Соно Вероника. Пьячере!

Я плавлюсь, как сыр в микроволновке, и снова подбираются слезы к глазам. Но это слезы радости! Ловлю Ромкин взгляд. Сосед, спустившись со сцены, уверенным шагом, под музыку как в фильмах, идет ко мне.

Это так мило с его стороны! Мы будто снова в поле копаем картошку, а Ромка где-то нарвал цветы: ромашки, одуванчики, и тащит их мне через весь огород, чтобы подарить.

Тогда мне было лет десять. Глупо, я знаю, но я всë помню. Пусть по-детски и смешно. Но…

Прячу взгляд и улыбку, отвернувшись в сторону. А Ромка становится так близко, что, кажется, он слышит моë сердце, колотится, как тогда, и сжимается до приятной боли.

– Танцевать не предлагаю, я на работе, – он произносит громко из-за музыки. – Как-нибудь в другой раз и, может, в другом месте.

Улыбаюсь сквозь слëзы и просто киваю. Он стоит рядом, и мы оба смотрим на сцену. Тапочки на моих ногах качаются под музыку. Я подпеваю, изредка поглядывая на Ромку. А он будто не замечает, и задумчиво смотрит вперёд.

Я счастлива, здесь и сейчас, и совсем не важно, что будет потом.

Даже, если потом наступит конец света!

Глава 4

Последний аккорд под радостные крики публики. От этого немного грустно. Ленок похоже меня бросила, подруга называется! И Сашки не видно. Не мог же он сбежать с работы вместе с ней. Или у них здесь позволительна такая безответственность?

Ромка наклоняется ко мне:

– Я сейчас рассчитаюсь с ними и вернусь, помогу дойти, – он машет бармену, а я, кивнув, смотрю на Лешку, который обслуживает двух людей и ставит перед ними разные напитки.

Может он знает, где подруга?

К Ромке подходит другой бармен.

– Сделай для девушки Глинтвейн, пожалуйста, – Ромка просит и, направив взгляд на меня, добавляет. – Безалкогольный!

Абьюзер!

Алкоголь бы мне не помешал, хотя бы капля, чтобы немного расслабиться и не переживать насчет дома.

Бармен кивает, принимается за дело, а Ромка мечется взглядом между мной и группой на сцене.

– Подождешь? Я тебя отвезу.

– Ты можешь взять у них автограф для меня? Я ради этого и пришла сюда с подругой. А я тебя в комнате подожду, может смогу ей дозвониться.

– Без проблем, – он подаёт мне руку и помогает слезть со стула. – Сама найдешь или попросить, чтобы проводили? – он снова озирается на сцену. – Мне правда нужно ненадолго сбежать! Работа.

– Сама, – с пониманием киваю.

– Отлично! Не торопись, я где-то на полчаса, – он окликает бармена. – Принесёшь девушке в мой кабинет?

Бармен кивает и внимательно меня сканирует.

Ромка, подбадривая, касается моего плеча. Он уходит к группе, а я, шаркая тапками, направляюсь к гардеробу.

Никита делает вид, что меня не знает. Он проходит мимо, специально так близко, что задевает плечом.

Дурак! Видит же, что хромаю. Я могла упасть!

Провожаю его недовольным взглядом и показываю женщине в гардеробе бумажный браслет на запястье со своим номером. Она его рвёт и отдаёт пальто. Прихрамывая, я шлепаю в сторону туалетов.

Уже всё равно, как я выгляжу, но думаю не очень в этих жёлтых резиновых тапочках. Не хватает такой же шапочки на голове для полного краха и приглашения в программу: «Снимите немедленно».

У туалетов компании обсуждают концерт, а я стараюсь на них не смотреть, притворяюсь, что я – не я, пялюсь на тапки и шуршу мимо.

«Соно нон Верона, соно пиккола ворона».

Хотя им всем всë равно, кто я – Верона или ворона с раненым крылом.

Захожу в Ромкин кабинет и, отодвинув здоровой ногой свою обувь, устало опускаюсь на диван. Беру телефон в руки.

От мамы снова пропущенные. Разблокировав экран, набираю подругу. Долгие гудки и, о чудо, она берëт трубку.

– Ну, наконец-то! – с кем-то хохоча, Лена отвечает моей заготовленной фразой.

Я молчу. Хочется столько ей всего рассказать, но боюсь, что Ромка появится в дверях и услышит.

Ленкин голос внезапно становится взволнованным:

– У тебя все впорядке? Ты где, Верон? С Кариной?

– Нет, она ушла домой, потому что я.... – усталым голосом бормочу, хочу снова назваться вороной, но что-то слишком много сегодня чёрных птиц. – Ходячая катастрофа!

Ромкино определение звучит не так обидно.

– А я счастливый пельмень! – шепчет в трубку и хихикает. – Так ты ещё не дома?

– Нет, я еще в баре, а ты где? Бросила меня… – хочется плакать, вспоминая свой вечер.

– Я с масиком, но если что – у тебя ночую!

– А как же его работа? – удивляюсь, почему его отпустили.

Слышу на заднем плане нетерпеливый голос Сашки.

– Он отпросился, и мы уехали. Я тебе звонила… а теперь мы катаемся по городу, – она снова добавляет шепотом, повизгивая. – Я так счастлива!

Сашка ворчит и подруга, извиняясь, спрашивает:

– Мне пора, Верон. Ты же не обидишься?

Я молчу.

– У тебя точно всё нормально? Сама доберешься?

– Да, – отвечаю сухо.

Не хочу портить ей вечер и ночь своими проблемами. Пусть хоть у кого-то сегодня будет радость.

– Отдыхай, я тебя прикрою, моя лучшайшая.

Вздыхаю и отключаю телефон, не дождавшись ответа. В дверях появляется бармен с глинтвейном. Улыбаясь, он ставит стакан на столик, и лезет в карман, достает пачку «Скиттлс».

– Вот, от Романа, – парень кладет упаковку рядом с кружкой.

В детстве я обожала «Скиттлс», его разноцветные кислые камушки, но похоже переела. А может, просто внезапно выросла, когда наша с Ромкой дружба закончилась.

– Спасибо, – грустно улыбаясь и смущаясь, убираю прядь от лица.

Бармен уходит, а Ромки всё нет. И маме боюсь звонить. И домой боюсь. Но если не приду, то она будет волноваться. Наверное.

А если то, что сказала Карина – правда, и на самом деле я никому не нужна? Меня просто все жалеют и делают вид, что любят?

Слезы просятся наружу.

Почему слова, брошенные в гневе, всегда ранят больнее, чем физическая боль? Рассматриваю лодыжку, которая немного припухла.

Возможно, завтра Карина остынет, переспит всё, а я буду страдать, но делать вид, что забыла, простила. Потому что я – хорошая. Или хочу ей быть. Выпрашиваю так к себе любовь.

Её.

Родителей.

Всех!

Боже, я, и правда, жалкая!

Беру остывшую кружку, нужно выпить, отвлечься, пока сама себя не похоронила.

– Мальчик, водочки принеси! – пародирую проститутку Мерлин, побитую судьбой.

… или что там притупляет боль?

Нет сил больше ждать Ромку, иначе совсем расклеюсь от жалости к себе.

Я ставлю кружку на столик, убираю телефон в сумку и надеваю пальто. Чувствую слабость и почему-то морозит. Глинтвейн должен был согреть, а меня снова трясет от холода. Посижу немного и пойду домой, сама. Не буду Ромку ждать. Залезаю на диван с ногами, прижимаю их к груди и кутаюсь в пальто. Конечности будто во льду. Накрываюсь с головой и, оставив снаружи только нос, прикрываю глаза, пытаясь согреться.

Всего пять минут и я пойду.

***

Кто-то щёлкает меня по носу. С трудом разлепляю веки. Ромка сидит на корточках и машет перед лицом ладонью.

– Э! Ты чего? Яйца высиживаешь?

Он усмехается, но мне не смешно.

– Почему так холодно? Ты проветриваешь? – Щурясь, смотрю на открытую дверь, на сумку, на диван, столик. Губы сушит и во рту Сахáра. – Дай попить! – прошу его, мечтая о воде.

Ромка хмурится, всматривается в мое лицо. Он вытягивает руку к столику за кружкой и подносит ко мне, а я, высунув кисть из-под пальто, беру остывший глинтвейн.

– Ну-ка, дай посмотрю! – Ромка привстает и, как моя мама, подносит губы ко лбу. – Всё ясно! Ты горишь!

– А который час? – спрашиваю так, будто это важнее моей возможной температуры.

Вынув телефон из заднего кармана, Ромка активирует экран:

– Начало первого.

– А-а-а! – разлепляю квелые глаза. – Это не простуда, – тяжело вздыхаю. – Я просто превратилась в тыкву!

– Похоже, ещё и бредишь! – он улыбается и снова трогает лоб, но ладонью.

– Мне надо домой, Ром. Мама, наверное, сильно волнуется.

– Да, она звонила, когда зашёл, но ты дрыхла, – он чешет кончик носа, – и я ответил, прости! Сказал, что ты у меня.

– Ты совсем?! – в ужасе распахиваю пальто и опускаю ноги на пол. – Она итак думает, что я шлюха! Ещё и тебя в еë списке моих ухажеров не хватает! Зачем?

Смотрю испуганно в его синие, океанские, и снова начинаю презирать.

– Успокойся! Я же пошутил! – он смотрит так, будто оценивает меня по проститутошной шкале, какая я – элитная или не очень. – Я просто сказал, что всë с тобой в порядке, чтоб не волновалась. Обещал привезти через полчаса. И, похоже мне снова за тебя влетит от тети Светы, потому что ты – явно не в порядке!

– Но ты же не виноват, что я катастрофа! – успокоившись, вяло шевелю губами. – Я Ленку прикрою и тебя тоже, раз меня некому… всë равно мне сегодня светит большая звездюлина!

Пытаюсь улыбаться и снова кутаюсь в пальто, смотрю сонными глазами. Раздражает не только яркий свет, но и его красивая улыбка.

– Я возьму пуховик, прогрею тачку и поедем, хорошо? – Ромка поправляет мне пальто и, постоянно оглядываясь, выходит из своего кабинета.

Допиваю остатки напитка и терпеливо жду Ромку. Пешком я точно не дойду. Из коридора до сих пор доносится музыка, голоса. Бар работает до двух.

Ромка появляется в дверях с объемным жёлтым пуховиком в руках.

– Снимай пальто и надень пуховик, будет теплее.

Ромка подходит и помогает сменить шкурки. На моём лице блаженная улыбка, но слабость присутствует. И правда, теплее.

– Ты похожа на Пикачу! – он смеётся и снова щелкает легонько меня по носу.

– Пика-пика! – изображаю вялого покемона и с трудом улыбаюсь.

Ромка поправляет на мне тапочки, сворачивает пальто и, подняв ботильоны, помогает встать с дивана.

– Держи.

Я просовываю кисть в ручку сумки и прижимаю к себе объемный коричневый комок плотной ткани. И вдруг Ромка, обхватив, поднимает меня на руки, и смотрит в глаза с какой-то давно забытой мною нежностью.

Моë сердце, как взбесившийся метроном, чеканит ритм.

– Домой? – он вскользь улыбается.

– Может я ногами?

Спрашиваю больше из вежливости. Может, я и не такая лёгкая, как о себе думаю. Хотя готова температурить чаще, если он будет брать меня на ручки.

– Ага, в тапочках?! Пика-пика?

И ничего я не сумасшедшая… разве что чуть-чуть.

– Ладно, неси меня… раз тебе охота таскать тяжести, – прижимаюсь к нему сумку и опускаю голову на плечо. Он выходит в коридор и быстрым шагом движется к выходу. – А ты не замерзнешь в рубашке? Давай я отдам тебе хотя бы твой пиджак?

Хочу поднять голову, но слабость в мышцах не даёт, и поэтому носом утыкаюсь ему в шею.

– Ты кипятковая, не переживай, я не успею! – Ромка смеётся и боком толкает тяжёлую дверь чёрного хода.

Я не чувствую мороза в его куртке, но уверена, его спина замерзла. чувствую. Вытягиваю свободную руку и, пока он несет меня до машины, касаюсь его спины, растираю там, где могу дотянуться.

– Не надо… щекотно! А то вместе распластаемся.

Ну и ладно! Не хочешь, как хочешь…

Мог бы и воспользоваться моей слабостью, потому что это первый и последний раз, когда я такое могу себе такое позволить.

Ромка подносит меня к тарахтящей машине, снимает сигнализацию, и открывает пассажирскую дверь, ставит меня на ноги.

– Садись быстрее и не забудь пристегнуться, – Ромка забирает у меня вещи и кладет их на заднее сидение, закрывает двери.

Я послушно выполняю его просьбу, пристегиваюсь и слежу за ним, как спереди обходит машину, а затем садится за руль.

Бросив на меня короткий взгляд, Ромка переключает передачу и машина трогается с места.

– Можешь вздремнуть пять минут, пока едем.

– Хочу… но не хочу, – обвожу взглядом его правильный профиль. – Ты надолго вернулся?

– Насовсем, – он отвечает сухо и следит за пустой дорогой. – А что?

– А я, наоборот, хочу уехать отсюда.

– Куда? В столицу?

– В Италию! – произношу с гордостью за свою мечту. – Там всегда тепло, море и солнечные парни.

Он смеётся и поглядывает на меня, но внимательно следит за дорогой.

– И что манит больше? Море или парни?

– Солнце, краски.

– Ну, этого и у нас полно! Летом.

– Всего лишь три месяца в году, а там почти круглый год!

Мечтательно говорю и вижу наш серый двухэтажный барак. Мечты сразу лопаются, как мыльные пузыри, и остаётся пресное ощущение предстоящих люлей.

Ромка паркуется на обочине напротив нашего подъезда и с сочувствием мне улыбается:

– Пошли, проигрывать бой? Выше нос, Пикачу!

Я тяжело вздыхаю и открываю дверь, поднимаю взгляд на наши окна.

В спальне родителей горит ночник и вижу, как мамин тёмный силуэт подходит к окну. Лучше бы это был папа. Он не такой страшный в гневе, как мама и Карина. Поворчит, а потом обнимает и, вроде, и не ругал совсем. Мама же может несколько дней распиливать осуждающим взглядом.

Санта Клеопатра, пошли мне побольше мужества и пофигизма!

– Подожди, я тебя до подъезда донесу, – Ромка открывает свою дверь.

– Лучше я сама… Там мама шпионит в окне.

Глянув на окно, он улыбается:

– А. Ну, ладно. Но всё равно провожу.

– Если не сложно, – шепчу в ответ. – При тебе она не будет на меня кричать. Ну, может, разве что, подзатыльник прилепит.

Теперь Ромка смеётся:

– Весело у вас.

– Угу… обхохочешься!

Он берет мои вещи с заднего сидения и, протянув свободную руку, помогает выйти из машины. Мышцы ломит и слабость в теле.

Придерживая меня за локоть, Ромка помогает доковылять до подъезда. Я подглядываю за нашим окном: силуэт мамы исчезает – наверное, уже возле двери караулит!

Мы заходим в подъезд и поднимаемся по нашей кошмарной лестнице, и тут у меня начинается приступ истерического смеха. Похоже, это нервы или чувство безысходности сковырнуло пробку печали. С каждой ступенькой я вспоминаю своë грандиозное падение на Ромку, его испуганное лицо и свои душераздирающие вопли.

– Тише! Ты чего? – Ромка не понимает, что со мной происходит и сам заражается смехом. – Ты сейчас всех разбудишь!

Мы подходим к нашей двери, а я никак не могу успокоиться, но вдруг она открывается и мое веселье растворяется. Вот, как корова слизала!

Я плотно сжимаю губы и виновато смотрю на маму, которая почему-то терзает взглядом Ромку, а не меня.

– Теть Свет, вы не подумайте, Вероника трезвая, я за этим следил. Но у неё, кажется, высокая температура.

Я спешно снимаю с себя его вещи: пуховик и пиджак, сую ему в руки, забираю при этом свои, и взглядом показываю «не надо, что это бесполезно». Звездюлей мне не избежать.

– Спасибо! – грозным тоном мама отвечает Ромке и запускает меня в квартиру. – Спокойной ночи, Роман!

Она захлопывает перед ним дверь.

Совсем не вежливо, мам! Могла бы ему чай предложить за моё спасение. Удивленно смотрю на ма, а она в своём репертуаре – руки в бока и взгляд суперженщины, испепеляющий в одно мгновенье.

Ну, нет, так нет!

Смиренно вешаю пальто, стараясь избегать молний из ее глаз и, прихрамывая, спешу в свою комнату.

– А с ногой что?

– Ничего… Просто подвернула.

Опустив виновато голову, захожу в темноту и, не включая ночник, переодеваюсь в тёплую пижаму. Мама стоит в проёме, как статуя Мадонны, в ореоле света из коридора.

– Ладно, утром поговорим! Ложись спать.

Сердито глянув, она уходит на кухню. Я же залезаю в свою небольшую кровать у шкафа и стены напротив окна, под свое тонкое, но тёплое ватное одеяло.

Карина дрыхнет на диване.

Наконец, я дома!

Хорошо, что мама решила сейчас меня не мучить. Но от таблетки и ласковых поглаживаний по голове я бы не отказалась. Меня всё ещё трясёт, но я стараюсь не шуметь, не доставлять больших хлопот. Поэтому поворачиваюсь к стене и взглядом обвожу рисунки на обоях, при лунном свете они совсем другого оттенка.

Мысли о своей никчемности, ненужности борются со сном и слабостью в теле. До меня внезапно доходит понимание, что Карина могла и не врать. Зачем ей это? Неправда не может убить, причинить боль, а правда вполне. Особенно, если есть подтверждение.

А какое подтверждение еë правды?

Что я не похожа на родителей? Но на папу же чуть-чуть.

Чуть-чуть не считается – так всегда говорит Ромка.

Задумчиво обвожу пальцем узор на стене.

Фотографии!

Раньше я как-то не задумывалась об этом, но… у меня нет фотографий с родителями, где я совсем младенец. У Каринки есть, а у меня нет. Только те, где мне три года, а ей уже четыре. Значит, она могла помнить тот момент, если меня действительно забрали из детдома.

А зачем им я? Разве они не могли сами родить второго?

Не понимаю и не хочу понимать!

Слышу мамины шаги в коридоре, она идёт в свою комнату и закрывает дверь. Мама меня даже не поцеловала перед сном, проигнорировала Ромкины слова про высокую температуру. Или сильно злится, или ей всë равно! Всем всë равно. Если заболею и умру, наверное, все будут счастливы, прыгать от радости вместо слëз.

Каринка, что всë внимание будет ей.

Родители – одним ртом меньше, и в два раз меньше вещей покупать. Никита возрадуется, что сама природа мне отомстила, а Ромка… не знаю почему он будет счастлив. Но верю, что будет, особенно, когда узнаёт, что это я пустила слух про его ориентацию.

Всем будет хорошо, если меня не станет.

Боже, опять я себя жалею!

Я превращаюсь в нытика Никиту.

Надо выпить аспирин и заснуть, наконец, а завтра прямо в лоб спросить, родная или нет? Не мучать себя сомнениями. И если родная, пусть Каринку грызут муки совести, а если нет – мне же лучше!

Сбегу, не оборачиваясь, в свою Италию!

Не будь я – Верóна, и мой девиз: «Если спряталось солнце – свети сам! Сам себе приятный!». Вот и буду! Тем более, что на носу экзамены и поступление в театральный, а там сомнения только мешают!

Глава 5

Моё утро началось в обед. Ночью мама пару раз сбивала мне температуру и столько же раз я переодевалась, потому что одежда становилась мокрой, хоть выжимай.

Я собиралась спросить еë прямо, но так и не решилась. Мама переживала за меня, когда градусник показал больше тридцати девяти. Носилась со мной и с чаем, а я смотрела на неё, и хотелось просто обнять, прижаться, как можно ближе.

***

Карина специально ходит туда-сюда и гремит всем, чем можно, чтобы я поскорее проснулась. А я уже, но пятнадцать минут назад. Просто лежу, отвернувшись к стене. Не хочу её видеть. Ничего не хочу. Даже шевелиться. Хочу тихо лежать и рисовать глазами. Мне уже лучше и с пóтом вышла вся простуда.

Карина снова влетает в комнату, чувствую её дыхание у своего лица:

– Там твой Ромашка уже всë печенье съел! – она шепчет на ухо. – Ты долго ещё будешь валяться? Если не встанешь, то будешь пить чай с таком!

Я резко открываю глаза:

– Он здесь?

Карина опускает перед моим носом карточку с автографом вчерашней группы и подписью, что он для меня.

– Готова забрать еë за временное перемирие.

– Нет, это моë!

Хочу выхватить, он убирает руку. Зря я, что ли, вчера столько страдала? И морально и физически. На мгновенье улыбаюсь, но делаю грозный взгляд и поворачиваю голову:

– Ты же меня ненавидишь?

– Ой, можно подумать, ты поверила! – она цокает и кричит в сторону двери. – Рома, она проснулась! – но тут же снова наклоняет голову, и шепчет. – А он и правда, шедевр!

Смотрю в сторону двери: силуэт Ромки стоит в проёме, не решается зайти в девчачью комнату.

– Карина, ты нас не оставишь на пять минут? – он просит еë и ждёт, когда выйдет.

На пять?

Не на одну, а на пять?

О чем с ним можно говорить целых пять минут?

Карина кивает, сидя на моей кровати, и, помедлив, делает мне замечание полушепотом:

– Никита, всë равно круче!

Так я и думала. Она уже не злится, а я из-за неё вчера себя чуть не похоронила. Классика наших отношений!

Карина выходит из комнаты, а Ромка, наоборот, зайдя, закрывает плотно дверь.

– Не забывайте, что родители дома! – слышим Каринкину усмешку и мамино замечание ей, чтоб не лезла, куда не следует.

Я сажусь на кровати и подтягиваю к горлу одеяло, поправляю волосы.

– Могу присесть? – Ромка указывает на освободившееся место в ногах.

Киваю.

Он сдвигает простынь с сердечками и садится, смотрит на меня и начинает разговор банально и вежливо:

– Привет! Как ты? Как нога?

– Нормально, – неуверенно отвечаю и не понимаю цель его визита, прячу глаза под рукой, которую выставила козырьком.

Вчера Ромка оказался в тему, а сейчас – совсем не очень! У меня засаленные волосы, еще не умывалась – такой меня видели только родственники и то, самые близкие. Даже Ленок меня знает только с макияжем и прической. Если сейчас еë сюда привести, она будет меня искать, наверное.

Ромка продолжает, молча, смотреть и я не выдерживаю пристального внимания с его стороны:

– Ты меня смущаешь. Пришёл посмотреть, какая я страшная?

– Нет, – он несмело улыбается. – Просто зашёл узнать, как твоё здоровье, отдать автограф и прикрыть.

– Прикрыть?

– Ну, ты вчера сказала, что тебя некому прикрыть.

– А! Я, наверное, бредила. Вроде всë обошлось. На меня не кричали, не били и даже поили чаем. Тебя, говорят, тоже! – украдкой смотрю на дверь и между нами снова нарастает неловкое молчание. – Значит, прикрыл?

Добавляю. Интересно, что же он такого сделал, на что он готов ради меня.

– Думаю, да, прикрыл.

– За чаем обсудил с мамой еë любимых турецких актёров?

Улыбаюсь плотно сомкнутыми губами.

– Это да, – он усмехается в ответ. – В общем, я сказал, что....

– Подожди! – я внезапно его прерываю, выпрямляюсь на кровати и прикладываюсь ухом к стене, глядя Ромке прямо в глаза.

Карина, зараза, подслушивает в зале, даже громкость телевизора убавила. Шпионка!

– Давай пересядем на диван? – неестественно улыбаюсь и машу в сторону.

Ромка кивает, а я, совершенно забыв, что на мне давно не пижама, а просто футболка выше середины бедра, которая прикрывает только то, что необходимо, но никак не мою скромность, отпускаю одеяло и, прихрамывая, семеню до дивана.

Ромка кряхтит за спиной. Он берёт моё одеяло и, протягивая, подходит и тут же отворачивается в сторону.

– Я тут сяду?

Стараясь не смотреть, как я кутаю нижнюю часть тела одеялом, он вальяжно садится в кресло. А я прячу довольную улыбку.

Всё-таки посыпались его крошки!

Но мне уже всë равно.

Я, как индианка в сари, укутавшись в одеяло, сажусь напротив него, на диван, и более уверенно смотрю в глаза.

Он на моей территории, обезоружен!

Нет ничего приятнее на свете, чем Ромкины щëки в красном цвете!

Шекспир – гений! Можно любую чушь под него срифмовать.

– Так и что ты сказал маме, как ты смог меня прикрыть, мой ры… – опомнившись, окончание «царь» получается неуверенно тихим.

Он щурит взгляд, будто раскусил мою актёрскую игру в роковую женщину.

– Я убил двух, а, может, и больше зайцев! Сказал твоей маме, что мы встречаемся, поругались в баре, и ты в отместку поцеловалась с этим… как его? Ну, кретин который! И так увлеклась, что подвернула ногу. Но под вечер мы с тобой помирились. Поэтому – мир, дружба, жвачка!

Он говорит эти слова, а у меня всë сквозняком проскакивает через уши.

Индианка во мне изображает непреднамеренное удушье одеялом, как в ужасных индийских блокбастерах.

– Чë? – единственное, что могу ответить.

– Твоя мама сразу успокоилась. Потому что – что?

Всё ещё не догоняю ход его мыслей и, вообще, его дурацкую инициативу, поэтому просто вопросительно широко раскрываю глаза, и жду продолжения.

– Первое и единственное – ты всегда под присмотром!

Похоже это у него проблемы с головой. Что он несёт?

– Твои плюсы, – он продолжает, и загибает пальцы по одному. – Я отвожу и привожу тебя со школы, – ты опять же под присмотром; второе – все концерты в баре для тебя – всегда бес-пла-тно! Также ты можешь делать, что хочешь, а я тебя всегда прикрою, потому ты, якобы, будешь со мной. И третий, и самый жирный плюс во всем этом – я готовлю тебя в театральный! Гениально?

Он откидывается на спинку кресла и довольный ждёт моего ответа.

– Нет… нет. И нет! А меня не надо было посвятить в свои планы по моему прикрытию? Мне что, теперь врать родителям?

– Вообще-то я тебе утром писал, но ты не ответила. Я подумал, что тебя наказали, забрали телефон и, как мужчина, взял всë в свои руки!

– Вообще-то я тебя об этом не просила и, почти при смерти лежала в постели и спала! Я даже не в курсе, что у тебя есть мой номер! – стараюсь орать на него шёпотом. – И почему вдруг такая благосклонность ко мне, а?

Он зависает на доли секунды:

– Потому что… Марамушта! – он неожиданно пучит глаза, но тут же выдыхает и, наклонившись ко мне, смотрит в глаза своими синими, озëрными, океанскими. Протяжно выдыхает. – Ладно, мне нужна твоя помощь.