Сорока на виселице

Она зажала нос пальцами и прогнусавила:

– …Баснословная корпускула, в которой нет разницы между гравитацией и причинно-следственными тредами, где все есть свет, где все есть весть, где все от горя солоно и свято…

Всё весть.

– Я библиотекарь.

На библиотекаря она не похожа, хотя я раньше не видел живых библиотекарей, подозревал, что они повывелись, что их давно заменили на роботов. Кто в наши дни захочет возиться с книгами, что с ними делать…

Но, похоже, желающие не перевелись.

– Вернее, помощник библиотекаря, – уточнила Мария. – А в Институте одна из самых больших библиотек за пределами Земли, и за ней сейчас никто не ухаживает… никто…

– Почему?

– Много работы в европейских фондах. Скажу больше – там катастрофа – я весной работала в Толедо… это неописуемо… Людей не хватает!

– Зачем люди в библиотеках? – не понял я.

Мария едва не поперхнулась апельсиновым мороженым.

– Как зачем? – спросила она.

– Разве нет… библиотечного бота? Буккибера?

– Нет… Разумеется, нет!

Мария доела мороженое, подула на пальцы.

– Книги не любят киберов, – пояснила она. – Страницы рвутся, буквы стираются, переплеты расходятся… А потом, книги надо читать. Если книгу никто не читает в течение года, она стареет физически. Вот для этого и нужны библиотекари. Книги на Регене не читали скоро восемь лет, это критический срок.

– Ты летишь на Реген читать?

– Угу. Работа такая. Там фонд три миллиона, и в трюмах груз… немало.

– На Реген везут книги?

– Удивительно, да? Синхронным физикам нужны бумажные книги, книгам нужен сопровождающий… Так что дел у меня полно. К тому же там червь Вильямса, это бедствие… Паразит, жрет бумагу, переплет, все подряд жрет…

Мария пощелкала зубами.

– С червем надо бороться, послали меня. То есть я сама вызвалась, но через полтора месяца, а не сейчас…

Читать книги и биться с червем. Наверное, это важно. Без Марии черви сожрут половину самой крупной библиотеки во всех внешних мирах. А вторая половина рассыплется в прах от того, что ее никто не читал.

– Неужели они еще остались? – спросил я. – Книгочерви?

Все-таки хорошо, подумал я. Мы сидим в терминале на Лунной базе, над нашими головами шевелит плавниками «Тощий дрозд», и скоро мы отправимся на нем в межзвездное путешествие, мы рассуждаем о книгах и водолазах, хорошо.

– Увы, и на Земле, и в Пространстве хватает, – ответила Мария. – Этим никто не занимался… А сейчас семьдесят процентов внеземных библиотек поражены книжным червем Вильямса!

– Ого! И как с ним бороться?

Мария поднялась с чемодана, открыла боковой отсек и достала прозрачный цилиндр, наполненный красноватым металлическим порошком или, скорее, опилками. Мария встряхнула цилиндр, опилки ожили и зашевелились.

– Perillus mechaculatus, – пояснила Мария. – Механическая реплика клопа перрилюса – естественного врага червя Вильямса.

Кибернетические клопы против книжных червей.

– Кроме того, надо каталогизировать фонды, – сказала Мария. – Кому-то… Фонды там в полном беспорядке, предыдущего библиотекаря съели…

– Что?

– Съели, – повторила Мария. – Не выдержал, бежал на Иокасту.

– Почему?

– Скоро узнаем…

У меня неожиданно сильно зачесались щеки, а волосы на голове у Марии поднялись и заискрили, железные перрилюсы в банке пришли в еще большее беспокойство, так что из банки стал слышен металлический звук.

Я посмотрел вверх. «Тощий дрозд» опускался, медленно увеличиваясь в размерах.

– Вот, началось, – Мария попыталась пригладить волосы. – Однако, адастра, зведы ждут, идем.

Она спрятала банку с перрилюсами в оранжевый чемодан, мы пошагали к шлюзу.

– Что у тебя с глазами? – спросил я.

Мария сняла темные очки.

Левый глаз у Мари закрылся, веки распухли и слегка посинели.

– Ты теперь одноглазая. Это…

– Это явный синхрон, – перебила Мария. – Мы погружаемся в поток Юнга, Реген близок…

– Надо принимать электролит, – перебил уже я. – Ты приняла электролит?

– Он как кисель по вкусу, не могу его пить… Я думаю сделать повязку. Или это слишком?

Мария прикрыла глаз ладонью.

– Для библиотекаря, наверное, в самый раз, – ответил я.

– Ну да, Кривая Мэри…

Мария надела очки. Красиво..

– Доктор сказал, что это иногда случается. Барьер Хойла, что-то с веком, повреждение нерва. Не все переносят смерть одинаково хорошо… Доктор мне капли, кстати, выписал, смотри!

Мария продемонстрировала – самые настоящие – в стеклянном пузырьке с пипеткой.

– Три раза в день. Это мило, ты не находишь? «Тощий» очень милый корабль, обычно постмортем тест – это комбинаторика – после реанимации воскресшему предлагают решить несколько уравнений, но тут все иначе! Тут надо повторять стихи!

Мария потрогала под линзой заплывший глаз.

– Приснится что в кипящем смертном сне… больно…

Мария поморщилась.

– А мне что-то про листы, – вспомнил я. – И про безнадежные воды. Как ты думаешь…

– Как ты думаешь, Шекспир мог хотя бы подумать, что его строки настолько преодолеют пространство?

– Шекспир… вероятно…

– Я тоже думаю, что нет. Шекспир завещал старшей дочери дубовую кровать, перину из гусиного пуха и пегого мула, вряд ли такой джентльмен задумывался о космосе.

– Люди меняются, – заметил я. – В тридцать лет они думают о космосе, в семьдесят – о перинах и дубовых койках.

Глупо. О перинах и подушках… Ни разу не видел перины. Надо почитать о синхронной физике, я о ней не так уж много знаю, а она, по уверению отца, в кризисе. А бабушка, наоборот, уверена, что синхронизация с потоком случится еще при ее жизни.

– Некоторые считают…

– А некоторые плохо переносят смерть, – сказала Мария. – Плохо… Я в мае шла по пустырю сквозь будней круговерть… больно…

Она опять потрогала глаз и скривилась. Больно.

– Смерть тут ни при чем. Есть определенный процент землян, не совместимый с пространством, – сказал я. – Что-то вроде морской болезни. Это…

Я достал из холодильника третью банку электролита, открыл.

– Да, я слышала. Люди звезд, люди земли…

Мария потрогала пальцами виски.

– Это заблуждение. Земля, в сущности, тоже космос, никакой разницы, космос везде… Никогда раньше не слышала… Я в полдень шла по пустырю сквозь будней круговерть, а мимо по делам своим в пролетке синей Смерть… – прочитала Мария.

– Ты знаешь такие?

– Нет.

– И я не знаю… Мне всегда интересно, кто выбирает эти стихи?

– Наверное, бортовой компьютер.

– Нет, слишком хорошие… Представляешь, есть особый человек, допустим, в академии Циолковского, он весь день сидит и подбирает стихи для постмортем тестов… надо иметь призвание…

Мария задумалась.

– Интересно, как его… как называется эта профессия… селектор, вариатор…

– Выбиральщик, – предположил я.

– Лучше я пойду, – сказала Мария. – Надо отдохнуть, встретимся на обеде…

Но на обед Мария не явилась. В столовой, кроме меня, больше никого не было, это выглядело довольно странно. Понятно, что экипаж занят, работают, но где пассажиры? Можно подумать, что, кроме нас с Марией, никто на Реген не спешил. Где Большое Жюри?

Особенного аппетита я не ощущал, но, помня про рекомендации Уэзерса, съел запеканку и пирожок с яблоками, посидел немного и отправился в кают-компанию.

Там тоже было безлюдно, я сел на диван и стал разглядывать бронзовую модель звездолета. Модель оказалась разборной, полированные панели внешнего корпуса легко снимались, и под ними открывались внутренности.

«Тощий дрозд» – корабль серии «Дзета», дальний грузовой звездолет, построенный по вновь популярной классической схеме – с четкими уровнями палуб, узкими полукруглыми коридорами, с лестницами и лифтами, рубкой в носовой части, с тесными каютами и кают-компанией в форме шара, по такой схеме строились корабли на заре освоения Солнечной системы. Внешне звездолет напоминал дирижабль или, если точнее, мяч для рэгби, несколько неуклюжая форма, не очень совпадающая с названием. Пассажирская палуба располагалась сверху, под нею палуба с навигационными системами – компьютеры навигации занимают половину корпуса, насколько я понял, продвигаясь в глубь модели, «Тощий дрозд» оснащен четырьмя вычислительными комплексами, каждый из которых полностью автономен, в том числе энергетически. Центральная палуба – системный двигатель, гиперприводы, гравитационные компенсаторы, реакторы, вырабатывающие энергию для моторов, опрокидывающих пространство. Нижняя палуба – грузовая. Трюм. Я разобрал корабль и обнаружил, что кто-то поместил в трюм игрушечную заводную лягушку. Маленькую, размером с вишню.

Я стал думать, кто посадил в трюм эту лягушку – ребенок или взрослый? Потом я стал думать, зачем он это сделал. Вспомнил так и не явившегося грузового инженера, подумал – не он ли послал этот знак? Потом завел лягушку, и она с хрустом запрыгала по столу, но на третьем прыжке запуталась в лапах и опрокинулась на спину. Я хотел ей помочь, но вдруг корабль дрогнул, по корпусу пробежала легкая вибрация, снизу послышался гул, словно под палубами разом задвигались целеустремленные детали, лягушка перевернулась на живот и запрыгала дальше.

Гудение моторов и вибрации – всего лишь имитация. Машины «Тощего дрозда» бесшумны, в них нет двигающихся частей, а компенсаторы инерции гасят минимальные вибрации и звуки. Но глухая тишина в пространстве пугает экипаж и пассажиров, поэтому коридоры наших звездолетов заполнены искусственным шумом, а если приложить руку к стене, то почувствуешь, как она дрожит. Это создает ощущение надежности и преодоления пространства, движение – всегда звук, со времен первых парусов.

Я доразбирал модель и стал собирать ее обратно, это оказалось нелегко, пришлось повозиться.

Забыл лягушку. Забыл поместить ее на грузовую палубу. Подумал, не подарить ли ее Марии, но решил, что это, пожалуй, странно, поймал лягушку, убрал в карман. Оказалось, что завод в ней не иссяк, лягушка месила лапками, неприятно, вернул ее на стол. Разбирать корабль до трюма не хотелось, поэтому я поместил лягушку в кают-компанию.

Корабль снова задрожал.

За час в кают-компании никто не появился, мне надоело скучать одному, и я вернулся к себе и быстро уснул. А проснулся ближе к вечеру. Деревянная утка под потолком покачивалась и гуляла носом.

Я не знал, чем заняться, стал ждать Марию и раздумывать – не заглянуть ли самому к ней? Но не собрался. А перед ужином, как и обещал доктор, у меня действительно заболела голова, сильно, и в столовую я, напившись электролита, не пошел.

Ночью «Тощий дрозд» гудел сильнее, вычислительные комплексы просчитывали финиш второго вектора, утка под потолком водила клювом, когда я засыпал, мне снилась семнадцатая станция, трапперы и Хромой.

Второй вектор стартовал в девять утра по бортовому времени.

Я проснулся в семь и отправился к Марии, все-таки хотел ее повидать перед вектором. Мария не открыла, и до старта я слонялся по кораблю. Коридоры, семь километров, кают-компания в виде шара, палубы, навигационная оказалась недоступна, остальные оставались безлюдны, я не встретил даже доктора Уэзерса, возможно, кому-то стало плохо, навигатору или инженеру бортовых систем.

В восемь двадцать я вернулся в свою каюту и устроился в стазис-капусле.

Сову во время смерти я опять не увидел, но в этот раз, как мне показалось, видел золотые искры.

Второй вектор ничем не отличался от первого, умер, воскрес, открыл глаза, утка покачивала крыльями и указывала носом в сторону Земли, я выпил электролит, соленый и холодный. Сепаратор приготовил для теста стихи про бродяг, которые никак не вернутся домой, то путают дороги, то возвращаются, а дом чужой, возвращаются, а дома вовсе нет. Стихи не в рифму, и в них было много повторений, мне показалось, что стихи состояли почти из одних повторений, и лишь иногда добавлялись новые слова. Хорошие стихи, я их запомнил даже без рифмы.

После вектора я принял душ и полчаса гулял по коридорам, никого не встретил. В кают-компании обнаружил разобранную модель корабля, зеленой заводной лягушки в ней не было, то ли кто-то ее похитил, то ли она сама ускакала.

Я хотел увидеть Марию, но заглянуть к ней отчего-то не решился. В столовой съел запеканку из творога и изюма.

После третьего вектора болела голова, от затылка в зубы. Не помог ни электролит, ни массаж висков, доктор Уэзерс предложил пиявки, я согласился, и доктор тут же приставил мне полдюжины. Пиявки помогли, правда, аппетит пропал. Доктор сказал, что это нормально, рано или поздно аппетит восстановится, а если нет, то можно попробовать локальное замораживание.

После пиявок я хотел отправиться к Марии, но она явилась сама, предложила сходить в кают-компанию – вдруг там кто присутствует, должен же там присутствовать кто-то, с кем можно поговорить, или сыграть, или просто познакомиться.

Отправились в кают-компанию. По пути Мария шепотом жаловалась на свою смерть, она прошла неудачно, мучительно.

В этот раз кают-компания не пустовала – на диване, обложившись подушками, сидел человек в шортах и в футболке с изображением зеленого попугая, человек читал книгу.

– Не думала, что он здесь, – продолжила шептать Мария. – Он же на Иокасте…

– Кто?

– Уистлер! – Мария указала на диван. – Это ведь он? Я плохо сейчас… плохо вижу…

Это был Уистлер.

– Кажется, да, – сказал я.

Действительно Уистлер. Я знал, что столпу и надежде синхронной физики около тридцати, но выглядел он, пожалуй, на двадцать с небольшим. Наверное, из-за худобы и роста – Уистлер был явно ниже меня и в полтора раза тощее и выглядел…

Как синхронный физик. Именно так их изображали в юмористических альманахах, а сейчас я вдруг подумал, что карикатуры рисовали непосредственно с Уистлера – типичный синхронист, остроносый, лохматый, не хватало сандалий и завитых усов. Или косичек. На лбу царапина. Наверное, Уистлер состоит в Большом Жюри…

Я в Большом Жюри с Уистлером, кто бы мог подумать…

Определенно не зря согласился.

Уистлер оторвался от книги, заметил нас и помахал подушкой.

– Эй! – позвал он. – Эй, человеки, идите сюда!

Мы приблизились. Читал он «Кипящую соль», читал и карандашиком на полях отчеркивал.

– Наконец-то! – Уистлер улыбнулся. – А я уж думал, я тут один нормальный…

Уистлер вскочил, столкнул с дивана подушки, освободил место.

– Три дня никого человеческого не видел, вокруг одни вивисекторы… – он пожал нам руки. – Садитесь, я сейчас все расскажу!

Мы с Марией устроились на диване.

– Я терпеть не могу головоломки, – объявил Уистлер. – Это я на всякий случай, упреждающе.

Мария взглянула на него с удивлением.

– Принято считать, что все синхронные физики обожают головоломки, – пояснил Уистлер. – Головоломки, ребусы, шарады, все, что связано с загадками и фокусами, это не так.

– Стереотипы, – вздохнул я.

– Не совсем стереотипы, – возразил Уистлер. – Я весьма любил головоломки, особенно в детстве… но потом я решил тысячи головоломок и… немного устал.

– А я как раз хотела предложить…

Мария достала из кармана три проволочных узла.

– Совершенно случайно взяла, – пояснила Мария. – На Регене много физиков, вот, думала пригодится… Пыталась сама развязать – бесполезно, тут нужен настоящий синхронист.

Уистлер усмехнулся.

В кают-компанию заглянул доктор Уэзерс, увидел нас, пересчитал, исчез.

– Нет, только не сейчас! – притворно ужаснулся Уистлер. – Теперь я не успокоюсь, пока не разгадаю, Мария, ты сокрушила мой день!

Уистлер приставил к виску палец и сделал вид, что застрелился.

Мария смутилась.

– Кстати, вы знаете, как возникли подобные вещицы? – Уистлер взял самый сложный на вид узел. – У всякой головоломки есть давно забытое практическое предназначение. Иногда презабавное. Вот эта головоломка, «пастушья петля», возникла в Северной Италии предположительно в двенадцатом веке. Пастухи, уходя с отарами в горы, всегда брали с собой хитроумно завязанный узел.

– Для чего? – спросила Мария.

Я заглянул в «Кипящую соль», слышал об этой книге, но это оказался не роман. Или особенный такой роман из формул и схем и знаков вопроса.

– О, это чудесное мракобесие, я сейчас объясню! Мы, синхронные физики, обожаем всё всем объяснять, так что готовьтесь… Так вот, дело в том, что по народным поверьям севера Италии вампиры, как и прочая нечисть, не переносят узлов…

Наверное, услышав про вампиров, я не смог сдержать удивления, Уистлер принялся объяснять:

– Вампиры – это такие мифические существа, они питаются кровью… ну не важно. Когда вампиры видят узел, то не могут пройти мимо, пока не развяжут, компульсивное поведение, это непреодолимо. И этим пользовались находчивые крестьяне – если они чувствовали, что за ними крадется вурдалак, они бросали на землю такой узел и спокойно уходили. На сезонных ярмарках продавали и готовые узлы, изготовленные умельцами. На этих же ярмарках проводились состязания по развязыванию, имелись целые школы.

Уистлер разглядывал головоломку.

– Ум утончался в преньях о вампире… – романтично произнесла Мария. – Поэтичные были времена.

Библиотекарям лишь бы о вурдалаках.

– Это весело… на первый взгляд, – заметил Уистлер. – Средневековым крестьянам было не до шуток, особенно в гористых уголках Италии. Дикие места, до сих пор дикие…

«Кипящая соль» служила, похоже, и записной книжкой, в которую Уистлер заносил внезапные мысли.

– Ты же не веришь в существование вурдалаков? – осторожно спросила Мария.

– Мир меняется. – Уистлер почесал головоломкой подбородок. – В шестнадцатом веке началось очередное вымирание видов, продолжавшееся до двадцать второго. Сумчатые волки, стеллерова корова, дронты, электрические рыбы, птицы, летучие мыши, вымерло огромное количество существ, вурдалаки вполне могли быть среди них. Никакой мистики – один из исчезающих подвидов хомо, окончательно вытесненный более удачливым конкурентом.

– Да здравствует эволюция! – объявила Мария. – Не хотелось бы встретиться с вампиром.

– Эволюция – капризная особа… – задумчиво произнес Уистлер. – Кстати, некоторые считают, что эволюция – исключительно планетарный феномен… Но сам я так не думаю, я не сомневаюсь, что и пространство формирует нас, перекраивает под себя. Кстати, физиологи утверждают, что смерть имеет накопительный эффект.

– Что значит накопительный… эффект? – спросил я. – Смерть накапливается?

Уистлер не ответил.

– Обнадежил, однако, – сказала Мария. – Накопительный эффект… Возгонка количества в качество, анабасис Леты…

Слишком частая смерть становится слишком настоящей.

– Говорят, что есть экипажи, у которых набраны тысячи смертей, – сообщила Мария. – Представляете? Тысячи!

Я попытался представить, тут же закружилась голова.

– Ничего удивительного, – сказал Уистлер. – В первые годы экспансии за этим не очень следили, эйфория, энтузиазм, люди закрывали по несколько тысяч эвтаназий… а потом… Одним словом, побочные эффекты заметили не сразу…

Сейчас расскажет про память.

– Некоторые приобретали весьма странные качества. – Уистлер сделал смешное и странное лицо.

– Да-да, начинали говорить на чужих языках, – подхватила Мария. – У меня с подружкой такое приключилось. Она медик, ей частенько приходилось летать… ходить то есть. Воскресла – а в голове целый словарь…

– Ей повезло, – заметил Уистлер. – У многих проявления… серьезнее. Размывание личности, not exconscious transmission, пространственные психозы… Весьма причудливые, кстати… Вот…

Уистлер растерянно выложил на столик части проволочного узла.

– Я же говорил, нечистая сила не может пройти мимо завязанного узла, ей обязательно надо его развязать.

Мария взяла головоломку, принялась разглядывать части. Чего разглядывать, и так видно, что сложная.

– Кстати, насчет перекусить, сегодня в столовой пироги, – предложил Уистлер. – Могу заверить – они грандиозные. На Земле таких решительно нет!

Мы отправились перекусить, хотя голода я до сих не испытывал.

– …А все потому, что самые искусные люди давно в пространстве! Лучшие ученые, лучшие практики, лучшие пирожники!

Уистлер оказался большим знатоком и ценителем пирогов и космического фольклора, рассказав про пироги с груздями и со сметаной, стал рассказывать про погрузившихся в войды и не вернувшихся в порты приписки.

– За годы экспансии в пространстве бесследно исчезли восемьдесят девять кораблей, – рассказывал Уистлер по пути. – Аналитики предполагают, что в подавляющем большинстве случаев это ошибка навигационных систем. То есть эти корабли не погибли сразу, а попросту сбились с пути, потерялись и до сих пор идут через пространство. Так что «Летучие голландцы» – это не легенда, а вполне себе реальность, и печальная…

– Хоть кто-то вернулся? – спросила Мария.

– Нет, – ответил Уистлер. – Сошедший с тропы не вернется обратно.

В столовой, как всегда, никого. Мы набрали пирогов, воды и морса, устроились в дальнем углу.

– Поэтому перед посадкой никогда нельзя оглядываться, – сказал Уистлер. – Ни в коем случае. И лучше ничего не есть…

– И три дня не мыться, – вставила Мария. – И не чистить зубы.

– Мыться можно, нельзя причесываться. Про зубы есть разные школы, подходы отличаются… Но стричься действительно нельзя, как и обрезать ногти во время вектора. Всегда ходить по левой стороне коридора, но по середине лестницы.

– И ты во все это веришь? – спросил я.

Уистлер улыбнулся.

– Синхронные физики – самая суеверная раса ученых. Например, ни один уважающий себя синхронист не пройдет под деревом, на котором сидит сорока.

– И репу они не едят, – поморщилась Мария. – И редис.

– Совершенно верно! – подтвердил Уистлер. – Репу, капусту, сельдерей. А редис исключительно весенний. Кстати, о капусте…

Уистлер уставился на пироги. Пирогов с репой я не встречал, а вот с капустой… Уистлер, похоже, подумал так же.

Мария стала надламывать пироги с целью проверки содержимого.

– Сегодня с репой нет… И с капустой…

– Почему нельзя капусту? – спросил я.

– Дель Рей отравился капустой, – тут же ответила Мария.

– Нет, Дель Рей не травился капустой, – поправил Уистлер. – Но сама структура капусты… она многослойна, что напоминает о теории струн, а любой синхронный физик решительно отрицает любые намеки на множественность измерений…

Множественность антинаучна.

– А репа? – спросила Мария. – Репа, насколько я помню, однородна. Чем квазинаучна репа?

Я подумал, что Уистлеру понадобится хотя бы пара секунд, чтобы сочинить ответ, но он ответил не задумываясь:

– Репа однородна исключительно внешне. На самом деле во многих репах встречаются… каверны… полости. А полость – прямой намек на темную материю. За темную материю синхронные физики спускают с лестницы и выбрасывают в окно. К свидетелям темной материи мы тотально безжалостны!

Уистлер сломал пирог, он оказался с яблоками.

– От темной материи один шаг до запрещенных планет. – Уистлер откусил от пирога. – А запрещенные планеты… Единственная причина, по которой сведения о планете могут быть закрыты от общественности, – это наличие разумной жизни. Не думаю, что такую тайну возможно сохранить. К тому же… Мы возмутительно одиноки, что, как вы знаете, противоречит и теории, и практике…

Я не люблю находить в столовых надломанные пироги, но есть хотелось, так что я взял с курицей и грибами. И с вкусной рыбой.

– А правда, что Реген тоже… непростая планета? – шепотом спросила Мария. – Что ее координаты никто не знает?

Мария сделала заинтересованное лицо, так что мне стало немного неудобно. Нет, понятно, Уистлер – надежда науки и прочее-прочее, но как-то она излишне, подумаешь, гений синхронной физики…

– Совершенно точно, – подтвердил Уистлер. – В сущности, мы вообще не знаем координаты экзопланет, каждый раз они рассчитываются заново. Можно с уверенностью говорить о принадлежности к определенному квадранту и системе в рукаве Ориона. Реген… Реген находится в системе Реи, однако где он будет действительно находиться в секунду нашего финиша…

Уистлер посмотрел в потолок. Я подумал, что сейчас он укажет пальцем, куда мы летим, но Уистлер воздержался.

– Кстати, сейчас происходит коррекция курса, – сказал он. – Чувствуете?

Я ничего не чувствовал, но некоторое время мы прислушивались, я ничего не услышал.

– Дифференциальные машины работают на пределе. Смотрите!

Уистлер налил в стакан газировки, поставил на стол и указал – по поверхности жидкости пробегала мелкая рябь.

– Это охладительная система, – пояснил Уистлер. – Запущена на полную мощность.

– Это имитация, – возразил я. – Успокаивает нервы пассажиров.

– Отнюдь, – возразил Уистлер. – Ничуть не имитация. На «Тощем» установлены кластерные вычислители, а они выделяют катастрофическое количество тепла, его приходится отводить посредством теплообменников перед каждым прыжком. Видели, как собака отряхивается после купания? Примерно так «Тощий дрозд» сбрасывает в вакуум избыточное тепло и воду…