Соно Вероника. Пьячере!

– Нет, – вскидывает руки, сдаваясь. – Но! Я привык брать своё.

– Только я – не твоë, Никит! Я тебе уже говорила. Не трать, пожалуйста, на меня силы и время, а присмотрись к кому-нибудь другому. К Карине например!

Никита морщится, будто я предложила ему съесть жабу:

– Она же мне, как сестра!

Нормально! А я нет? В чем разница?

Скользнув по мне хищным взглядом, Никита добавляет:

– Будь аккуратнее, не пей много алкоголя, а то вырядилась…

Он осматривает моё облегающее чёрное платье чуть выше колен и вьющиеся светлые волосы. От этого взгляда я машинально поправляю подол, натягиваю ткань на колени.

– Кто-нибудь пьяный утащит тебя за угол, отымеет как львицу и снимет всё на телефон, – он ухмыляется. – И тогда твоя репутация недотроги… пфф! Лопнет, как воздушный шарик.

Сглотнув, оглядываюсь на зал в поисках подруги. Мне нужна еë поддержка, но Ленок завязалась языком с Викой из параллельного класса.

Не знала, что Никита, друг детства, может такое мне сказать.

Его в армии контузило? Меня бросает в жар от этой пошлости, щёки горят, но я держусь уверенно.

– Моим родителям это повтори, и своим не забудь! – я делаю вид, что мне плевать на его слова.

Никита усмехается. Нужно Карину убедить, что он ей точно не нужен.

– Ладно! Захочешь потанцевать, я к твоим услугам.

Он касается пряди моих волос, а я отстраняюсь, даю понять, что его услуги мне не понадобятся. Слава богу, подходит Ленка. Никита вальяжно ее обходит и направляется к лестнице на второй этаж. Там уже за столиком дымят кальян его приятели.

– Что с ним? – спрашивает Ленок, сверля Никите спину. – У него такая злая физиономия.

Вздыхаю:

– Просто в очередной раз дала понять, что нужна не я, а Карина.

– И как? Помогло?

Я недовольно кривлю уголок верхней губы.

– Смотри, чтобы я была трезвая, ладно? А то ещё одно неприятное событие, и я точно сегодня наклюкаюсь. А мне нельзя, ты же знаешь!

– Я постараюсь, – она кивает. – Кто бы за мной следил… Я вот – точно собираюсь сегодня оторваться, как следует, – подруга смеется и смотрит в сторону выхода, где виднеется спина ее Саши. – Я хочу, чтоб мой масик понервничал, приревновал к кому-нибудь, – она улыбается и подзывает бармена, чтобы обслужил нас, королев.

– Масик? – смеюсь в ответ. – Твой Сашка не масик, а шкафчик с полированной башкой.

– Ну ему же идёт! И шкафчик – очень вместительный.

Музыка становится громче. Я пишу Карине, что Никита здесь, но тут же прошу на нём не зацикливаться. А лучше, присмотреться к кому-то более подходящему. Может, его друг Лëшка, который бармен? Он – ничего такая партия для сестры. Но Карина про это слышать не хочет и сообщает, что летит на всех парáх. Только макияж поправит и скоро будет.

Глупая!

Как её отвадить от Никиты? Но она опять же подумает, что я у неё парня отбиваю.

Санта Клеопатра! Как сложно быть хорошей.

Лëшка ставит перед нами коктейли: мне безалкогольный с лимонным тоником, а подруге «Беллини».

Музыка становится громче и шум голосов тоже.

Я припадаю губами к соломинке и разворачиваюсь в сторону сцены, иногда поглядывая на вход. Вдруг увижу, как заходит любимая группа? Перепутает случайно главный вход с чёрным, и солист, сраженный моей красотой, посвятит мне мою любимую песню «Еле дыша».

Размечталась!

Поднимаю голову, а Никита тут же ловит мой взгляд и опрокидывает в себя рюмку водки. Я отворачиваюсь. Даже думать не хочу, что он способен осуществить угрозу. Буду стараться с ним вообще не пересекаться.

Ленка толкает меня в плечо:

– Ты что такая кислая? Мы веселиться пришли или жевать лимоны? Усердно стараюсь казаться счастливой.

Неожиданно играет моя любимая старая композиция: Варум и Агутин – «Я буду всегда с тобой».

– Заяц! – голос Никиты, переходящий в свист, прорывается сквозь песню.

Я снова поднимаю на него взгляд, а он расплывается в улыбке. Никита знает, что песня мне нравится и в детстве была на повторе несколько месяцев. Только он даже не догадывается почему, из-за кого я знаю все слова наизусть.

Совсем не улыбаюсь в ответ, а просто опускаю взгляд и потягиваю коктейль из соломки. Если этот баран не успокоится, мне придётся что-то предпринять. Не хочу из-за Никиты пропустить выступление любимой группы.

«Я буду всегда с тобой, воздухом и водой, краешком той земли, что навсегда с тобой…» – подпеваю тонкому голосу певицы.

Воспоминания накрывают с головой. Я будто снова падаю на асфальт и сдираю с локтей засохшие раны.

Нет, так дело не пойдёт! Так я совсем раскисну.

Дождусь весёлой мелодии и пойду танцевать, даже если буду одна на танцполе. Ленка пьёт уже второй коктейль, а я слезаю с высокого стула и плавно двигаюсь на месте, чтобы хоть как-то поднять себе настроение.

***

Мой третий коктейль и мочевой пузырь грозится взорваться. До выступления группы полчаса, поэтому есть время по-быстрому сбегать в туалет. Прошу подругу никуда не уходить, пока не вернусь, а то она уже немного окосела и скулит, что хочет поцеловать своего масика. А тот тоже нервничает, стоит в углу и раздевает её взглядом.

Подруга обещает, что не сбежит, и я беру свою сумку, телефон и спешу в дамскую комнату. В ней тоже аншлаг: огромная очередь, все кабинки заняты. Если сейчас кто-нибудь из них не выйдет, то у меня будет ещё один повод опозориться.

Терпеливо жду, нервничаю и слушаю сплетни.

Оказывается, наш Ромашка – звезда вечеринки! Через одну слышу обсуждение, что он вернулся и стал красавчик, и что каждая хотела бы с ним переспать.

Боже, как это бе е–е! Не выдерживаю и со злости, что очень хочу в туалет, вмешиваюсь в разговор:

– Да он же по мальчикам!

Наступает гробовая тишина. Все вылупили на меня свои глазенки, как будто стали участниками тайной вечери. Даже одна из кабинок внезапно освобождается.

– Девочки ему не интересны! – усиливаю эффект и, недолго думая, запрыгиваю в эту свободную.

– Да она всё врёт! Не может такого быть, откуда ей знать, малолетке? – слышу шушуканье за дверцей и, с лицом полного блаженства, журчу.

– Он – мой сосед, я с детства его знаю! – выкрикиваю и поправляю платье.

Опять тишина. Я довольная, что успела, выхожу из кабинки и подхожу к крану, включаю воду. Они все недоверчиво смотрят на меня, шепчутся и переглядываются.

– Может я и малолетка, но всё про него знаю, – смотрю в зеркало на их смешные лица и еле сдерживаюсь, чтобы зловеще не расхохотаться. – Поэтому он и ездил в Москву. Искал любовь. Там с этим попроще! А у нас быстро за это разукрасят лицо.

Говорю, а сама умоляю себя заткнуться. За такие слова мне Ромка сам бы начислил.

Не верят!

Ну и хорошо!

Надо уходить. Что я и делаю, даже руки не сушу. Быстро оттуда сбегаю. А самой смешно! Радуюсь, что я не такая уж и хорошая, как о себе думаю, и заодно подняла себе настроение.

***

Ленка всё-таки сбежала к Сашке, пританцовывает возле него, демонстрирует гибкость.

Ну и ладно! Как я и хотела, звучит зажигательная песня, а значит, мне пора на танцпол. А то скоро Каринка придёт и заставит меня помогать подкатывать к своему Никите.

Поднимаю взгляд на второй этаж, но его с дружками там нет. Наверное, вышел освежиться. Я оставляю сумку на баре, прошу Лешку присмотреть, а сама пробираюсь в центр танцпола.

– Соно Верóника. Мольто пьячéре! – повторяю свою персональную мантру.

Рядом пара девчонок, уже заметно подвыпившие, танцуют, дергаются в конвульсиях. Изящнее надо! Как я. Ловлю ритм и, не обращая на них внимание, плавно двигаюсь, цепляю на себя со столиков взгляды.

Внезапно кто-то подхватывает меня со спины и кружит.

Никита, дурак! Ну что не понятно?

Удерживая моё брыкающееся тело, он ставит меня на ноги и в мгновение оказывается впереди, улыбается, тупица, во весь рот. Это уже раздражает. Чувствую себя бешеным драконом, но Никита не унимается и снова обхватывает меня, стиснув тело с руками, поднимает и крепко сжимает руки, что вырваться невозможно. Наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга.

– Отпусти! – рычу на него.

На нас все смотрят, я чувствую взгляды, но этот дурак мотает головой и жадно впивается в губы.

Я брыкаюсь, пытаюсь вырваться, но он так крепко держит и всё, что я могу – укусить.

Никита вскрикивает, отпускает руки, а я в бешенстве отталкиваю наглеца в сторону.

Санта Клеопатра!

У барной стойки, замечаю Ромку. Облокотившись, он смотрит на нас, а на входе – моя сестра, влюбленная в Никиту. Только не это! Будь у Карины копьё, она бы в гневе запустила мне в грудь, а так лишь молнии сверкают из глаз.

Так глупо и нелепо бывает только в турецких сериалах, которые любит смотреть наша ма! Никита прикрывает рот, и надвигается, кажется, хочет что-то сделать в отместку, но я снова отталкиваю его от себя и бегу за сестрой. Карина демонстративно, даже театрально, разворачивается к выходу.

Глава 3

Выбегаю за ней на улицу.

– Карина! – кричу, чтобы остановилась, но она быстрым шагом сворачивает за угол бара в сторону чёрного хода. – Да, стой же! – скольжу до неё и хватаю за плечо.

– Как же я тебя ненавижу! – сестра цедит сквозь зубы и оборачивается.

Она злится больше, чем утром.

– Карина, я тут не при чем! Он сам… пьяный!

– Вот почему ты такая? – она не слышит меня. – С самого детства всё портишь! Сперва родителей у меня забрала, теперь его! – машет в сторону бара.

– В смысле забрала? – имею в виду родителей.

– Любишь к себе внимание привлекать! – у неё глаза на мокром месте, а я трясусь от холода. Колготки прилипают к ногам. – Лучше бы тебя никогда из детдома не забирали! Ненавижу тебя!

– Ты сейчас злишься, да? Про детдом – это же неправда?!

Но она смотрит, растопырив ноздри, как будто хочет что-то сказать, но не решается.

– Неправда? – повторяю и чувствую, как слезы подбираются к глазам.

– А ты думаешь, что тебя в детстве все соседи подкармливали? Печеньки, конфетки! – она шмыгает носом и смотрит с такой ненавистью, словно я – не я, не еë сестра, а самый чужой человек на свете. – Потому что жалели! Потому что ты – жалкая! Жалкая ворона!

Остолбенев от ее заявления, смотрю, и впервые не знаю, что сказать. Уверена, она говорит со злости и всë неправда!

– Я – Верóна! – от холода дрожащим голосом правлю, а сама уже не знаю, кто я.

Щиплет глаза. Наверное, потекла тушь и, возможно, она уже права – я похожа на ворону. Карина напоследок травит взглядом и, вытерев слезы, поворачивается ко мне спиной.

– Ненавижу тебя! – она кричит и убегает прочь.

Холодно, но стою, соображаю, что мне делать. Стираю змейки проступивших слез. Зубы стучат, и тело трясётся с такой силой, что с трудом держусь на ногах, чтобы не поскользнуться. Карина растворяется в темноте, а шаги за спиной пробуждают во мне невиданную ранее злость.

Они хрустят всё ближе. Рядом пролетает окурок и, ударяясь о накатанный снег, уголёк отскакивает в сторону.

Только Никиты здесь не хватает для полного «счастья». Когда же, если не сейчас поиздеваться надо мной? Не хочу его видеть, и чтобы видел меня, что я подавлена. Жмурюсь от злости и сжимаю замерзшие пальцы. Хочу двинуть ему снова, но уже с такой силой, чтобы встать не смог.

– Ну, давай, что ты там хотел? Отодрать меня, как львицу?! – мой голос дрожит и, шмыгая носом, говорю громко, специально, чтобы точно услышал.

Когда чувствую, что Никита уже за спиной, я резко разворачиваюсь, занося в ударе кулак.

– По-твоему мне этого сейчас не хватает?! – кричу и бью со всей силы в грудь, но второй кулак он ловко ловит ладонью, что приводит меня в большее бешенство, и хочется выть от бессилия.

Глаза слезятся. Не могу понять, кто передо мной. Всматриваюсь.

Это не джемпер Никиты, а чья-то светлая рубашка под черным пиджаком.

Поднимаю взгляд.

Ромка, насупившись, смотрит мне в глаза и крепко сжимает мой кулак своей горячей ладонью:

– На львицу ты сейчас не очень похожа! – он делает попытку улыбнуться. – Скорее, на замёрзшего сфинкса. – Ромка отпускает мою руку и быстро снимает пиджак. – Накинь, а то заболеешь!

Он протягивает пиджак с какой-то жалостью во взгляде.

– Ты всё слышал, да? – ищу в его глазах то самое равнодушие.

– Нет. Только то, что ты Верона, – он пытается накинуть пиджак мне на плечи. – Но это я и так знаю!

Я отстраняюсь, препятствую жесту внезапной доброй воли, а у самой зубы не сходятся.

Не нужна мне его жалость! Ни его, ни чья-либо ещё!

– Зачем ты вообще вернулся? – брезгливо морщусь и смотрю с презрением в глаза.

Я отталкиваю Ромку. Хочу вернуться за сумкой и пальто, сбежать куда-нибудь подальше, но от резкого движения нога предательски скользит на ребро. Хруст. Каблук сворачивает на бок и резкой болью отдает в лодыжке. Вскрикнув, заваливаюсь назад.

Санта Клеопатра!

Ну почему я такая неуклюжая, постоянно падаю на него? Ромка успевает поймать. Как всегда, как в детстве.

Теперь точно, всë! Вечер испорчен.

Окончательно!

Совсем!

Отдалённо слышу, как люди визгом приветствуют мою любимую группу. Но я не там, а здесь: на холоде, в объятиях того, кого презираю последние семь лет.

Это последняя капля.

Вжимаясь ему в грудь лицом, меня разрывает плачем от собственной никчёмности. Он быстрыми движениями накидывает пиджак мне на плечи и кутает, но это совсем не греет.

– Пойдём! Тебе надо в тепло.

Стирая влагу под носом, я отстраняюсь и мотаю головой.

Его пиджак на мне, как пальто. Маленькое чёрное пальто.

– Куда я в таком виде? – стараюсь смотреть не на него, а на сломанный каблук, который торчит, повёрнутый набекрень.

Носком ботильона касаюсь земли, чтобы хоть как-то держать равновесие.

– Через чёрный ход, – Ромка взглядом указывает на широкую дверь в углу здания. – Приведёшь себя в порядок, пока я делаю «Глинтвейн».

Обречённо вздыхаю. Хуже уже не будет! Согреюсь и поковыляю домой, сдаваться судьбе. Моя любимая песня уже вовсю играет, слышу знакомые слова.

Киваю Ромке, соглашаясь, и он помогает просунуть руки в рукава, а затем почему-то разворачивается, приседает на корточки:

– Цепляйся, донесу!

Что? Я не решаюсь.

– Давай, пока совсем не замёрзла! – настаивает Ромка.

Помедлив, холодными руками обхватываю шею, от чего Ромка ёршится, а я прижимаюсь к его спине. Такой горячий. Лежала бы так вечно. Рубашка слабо пахнет табаком и вкусным одеколоном.

Ромка подхватывает меня за коленки и осторожно встаёт. Даже думать не хочу, как всë это выглядит со спины. Надеюсь на пиджак, что спрячет то, что нужно.

– Тоже додумалась… надеть капронки в такой минус, – Ромка ворчит, ссылаясь на ледяные ноги в своих руках.

Хочу съязвить и колко ответить, но не могу – мои зубы не сходятся.

Холодно. Я лишь мычу в ответ, а Ромка осторожно ступает по накатанному снегу. До двери несколько шагов и я сильнее прижимаюсь к его спине.

– А помнишь, как мы лазили по гаражам, и ты неудачно спрыгнула, подвернула лодыжку, и я тащил тебя до дома на горбушке?

Он смеётся, а я улыбаюсь. Никогда и не забывала!

– Моя мама тебя сильно ругала, – стучу зубами, а Ромка открывает тяжёлую металлическую дверь и заносит меня внутрь.

Тепло мгновенно укрывает спину.

– Потом я ругала её, что к тебе несправедлива, – вспоминаю, как обиделась на маму в тот раз и два дня с ней не разговаривала.

Ромка останавливается ненадолго и поворачивает голову, а я все ещё прижимаюсь. Кажется, что руки примерзли к его шее.

– Ты меня сейчас задушишь, ослабь немного хватку, – он хрипит и подходит к одной из дверей в коридоре.

Ромка открывает её и заносит меня в небольшую комнату, в которой горит яркий свет. Прямо напротив входа, у стены, стоит потёртый кожаный диван неожиданного зелёного цвета. Возле него царапанный журнальный столик с бумагами, а них грязная кофейная чашка. С постеров на стенах смотрят зарубежные группы.

Ромка опускает меня на диван и распрямляет спину, заправляет выбившуюся рубашку с пятнами от моей туши на груди.

Я кутаюсь плотнее в пиджак и смотрю на Ромку снизу-вверх. Трясусь.

Спаситель отодвигает столик и садится у ног. Он берёт в руки мою стопу со сломанным каблуком, а затем, расстегнув молнию, поглядывая на меня, стягивает с ноги ботильон и обхватывает ладонями лодыжку, не спеша шевелит.

– С–с! – я кривлюсь от боли.

Рома смотрит в глаза и тоже машинально морщится:

– Больно?

Киваю и грустно смотрю на открытую дверь, играет уже четвёртая песня. Еще немного и я всё пропущу.

– Не вставай, я сейчас.

Ромка поднимается, убирает с лица чёлку и направляется к выходу.

– Там моя сумка и телефон за баром, Лёшка приглядывает, – уже спокойным голосом прошу, останавливаю у выхода. Рома оборачивается. – Можешь принести? Меня, наверное, подруга обыскалась.

Он кивает и выходит.

Я наклоняюсь к стопе, растираю. Ботильоны можно выбросить, смотрю на них с тоской. Вряд ли получится починить каблук. Вздыхаю. Они мои любимые. Были.

Я снимаю второй, осторожно встаю на ноги и, разглядывая комнату, останавливаюсь на середине. Приподнимаю лацкан его пиджака, чтобы послушать Ромкин запах: вкусный, очень вкусный одеколон. Грустная музыка доносится из коридора. Грустная, такая же, как я.

Поправляю пиджак и медленно двигаюсь в ритме, с улыбкой превозмогая боль. Закрываю глаза. Все там веселятся, а я здесь. Ни автографа, ни внимания. Никакого праздника!

Несправедливо!

Вдобавок не знаю, как возвращаться теперь домой? Без каблуков и с чувством вины. Сестра меня ненавидит. Мама, наверное, тоже. Уже, наверное, знает от Крины, что произошло и презирает меня больше, чем в прошлый раз. Предчувствую неприятный разговор. Может напиться, чтобы было всё равно, а утром сказать, что я ничего не помню?

Нет!

Потом эти вертолёты и здравствуй белый друг. Не хочу больше! Как я вообще могла во всё это вляпаться? Чувствую себя камбалой, раздавленной, плоской. Или это температура?

Стою на цыпочках, трогаю лоб – вроде нормальный, но присутствует слабость.

– Вы классная публика! – слышу красивый голос солиста. – Продолжаем!

Люди радостно кричат в ответ.

Классная…

Видел бы он меня, от такой публики точно бы стошнило.

Никита, наверное, счастлив, что испортил мне вечер.

В дверях появляется Рома с большой кружкой в одной руке, под мышкой у него моя сумка, а в другой руке резиновые тапочки, сложенные один в один.

Он опускает взгляд на мои ноги:

– Я же просил, не вставать! – недовольно ворчит и подходит к журнальному столику, ставит кружку.

– Мне уже терпимо, – взглядом ищу в его руках мобильный.

– Телефон в сумке, – будто прочел мои мысли, он кладёт её на диван. – Вот, тапочки, – он протягивает. – Зачем встала, ещё и босиком? Здесь же грязно.

– Мне уже всё равно! Хуже, чем есть уже не будет! – изображаю равнодушную улыбку. – Хоть так потанцевать, раз в зале не суждено.

Прихрамывая, я на носочках подхожу к дивану, сажусь и, сочувствуя ботильонам, забираю тапочки. Но их не надеваю, а кладу рядом с обувью и достаю из сумки телефон.

От Ленки пять пропущенных, от мамы больше десяти.

Санта Клеопатра! Я не решаюсь перезвонить. Всё равно уже ничего не изменится, остаётся только принять.

Я включаю камеру на фронтал и выставляю перед собой руку, разглядываю отражение.

Так и есть – я не Верóна, а ворона.

Щеки в туше, глаза – красные и нос туда же. Сегодня день позора или позорный день! Скорее бы закончился.

Я нахожу в сумке влажные салфетки и тру под глазами.

– Выпей! – Рома берёт со стола кружку и протягивает.

Кладу грязную салфетку и телефон на диван, и с лицом благодарного гостя, я забираю кружку. Пахнет корицей.

– Надеюсь алкогольный? – нюхаю глинтвейн.

– Размечталась! – улыбается. – Тебе еще нет восемнадцати!

Он садится рядом и ждёт, когда сделаю глоток.

– Мне почти! – отпиваю немного.

Имбирь согревает, и тепло растекается по телу, а я от блаженства прикрываю глаза.

– Почти не считается, – он касается моей руки, подталкивает, – Давай, не останавливайся! – Ромка хмурится. – Как тебя вообще пропустили?

– Военная тайна! – пытаюсь шутить и не выдать Сашку, но вспоминаю про подругу.

Я делаю ещё один глоток и отдаю Ромке кружку. Набираю Ленкин номер, но она не отвечает. Наверное, не слышит.

Конечно, она там веселится! Не то, что я....

Песни я уже не считаю. Бессмысленно.

– А чья это комната? – рассматриваю стены. – Персонала?

Он кивает:

– Моя каморка!

– Ты здесь работаешь? Охранником? – удивляюсь.

Рома хоть и стал высоким, но для охранника маловато мышц, не то, что у Сашки – по сравнению с соседом он, и правда, шкаф.

Солист объявляет предпоследнюю песню, ещё одну мою любимую.

– Я здесь – управляющий, – Ромка отвечает так, будто совсем неважно.

Важно и очень неожиданно!

Неожиданно горда за него и презрение куда-то исчезает.

Ромка поднимается и смотрит на меня, а я с тоской на дверь.

– Мне нужно в зал, посмотреть, что к чему, а потом их проводить, рассчитаться и всё такое. Подождёшь? – он спрашивает с надеждой в голосе. – Я вернусь и отвезу тебя домой.

Но потом он хмурится, что-то вспомнив и, помедлив, спрашивает:

– Или тебя твой парень проводит? Забыл про него, … а он, похоже, про тебя.

– Парень? – пустым взглядом смотрю ему в глаза, пытаюсь понять, о чем он, и до меня доходит, что Ромка про Никиту. – Он мне не парень! – возмущаясь, раскрываю глаза. – Он думает, что мой парень… самовлюблённый кретин! Но Никита – просто друг детства.

Зачем-то оправдываюсь.

– Как я? – Ромка улыбается, и, смутившись, переводит взгляд на кружку.

Меня смущает другое. Ещё чуть-чуть и всё!

Всё закончится!

– Потанцуй со мной! – я подрываюсь на месте, забыв про больную лодыжку, и тут же вскрикиваю, цепляюсь за Ромкину руку, чтобы не упасть.

От резкого движения, остаток глинтвейна из кружки выплескивается прямо мне на платье, и брызги, коричневой жижей, оставляют на его рубашке кляксы.

Я замираю и Ромка тоже.

Хорошо, что напиток немного остыл.

Ромка брезгливо двумя пальцами оттопыривает мокрую ткань от тела, и недовольно надувает щеки, а потом громко, как сдувающийся шарик, испускает воздух.

– Ты… какая-то… ходячая катастрофа!

Смотрю на него взглядом провинившегося ребёнка.

А я как будто не знаю?! И без его замечаний сегодня в этом убедилась.

Пожимаю плечами, потому что другого ничего на ум не приходит.

Рома закатывает глаза и трясет головой, словно не знает, что со мной делать.

– Ладно, пошли! Есть идея получше. Надевай тапки! – указывает взглядом на них. – Идти сможешь?

Киваю неуверенно и наспех залезаю в резиновые шлепки.

– Вещи оставь, потом заберешь.

Он выходит в коридор, а я ковыляю следом.

– А куда? – еле за ним поспеваю.

Ромка останавливается возле туалетов, ждёт, когда догоню:

– Не отставай, кетчуп!

Я дохожу до него и, как закон подлости, из мужского выруливает Никита с друзьями.

Он расплывается в улыбке, подтаявшей от горячительного:

– О, заяц! Я думал, ты сбежала!

Опять заяц? Серьёзно?!

Я машинально хватаю Ромку за руку.

Он ловит мой взгляд, а потом вскользь переводит на Никиту и снова на меня, будто спрашивает – тот самый кретин или нет? По моему недовольному лицу, наверное, понимает, что да.

Тогда он отпускает мою руку, хватает Никиту за грудки и рывком вжимает его в стену.

– Э! Чувак, ты чего? – друзья Никиты активируются, но не решаются влезть.

– Ещё раз к ней приблизишься, я тебе прикус испорчу! Понял? – Ромка скалится на него и замахивается кулаком, но останавливает прямо у челюсти Никиты.

Тот щерится и смотрит на меня, потом на друзей, снова на меня, ожидая, что я заступлюсь. Но я распрямляюсь и с гордо поднятой головой буравлю его взглядом. Пусть знает, что за меня есть, кому заступиться, хоть я в этом и не уверена до конца.

– Ты понял? – снова спрашивает Ромка.

– Да понял! – брезгливо кривит губы Никита.

Ромка убирает руки, берёт мою и тянет за собой.

Солист в микрофон благодарит присутствующих гостей за внимание.

Опять этот Никита всë испортил! Из-за него я всë пропустила. Что за невезуха!

Мы заходим в зал. На сцене любимая группа собирает вещи, чтоб уйти.

Ромка помогает мне залезть на барный стул, а сам направляется к сцене. Рыскаю взглядом по залу, ищу подругу, но ни еë, ни Сашки не видно. Фоном играет музыка, и гости снова шумят.

Никита за своим столиком на втором этаже косится в мою сторону и в сторону сцены. Уже всë равно на его чувства, ему же плевать на мои.

– По просьбе нашего друга мы споём ещё раз, любимую многими и Верóны-Вероники, – солист группы делает акцент на моëм имени, отчего я чувствую, как вспыхивает лицо, – песню! – Солист улыбается и пальцем стучит по микрофону. – «Еле дыша!» – объявляет громко умопомрачительным голосом. – Специально для Верóны.