Соно Вероника. Пьячере!

Верона Виера

Соно Вероника. Пьячере!

Глава 1

Как мне не хватает солнца. Снаружи и внутри.

Весна в этом году совсем на себя не похожа. Куда не посмотришь – везде серость: серый залежавшийся снег, серые дома. И неважно, многоэтажка или барак, как у нас – всё одно.

И души. Скитаются, барахтаются в своей серой жизни между домом, остановкой и работой. Сижу на подоконнике в наушниках и смотрю на остановку, что у дороги напротив дома. Пасмурное небо нагоняет тоску.

Оборачиваюсь. Наши обои тоже – отслаиваются в углу от сырости. И хотя, они не такие скучные, как вид за окном, но всё же надоели абстрактные пятна с узорами, будто трехлетка рисовал, пока взрослые не видят. Нужно было настоять на обычной покраске стен. Ну и что, что они неровные, зато можно сделать это в любой момент и в любой цвет. А не ждать каждый год лета, чтобы переклеить на новые.

Кому я вру? Новые. Обои одинаковые не только в магазинах. Если зайти в любую квартиру нашего поселка на окраине города, то там в коридоре будут ромбы, в спальне круги, а на кухне – клеенчатые с лимонами или кофейными чашками. Если и найдутся отличия, то только в оттенках. Совсем не Италия!

Вздыхаю и слушаю мелодичный женский голос в наушниках, опускаю взгляд на сестру. Она лежит на диване, обнимая подушку, и пялится в телефон. Потом кладет его рядом с собой и рычит от злости.

Боже, что может быть печальнее на свете, чем злая Карина из-за сплетен? Хихикаю.

– Соно Верóника. Соно Верóна. Э лей?

Повторяю вслух за голосом. Я учу итальянский. Однажды я сбегу из этого города в Италию – туда, где всегда солнце, море и счастливые лица. А не эти. Снова гляжу в окно на людей, а затем, спрыгнув с подоконника, поправляю сетчатую тюль и сажусь в кресло напротив дивана. И где нет этого лица, что пилит грустным взглядом потолок. С самого утра сестра рыдает в подушку и материт профиль одной из местных девчонок. Мы с Кариной погодки, а по ощущениям, я старше ее года на три.

Глупая!

Стала бы я переживать из-за такой ерунды? Из-за парня. Слишком много чести. Она по уши влюбилась в сына родительских друзей, а тот только из армии вернулся и, конечно, ему льстит чрезмерное внимание девчонок с его района. А на сестру внимания не обращает. Вернее, обращает, но не так, как ей бы хотелось. Только по-дружески.

Ладно, скажу по секрету: он сохнет по мне. Сам признался пару недель назад, на восьмое марта. Но Никита совсем не в моем вкусе. Я так ему и сказала, прямо в лицо. Нет, он симпатичный, я не спорю: улыбка, ямочки и всё такое, и даже рост, как я люблю. Но характер! Брр! Ненавижу нытиков.

И мне кажется, сестра услышала наш разговор.

Ненормалистка!

Она нажаловалась маме, мол, отбиваю у ней парня, который ей не парень вовсе… по крайней мере, пока. И мама, мой идеал нравственности, устроила мне разбор моего же «недостойного» поведения.

Боже! Я всю жизнь выстраиваю образ правильной и недоступной девушки, а моя ма считает меня путаной. Больно и обидно слышать такие слова от неё!

«Ми кьямо Вероника! Соно путана. Пьячере ди коношерти!» (Меня зовут Вероника. Я шлюха. Приятно познакомиться).

Если я в кого-то и влюблюсь, то только в итальянца.

Под мелодичный женский голос диктора я открываю приложение для знакомств и листаю ленту с молодыми итальянцами. Какие они все-таки стильные и солнечные. Не то, что наши парни в поселке.

Иногда мне кажется, что я родилась здесь по ошибке. Когда выдавали билеты на рождение, кто-то взял и подменил. И вместо итальянской огромной и дружной семьи, меня отправили в эту. Я даже внешне на них не похожа, разве только на папу, совсем чуть-чуть. А моя сестра – копия мама: тёмненькая, смуглая и с карими глаза. А я наоборот: у меня серо-зеленые глаза, светлая кожа и я – натуральная блондинка.

Я – ворона, я – ворона!

Белая ворона. Но, должна признать, что я люблю быть не как все.

Санта Клеопатра, опять эти всхлипы!

Не могу больше смотреть на сестру, как страдает.

Я снимаю наушники и сажусь рядом с ней:

– А ты знала, что твоё имя Карина на итальянском – значит красивая?

Не помогает!

Дурында отворачивается к стене и снова открывает страницу Никиты в социальной сети, разглядывает его заблюренное фото.

– Я про то, что ты красотка и, если будешь тупить, а не возьмешь своего Никиту за рога, или что там у него ещё выпирает, это сделает кто-нибудь другая!

Хочу еë взбодрить и поэтому выхватываю телефон.

– Отдай, живо! – сестра зыркает на меня ядовитым взглядом.

– Никита, любовь моя! – кривляюсь в экран и говорю ее наигранным писклявым голосом.

О! Это отдельный вид актёрского мастерства. Мне стоит взять у неё пара уроков, перед тем как поступать после школы в театральный.

Дома моя сестра – фурия. Слово ей не скажи, она четвертует парой матов, и низким, почти мужским тембром голоса. Но стоит ей оказаться рядом с Никитой, еë голос превращается в соловьиную свирель: сю-сю-сю! Тошнит от этой ми-ми-мишности.

– Ладно, забирай своего мачо! – хихикаю и отдаю телефон ей в руки. – Надоели твои розовые сопли.

Я подхожу к старому музыкальному центру, что стоит у окна и, выбрав заезженный диск Линды, врубаю на всю катушку:

«Я Верона, я Верона, на-на-на-на!» – перекрикиваю певицу.

На лице сестры появляется улыбка:

– Верóна-ворона! – она смеется от моих паралитических подергиваний под музыку.

– Давай, вставай! – тяну ее за руку и кричу, перебивая музыкальный центр. – Надо встряхнуться! Пойдешь сегодня с нами на концерт?! По-любому Никитос там появится. Нарядись, накрасься и покажи этому дураку, что такой красотки, как ты, он больше не встретит!

Соседка снизу стучит по батарее.

– О-о-у! – я нажимаю на паузу. – Я забыла про тётю Любэ́.

Скривившись, прикусываю большой палец и виновато смотрю на сестру. Я же обещала сегодня заскочить, взять деньги и съездить в дешевую аптеку на конечную остановку. Тетя Люба частенько страдает мигренью, а тут я со своей громкой музыкой. Как-то даже стало стыдно.

– А разве твоя детская влюбленность не приехал? Пусть сам по аптекам и бегает, – цыкает Карина.

Моя детская влюблённость – это она про соседа снизу, сына тети Любы. Он после школы уехал в Москву, к своей старшей сестре, учиться. Не видела его несколько лет и ещё не видеть бы столько же!

– Не знаю, Любэ́ мне ничего про него не говорила. Думаешь, он вернулся?

Я падаю на пол и ухом прижимаюсь к деревянным крашеным доскам – голосá не разобрать, булькают эхом. Сестра смеётся с меня. Ну, хоть ее развеселила.

– И часто ты так подслушиваешь? – она встает с дивана и тоже опускается на пол рядом со мной. – Ничего не слышно.

– Тише! – шепчу ей и, недовольно глянув, прищуриваюсь. – Ушли в другую комнату.

– Кто? – тоже шепчет, округлив глаза.

– Голоса.

Ехидно улыбаюсь. В моей голове возникает коварный план – проверить, узнает ли он меня через столько лет?

Знаю, что я нравлюсь многим парням нашего поселка: одногодкам, и постарше, таким как сосед. И мне это нравится! Но, как говорит моя сестра – у меня всегда такое лицо, что ко мне на сраной козе не подъедешь. А я люблю проверять теорию своей невероятности, и ловить восхищенные взгляды.

Ладно! Начинаем эксперимент.

Я встаю с дивана и открываю шкаф: достаю кроп-топ с пуш-ап эффектом, и снимаю с вешалки белую, почти прозрачную рубашку. Обтягивающие джинсы уже на мне. Стягиваю с себя домашнюю футболку и вешаю на спинку кресла, надеваю топ и сверху рубашку.

Моя грудь и так высока и упруга, но пуш-ап эффект… дай Бог здоровья тому, кто его придумал!

Сестра сидит на полу, оперевшись о диван и смотрит на меня снизу-вверх, улыбается:

– Ты ведьма! Ешь булки, а на животе не единой жиринки! – Карина фыркает и снова хватает свой телефон, разговаривает со мной между делом. – А если он всё-таки приехал? Что скажешь?

– Сделаю вид, что я к Любэ́! Пришла помочь, как обычно.

Смотрюсь в зеркало шкафа-купе, что является его дверью.

Так. Не хватает глянца! Я нахожу в сумочке бледно-розовый блеск и касаюсь кисточкой губ, а после, поправив пальцем, им же наношу мазки на скулы. Сгибаюсь пополам и, взъерошив волосы, я выпрямляюсь – радуюсь объёму в волосах. Готово!

– В таком виде ты пойдёшь в магазин? – усмехается сестра. – На улице минус семь. Ау, ворона!

Она крутит пальцем у виска и снова залипает в телефон.

– Нет, конечно! Если что, я вернусь и оденусь во что-нибудь тёплое.

Я ещё раз гляжусь в зеркало и растягиваю улыбку до ушей:

– Бонджорно! Соно Верóника! Мóльто пьячéре!

Поражаясь моей уверенности в себе, Карина на мгновение закатывает глаза.

– Все, я пошла! – я выхожу из комнаты. – Каблуки или кроссы? – кричу сестре из коридора.

– Валенки! – слышу ее усмешку в ответ.

***

Я спускаюсь на каблуках по неотесанным бетонным ступенькам со второго на первый этаж. Лишь бы не навернуться. Сколько раз я падала с этой лестницы. Мои шрамы на ногах свидетели тех кульбитов.

Сосед, кстати, тоже.

Первый раз в четвертый класс.

Не дошла.

Сползла со ступенек, распорола гвоздём бедро, осыпав Ромку лепестками гладиолусов и своим диким воплем. Он ждал меня, чтобы вместе идти в школу. А пришлось дуть мне на рану, пока тётя Любэ́ заливала её зелёнкой.

Это был последний год, когда мы были друзьями. Потом Ромка стал засматриваться на девчонок своего возраста.

Растущая грудь решает многое!

А я страдала, что у меня прыщи вместо груди и меняла платья в день по несколько раз, чтобы ему понравиться. Но Ромка всё равно катал на качелях девчонку с соседнего двора и смотрел на неё влюблёнными глазами.

На неё, не на меня! Не на ту, которой недавно дарил цветы, милые открытки с котятами, и носил в школу тяжёлый рюкзак. А я стояла в сторонке и тихо соседа ненавидела, что предал меня и мои незрелые чувства.

Ненавижу!

Я поправляю свой топ – красивая грудь решает всë!

Нажимаю на звонок. Тишина.

Натягиваю на лицо лучезарную улыбку и снова жму на звонок. Слышно вошканье за дверью, она плавно открывается.

– Бонджорно! – в своей привычной манере громко восклицаю, ожидая увидеть перед собой тётю Любу.

Мама миа!

Передо мной не она, а Ромка.

Романов Роман Николаевич собственной персоной.

Неожиданно сердце будто взрывается. Оно колотится, как сумасшедшее, и вместо бабочек в животе – скачут бешеные антилопы, выбивая рогами из лёгких весь кислород.

«Раз ромашка, два ромашка, семь!» – вспоминаю нашу детскую шутку-считалку и смотрю на Ромку, как на супер-звезду, своего кумира.

Он держится за ручку, щурится, изучая меня взглядом или пытается вспомнить. Взъерошенные темные волосы. На его лбу испарина и мелкие капли на голом торсе. Он дышит часто и вскидывает в вопросе бровь.

– А Любэ́… То есть… тётя Люба… дома? – пересохшие от волнения губы с трудом разлепляются.

Не могу отвести взгляд от Ромкиного лица. Его глаза такие же синие, как и раньше. Как глубокий океан. Чëлка спадает на лоб, нос с маленькой горбинкой, под ним короткая щетина и на щеках тоже. Он вымахал раза в два. Возмужал.

После затяжного неловкого молчания, Ромка, наконец, отвечает, постоянно выдыхая и оглядываясь, будто я оторвала его от чего-то очень важного:

– Мамы не будет пару недель, – он смотрит на меня внимательно, ожидает ещё вопросов.

Интересно, он меня узнал?

– Ясно. Я думала…

– Да, сейчас!

Он захлопывает перед носом дверь. Вот это поворот! Прислушиваюсь, ежась от подъездного сквозняка. Чей-то женский голос, но не тети Любы.

Ромка открывает дверь и протягивает деньги.

Зачем? Не понимаю….

– Мама сказала отдать, – он суëт мне в руку свернутые пятисотрублевые купюры и снова оглядывается. – У тебя всë?

Ромка нетерпеливо подергивает ногой и ждёт, когда уйду. Опускаю взгляд на трико и еле сдерживаю улыбку.

Понятно, от чего отвлекаю!

Мысленно стреляю в своих антилоп и, поправив волосы, с придыханием прошу сексуальным голосом:

– Можешь тогда больше не стучать по батарее? – натягиваю на лицо искусственную улыбку. – Бесит!

– А ты можешь больше не врубать так громко музыку и не орать, как кошка на весенней случке? Телевизор не слышно!

– Порнушку помешала смотреть? – наглею и с ухмылкой смотрю ему прямо в глаза.

Ромка фыркает и резко захлопывает перед носом дверь.

Опять? Это. Просто. Рычу, и растерянным взглядом упираюсь в дерматиновую обивку с мелкими гвоздиками.

А если бы я не успела отскочить?

Вот придурок!

Денег я никогда не просила, но тётя Любэ́ знает, что я коплю на билет в Италию. Спасибо ей, конечно! Только чувствую себя неловко. Или это наглец сумел выбить меня из колеи?

Разворачиваюсь к лестнице, в уме переваривая произошедшее, и вялым шагом поднимаюсь домой.

Глава 2

Нужно срочно обсудить эту новость с лучшайшей подругой. Сестра в ожидании моего рассказа, выходит из комнаты. Я, молча, снимаю каблуки и прохожу мимо неё за своим телефоном.

– Ну?

Сложив руки на груди, Карина упирается плечом о дверной косяк и ждёт подробности с широко раскрытыми глазами. Уже забыла про своего Никиту.

Я снимаю с зарядки телефон и интригующе молчу.

Поганенько как-то на душе. Будто съела ложку майонеза, который терпеть не могу.

– Приехал, – сухо выдаю и открываю мессенджер.

– И как? Симпатичный или так себе? Какого теперь он роста?

Нахожу в мессенджере «Ленок» и открываю с ней ленту переписки, параллельно разговариваю с сестрой:

– Метр восемьдесят пять или девяносто. А дальше не поняла – красивый или нет. Вроде ни-че-го, – протяжно выдыхаю, бессмысленно пялясь на страницу с перепиской.

– Блин, надо было с тобой пойти и глянуть на этот шедевр!

Я медленно перевожу взгляд на сестру и прихожу в себя:

– Да какой там шедевр! Самовлюблённый кретин, – отмахиваюсь от сестры. – Ты меня сбиваешь! Надо с Ленкой вечер обсудить. С нами пойдешь? Что ей Сашке сказать, сколько нас будет?

– Не знаю. Пока не решила. А если он не придёт?

– Ну хочешь, я тебе напишу, если появится?

Карина соглашается.

– Не придёт, с другим познакомишься.

– Мне нужен только мой! – она делает лицо страдающей Мадонны и уходит на кухню.

Слышу, как щелкает чайник.

Так, Ленок.

Пишу в мессенджер:

Верона: «Аюто, аюто! Код красный!»

Я ставлю смайлик красного демона.

Ленок: «Код красный? (Смайлик выпученных глаз) Месячные? Клуб отменяется?»

Верона: «Раз ромашка, два ромашка, семь!»

Мучаю её ассоциациями.

Ленок: «Нужна прокладка с ромашковой пропиткой?»

А–а–а! Она не догоняет!

Верона: «Сосед приехал!»

Я не выдерживаю и говорю прямо.

Ленок: «???»

Ее молчание на три минуты сводит меня с ума.

Ленок: «Приходи! Сама не могу, полы домываю, иначе не отпустят».

Верона: «Сейчас буду!»

Тыкаю по буквам и блокирую экран.

Лишний раз не хочу выходить на улицу, но всё-таки придётся. По телефону очень долго объяснять проблему. Ещё дурацкий Т9 коверкает слова. Ленок итак не улавливает мои мысли, а с автозаменой так вообще – Зомбилэнд.

А голосовые… терпеть не могу эти разговоры по-купечески.

(когда словно блюдце держат телефон и наговаривают в динамик)

Смотрю на экран. До часа «Х» осталось три часа.

Мои родители тоже скоро вернутся с работы. Пятница, поэтому на час раньше, в аккурат, когда мне нужно будет уйти. Надеюсь, мама будет в настроении и с отцом не успеет поругаться по дороге. Иначе, она найдёт мне занятие на вечер.

Задумавшись о Ромке, я снимаю рубашку, кроп-топ и надеваю свитер.

Карина на кухне заливает растворимый кофе кипятком:

– Ты куда? – она зависает с чайником над кружкой.

– К Ленке! Я на пять сек. Туда-обратно, – глядя на нее, я надеваю пуховик и залезаю в зимние кроссы. – Не могу. Меня сейчас разорвёт от возмущения!

Показываю ей деньги, что подкинула Любэ́ и кладу их на полку у зеркала.

– Стоп, стоп! – Карина ставит электрочайник на стол. – Сгоняй за печенéгами, а то кроме дохлого «Сникерса» к чаю ничего не осталось.

– Как? Было же конфет пол пакета?

– Я нервничала, а когда я злюсь, сама знаешь!

Пфф! Вот это аппетит!

– Ладно. Постараюсь не забыть, – я с недовольным лицом прячу деньги в карман пуховика и выхожу в подъезд.

Я не успеваю спуститься на один пролёт, как этажом ниже возникают шевеления. Машинально приседаю на ступеньки посреди пролета и подглядываю меж металлических прутьев за соседской дверью. Ромка выходит в подъезд с какой-то девчонкой. Никогда её не видела. Я всех симпатичных нашего посёлка знаю в лицо, и даже поимённо. Мониторю, так сказать, конкуренток.

Ромашка в своих трико и надел, наконец, футболку.

Фу! Как противно слюнями обмениваются, причмокивая. Он ее сейчас сожрет.

Разворачивая девушку, Ромка поднимает взгляд в мою сторону.

Санта Клеопатра!

Машинально отклоняюсь назад, прикрываю рот рукой.

– Я тебе наберу, завтра-послезавтра! – он говорит ей тихо, но эхо разносится по подъезду.

Ага, жди… наберёт, как же!

Расходитесь, мне идти надо и ноги затекают!

Сижу, затаив дыхание, а стук каблуков отдаляется.

Ушла.

Слышу запах сигаретного дыма. Аккуратно подглядываю. Ромка дует кольца в потолок и косится в мою сторону. Засранец.

Отстраняюсь.

Что делать?

Идти домой или ждать, когда докурит?

Жду. Сижу на корточках, стараюсь не дышать, иначе чихну и всё пропало. В носу свербит от едкого запаха.

«Их Вилль! Туду-Туду! Их Вилль!»

Черт, черт, черт, черт!

Неожиданно «Рамштайн» разрывает мой телефон. Ленка, зараза – она всегда не вовремя! Это фиаско!

Слышу покашливание.

Нет, это провал!

Ладно. Без паники! Если позориться, то до конца и с гордо поднятой головой! Главное, снова на него с лестницы не свалиться.

Будто так и надо, я делаю вид, что была здесь давно и просто ждала звонка из Италии.

– Мáрко, бонджорно! – громко восклицаю с итальянским акцентом.

Я поднимаюсь и неторопливо спускаюсь по ступенькам, стараюсь на Ромку вообще не смотреть.

– Си, соно а каза! Е ту? Аха–ха… (Да, я дома! А ты?)

Мило смеюсь, будто по ту сторону трубки Марко делает мне комплимент.

Ромка хмурит широкие брови и делает вид, что знает итальянский. Попался на крючок!

Выкуси! Пусть знает, что я себя не на помойке нашла, и мне звонят из самой Италии! Я пристально смотрю пристально ему в глаза и широко улыбаюсь мнимому собеседнику.

Его синие глаза удерживают мое внимание, да так, что от волнения мой словарный запас итальянского внезапно заканчивается.

Вот, как отрезало, ничего не помню!

Надо импровизировать.

Ноги трясутся.

Я не упаду! Осталось несколько ступенек.

Несу какую-то алалу на псевдо-итальянском, эмоционально жестикулируя.

Я же итальянка, а они так и разговаривают!

Последние пара ступенек:

– Прошутто, джелато, эмоционе! (Ветчина, мороженое, эмоционально). Бьенвенуто колаборанти аль маре! (Непереводимый набор слов)

Ромка тушит окурок о внутреннюю сторону перил и, пропуская меня, бросает равнодушный взгляд, а я, покашливая, вхожу в облако дыма.

Сверлю своим взглядом высокомерно:

– Си, грацие, Марко! Чао! (Да, спасибо, Марко! Пока)

Я специально вскидывая руку в прощальном жесте, касаюсь Ромкиной спины.Пусть помнит о моих прикосновениях.

Захожу за поворот и слышу, как хлопает дверь ромкиной квартиры и поворачивается замок.

Фух!

Останавливаюсь под пролетом, чтобы успокоить себя и ноги. Руки тоже трясутся от волнения и сердце бешено стучит. Хорошо, что я надела кроссы.

Ленка ржёт в телефоне. Представляю, как она катается по полу от моей актёрской игры, которая точно тянет на Оскар.

Еле сдерживаюсь, чтобы самой не засмеяться.

Не здесь! Ромка может услышать за стеной. Я выбегаю на свежий воздух.

Так я ещё не позорилась!

***

Ленка почти час не может успокоиться.

Она уже третий раз отжимает тряпку, и снова кидает еë в ведро в попытках справиться со смехом.

– Всë, хватит заливаться, домыть не успеешь! – бурчу на неё и смотрю на экран.

Мне ещё за печенегами топать. С подругой договорились встретиться на перекрёстке, ровно в шесть и при параде, как положено.

Сашка старше подруги на целых восемь лет! Он устроился охранником в новый и единственный бар в нашем поселке, который открылся месяц назад. Ленке уже есть восемнадцать, исполнилось в январе, а мне только будет, ближе к лету. Но Сашка нас проведёт.

Я должна сегодня там быть. Выступает моя любимая группа «Три дня дождя». Это целое событие для нашего города. Как же я их обожаю! Будет аншлаг, и если я не возьму автограф… Даже думать не хочу!

– Всë, я побежала, – целую подругу в щеку и напоминаю, – ровно в шесть!

***

Прежде чем зайти в подъезд, я внимательно прислушиваюсь. Позориться дважды я не собираюсь. Вроде тихо. Я неслышно взбегаю по ступенькам и захожу домой, разуваюсь.

Карина хоть бы вышла – сидит в зале перед телевизором!

Вот такая у нас семья!

Всем плевать на провалы и удачи друг друга. Никакой поддержки!

Я специально громко кладу упаковку печенья на кухонный стол и захожу в комнату, падаю звездой на разложенный диван. Но ей всё равно.

Равнодушный ромашечный взгляд меня не отпускает.

Неужели в нём ничего не всколыхнулось?

У всех вспыхивает при виде меня, а этот… черствый сухарь! Может включить ему «Рамштайн» на всю катушку? Или лучше Надежду Кадышеву? Чтобы крошки его воспоминаний зашевелились от децибелов.

Хихикаю – представляю, как он в бешенстве стучит по батарее!

Ладно, я сегодня добрая. Впрочем, как всегда. Пусть подавится своими крошками. А мои давно склевали голуби!

***

Держась друг за друга, чтобы не упасть, мы с Ленок скользим на каблуках по накатанной дороге к бару. Возле него уже много людей, они ждут, когда откроется. Я смотрю на вывеску: при дневном свете она совсем неприметная, а сейчас – красиво переливается неоном от красного к сиреневому. И название непривычное для нашего посёлка. Не какая-то там «Берëзка» или «У Светланы», а «Оле Лукойе».

Вполне оригинально!

Мы пробираемся через толпу и подходим к охране. Сашка при виде Ленки расплывается в улыбке, но тут же делает грозную физиономию по статусу и, под возмущение толпы, пропускает нас вне очереди.

Сразу обдаёт теплом. Прийти в капроновых колготках и без шапки, чтобы не испортить причёску – всё-таки морозно для нашей весны, но что не сделаешь ради красоты.

Мы сдаём пальто в гардероб и проходим в зал. Играет лёгкая музыка.

Справа от входа барная стойка. По залу расставлены высокие столики и обычные на втором этаже. Напротив бара, в другом конце зала – танцпол и сцена с аппаратурой.

Решаем с Ленок сидеть ближе к симпатичным барменам, которые, улыбаясь нам, натирают стаканы. Одного из них я знаю. Это Лëшка – друг Никиты. Значит и он здесь появится. Никита любит тусить на халяву.

Надо не забыть Карине написать.

Столики почти все забронированы, на них стоят закуски и люди потихоньку расползаются по залу, занимают свои места.

Ленок уходит в туалет, а я залезаю на барный стул и ставлю на Ленкин свою сумку. Рассматриваю людей: многие лица мне знакомы, компании с разных районов. Но в основном взрослая публика, старше двадцати.

О, вот и Каринкин краш нарисовался, не сотрешь!

Никита, смеясь, заходит с парочкой приятелей и, заметив меня, приближается. Черт! Совсем не хочу с ним говорить, после того, как я ему отказала. Сейчас он начнёт проявлять задетое самолюбие. Точно говорю! Поэтому я достаю из сумки телефон и делаю вид, что его не замечаю.

– Заяц, привет! Что ты тут делаешь?

Никита подходит близко и закидывает руку, чтобы обнять, но я уворачиваюсь, чуть не спрыгну с высоты стула.

– То же, что и ты! Отдыхаю. Не видно? – я натянуто улыбаюсь. – Посмотри внимательно, Никит – у меня что, длинные уши? – спрашиваю, убирая за них волосы.

Он улыбается и мотает головой:

– Нет.

– Вот и не надо меня называть: ни заяц, не кошечка, ни медвежонок! Договорились?

– Как скажешь, но моë предложение в силе! Готов за твоими ушками чесать на постоянной основе. Подумай ещё раз!

– Другой кому-нибудь почеши! А от меня отчеши! – советую в шутку.

Он делает шаг ещё ближе и, наклонившись, шепчет на ухо:

– Ты думаешь, что ты какая-то особенная? Строишь тут из себя недотрогу. Доиграешься!

– Это угроза?

Отпрянув, смотрю в глаза и не понимаю – он в шутку, по-дружески или как?