно!

Быстров, проследив за ним взглядом, усмехнулся и снова принюхался. Теперь он учуял в воздухе благоухание роз. Пораженный он призвал 1001. Тот спланировал вниз и нехотя завис над его столиком.

– Чудесно пахнет розами! Только как я их обоняю? До сих пор запахи из-за маски были сильно приглушены!

– Все верно, маска, пропуская запах, сильно приглушает его, – важно констатировал эллипсоид. – Но сейчас в помещении работает особый вид волн, который усиливает остроту ощущений. Как бы изнутри тебя! Это ничто иное, как стимулятор. На Земле его назвали бы наркотиком.

– А он не повредит мне? – забеспокоился Быстров.

1001 рассыпался дребезжащим смехом.

– Повредит? Удовольствие? Как это?

– Появится зависимость! – пояснил Быстров.

– Люди полагают, что привычка к удовольствию опасна? – поразился слуга.

Быстров с раздражением ответил:

– Мой дорогой оппонент, быть рабом привычек не стоит даже ради удовольствия! Тем более если удовольствие постепенно разрушает тебя…

1001 долго молчал, обдумывая сказанное, потом удивленно изрек:

– И в этом заключается ваша мораль? Сдается мне, что жизнь человека – скука смертная! С дронами куда интереснее! – добавил он, отвечая на какие-то собственные мысли.

– Дело вкуса! – ничуть не обидевшись, миролюбиво ответил Быстров.

Когда глаза привыкли к темноте, он заметил у бара знакомую ему особу, с которой он так бурно общался на улице. Чтобы изучить жизнь Коалы изнутри, он решил, не стесняясь, вживаться в ее реалии и, поднявшись, уверенно продефилировал к барной стойке, чтобы устроиться на соседнем с ней табурете.

– Здравствуй красавица! – приветствовал он.

Инопланетянка бросила на него удивленный взгляд и что-то ответила.

Человек не понял ее.

– 1001! – позвал он. – В качестве исключения, будь добр перевести, что сказала дама.

Эллипсоид нехотя подплыл к бару.

– Сколько раз повторять, что я не могу быть ее толмачом…

Но в глазах девицы появился жесткий приказ. И Быстров услышал перевод:

– Коли не шутишь!

– А ты непроста! – восхитился человек.

И дальше удивил сам себя, ибо не ожидал, что может на такое решиться: он обнял девушку за тонкую талию и нежно привлек к себе. Девушка не отстранилась. И ободренный ее молчаливым согласием, Быстров прижался теснее. Оба застыли в тихой насыщенной благости…

«Это всего лишь наркотик, человечек! – услышал Быстров сквозь туман наслаждения. – Вглядись в эти бледно-голубые глаза. Ты – игрушка для нее, не более! Дополнение к декорациям!»

Но «человечку» было все равно. Он не переменил позы и не расслабил объятий. А в следующее мгновение увидел замысловатый узор, который расцвел над головой инопланетянки. Узор ярко вспыхнул, заиграл многоцветьем, чтобы потом превратиться в нечто похожее на оренбургский пуховый платок, в свою очередь разлетевшийся затейливыми снежинками.

Всхлипнув от восторга, Быстров обмяк. Его руки безвольно упали.

– Пей! – поправив на себе одежду, протянула ему свой бокал инопланетянка.

Быстров подчинился. Его горло обожгло. В голову ударил густой хмель, растекаясь по телу сладчайшей музыкой.

– Осторожнее! – пропыхтел слуга в самое ухо, видимо предпочтя пока не лезть человеку в голову или по какой-то причине, не имея такой возможности.

Но Быстров, отмахнувшись от докучливого эллипсоида, сосредоточил свое внимание на влажных и чистых, как утренняя роса, глазах аборигенки. И, конечно, утонул в них. А запах роз стал густым, как вечерний туман. Человек открыл рот, чтобы выразить свой восторг перед красотою Вселенной, но вместо этого вдруг заговорил о том, что ему не нравилось: о выставке с интригующим названием «Рефлексия».

– Жонглирование предметами… то, чем занимаются местные остряки от искусства, – дело пустое! – бодро начал он. – Я пытался донести эту мысль до посетителей соседней галереи, превратив себя в бесполезный экспонат… но… вот сейчас сижу и думаю, сколько в моей жизни еще не сделано, сколько еще предстоит… – Быстров усилием воли заставил себя вернуться к мыслям о выставке. – Так вот! Зрители не остались равнодушными к моей затее. И написали довольно остроумные надписи! – он опять замолчал, а потом все-так же сбивчиво продолжил: – Рассказывая об этом сейчас, я, пожалуй, уже согласен, что это искусство! Происходит диалог между художником и зрителем, а это является хорошим признаком!

Глаза внимавшей ему инопланетянки сделались томными.

– Реакция на увиденное, то есть «рефлексия», – поправился Быстров, – порождает в сознании образы, пробуждает фантазию, которая, трансформируясь в мысль…

«Я ли это говорю?» – подумал Быстров, но его понесло дальше:

– … трансформируясь в идею… обрастает словами – которые ничто иное, как вербальные оковы мысли. А это творчество! Ответное творчество индивидуума, воспринявшего чужую мысль посредством языка вещества… Матерь Божья! – вдруг вырвалось у него. – Вербальные оковы мысли? Ха! Кажется, я объелся здешних реалий!

Глаза инопланетянки светились пульсирующим голубым светом. Они, как острые иглы, вонзались в его сознание. Не в силах более сдерживаться Быстров прижал к себе податливое тело. Ощутил едва заметные электрические импульсы и блаженно замер, думая о том, что пора разорвать духоту оков моральных принципов и сорвать одежду с себя и с нее.

Но его остановил вкрадчивый голос, на этот раз пробравшийся в его голову:

«Нельзя мешать наркотик со спиртным!»

«Не указывай мне, папочка!» – огрызнулся Быстров.

«А ты не шали, деточка!»

Пришлось слуге поспособствовать освобождению Быстрова от наваждения. И человека бросило в жар. У всех на виду прямо у барной стойки он всерьез собирался овладеть хмельной аборигенкой.

«Интересно, – продолжил мыслить в его голове эллипсоид, – как ты собирался соединиться с нею в телесном экстазе, не имея представления о морфологии коальского тела? Ведь под ее одеждой могло оказаться совсем не то…»

«Не тебе судить, камень!» – огрызнулся Быстров, однако компетентность слуги в вопросах телесной любви его удивила.

«Отец мессии Александр, он же воин-смертник Гранд Русл Дей в свое время кое-чему научил нас! – промурлыкал, как кот, в его голове 1001, отреагировав на мысль Быстрова. – Теоретически мне известно о подробностях физической любви не так уж и мало!»

Быстров отстранился от девицы и поинтересовался:

– Что было в бокале?

– Алкоголь, естественно! – проговорила она и заговорщически подмигнула, кольнув человека электрическим блаженством.

– То, что для тебя – алкоголь, для меня может оказаться ядом! – проворчал Быстров и, не удержавшись, позволил себе легчайшее прикосновение к ее щупальцам.

Инопланетянка едва шевельнула губами:

– Возможности человека в этой области для меня не секрет! – инопланетянка постучала пальцем по бокалу. – Я неплохо знаю ваше племя! И также не плохо чувствую!

Она вгляделась в доброе и в то же время волевое лицо своего визави и вдруг охотно представилась:

– Я из дронов. Мое имя – Илен.

Быстров прищурился.

– Я уже понял, что ты другая!

Глаза Илен выдали сноп фиолетовых искр, совсем как у Сунел.

И человек снова еле удержался от желания прямо здесь овладеть чаровницей.

Он уточнил охрипшим голосом:

– И все-таки, что я пил?

– Аналог земного спирта. От него вреда не будет! – уточнила Илен и подставила губки для поцелуя.