Квартира за выездом

Интересно, что он любит? Чем его кормить? На Лианозовском рынке Нина купила домашнего творога и сметаны, пакетик сливок, бутылку топлёного молока и филе индейки: провернёт в мясорубке и сделает фарш, котёнку он наверняка понравится. И всю длинную дорогу – в автобусе, потом в метро – счастливо улыбалась.

После тёплой ванны с шампунем (воду Нина меняла три раза) серая «варежка» превратилась в шоколадно-рыжую кошечку с несоразмерно длинными лапками и широко поставленными ушами. Нина назвала её Эби. Из всего предложенного Эби выбрала сливки и долго лакала, захлёбываясь и смешно фыркая, когда сливки попадали в нос. Наевшись, уснула прямо на полу, не отходя от кассы. От миски, поправила себя Нина. Котёнка она завернула с головой в старую куртку, соорудив из неё нечто вроде кокона.

Утром в куртке никого не оказалось, а Эби гордо возлежала на кресле, вылизывая шерстку и поглядывая на новую хозяйку янтарными глазами с чёрной обводкой. Глаза были странной формы: миндалевидные. Увидев Нину, Эби потянулась, грациозно выгибая точёное тело, и направилась к миске.

– Сейчас, сейчас, – заторопилась Нина. – Я согрею, тебе, наверное, нельзя из холодильника. Покушаешь и поедем в клинику. А то что-то ты больно худая, бока запали, и шерсть тусклая. Не бойся, я тебя там не оставлю, доктору покажемся и поедем домой.

В ветеринарной лечебнице киска вела себя дружелюбно.

– Девочка здоровенькая, рефлексы хорошие, глазки чистые. Только что ж вы её так плохо кормите, она ж на ногах не стоит! – накинулся на Нину ветеринар.

Нина объяснила, что нашла котёнка в луже, на что врач рассмеялся:

– Абиссинку? В луже? Правда?! Вы хоть знаете, сколько эта порода стоит?! Посмотрите, какие лапы! Длинные, сильные, красивые. Посмотрите, какое тело! Какая грация! Вырастет красавицей. Я вам напишу, чем её кормить и какие купить витамины. Через два месяца привозите на прививку. А имя вы ей красивое подобрали, – улыбнулся врач, отдавая котёнка.

Через месяца абиссинка (другое название породы: аби) превратилась в очаровательное создание с густой упругой шерстью переливчатого цвета, плотным светлым подшерстком и длинными ногами. Создание не качалось на шторах, не грызло обувь и даже не царапалось, обходясь когтеточкой и купленными хозяйкой игрушками.

В лечебнице Нину встретили не так, как в первый раз. Кошечкой любовались, восхищались и даже попросили разрешения сделать несколько фотографий. Нина разрешила. Врач, в прошлый раз ругавший Нину за плохое отношение к питомице, был доволен. Он оказался большим поклонником породы аби. И поскольку в коридоре больше не было пациентов, прочитал Нине лекцию, которую она выслушала с широко открытыми глазами. Глаза были такого же цвета, как у её кошки, и вообще, они чем-то похожи, подумал врач.

– Хорошо развитые мышцы и длинные сильные ноги позволяют абиссинцам прыгать на расстояние в шесть раз больше их собственной длины. Овальные лапы имеют маленькие, хорошо прижатые друг к другу пальцы, что создает впечатление, будто кошка вытянулась на цыпочках. Мягкая густая шерсть с великолепным блеском и характерными переливами плотно прилегает к телу. Важная особенность породы – тёплый насыщенный окрас с необычным переливом и без рисунка. Это называется тиккинг: каждая шерстинка имеет полоски светлого и тёмного оттенка. Коричнево-оранжевая шерсть и тёплый сливочный тон подшерстка говорят о чистоте породы. И как вы умудрились её найти… А я вас помню! И кошечку вашу. Она была в плачевном состоянии, я думал, не выживет. А сейчас её трудно узнать. Вы какие корма покупали?

– Корма? А зачем? Они из крыс, наверное, и с усилителями вкуса. Хотя не знаю. Зачем усиливать крысиный вкус? – Тут Нина увидела остановившийся взгляд ветеринара (мужчина, а такой впечатлительный, его же сейчас стошнит… Может, он сам их пробовал, корма эти?) и, спохватившись, сменила тему: – Она творожок любит, домашний, и топлёное молоко, обязательно тёплое, и парные котлетки из индейки. А куриные не ест, гормональные добавки чует. И кофе! Знаете, она кофе любит, со сливками. Точнее, сливки с кофе. Я ложечку ей добавляю, вы бы видели, как пьёт! И мороженое, сливочный плобмир очень любит, я ей на блюдечке растаянное даю.

– Ну… сливки с кофе я бы и сам выпил с удовольствием. И пломбир бы съел, – пошутил врач.

– Ага. Кошачий корм заесть, – пошутила Нина, и врач долго хохотал, одной рукой придерживая Эби, а другой хлопая себя по колену. Абиссинка грациозно извернула длинную гибкую шею и сердито уставилась ему в глаза, словно говорила: «Сам ешь свой корм, меня хозяйка кормит только натур-ррральным и только с мурр-ррынка, она меня любит, и я её люблю. А тебя не люблю. От тебя лекарством пахнет пррротивно. Руки убер-рри, не лезь ко мне. Мааау!» – горловым низким звуком предупредила абиссинка и, больно царапнув, выдралась из его рук и перебралась к хозяйке на колени, опровергнув слова «кошковеда» о том, что кошки этой породы не любят сидеть на руках.

Врач поморщился, сунул палец в рот, облизал и продолжил:

– Абиссинцы очень активны и любят познавать окружающий мир, забравшись куда-нибудь повыше и обозревая окрестности. Несмотря на дикую внешность, они интеллигентны и умны. Не проявляют агрессии, не выпускают когти (Нина усмехнулась, а врач полизал глубокую кровоточащую царапину на пальце) и не кусаются, а характером напоминают собак, с удовольствием играют и даже приносят хозяину небольшие предметы, если бросите.

Нина слушала ветеринара и думала о том, что палец надо не облизывать, а смазать йодом. А ещё она думала о том, что окрестности Эби обозревает только из окна, и хорошо бы купить дачу и жить там всё лето с Эби. У них на работе распределяли дачные участки, и можно было взять. Но – не спать же на земле? На дом нужны деньги, а все, что удалось отложить, она отправила в Марнеули. На покупку дома, даже самого маленького, их всё равно не хватит, а Манане Малхазовне срочно требовалась вторая операция на сердце. На этот раз почтовый перевод обратно не вернулся.

Нина съездила в грузинскую церковь (прим.: храм Великомученика Георгия Победоносца на Большой Грузинской улице) и поставила три свечки за здравие – Натэле, Тамазу и его матери.

23. О чём рассказала вода

Садовые участки полагались сотрудникам, работавшим в сбербанке не меньше восьми лет. Они участвовали в розыгрыше, потому что участков мало, и на всех не хватит. В Нининой смене «землевладелицами» стали четверо: кассирша Надя Баева, операционисты Жанна Никитина и Валя Беляева, и коммунальница Вера Васильевна, которая радовалась больше всех: будет где внуков выгуливать.

В обеденный перерыв никто никуда не уходил: слушали девчат, которые радостно делились новостями (Вера Васильевна, как всегда, молча жевала). Жанна с Валентиной оказались соседями, Наде достался участок повыше. «Что ниже, что выше, всё равно одна глина, землю покупать придётся» – вздыхала Валентина.

«Дачный массив» располагался на территории бывшего рыбсовхоза, сказать точнее, на осушенных и кое-как засыпанных прудах, в которых раньше выращивали карпов и карасей. Деревня Большие Сороки осталась без работы, теперь им приходилось ездить в город, где рыбку бесплатно никто не даст, а работа не как в совхозе, а от звонка до звонка. Деревенские возненавидели «масквичей» и мстили изобретательно и изощрённо: у Жанны сняли с беседки крышу из листового железа, у Нади Баевой утащили забор (сетку-рабицу, закреплённую кое-как и «легко снимаемую»). Надин муж, майор милиции, всех поставил на уши, хотя Сорокинское ОВД Москве не подчинялось. Похитителей не нашли: сетку спрятали «до лучших времён» в погребе или сарае, не идти же с обыском по всем дворам?

Вале Беляевой достался самый плохой участок, длинным углом спускавшийся в низину. Хозблок Беляевы поставили в верхней, широкой части. Весной участок на две трети затопило половодьем, так что сажать можно было только рис, как необдуманно пошутила Жанна, и Валя долго с ней не разговаривала. Через три недели вода ушла, оставив чавкающую под ногами рыжую глину. Беляевы воспрянули духом, купили шесть машин земли и подняли участок. Осенью всю землю смыло дождями в бывший пруд. У Беляевых опустились руки.

Нина радовалась, что ей не достался садовый участок. А раньше жалела: на забор из сетки-рабицы денег бы хватило, а на садовый домик можно взять кредит, банковским сотрудникам предлагались особые условия и низкий процент.

– Что ты улыбаешься? Чужой беде радуешься?

– Нет. Просто вспомнила про рис…

Нина представила, как деревенские радовались своей удаче, скатывая в рулон Надин забор, как волокли на себе до деревни… Или машину подогнали, погрузили и увезли. Красота! «Масквичи» люди денежные, они себе ещё купят. По их вине сорокинские мужики и бабы остались без работы, а ведь неплохо жили, тушили в сметане и жарили в масле жирных карасей, выловленных безлунной ночью в совхозных прудах. Отпировали деревенские. А девчата хлебнули лиха, заплатив немалые целевые взносы за прокладку дороги до шоссейки, за столбы и провода, водонапорную башню, здание правления… А взамен получили землю, на которой ничего не росло, и соседей из Больших Сорок.

Соседи дали дачникам отстроиться, а после взялись за дело: профессионально обчищали сады, ломали под корень молодые деревца, били оконные стёкла и, забравшись в дом, вываливали на хозяйские одеяла и простыни всё, что находили в холодильниках, а сверху поливали вареньем, из которого угрожающе торчали осколки разбитой банки.

Нина слушала и ужасалась. Как хорошо, что им с Эби не достался садовый участок! Еле дождавшись конца рабочего дня, спешила домой, словно её там ждали. Девчата из Нининой смены так и думали: У Нины кто-то есть. На расспросы она упрямо мотала головой и ни словом не обмолвилась «о бойфренде». А так хотелось узнать, к кому она так торопилась, для кого сияли её глаза и розовели щёки. Ровно в девять вечера Нина срывалась с места и исчезала за дверью.

«Соскучилась за день по милому. Вот это любовь! Днём не позвонит ни разу, а вечером как торпеда к нему летит» – полушутя-полусерьёзно говорили ей вслед. Но факт оставался фактом: Нине никто не звонил, и она никому не звонила, и каждый вечер летела домой как ведьма на метле, говорили Нинины сослуживицы и строили самые невероятные догадки.

Эби терпеливо ждала хозяйку, вольготно развалившись на диване и обнимая лапами Мишуня, которому, кажется, нравилась его новая подружка. Нина брала абиссинку на руки, кормила ужином. Потом они устраивались на «мамином» диване: Нина с вышиванием, а Эби с плюшевым мишкой.

Изольда из зеркала больше не появлялась, словно обиделась на что-то. Нина помнила её рассказ о гадании с водой, и предостережение помнила: выждав безлунную ночь, надо подойти к стене со стаканом воды в руках. Если вода останется прозрачной, стена откроется в прошлое или будущее, кому как выпадет. Казалось бы, что тут страшного? Что тут сложного? Но всякий раз, как она подходила к стене, вода в стакане становилась мутной, и Нина отступала. Ей слишком хорошо помнились слова Изольды: «Стена растворится и исчезнет, но ты не на стену смотри, а смотри на воду. Если прозрачная, иди смело. А если с мутной водой шагнёшь – назад не вернёшься.

Нина относила стакан на кухню, осторожно ставила на стол и ложилась в постель, с головой накрывшись одеялом. Впрочем, бояться было нечего: Эби стерегла её сон, и янтарные глаза светились в темноте двумя огоньками.

Стакан абиссинку не интересовал: узкий, лакать из него неудобно, да и зачем? Вода у неё есть, хозяйка покупает (обе любили негазированную ингушскую «Ачалуки»), и каждое утро наливает свежую. Вот если бы в стакане были сливки или сметана, тогда совсем другое дело. Но гадать на сливках умеют, наверное, только кошки породы аби.

Утром вода становилась обыкновенной водой из-под крана. Нина не оставляла своих экспериментов, упорно ставя будильник на два часа ночи.

Однажды вода в стакане не помутнела. Нина неверяще на неё уставилась. А когда подняла глаза, стены больше не было. Нина шагнула в мёртво-серое марево… и очутилась на деревянной лестнице с перилами, покрытыми светлым лаком. Лестница вплотную примыкала к стене с зарешёченными узкими длинными окнами, это было очень необычно и красиво. На подоконниках цветы в горшках. На стенах портреты в рамах под бронзу. То, что это не бронза, а бронзовая краска, Нина поняла. Но всё равно красиво! Нина пригляделась и узнала отца. Или это не он, а кто-то очень на него похожий.

По лестнице она спускалась как во сне – не чувствуя под ногами ступенек и не слыша своих шагов. Внизу была дверь, за которой обнаружилась комната. У окна стояла Натэла. К ней подошёл Тамаз (фотографию со свадьбы мама прислала из Марнеули) и, не прикасаясь, стал покрывать поцелуями голые плечи, спускаясь губами в ложбинку между грудей. Натэла запрокинула голову, руки Тамаза заблудились в её волосах, медленно намотали на кулак, потом отпустили. Нина с замороженным сердцем наблюдала за их игрой. Обнимая Натэлу одной рукой, Тамаз повлёк её к кровати с забавными шишечками над изголовьем. Вот только в ситуации забавного было мало: у двери, повернувшись к Нине спиной, стоял её отец. Смотрел остановившимся взглядом, потом сдавленно выговорил: «Надо было мне рассказать, я бы понял». Резко повернулся и вышел.

Нина бросилась вслед за ним, вихрем взлетела по лестнице наверх… и оказалась перед дверью в свою квартиру. Вот только дверь была другой, с молоточком вместо звонка и медной дощечкой с именем хозяйки: «Воздвиженская Изольда Авенировна».

Дверь открыла молодая женщина, похожая на ту, из зеркала. Может, это её внучка? Или её прабабушка, умершая молодой? Нину охватила паника. Где она сейчас? В прошлом? Как вернётся обратно?

– Захочешь вернуться, воспользуйся зеркалом. Калитка для тебя открыта. Приходи когда захочешь, поболтаем. Скучно здесь одной, а гости приходят редко, не каждому калитка открывается.

Нина попятилась к двери, женщина с улыбкой отступила, рукой указала на зеркало, которое… превратилось в калитку. Обыкновенную, на петлях, ввинченных в зеркальную оправу шурупами. Дрожащими руками Нина упёрлась в калитку, та неожиданно легко открылась, Нина упала, больно ударившись коленкой. И оказалась в своей квартире. Или она из неё не выходила, просто ей открылось прошлое…

Дом с деревянной лестницей принадлежал её отцу, Нина была там с бабушкой Зиной двенадцать лет назад и запомнила узкие окна и лестницу со светлым лаком на перилах. Дом был папин. А мама привела туда Тамаза. Вот почему ушёл отец. Вернее, ушла Натэла, и Зинаида Леонидовна не простила ей, да и кто такое простит? Натэле не простила, а у внучки отобрала дом и выжила из квартиры.

24. Цвет увядших листьев

Дом снился каждую ночь, словно звал. Нина не выдержала и поехала в Заветы Ильича. Эби оставила дома:

– Там ветер и дождь. И дом этот не наш, нас туда даже не впустят, не откроют дверь, и будем мы с тобой мокнуть под дождём. Трава мокрая, лапки намочишь, ты же не любишь… Не хочу тебя мучить, я одна съезжу, посмотрю и приеду. Хорошо?

Абиссинка сонно посмотрела на хозяйку и, подняв заднюю лапу вертикально вверх, принялась её вылизывать, что означало: «Мрр, можешь идти, я не против».

В Заветах Ильича её ждал сюрприз: «папин» дом был наполовину разобран, брёвна аккуратно сложены в поленницу. У Нины остановилось сердце. Взять бы хоть щепку от папиного дома… Не думая о том, что делает, она прошла на участок и подняла лежащую на земле щепку. Всё что ей осталось от дома, который папа когда-то ей подарил, а она не сумела сберечь.

Две строительные бытовки прижались друг к другу боками, словно мёрзли, и так им было теплее. На натянутой между соснами верёвке мокло под дождём полотенце. Сложенный штабелем новенький брус заботливо накрыт плёнкой, в беседке за накрытым столом сидели рабочие и уплетали за обе щёки шашлык, который жарил на длинном мангале парень в рабочей спецовке. Запах жаренного на углях мяса дразнил, издевался, испытывал на прочность. Нина сглотнула слюну и отвернулась. Соседний участок, окружённый высоким металлическим забором, со стороны, примыкающей к «папиной», был открыт, оттуда доносились голоса. Нина возненавидела соседа, которому мало было своего участка (судя по уходящему вдаль забору – соток пятьдесят, не меньше) и он купил папин. И дом сломал, не пожалел.

Она медленно шла по дороге к станции, утопая ногами в ковре из увядших листьев, песочно-жёлтых, бежево-красных и багряно-зелёных. Раньше бы её это восхитило, а сейчас оставило равнодушной.

На сердце легла печаль – тяжёлая, как сосновый брус. Домой возвращаться не хотелось, и неожиданно для себя она решила поехать на кладбище к отцу. «Приеду и всё ему расскажу. Может, тогда станет легче…». Дорога неблизкая, но время у неё есть. Время и желание.

* * *

Пробираясь по узкой тропинке между оградок и утопая каблуками в раскисшей от дождей глине, Нина резко остановилась: на могиле рядом с папиной угощалась компания, шестеро взрослых и ребёнок. Взрослые разливали водку в пластиковые стаканчики, заедали бутербродами – поминали. Мальчишка носился вокруг как подорванный, рвал на чужих могилах цветы, потрошил венки, расплетая проволоку, и радостно орал. Никто его не останавливал.

Нина решила подождать, когда они уйдут. Ждать пришлось долго, ноги в кожаных полусапожках замёрзли и, кажется, промокли. Наконец компания закончила трапезу (что за странный обычай, есть и пить на кладбище!) и направилась к выходу – по тропинке, по которой пришла Нина. Она шагнула за куст сирени: не хотела, чтобы её видели. И с удивлением узнала Зинаиду Леонидовну с сестрой и Кирю со Светланой. За ними шли две женщины, наверное, какая-то дальняя родня. А малолетний вандал оказался Вадиком. Четырнадцать лет, а вести себя так и не научился. И лицо как у семилетнего ребёнка. Дебил, догадалась Нина. Он же дебил! Диагноз врачи поставили верный… Бедная баба Зина…

Дождавшись, когда родственники свернули с тропинки и вышли на аллею, Нина поспешила к отцу. На могиле – две гвоздики, заботливо поставленные в банку с водой, и забытая салфетка с лежащим на ней бутербродом. Или не забыли, оставили на помин души? Что за обычаи такие, колбасу оставлять на могиле!

Бутерброд Нина завернула в салфетку, убрала в пакет, выбросит, когда пойдёт обратно. Цветы тоже выбросила, а в банку поставила свои. И вздохнула. Побыть с отцом наедине сегодня не получится: за две могилы от неё какой-то парень красил масляной краской прутья ограды, насвистывая «Сулико». Что за дурацкая манера свистеть на кладбище! Это же… Это же кощунство! А песня не отпускала, бередила сердце.

Долго я бродил среди скал, я могилу милой искал,

Но ее найти нелегко. Где же ты, моя Сулико?

Увидал я розу в лесу, что лила, как слезы, росу.

Ты ль так расцвела далеко, милая моя Сулико?

Я могилу милой искал, сердце мне томила тоска.

Сердцу без любви нелегко. Где ты? Отзовись, Сулико!

– Перестаньте! На кладбище свистеть нехорошо, это неуважение к усопшим, – не выдержала Нина.

– Так я как раз из уважения! Отец эту песню любил, я для него… Постойте! Это вы? Это вы?!

Парень бросил кисть и ломился к Нине через кусты как медведь, повторяя: «Подожди, не уходи, подожди…»

Нина с удивлением узнала в нём своего первого клиента по выдаче кредита.

– Вы меня помните? Я у вас кредит оформлял.

– Беседин Данила Миронович, целевой кредит на приобретение загородной недвижимости, 75 процентов оценочной стоимости, 5 процентов годовых, – улыбнулась Нина. – И адрес помню, Кутузовский проспект, 32, квартира 28 (прим.: Кутузовский проспект, – престижный район Москвы, где традиционно живёт московская элита и баснословно дорогие квартиры).

– Ну у тебя и память!

– Да мне запоминать не надо, у меня тоже дом 32, квартира 28… раньше была.

– Так и у меня – была, – рассмеялся парень. – Я её продал и дом купил, с участком. Места красивые, воздух хоть наливай и пей, и белки по деревьям лазают. В Заветах Ильича, где цековские дачи (прим: государственные дачи членам Центрального комитета коммунистической партии Советского Союза предоставлялись в аренду бесплатно; 6 ноября 1991г. Указом Президента Ельцина деятельность руководящих структур компартии была прекращена).

– Врать нехорошо. Неприлично. Там сотка земли двести тысяч стоит, а кредит ты взял полтора миллиона, что на него купишь?

У Данилы глаза полезли на лоб.

– Всё-то ты знаешь! Сказал же, квартиру продал, отцовскую. Ну не могу я там жить! Не могу. Всё напоминает… Осуждаешь?

– Нет, что ты! Как я могу осуждать, за что?

– За память. Отца предал, во сне теперь снится. Вспоминания предал.

– Никого ты не предал. Воспоминания забрал с собой, а папина душа в новый дом прилетает, в твои сны. Мне домой пора, до свидания. Было приятно вас увидеть. Тебя.

– Это ты лихо зарулила, домой. А свидание… когда? Ты же сказала «до свидания».

Не давая Нине вставить слово, Данила рассказывал про Ярославское шоссе, на котором в час пик не протолкнёшься. Про дом, который он не променяет ни на какие блага столицы и доживёт в нём до самой смерти. Про воздух, который не воздух, а сплошные витамины. «Лишь тот, кто витамины пьёт, до самой смерти доживёт» – вспомнилось Нине. Она рассмеялась и села к нему в машину, и Данила отвёз её домой.

– В гости напрашиваться бесполезно?

– Бесполезно.

– Ага. Тогда пока, – Данила повернулся, улыбнулся (теперь он знает, где она живёт), наступил на обломок кирпича… и с размаху сел на копчик. Сквозь боль подумал с удивлением: «Откуда он взялся? Вроде не было его здесь… или был?»

– Можешь зайти. Отчистишь джинсы, я кофе сварю, потом домой поедешь, – разрешила Нина, глядя на его искажённое от боли лицо.

Будет только кофе. Ну, может, будет что-нибудь к кофе. А больше не будет ничего, понял Данила.

Войдя в квартиру, восхищённо присвистнул:

– Ого! У тебя здесь эксклюзив, дуб, бронза, зеркало венецианское, а комод вообще семнадцатый век, Людовик Четырнадцатый, из личной коллекции, – пошутил Данила, и непонятно было, шутит он про Людовика или предполагает всерьёз.

– Комод бабушкин, – разуверила его Нина. – А зеркало от прежней хозяйки осталось. Оно мутное было. Я месяц на него потратила, чтобы стало – венецианским, – улыбнулась Нина.

Данила слушал её вполуха, разглядывал скатерть.

– Ручная работа! Так вышить скатерть… это с ума сойти! Сколько ты за неё отдала?

Услышав, что скатерть Нина вышила сама, Данила расцвёл от удовольствия. Оказалось, его бабушка была искусной вышивальщицей, и у него осталась тетрадь со схемами узоров. – Принести?

– Принеси! – обрадовалась Нина. – Я узоры пересниму и верну.

Третья по счёту невеста высмеяла Данилу за пристрастие к вышивкам, и он наотрез отказался жениться, потому что понял: точек соприкосновения у них не было вовсе, если не считать постели. Впрочем, постель была не точкой, а скорее плоскостью. А жить на плоскости Данила не хотел.

К кофе Нина подала только сахар. Данила выпил кофе и ушёл, взяв с Нины обещание поехать с ним в воскресенье смотреть дом.

И всю дорогу думал, почему она не подала к кофе ничего кроме сахара, хоть бы бутербродик предложила, есть хотелось смертельно. Почему она такая?

25. Гостья

Сестра Тамаза приехала вечером. Позвонила прямо в квартиру.

– Гамарджобат. Я Софико, сестра мужа твоей матери.

– А-ааа… – Нина прокрутила в уме звенья родственной цепочки. Звенья звякнули и распались. – Здравствуй. Проходи…те. А вы… ты почему из аэропорта не позвонила? Я бы тебя встретила.

– Я не знаю, как звонить, карточку не знаю где купить, номер телефона не знаю. Адрес Натэла дала, сказала, не выгонишь. Ты не выгонишь?

Нина помотала головой, без улыбки разглядывая стоящую перед ней молодую женщину, чуть старше Нины, рыжеволосую, большеглазую, в брендовых кожаных ботинках и в голубом плаще. Это в ноябре! Плащ от Армани, похоже, промок насквозь. Ботиночки, похоже, итальянские Perlarita, Нина видела такие в каталоге. Сестричку Тамаза одели-обули и выставили вон, поняла Нина. А ещё поняла, что ей очень холодно. Незнакомка ёжилась, волосы свисали вдоль лица мокрыми прядями, плечо оттягивала вместительная спортивная сумка. Нина потянула сумку за ремень, кивнула на вешалку:

– Раздевайся.

Софико не шелохнулась. Подбородок приподнят, глаза смотрят с вызовом. Это бравада, защита от нападения, поняла Нина. Нападения не будет, зря она так смотрит. Нина пристроила сумку на столик, стащила с гостьи плащ, взяла её за руку и отвела на кухню.

– Извини, в комнату не приглашаю.

– Почему? – В глазах Софико промелькнуло отчаяние, на одну секунду, всего на одну. И вновь сменилось ненастоящей, застывшей на губах улыбкой.

Улыбается, а самой плакать хочется, подумала Нина. И улыбнулась в ответ:

– Потому что ты ботинки не сняла, а у меня паркет наборный.