Сорока на виселице

Вибрация усилилась, стакан медленно пополз по столу. Уистлер остановил его пальцем.

– На самом деле звездоплавание – по-прежнему достаточно рискованное занятие, – рассуждал Уистлер. – Каждый раз, пересекая границу гелиосферы, мы рискуем почти так же, как Магеллан. Чуть поменьше, но все же рискуем…

Уистлер, похоже, любил поговорить. Раньше я не был знаком с синхронными физиками, представлял их людьми серьезными, Уистлер от моих представлений отличался.

– Да, пространство расчерчено тропами, с них лучше не сходить, шаг в сторону – и срыв. Пятьдесят световых лет – это максимум для бортовых компьютеров, – говорил Уистлер. – Гиперпривод корабля работает в диапазоне от трех до восьмисот лет, однако с каждым световым годом объем вычислений увеличивается по экспоненте. Даже машины земного Института Пространства способны вычислить лишь условное положение точки финиша. А в бортовые навигаторы закладываются приблизительные координаты, каждые пятьдесят лет «Тощий дрозд» прерывает вектор для того, чтобы навигаторы скорректировали курс и сверили время, поскольку опоздание в точку финиша на десятую долю секунды означает риск никогда не вернуться домой…

Пироги на самом деле выдающиеся, рыбные, а с капустой не было.

– Полет смерти – в прямом и переносном смысле…

В четвертую смерть я тоже не увидел сову.

На протяжении пятой смерти я видел звезду и птицу, не сову, другую птицу, с длинным пронырливым клювом и ярким тропическим оперением.

В шестую смерть я слегка оглох на левое ухо. Когнитивный тест провалил, вынужден был решать задачи про пузыри и вакуум, потом показалась Мария. В руках Мария держала небольшой стальной инструмент, похожий на ломик, точного названия я не знал, одета Мария была в синий комбинезон.

– Лучший друг библиотекаря, – Мария ловко подкинула и поймала ломик. – Уистлер просил нас зайти.

– Куда?

– В трюм. У него что-то там… Не ладится.

– В трюме?

– Ага. Я же говорила – инженер не вышел в рейс.

– А ломик? От книгочервей Вильсона? – уточнил я.

– Вильямса, – поправила Мария. – А ломик от крыс… Для крыс… В трюмах водятся крысы.

– А…

– Карантин дырявый, – объяснила Мария. – Мой брат такое рассказывает – не поверишь… Ты как? Выглядишь… устало…

– Все хорошо.

Мария посоветовала надеть комбинезон, но мне не хотелось в новую одежду, я выпил электролита, и мы отправились в сторону лифтов, Мария рассказывала про космических крыс. Что, несмотря на все карантинные предосторожности, крысы неумолимо осваивают космос, так что даже появилась версия о том, что крысы самозарождаются на звездолетах при прохождении барьера Хойла.

– …Совершенно дикие предположения, тут Уистлер прав, – рассказывала Мария. – Барьер Хойла якобы отсекает от человеческого сознания не самые светлые фракции, которые, сгущаясь на скорости в трюмах звездолетов, приобретают известную физическую форму…

Мы спускались на лифте между шестой и седьмой смертью.

– Сродни тому, как в Средневековье верили, что мыши заводятся в корзинах с грязным бельем…

Лифт остановился на галерее, ведущей вдоль борта трюма.

– Вот что бывает, если пускаться в рейс без грузового инженера. – Мария вышла первой. – Крысы и проблемы после шестой смерти… Странно, что мы вообще стартовали…

В трюме было прохладно и темно, как и полагается в трюмах. Мы шагали по галерее в плывущем коконе света, слева борт прочного корпуса, справа за леерами карго-пространство, иногда я светил в него фонарем, и из тьмы выступали грузы, предназначенные для Регена, в основном строительные автоматы, контейнеры и…

Вероятно, это были машины для синхронной физики, я никогда не видел таких устройств – изломанные, похожие на больные елки фермы, увешанные пупырчатыми шарами, решетчатые башни, закручивающиеся в тугие спирали, матовые кубы и серебряные пирамиды, в этих машинах не было ничего технического, скорее они напоминали творения веселых гениев, впрочем, как и сама синхронная физика.

Мария стучала ломиком по борту, иногда останавливалась и кричала в трюм, чтобы услышать эхо. Эхо получалось знатное, причем я предполагал, что натуральное, не имитация – уж слишком причудливо отражался звук, он отзывался несколькими чужими голосами, что сильно веселило Марию. Марии явно нравилось наше приключение – она грохотала ломиком с оптимизмом и со знанием дела, так что я подумал: может, она никакой не библиотекарь? Может, она сама дежурный призрак «Тощего дрозда»? Сотрудник тайной службы психологической поддержки, сопровождает пассажиров на векторе, присматривает за ними, стращает, обнадеживает, утешает…

– Ты не замечаешь? – Мария указала ломиком вверх.

– Чего?

– Необычный трюм. Я ходила на таких кораблях, обычно трюмы на них побольше… Похоже, за счет грузовой вдвое расширена навигационная палуба… зачем?

– Не знаю… – ответил я.

– Они явно увеличили амортизационные бассейны. Для чего? Нарастить мощность навигационных систем?

– Не знаю… Там была лягушка… Я убрал лягушку.

– Что? – Мария растерялась. – Какую лягушку? Ты о чем?

– Ян! Мария! Сюда! Идите на прерывистый свист!

Мы двинулись на свист, он не был таким уж прерывистым.

Уистлер ждал нас в секторе с животными, в самом дальнем конце трюма, сидел на тюке с сеном и довольно легкомысленно курил самодельную папиросу. Увидев нас, он не стал ее гасить, а предложил присоединиться. Мария отказалась, а я попробовал. Уистлер быстро изготовил папиросу и поднес к ней самодельную квадратную зажигалку. Я никогда не курил, хотя многие спасенные трапперы курили и предлагали то пенковую трубку, то самокрутную сигару, не хотелось, а здесь захотелось. Уистлер чиркнул колесиком зажигалки.

Папироса трещала и дымила синевой, я втянул дым, он оказался неожиданно холодным, протек одновременно в горло, в легкие, в глаза, я закашлялся и долго не мог остановиться, Уистлер терпеливо ждал, а Мария смотрела с сочувствием. Пока я кашлял, папироса погасла, необыкновенная дрянь.

– Тут недалеко, – указал Уистлер зажигалкой. – Пойдемте. Для чего, если не секрет, альпеншток?

Мария стала объяснять, зачем альпеншток, рассказывала про своего брата, раньше он ходил курсантом, а сейчас бортинженер, так вот, брат наказывал без альпенштока в трюм не спускаться, поскольку однажды в трюме на него напал кенгуру.

Уистлер не улыбался, мне показалось, что рассказ про кенгуру он воспринял всерьез. И это был не альпеншток, альпенштоки другие.

Мы приблизились к кормовому отсеку трюма, здесь располагались грузовые стазис-капсулы, похожие на стеклянные банки разных размеров. Стекло синее. В банках висели разноцветные лошади, капибара, четыре лохматые и рогатые коровы с выпученными от смерти глазами, то ли яки, то ли туры, то ли новое что, из реконструированных.

– Зачем коровы? – спросил я.

Уистлер задумался.

– Ну коровы…

– Реген терраформируют, – сообщила Мария. – Повышают биоразнообразие. Коровы весьма неприхотливы. И капибары.

Мы заселяем пространство коровами, капибарами, лошадьми, полоумными медведями.

– С коровами проблем нет, а вот с этим… полюбуйтесь-ка…

Уистлер указал.

– Здесь был Барсик.

Одна из стазис-капсул была вскрыта.

– Барсик? – переспросил я.

– Семейное животное, – пояснил Уистлер. – Принадлежал еще моему деду. Пантера.

– Реплика? – Мария сняла с края капсулы клок черной шерсти.

– Разумеется. Тогда увлекались вечными животными, и дедушка завел пантеру. Он сейчас в рейсе, вот, попросил присмотреть…

Уистлер посвистел, подманивая Барсика из темноты трюма.

– Я проверял его после каждого вектора, все было в порядке, а сегодня пришел – капсула открыта. А Барсика нет.

Кажется, Уистлер не шутил. Барсик, пантера, на свист не показался.

– Сбежал?

На семнадцатой станции пантер не было, но однажды объявился тигр, то ли сам забрел, то ли трапперы с собой притащили.

– Надо обратиться к капитану, – предложила Мария. – И отследить по сенсорам, они наверняка есть в трюме.

С тигром намучились.

– Я так и хотел сделать, – заверил Уистлер. – Но лучше сначала самому посмотреть, у капитана сейчас забот хватает…

Это точно, лучше самим. И день займем, а то опять придется маяться в кают-компании до вечера, с ума сойдешь.

– Если честно, наш капитан не любит синхронных физиков. Сложно представить, но это так! Он их решительно не переносит… Я пытался с ним поговорить после первого вектора, он же… он… не скажу, что он был хоть сколь-нибудь любезен.

Уистлер поглядел вверх.

Я тоже посмотрел и тут же ощутил, как палуба рассыпалась под ногами.

Я висел в пространстве, в пустоте, космос, бесконечность со всех сторон, ничто, от которого меня отделяло… ничего не отделяло, космос был вокруг, и я падал сквозь него. Почему-то головой вниз. Весьма необычное ощущение – стоять на ногах и падать вниз головой одновременно.

Наверное, я бы упал, Уистлер поймал меня за плечо.

– Под ноги! – крикнул он. – Смотри под ноги!

Я стал смотреть под ноги, и ощущение падения отпустило. Шестая смерть.

– На чем мы остановились… Ах да, капитан меня не жалует, как всякий добрый гиперсветчик…

– У капитана сын – синхронный физик.

Уистлер посмеялся. Мария нахмурилась.

– Молодой человек подавал большие надежды, – сказала она. – Один из лучших курсантов Академии, потомственный гиперсветчик, уже на четвертом курсе командовавший разведывательным скаутом… И вдруг бросил все, бросил перспективы и погрузился в ваше безумие. Теперь он сидит в буе где-то между Землей и Центавром, слушает пространство и записывает в таблицу парадоксы, приходящие ему в голову. Отец безутешен и несколько раздражен…

Меня опять качнуло, и Уистлер снова меня поймал.

– Так или иначе, обратиться к капитану я намерен в самом крайнем случае…

Уистлер заглянул в капсулу, понюхал.

– А почему открылась капсула? – спросил Мария. – Это возможно? Я, если честно, про такое не слышала… Такое случалось?

Уистлер поморщился.

– Вероятно, на финише… – я не мог придумать, что такого случилось на финише вектора, отчего стазис-капсула вышла из строя. – Что-нибудь… тряхнуло…

– Статистическая погрешность, – объяснил Уистлер. – Отказы редко, но случаются. Бесы шестеренок, ничего не поделать, нам повезло… не повезло. Корабли – слишком сложная конструкция, состоящая из миллиардов деталей, и отказ какого-либо из устройств вполне вероятен.

– То есть и остальные стазис-капсулы могут отказать? – спросила Мария.

– Отказы единичны, два отказа на одном корабле… вряд ли. Можно не волноваться.

Но Мария явно намеревалась волноваться.

– Что будет, если капсула отключится во время прыжка? – спросила она.

– Ничего страшного, – тут же заверил Уистлер. – Корабль автоматически закроет вектор – и вас реанимируют. Но в случае с Барсиком стазис был нарушен после финиша вектора, так что он… удрал. Бродит где-то здесь, в трюме, прячется.

– Прячется? – удивился я. – Зачем искусственной пантере прятаться?

– Старая модель, они довольно смышленые… воспроизводят охотничьи паттерны… в игровой форме. Прячутся, неожиданно выскакивают, имитируют атаку. А здесь…

Уистлер вслушался в трюм. Тихо.

– Он что, может прыгнуть? – спросила Мария.

С ломиком она угадала, идешь в трюм – бери альпеншток.

– Они нападают? – спросил я.

– Они не нападают, лишь обозначают, – успокоил Уистлер. – Никакой угрозы, Барсик совершенно безобиден, вся агрессия не более чем имитация.

Уистлер достал из комбинезона плоскую жестяную банку, на крышке кораблик, бегущий по зеленоватому морю.

– И как мы его будем искать? – спросил я. – Тут год нужен, чтобы все обойти, а ты говоришь, он любит прятаться…

– Трюм тут как раз небольшой, – возразила Мария. – Но Ян прав, искать придется долго, Барсик на самом деле любит поиграть…

Ломик. Альпеншток.

– У меня есть план. – Уистлер открыл банку и насыпал нам в руки круглых печенюшек. – Миндальное печенье. Барсик не может сопротивляться запаху миндаля, это заложено в поведенческие схемы.

Уистлер растер ладонями пару печенюшек, рассыпал крошки.

– Барсик! Иди сюда!

Барсик снова не отозвался, и мы отправились на поиски. Я предложил искать вместе, но Мария тут же заявила, что она ничуть не боится какой-то там искусственной пантеры, и нам следует разделиться – так мы обнаружим ее быстрее, не болтаться же в трюме до вектора? Разделились – я вдоль правого борта, Мария вдоль левого, Уистлер по центру.

У правого борта пахло сыростью, мхом и грибами. Я шагал, стараясь глядеть под ноги, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Вблизи от прочного корпуса тишины уже не было, я слышал работу машин корабля, слышал далекий гул и глухие удары, словно «Тощий дрозд» шел через град, словно по внешнему корпусу били куски мирового льда. И Барсик. Зачем-то сбежал.

Я подумал, что на всякий случай стоило вооружиться чем-нибудь, искусственные животные… я не смог вспомнить, сильные они или нет. Зачем их делать сильными? Они же не занимаются охотой, им не нужна ни скорость, ни реакция, вряд ли они могут противостоять человеку…

Я шагал, касаясь рукой пластиковых боксов. Тысячи, десятки тысяч одинаковых серых кубов от кормы к носу, справа, слева и пять ярусов вверх, тут не пантера, тут слон может потеряться…

А если Барсик действительно спрячется в боксе? Неожиданная мысль. Почему нет… Вряд ли он настолько умен, но… Инженера трюма нет, боксы перед стартом он не проверил, вдруг какой был открыт? Пантера заглянула в него, привлеченная… Чем-то привлеченная, забралась в бокс, старт, крышка бокса захлопнулась, все.

В трюме десятки тысяч боксов, в одном из них спит синтетическая пантера…

Зачем, кстати, синтетическую пантеру подвергают эвтаназии перед вектором?

Я остановился.

Впереди боксы, за спиной боксы, везде, я не удержался и открыл ближайший. В нем были книги. Мария права, везут книги зачем-то…

Разные. Много. К. З. Боле, «Некоторые отклонения», С. Звоннец, «Собрано явно», «Тетрабиблос» Птолемея, «Благодать дома» Керна, книги корешками кверху, в каждом боксе плотно уложено штук по триста, причем, как я отметил, и старые издания, и новоделы, легко отличаемые по оранжевому маркеру. Пахнут книгами.

Я проверил еще пять боксов, и справа и слева. Книги. Книги. Книги, никаких пантер. «Тощий дрозд» шел на Реген, груженный овцебыками, капибарой, строительными роботами, оборудованием для синхронной физики, книгами. Реген собираются заселить овцебыками и застроить библиотеками, получится чрезвычайно приятное местечко.

В шестом ящике неожиданно обнаружились не книги, а пчелы. Зеленый улей. Действительно улей, Кирилл с семнадцатой станции держал пчел, любил жевать соты и пить перед сном кислую пузыристую медовуху. Я понюхал. Пахло воском и медом, точно пчелы. Кому-то на Регене нужны пчелы, регенский мед…

Пчелы меня озадачили. И книги, но пчелы сильнее. Я открыл еще несколько боксов – пчелы. Одинаковые зеленые ульи.

Смех. Слева. Я осторожно закрыл бокс с ульем и двинулся на смех.

В центре трюма грузовые боксы размещались иначе, не как у бортов. Если у бортов боксы поднимались в несколько уровней, то здесь было больше свободного пространства, боксы располагались в один ярус, я издали увидел Уистлера, он сидел на боксе, опять курил, а еще читал и посмеивался. Я подошел.

Ант. Маслов, «Ошибка выжившего».

– Нашел? – спросил я.

– Что? – Уистлер не отрывался от книги. – Нет… Поразительной силы сочинение, вот послушай… «Импринт уровня практически всегда соответствует семантической связанности ортогональных функций…». На полу валялась, поднял…

Уистлер хмыкнул.

– Знаешь, синхронисты чувствительны к таким вещам, если они видят лежащую на палубе книгу – обязательно поднимут, мимо не пройдут. Это не обсцессии, это… некоторые особенности поведения. Так вот, я подобрал – и… «Ошибка выжившего»!

– Не знаком, – признался я.

– Да, это понятно, кто такую галиматью читает… – Уистлер стряхнул папиросный пепел. – Порой мне кажется, что некоторые книги написаны не людьми… Надо обсудить это с Марией, кстати. Знаешь, раньше пользовались популярностью состязания по сепарации искусственных систем, требовалось на скорость определять, кто твой собеседник – человек или алгоритм… Мой учитель был многократным победителем, он предлагал собеседнику сочинить стихотворение, алгоритмы делали это блестяще… А вдруг это происходит до сих пор… «Рассеяние Т‐матрицы неизбежно приводит к коллапсу смыслового спектра…» Звучит! А ты, значит, в Большом Жюри?

– Откуда…

Я замолчал. Наверняка Уистлер просчитал меня с первой секунды, он же синхронный физик, видит насквозь.

– Все просто – Маша сказала, что ты егерь, – объяснил Уистлер. – Егеря на Регене… не самая востребованная профессия, значит, ты летишь туда не по делам. А что там делать не по делам нормальному человеку?

– Природой любоваться, – предположил я.

Уистлер дымил, поглядывая в книгу.

– Там нет природы. Пустыня, переходящая в тундру, тундра, переходящая в лесотундру, унылые безжизненные реки. Ни гор, ни водопадов, все плоско и серо-зелено. Чтобы не отвлекало от синхронной физики. Так что ни одному нормальному человеку не придет в голову любоваться природой Регена.

Уистлер погасил окурок о бокс и тут же достал папиросную машинку.

– А следовательно, ты в Большом Жюри, – заключил Уистлер.

Я промолчал.

– Да это не тайна. – Уистлер принялся крутить колесико папиросницы. – Я сам попросил собрать Жюри, так что это… не тайна.

Из машинки выставился слегка сплющенный бумажный цилиндр, Уистлер понюхал его, секунду колебался, затем вытащил зубами.

– Я в детстве мечтал попасть в Большое Жюри, – признался Уистлер. – Представляешь?

– Зачем?

– Как зачем? Большое Жюри решает самые сложные проблемы, самые важные для Земли… Тебе повезло.

Я услышал в голосе Уистлера зависть. Похоже, он действительно завидовал.

– А Барсик мог забраться в бокс? – спросил я.

– В бокс?

Уистлер посмотрел на бокс, на котором сидел.

– Ты думаешь, он забирался в бокс? – спросил Уистлер. – В принципе…

– Зачем-то он ведь сбежал…

Искусственные животные сбегают. Интересно.

Уистлер поджег папиросу. Я думал, что поджигать их надо с конца, но Уистлер поджег посередине, так что половина отгорела, свалилась на палубу и задымила, и Уистлер задымил, дыма стало много, так что я слегка отступил, понятно, что курение мне не подходит.

– Ты слышал про бег? – спросил Уистлер. – С Земли бегут животные, пробираются на корабли – и в космос.

Я взглянул на Уистлера с недоверием.

– Это правда. Бегут. Карантинная служба работает без отдыха – снимают с грузовых рейсов всякую живность.

– Крыс? – уточнил я.

– Если бы… Лисы, волки, кенгуру, все лезут и лезут. Вомбаты, оцелоты… Ты думаешь, почему со стартом протянули три часа?

– Инженер трюма…

– Потому что ловили марала!

Некоторые люди врут очень складно, особенно синхронные физики. А уж о чувстве юмора синхронистов…

– Марала?

Я никак не мог понять – шутит Уистлер или нет?

– Я серьезно. – Уистлер попытался быть серьезным. – Семилетнего марала! Секача… или как там у маралов… Я сам спускался посмотреть, как они тут бегали, марал в одну сторону, карантинная служба в другую. А в итоге пришлось отключать гравитацию – чтобы марал всплыл. Так и взяли. Одного инженера сильно ушибло копытом.

– Как марал пробрался на корабль? – спросил я. – Это же невозможно.

– Да, невозможно… – согласился Уистлер. – Лиса или волк… это еще объяснимо. Но марал…

Может, Барсик охотится тут на марала? Взял след, самого марала нет, а охота продолжается.

А где Мария?

– Чем объяснить сам бег, кстати, толком никто не знает, – рассказывал Уистлер. – Сойер считает, что это общее свойство живой материи – стремление к экспансии. Жизнь неосознанно стремится к распространению, захвату новых ареалов… Барсик!

Эхо.

– Барсик! – позвал я. – Иди сюда!

Но Барсик показываться не спешил, скрывался в боксах. Возможно, на протяжении вектора он увидел сову. Или что там видят пантеры в смерти.

– Мы живем в прекрасное время, – заявил Уистлер. – Такого времени еще никогда не случалось, лучшее время… Тайны… Вот как этот марал пробрался на борт?

Я задумался.

Снова грохот, в этот раз сильнее, уже не град.

– Есть одно разумное и не противоречащее здравому смыслу объяснение…

– Животные научились телепортироваться? – не удержался я.

Уже не град, ледяные глыбы.

– Интересная версия, – сказал Уистлер. – Но нет, животные не телепортируются. Шутка. Я имею в виду, что марал на борту – это шутка.

Смешно.

– Если точнее, мистификация, – пояснил Уистлер. – Часть великой мистификации, видимая часть… Марала на борт протащили шутники. Как иначе? Либо спонтанная телепортация, либо шутники. Марала-телепорта я все-таки позволю себе исключить. Значит, шутники.

Я подумал, что стоит, пожалуй, попробовать миндального печенья.

– Я давно подозреваю, что на Земле действует тайная лига шутников, – продолжал Уистлер. – И именно они устраивают всевозможные розыгрыши, иногда планетарного масштаба. Помнишь исчезновение восьми культурологов?! Гениальная мистификация, гениальная, одна из лучших в мировой истории. А «йольская секция»?! Какую выдержку надо иметь, чтобы четырнадцать лет день за днем готовить эту поразительную акцию! И вдохновителей до сих пор не нашли!

Уистлер с восхищением рассуждал о деятельности анонимных мистификаторов, и я подумал, что он сам мистификациям не чужд.

– Тайные общества были весьма популярны в прошлом, – рассказывал Уистлер, дымя папиросой. – Потом, конечно, они вымерли… деградировали в клубы по интересам… Но освоение космоса могло вдохнуть в эти институты новую жизнь… У меня на этот счет есть своя теория, я убежден, что человечество непредвиденно резво вышло в межзвездное пространство, знаешь ли. Слишком резкий и качественный рывок – поклон Сойеру и товарищам. Мы должны были терпеливо обживать Солнечную систему, триста лет ползать от Меркурия к Плутону и обратно, карабкаться на Эребус и ковыряться в Томбо Регио. Но мы не стерпели, мы отправились к звездам. А тут все оказалось для нас не готово, сад не процвел… Поэтому человечество… человечество как организм… реагирует на космос весьма причудливым образом – тайными обществами нигилистов, массовыми психозами, эмиграцией…

Уистлер недокурил, затушил папиросу.

Я подумал, что и мне стоит иметь свою теорию. Или взгляд. На всякий случай. Теорию – и стать космическим нигилистом.

– Мы отправились к звездам и догнали те проблемы, с которыми должны были столкнуться лет через двести-триста…

Уистлер разговорился и вместо папиросы принялся грызть печенье, причем с аппетитом, так что мне и самому захотелось.

– И по мере расширения ойкумены этих проблем все больше… Вот почему Барсик пытался сбежать? Этот вопрос лишь на первый взгляд нелеп и празден…

Уистлер захлопунл «Ошибку выжившего».

– Бегут даже искусственные существа, – сказал он. – Бегут все, паразиты, клопы, блохи, книжные черви… Мария говорит, что вся ойкумена поражена книгочервем, это стало глобальной проблемой. Современный человек не готов к подобному вызову – он еще способен долететь до звезд, но уже не знает, как противостоять блохе или древоточцу. Плечо Аримана…

Ойкумена поражена червем и бегством.

– Эй! – послышался издалека голос Марии. – Эй, вы где?! Сюда идите! Я его нашла!

Уистлер соскочил на палубу и поспешил к Марии. И я.

Барсик умудрился втиснуться в пространство между двумя грузовыми боксами и перепугано сверкал из темноты желтыми глазами. Действительно, глупая пантера.

– Барсик! – Уистлер протянул руку. – Иди сюда! Иди сюда, дурачок!

Пантера пошевелилась, но с места сдвинуться не смогла.

– С пантерами это случается, – пояснил Уистлер. – Застревают, проваливаются, засыпают на ходу. Просчеты бихевиористов. Шаблоны поведения редактировали – удаляли охотничьи инстинкты, инстинкты размножения, снижали агрессию – и в результате перекос, некоторые цепочки выключились… Барсик, надо признать, туповат, может подавиться, может язык случайно откусить, постоянно где-то застревает.

Не удивительно, что сбежал.

Барсик дернулся, пытаясь освободиться, однако и в этот раз не получилось.

– Все-таки лучше сообщить капитану, – сказала Мария. – Или…

Барсик печально вздохнул.

Или инженеру трюма. Чтобы выручить Барсика, потребуется снять бокс с креплений, а для этого нужен ключ, а он у инженера, а инженер на Луне. Видимо, ушибленный маралом.

– К капитану все-таки не хочется обращаться, – Уистлер почесал подбородок. – Капитан дробит пределы… Ладно, попробую так…

Уистлер втиснулся между боксами, но, несмотря на свою худобу, смог пролезть только боком. Добрался до пантеры, ухватил ее за передние лапы и попытался вытянуть.