Мельница времени

«Наверное, те их в бою здорово потрепали, – предположила девочка. – А вот все равно им неймется! Опять в драку лезут. И с чего это вдруг?».

Обернувшись, она поделилась своими предположениями с котом. Тот чуть насупил брови, ненадолго задумался, а потом сказал:

– Странно получается. Только ты где появляешься, они – тут, как тут. Не ты ли им понадобилась?

– Я-то им зачем? – пожала плечами Катя. – Никого другого, что ли пленить нельзя да к работам приставить?

– Ну-у, – неопределенно протянул Баюн. – Вдруг хотят схватить тебя и возить по долам. Пока ты журчание нужное не распознаешь, которое ищешь. Может, наняты кем? Кроме Яги они никого в грош не ценят. Значит, она? Сама или попросил кто? Не знаю.

– Кажется, я знаю, кто, – начала догадываться девочка. – Озем.

Но продолжить разговор собеседники не успели. Ягини во весь опор скакали к околице и через миг были готовы сходу перемахнуть ограждение. Неожиданно кони передней шеренги разом встали на дыбы. А потом в замешательстве закружились вдоль внешней стороны борозды, не смея ее пересечь. Та же участь постигла и остальных. Строй смешался и превратился в беспорядочно снующую массу. Наездницы остервенело дергали за поводья, колотили лошадей по бокам и нервно кричали, подавая команды. Но все было тщетно, войско не продвинулось ни на пядь.

Краем глаза Катя заметила, как Михайло с надеждой поглядывает на небо.

– Все назад! – раздался преисполненный ярости голос Яжи.

Когда суматошная масса отхлынула, она в одиночку ринулась вперед. Но как ни понукала, ни теребила коня, он только в ужасе всхрапывал и шарахался в сторону. Тогда она обернулась к лесу и в отчаянии прокричала:

– Праматерь наша Яга! На помощь твою уповаем! Тело твое ослаблено боем с Кощеем, но голос все так же силен! Вразуми! Мы тебя услышим!

Лишь только последний звук ее призыва отлетел, как перед деревенькой воцарилась полная тишина. Наездницы застыли, как изваяния, затаили дыхание, а кони будто окаменели. Скоро из чащи послышалось какое-то неразборчивое гнетущее бормотание, которое постепенно начало набирать силу.

– Ух, ты! – сморщился кот. – Боюсь, с таким заклятьем они оборону точно прорвут!

Яжа, очевидно, уловив в голосе Яги нечто нужное, поспешно соскочила с коня и заскользила к воротам. Пружинисто покачиваясь на хвосте в нескольких шагах от борозды она понатужилась и начала изрыгать струи яда. Сначала они бились о невидимую преграду, стекали с нее и не причиняли никакого вреда. Но постепенно, подкрепленные доносившимися из леса мощными заклинаниями, стали прилипать к ней, набегать тяжелыми сгустками и пучиться зловонной желто-зеленой пеной. Наконец, многочисленные образующие ее пузырьки разом лопнули. Раздалось режущее слух шипение, и в магическом заслоне образовалась узкая, словно прожженная щель. Сначала Яжа, а за ней и остальные Ягини, спешившись, начали протискиваться через нее и устремляться к изгороди.

Михайло вновь с надеждой взглянул на восточную часть неба. Но она продолжала оставаться все такой же безысходно темной.

– Старшина! – раздался встревоженный голос Степана. – Медлить больше нельзя! По-другому не сдюжим! Подавай пример!

Михайло, словно раздираемый сомнениями, сначала бросил взгляд на крепкие жерди ограды, потом на сородича и с беспокойством промолвил:

– А ежели обратно не обернемся?! В последний раз такое, когда случалось-то?! Когда молодыми совсем были!

– Другого выхода нет! – с жаром выкрикнул Степан. – А с ними, с безоружными, что будет, когда те прорвутся?! – и кивнул в сторону столпившихся односельчан. – Если что не так с обратным ходом станет, в лесах расселимся. Зато живыми останемся! Решайся!

Жерди ограды под ударами нападающих жалобно затрещали. Михайло посмотрел на испуганно жавшуюся к подолу Марфы Дуняшу, на выжидательно взирающих на него соседей и, наконец, крикнул:

– Детей – по домам! Живо!

Затем резко повернулся к изгороди, сорвал с себя шапку и со словами: «Эх, мать честная! Была, не была!», – с силой бросил ее на землю.

Катины глаза округлились от изумления – из-под копны русых волос Михайло тоже торчали медвежьи уши! Их бурая шерсть поползла в стороны, стремительно заполоняя сначала голову и лицо. Потом она двинулась дальше, поглотив плечи, шитый ворот рубахи, ее подол и, наконец, порты. Миг, и перед жителями возник огромный матерый медведь. По его примеру мужчины принялись срывать с себя шапки, а женщины – платки и бросать их оземь.

Прошло всего ничего, как улицу заполонила яростно ревущая медвежья стая. Ведомая вожаком, она устремилась через пролом в изгороди, прорубленный в этот момент Ягинями. Перед таким неожиданно явившимся, сметающим все на своем пути ураганом нападающие дрогнули и отпрянули назад. Их кони шарахнулись в сторону и с выпученными от охватившего ужаса глазами, разбрасывая изо рта хлопья пены, во весь опор помчались к лесу.

Бежавший первым Михайло встал на дыбы, махнул могучей лапой и разом сокрушил трех ближних к нему воительниц. Следовавший за ним Степан мотнул лобастой головой и снес еще двух. Остальные медведи, вырвавшись на простор, тоже не теряли времени даром и вовсю давили, рвали зубами и полосовали когтями. Куски щитов, обломки мечей и обрывки кольчуг летели во все стороны. Баюн вместе с Яром стрелой носились по лугу, орудуя когтистыми лапами и мощными копытами.

Стоявшая рядом с Катей перед красным окном Дуняша, неотрывно следившая за боем, то и дело подскакивала от охватившего ее возбуждения и размахивала крепко сжатыми кулачками: так их, так их, так их!

Яжа и Серпента, сражаясь плечом к плечу, ловко орудовали двумя парами мечей, изо всех сил стараясь сдержать натиск и переломить ход боя. Но минута проходила за минутой, а они шаг за шагом отступали. Неожиданно обе насторожились, чуть повернули головы в сторону леса и вслушались. Оттуда, прорываясь сквозь шум боя, вновь послышался гнетущий голос Яги, которая что-то выкрикивала на магическом языке. Сестры переглянулись и, не сговариваясь, издали протяжный гортанный крик. Разрозненные ряды Ягинь, повинуясь команде, оттянулись назад. Отступив на безопасное расстояние, они быстро перегруппировались. Передняя часть строя, авангард, покрылась двумя ярусами плотно примыкающих друг к другу щитов.

Медведи дружно бросились на оплот воительниц. Но лишь только они его достигли, как между щитами стремительно выметнулись копья. С нескольких сторон послышались стоны раненных. Стая отпрянула. А ощетиненная острыми жалами наконечников броня двинулась вперед. Вдобавок ко всему в тыльной части отряда, в арьергарде, поднялись в рост лучницы и осыпали зверей стрелами. Часть из них достигла цели. В воздухе снова возникли преисполненные страдания стоны. Медведи рассеялись по лугу и попытались атаковать поодиночке.

Михайло метался из стороны в сторону, стараясь наброситься на противника то содного бока, то с другого. Но каждый раз на подступах его встречали безжалостные острия копий и стрел. Ягини неумолимо надвигались. Положение становилось отчаянным.

Видя это, Дуняша вдруг распахнула настежь окно и звонко крикнула:

– Эй, кто не трус! Выходи!

И стремглав выбежала на улицу.

Да, трусов здесь, видно, отродясь не водилось. Потому что через миг у дома Михайло уже стояла толпа ребятни. Все с вниманием взирали на Дуняшу, хотя она и была самой младшей.

– Там родителей обижают! – с жаром выпалила она. – Пособить надо! Все – за мной!

С этими словами она проворно скинула платочек и бросила его оземь. Нежный золотистый пушок на ее маленьких пухлых ушках легонько колыхнулся. Будто сомневался, можно ли покрывать такую кроху. Но потом все же пополз, с каждой секундой все быстрее и быстрее.

Ребята, поразевав рты, молча, наблюдали за этим превращением. Никому из них ни разу подобное делать не доводилось. Да и опасно это, пока в зрелый возраст не войдешь. Обратно можно не возвратиться.

– Что, сдрейфили?! – неожиданно крикнул Егорка. – Эх, вы! А еще Берендеями называетесь!

И он с силой шваркнул шапкой о землю.

В воздухе возникли частые хлопки – шапки и платки посыпались градом.

Урчащая стая вслед за маленьким медвежонком поспешила в сторону от главных ворот. Отбежав на некоторое расстояние, она перелезла через изгородь и стала крадучись, но поспешно обходить место боя. И через некоторое время незаметно вышла в тыл Ягиням.

Золотистый медвежонок коротко взревел, и все бросились вперед. Неожиданно напав, они принялись кусать и царапать так отчаянно, что незащищенный сзади строй врагов моментально распался. Многочисленные мохнатые комки, цепляясь острыми когтями, висли на руках и плечах Ягинь, сковывая их движения. Те, что было сил, отмахивались, пытались их стряхнуть, скинуть и тем самым вынужденно отвлекались от сражения. Воспользовавшись этим замешательством, взрослые медведи снова сбежались вместе и возобновили атаку.

Осознав, что их ловко провели, Яжа пришла в ярость. Нападение на Берендеев грозило закончиться полным провалом. Нужно было что-то срочно предпринимать. Она обернулась, ища глазами Серпенту, с которой в трудных ситуациях привыкла советоваться. Тут ее взгляд упал на маленького медвежонка, который отважно подбирался к хвосту сестры с намерением в него вцепиться.

– Мохнатое отродье! Сейчас ты у меня узнаешь! – злобно пробормотала Яжа и выпустила обильную струю яда, нацеленную в глаза зверю.

Но тот, каким-то чудесным образом заметив это, успел вскинуть лапу, и обжигающий сгусток пришелся на нее. Медвежонок сморщился от боли и жалобно заскулил. И тут же ему в ответ раздался медвежий рев. Из середины стаи вверх резко взметнулась огромная медведица. Она встала на задние лапы и снова взревела. Звук был настолько громким и грозным, что даже круглоликая луна, с любопытством следившая за битвой, зажмурилась от страха. Не медля ни секунды, медведица напролом ринулась вперед. Ни направленные копья, ни нацеленные стрелы не имели для нее сейчас никакого значения. Ведь ее детеныш был в опасности!

Вот оно, удивительнейшее творение природы, материнское сердце! Нет, не просто анатомический орган, а именно творение. Способное сквозь шум битвы, сквозь дожди и вьюгу, через сотни километров чувствовать своего ребенка. Способное щемить так, как не болит ни одна, даже самая чудовищная, рана, когда ребенку плохо. Способное радостно колотиться и выпрыгивать из груди, когда у него все хорошо.

Послушайте меня! Уделяйте каждую свободную минуту своим матерям! Пока они еще здесь, пока они еще рядом…

Медвежья стая подхватилась и следом за Марфой бросилась на защиту своих детей. Против такого напора выстоять было уже невозможно! Яростно ревущий поток прошел по вражескому войску, как каток по мягкому асфальту. Одни, в панике побросав оружие, бросились наутек. Другие, вдавленные до пояса в землю, вскидывали руки и молили о пощаде. Но их никто и не думал добивать. Медведи подбегали к медвежатам, обнимали, тыкались в них носами и радостно облизывали с головы до пят.

Вожак задрал голову и взглянул на небо. Показалось, что восточный край начал светлеть. В его глазах мелькнула тревога: не опоздать бы с обращением. Он бережно выхватил из объятий медведицы раненного медвежонка, трепетно прижал к своей груди и поспешил к околице.

Вбежав внутрь ограды, он выискал среди разбросанных повсюду платков нужный и попытался надеть его на голову дочери. Но неуклюжие когтистые лапы не слушались, никак не могли обвить концами подбородок и тем более завязать узел. Медведь мотал головой, досадливо урчал, но ничего не получалось. Он занервничал и начал остервенело теребить платок, будто именно тот был виноват в том, что не завязывался. Остальные медведи сгрудились вокруг и взволнованно наблюдали за его движениями. Но сами почему-то никаких действий не предпринимали.

«Чего они ждут-то?! Им же до света в человеческий облик вернуться надо! Не успеют ведь!», – сокрушенно подумала Катя.

Ей было ужасно жаль добрых Берендеев, которые, ведя начало от медведей, так свыклись с людской жизнью.

И тут она догадалась:

«Они ни платок, ни шапку надеть не посмеют, пока вожак пример не подаст!».

Эта мысль пронзила, как током. Катя сорвалась с места, врезалась в толпу медведей и начала их расталкивать. Звери недовольно урчали, огрызались и неохотно подавались в стороны.

– Да отойдите же, ну! – призывала Катя, тыча руками в мохнатые тела. – Живее, живее! Потом будете претензии предъявлять!

В кое-как высвободившемся пространстве она углядела шапку Михайло, схватила ее и водрузила ему на голову. Тот с трудом отвлекся от платка дочери и недоуменно вытаращился на девочку.

– Натягивай ее на уши! Давай же, давай! – уже в полный голос кричала она.

Наконец, вожак, кажется, понял, что от него требовалось. Он зацепил шапку когтями и потянул вниз. Катя глядела на него с замиранием сердца. Но пока ничего не происходило. Теперь уже она с тревогой смотрела на небо. Скоро рассветет! Ой, совсем скоро! Неужели что-то не так пошло, и они не обратятся?!

Но тут, когда Катей было готово завладеть полное отчаяние, шерсть на лапах медведя вдруг начала редеть. Сначала это происходило медленно, едва заметно. Словно звериное начало никак не хотело отпускать Михайло в его человеческую жизнь. Но потом дело пошло быстрее. Когда вытянутая медвежья морда приобрела форму лица, старшина осторожно приоткрыл дрожащие веки. В его глазах стояли слезы радости.

– Обратился! Обратился! – счастливо закричал он.

Как по команде, медведи начали расхватывать свои шапки и напяливать их на головы. Приняв человеческий облик, они поднимали платки и проворно завязывали их на головах медведиц. Те, обернувшись женщинами, вместе с мужьями принимались поспешно обряжать детей.

Пока Марфа занималась остальными, Михайло быстро расправил платок, покрыл им голову своей любимицы, нежно, чтобы было не туго, обернул концы под подбородком и завязал аккуратный узелок. Золотистая шерстка начала пропадать. Вот из-под нее показались лыковые лапоточки и ладошки. Вот – вышитый подол сарафана и края рукавов. Дуняша начала радостно размахивать руками и пританцовывать.

– Стой, стой, угомонись! – пытался сдержать ее отец. – Не время пока!

Но девочка, еще полностью не освободившись от шерсти, продолжала самозабвенно кружить и мурлыкать какую-то мелодию. Остальные дети, сгрудившись вокруг нее, принялись подпевать. Им было ужасно смешно наблюдать за таким чудесным превращением. Они смеялись и легонько толкали друг друга. На улице возникла веселая кутерьма.

– Идите сюда, не толпитесь! – звучали с разных сторон призывы родителей.

Но охваченная восторгом разрезвившаяся ребятня не обращала на это никакого внимания.

До рассвета оставались считанные минуты. Взрослые то и дело поглядывали на небо, но уже чувствовали, что дети, главное сокровище их жизни, успеют оборотиться. Полностью поглощенные этим занятием, они ни на что другое не обращали внимания.

В это время на дальнем краю поля у самого леса стал стремительно расти холм, который кто-то невидимый нервно выталкивал из недр земли. Скоро на его вершине появилось омерзительное безбровое существо с набрякшими веками. Оно выпростало костлявую руку. Скрюченные пальцы судорожно сжимали небольшой предмет, похожий на кусок золота. Его внешняя сторона была гладко отполирована.

Озем покрутил им и поймал лунное сияние. Оно приняло от металла желтизну, и его отраженный свет, став похожим на солнечный луч, устремился в сторону деревни.

Эх! Вот не зря же взрослые постоянно призывают детей слушаться. От этого только одна польза. Потому что старшие, будучи детьми, не раз на себе испытали последствия собственных ошибок. Поэтому и советуют, как их избежать.

Мстительное световое лезвие ударило в центр беспечно резвящейся массы! Коротко метнувшись из стороны в сторону, оно тут же пропало. Холм стал стремительно проваливаться внутрь. Земля выровнялась, будто вовсе ничего и не было.

Почти тут же с поднебесья скользнул первый солнечный луч. Он был маленький, тоненький, но самый нетерпеливый и резвый. Стремительно пробежав по шелому крыши, он вскочил на конек, а затем, как шаловливый школьник по перилам, лихо скатился по причелине вниз. Достигнув земли, он неярко осветил окружающее.

В деревне мгновенно воцарилась мертвая тишина. Все замерли, словно окаменели. В середине обернувшихся уже детей стоял десяток ребятишек … с медвежьими головами! Тех, кого до этого успело задеть отраженное жало коварного Озема. Среди них были и Дуняша с Егоркой.

К небесам вознесся многоголосый плач. Отцы и матери стремглав бросились к детям. Они нервно снимали с них платки и шапки, затем надевали снова и снова. Обезумевшие от горя родители изо всех сил старались обезвредить губительные чары. Но тщетно!

Вслед за первым дружно двинулись и другие лучи. Они шествовали степенно, торжественно, неспешно отодвигая ночной покров. Так обычно на праздники раскрывают подарки. Слой за слоем снимают оберточную бумагу, чтобы, в конце концов, явить долгожданное чудо. Все окрест начало заливаться благодатным светом.

Но сегодня он никого не радовал. Даже полученные в бою раны не доставляли такой боли, как вид несчастных малышей. Те обескуражено смотрели друг на друга и никак не хотели верить, что такое случилось именно с ними.

Михайло присел на корточки и, крепко прижав к себе Дуняшу, начал раскачиваться, будто пытался ее убаюкать, успокоить. По его бородатому лицу побежали мокрые дорожки. Он, большой, крепкий и мужественный плакал и не стеснялся своих слез.

– А они такими и останутся? – едва слышным шепотом спросила Катя стоявшего рядом Баюна. – Неужели совсем помочь нельзя?

Но в воцарившейся кругом тишине ее голос прозвучал необычно громко. Так, что его все услышали.

Старшина вскинул на девочку покрасневшие глаза и промолвил:

– Помочь? Наверное, можно. Предание гласит, что о наших невзгодах главному дереву поведать надо. Оно у Синь-озера растет, которое в центре леса раскинулось.

– Тогда вам сейчас же отправляться надо, – сказала Катя, – помощь в беде просить.

– В том-то и закавыка, что мы не в силах, – вздохнул Михайло. – Нам туда заказано. Безвозвратно в медведей можем обратиться. Поговаривают, в прежние времена наши пару раз отваживались в тот лес ходить. Да только ни один не вернулся.

– Что же тогда делать? – задумалась девочка. – Дерево есть, но обратиться к нему нельзя. Прямо, как в пословице: «Близок локоток, да не укусишь».

– Может, ты выручишь? Сходишь? – вдруг прозвучал робкий голос Марфы. – Больше-то некому.

– Я? – удивилась Катя. – Так я же не Берендей!

– В предании о том, кто поведает, ничего не говорится, – тихо сказала Марфа.

От такого неожиданного предложения девочка только и смогла, что шумно выдохнула воздух. Пф-ф! Снова брести в чащу ей совсем не хотелось. За это время с лихвой хватило Яги, Кощея и чертей.

«А если там еще и болота, – напряженно размышляла она. – Мне вот только с упырями встретиться не доставало!».

От воспоминаний о студенистых, истекающих противной слизью существах по телу побежал мелкий озноб.

– А нельзя, чтобы Баюн туда отправился или Яр? – спросила она. – Они тоже поведать могут. Баюн, думаю, еще как сумеет!

– Нет, – покачал головой Михайло. – Звери то дерево далеко стороной обходят, опасаются. При их приближении оно волноваться начинает, ветвями шибко размахивает. Зашибить может ненароком. Тогда и разговор не состоится.

– Конечно, неволить мы не может, – снова заговорила Марфа. – У тебя – своя забота, журчание искать. Только им-то, каково будет всю жизнь мыкаться? – и кивнула на ребят.

Катя обвела взглядом сельчан. Взрослые, чьи дети пострадали, смотрели на нее полными мольбы глазами. Да и остальные были печальны, воспринимая чужое горе, как свое. Тут ее взор упал на Дуняшу с низко опущенной, несоразмерно большой мохнатой головой. Она стояла, доверчиво прижимаясь к отцу, будто искала в его могучих объятиях защиту и надежду на исцеление. Которую, увы, он ей дать не мог.

– Ладно, я пошла, – решительно сказала Катя и двинулась к воротам, намереваясь направиться к лесу, откуда ночью явились Ягини.

– Ой, что ты, что ты! – замахала руками Марфа. – Тебе в другой лес надо! Видишь, на той стороне реки. Тут близко! Может, и за день обернешься!

В ее торопливой, чуть сбивающейся речи сквозила радость и облегчение. Вокруг разом наступило оживление. Будто со всех свалился камень мучительного ожидания и безысходности.

«И то хорошо! – подумала девочка. – Хоть не к Яге!».

– Ты погоди немного, – благодарно обнял ее за плечо Михайло. – Марфа тебе сейчас снедь в дорогу соберет.

Катя отошла в сторонку и присела на крыльцо. На его перилах проветривался домотканый половичок из разноцветных нитей, такой чистенький и ровненький, что девочка невольно залюбовалась им. К тому же он очень напоминал те, что во множестве устилали пол бабушкиного дома. Сразу повеяло родным и близким: духмяным разнотравьем, печным дымком, надежностью древних стен. Тут она увидела, что из одного края неаккуратно торчит белая нить и решила ее выдернуть. Но только потянула, как следом появилась вторая, синяя, а за ней третья, красная. Смутившись – так весь половичок распустить можно, – девочка задумалась, решая, куда бы их деть. На ступени крыльца бросать неловко, рядом – тоже. Поэтому она решила смотать их и убрать в карман. Но лишь начала это делать, как нити сами собой стали сплетаться, покрываться затейливыми узелками, пока, наконец, не приняли форму, напоминающую браслет. Он тут же изогнулся плавной дугой и обвил запястье девочки.

«А что, очень даже симпатично получилось», – подумала Катя и в ожидании Марфы принялась оглядываться по сторонам.

Только теперь она обратила внимание на бурые пятна, покрывавшие рубахи и сарафаны некоторых жителей, следы полученных ранений. К счастью, ни одно из них не было серьезным.

Воспользовавшись паузой, сельчане принялись залечивать их. Всяк употреблял то, что считал наиболее подходящим и привычным. Одни накладывали луговые травы: зверобой, череду, вьюнок, лопух, василек и щавель. Другие – лесные: бурду, зимолюбку, репешок, листья вяза. Третьи отдавали предпочтение речным растениям: водяному перцу и «порезной траве», камышу. С последнего снимали кожицу и использовали белоснежную, похожую на вату сердцевину. Иные же просто собирали паутину, скручивали ее посолонь, по часовой стрелке, в гнездышки и прижимали к ранам. Все это для прочности прихватывали повязками из верхнего тонкого слоя бересты.

Кстати, запомните на всякий случай. Если какая неприятность на природе приключится, всегда можно воспользоваться. Очень даже помогает. Потому что все это – проверенные поколениями наших предков надежные средства.

– Тятенька, у меня тоже ручка болит, – раздался жалобный голосок Дуняши. – Ягиня вон, как ядом обожгла.

Она закатала рукав и обнажила поврежденное место. Кожа предплечья была пунцового цвета и кое-где покрылась волдырями. Михайло внимательно осмотрел ожог и сказал:

– Не волнуйся, кровинушка моя, ничего страшного. Как медведи к пчелиным укусам не восприимчивы, так и мы – к яду Ягинь. Главное, не в глаза. Пройдет скоро, потерпи.

Но для скорейшего выздоровления он все же смазал руку дочурки медом, который, как известно, очень хорошо снимает ожог.

Подошла Марфа с небольшим узелком, похожим на платок Дуняши. Положив его на ступеньку, она взглянула на Катину руку.

– Ой, какая же ты молодец! – воскликнула она, любуясь утонченным узором. – Науз себе сплела!

– Что сплела? – не поняла девочка.

– Науз, оберег такой старинный, – ответила та, – от злых чар защищает очень сильно. Эта ткань, – она кивнула на половичок, – особенная, из одолень-травы сплетена. А трава та из чистейших вод, что в Вырии протекают создана. Вот потому-то никакая нечисть с ней справиться не в силах. Сама Мать Сыра-Земля к сему руку приложила, моей бабушке, травнице великой, место указала, где ее сыскать, потому, как она не каждому в руки дается.

Потом она обняла девочку и добавила:

– Мне спокойнее будет, коли он при тебе. А то всю душу уже извела, что тебя идти уговорила.

– Вы не переживайте так, – ответила Катя. – Я и сама готова была – мне Дуняшу очень жалко.

Та тут же подбежала.

– Я тебя буду ждать. Очень, очень! – сказала она.

Потом потянула Катю за рукав, чтобы та наклонилась и, поднявшись на цыпочках, ткнулась в ее щеку черным влажным носом.

Катя нежно погладила ее по косматой голове, повернулась и поспешила к реке, где Михайло поджидал ее в лодке, чтобы переправить на другой берег. Конь и кот пошли провожать.

– Хоть науз и сильно оберегает, – наставлял по дороге Баюн, – но ты внимательнее по сторонам посматривай, мало ли что.

Катя согласно кивала и думала:

«Да, так, наверное, лучше будет, чтобы дело на самотек не пускать, на авось не надеяться».

Михайло взмахнул веслами, и лодка легко заскользила вперед. Переправились довольно быстро – речка была неширокая, а течение – не быстрое. Во время пути девочка старательно прислушивалась, не раздастся ли знакомое журчание. Но утреннюю тишину нарушал лишь плеск весел да перезвон стекающих с них капель.