Жена фокусника

Нечеловеческий рык, и дикая боль пронзает мою шею – он вцепляется в меня железной лапой, дергает и изо всех сил, со всей ненавистью, на какую способен, и тащит меня к металлической двери. Я вскрикиваю и плачу. Он зажимает мне рот. Он тащит меня и рычит, как самая настоящая псина.

Мы залетаем в дверь и оказываемся в темноте.

– Заткнись и смотри! – рычит он мне.

И там за кулисами самого жуткого в мире аттракциона, он прижимает меня к себе – я слышу его рваное дыхание, чувствую боль от его рук, которые рады бы вырвать из меня куски плоти, да не могут, чувствую, как долбит отбойный внутри его груди. И смотрю.

На арене, в полукруге смерти, слабым светом фонаря – полоса смерти на земле. Теперь я вижу, как это выглядит изнутри. Когда ты охотник. Там, где козырек бросает густую тень, стоят трое – высокий и худой, стройный и гибкий, низкий и крепкий, и их фигуры ярко очерчивает свет в нескольких шагах от них – черное на белом. Они смотрят на четырех девушек, которые еще не знают, что они на арене и жить им осталось одну ночь. Они озираются, они оглядываются, они еще не знают – это последние минуты их беззаботного существования. И когда появляются собаки, животное куда более благородные, чем двуногие звери, начинается самая увлекательная их охот…

… ОХОТА НА ЧЕЛОВЕКА.

Взрыв безумных глоток, и крики восторга, лай бешенных псов и истеричные визги четырех женщин, разрезающие ночь – они делят жизнь на «до» и «после». Я скулю и плачу, я чувствую его руки на мне, я смотрю, как четыре девушки рванули вперед, изо всех сил молотя ногами по земле, и я радуюсь – я испытываю невероятное облечение, восторг на грани оргазма – я на этой стороне, я в безопасности. А здесь, а они там. И вид девушек, уносящихся в темноту ночи, собак, бегущих по следу и трех безумных тварей, исчезающих в каменном лабиринте, заставляет меня чувствовать вину и боль, жуткий страх и ненависть за мое бессилие. А еще я чувствую… облегчение. Облегчение, окрашенное безумным восторгом – желанием жить. Вот что они чувствуют, приводя сюда людей – безумное, неистовое, яркое как атомный взрыв, чувство жизни. Я чувствую, как немеет моя душа – что-то ломается, что-то с хрустом крошиться, разлетаясь тысячами осколков. Я уже никогда не буду прежней. Я отравлена. Я стала такой же, как он. Он изменил меня, разбил, сломал и выплавил заново, превращая меня в то, что нужно ему. Я такая же тварь и сволочь, мне так же нет дела до чужой боли. Я – солнце, и мне не важна чужая жизнь. Я – Феникс. Я восстала из пепла, сожженных человеческих душ.

Он разнимает тиски рук. Я разворачиваюсь и вцепляюсь в него, чувствуя, как он дрожит, как он прижимает меня к себе. Его губы целуют мое лицо, мою шею:

– Я знаю – ты презираешь меня, – шепчет Максим, и голос его дрожит. – И презирала с самого первого взгляда. Ну и пусть! – его голос заходиться в истерике. – Слышишь меня? Мне плевать, потому что я так долго ждал тебя. Я умолял и просил Всевышнего, чтобы он послал мне тебя, и, наверное, я не такая жуткая тварь, раз он услышал меня…

***

Максим разбудил меня рано утром. Легким касанием губ по моим позвонкам, нежным прикосновением пальцев к моей груди.

– Привет, – тихий шепот, льющийся по моей, спине зажигает мою улыбку. Я закидываю руку назад и провожу рукой по его бедру, поднимаясь выше по обнаженному, шелковому полотну кожи.

– Сколько времени?

– Семь.

– Ложись спать… – недовольно бубню я.

Он смеется:

– Нам пора вставать.

– Это тебе пора. А я спать…

– Нет, Кукла, – его рука ласково, но по-хозяйски нагло лезет между моих бедер. – Ты тоже встаешь…

***

– Тебе как обычно?

Я киваю. Он улыбается и берет кружку с кофе, идет с ней к столу и ставит передо мной. Садиться рядом со мной и целует меня в плечо.

Мы образцово-показательная семья. Сволочи и нелюди? Ох уж эти предрассудки…

– Зачем ты поднял меня в такую рань?

Я отламываю кусочек сыра и кладу его в рот. Поднимаю глаза и смотрю на серую сталь радужки его глаз. Секс душ и еще раз секс. Пожалуй, я могла бы так жить.

– Мы с тобой поменялись. Не помнишь?

– Нет, – еще кусочек сыра и хлеб, глоток кофе. Это прекрасно. Аромат кофе все делает мягким, глубоким, неторопливым. – Когда это было?

Он делает глоток, а я морщу нос, глядя на содержимое его кружки. Он видит это и улыбается:

– Что это значит?

– Ты испортил свой кофе.

– Чем?

– Сливками и тремя ложками сахара.

Он смеется:

– По-другому его пить невозможно.

– Не только возможно, но и необходимо. Кофе идеален сам по себе. Только натуральный, только свежий и только в чистом виде. И пить его нужно исключительно черным. Без сахара.

– Как твой?

– Как мой, – киваю я. – Так, когда же я так опрометчиво пообещала тебе встать в семь утра в субботу?

– Когда я дал тебе ценную информацию, взамен на твое обещание пойти со мной на очень важную деловую встречу. Помнишь?

Я снова морщусь и недовольно бубню:

– А почему в семь утра-то…?

А потом в дом хлынул поток людей. Я не знаю их и вижу в первый раз. Ну, почти всех. Круглолицего, его холеного оппонента и секретаршу я видела, но всех остальных – строгих, подтянутых, вылизанных, с кучей дипломов, уймой ненужных знаний по всем аспектам жизнедеятельности человека и взглядами с высоты на всех, кто не получил третье высшее образование по окончанию детского сада. Строгие деловые костюмы, дорогие туфли и часы, парфюм и бесконечные потоки ничего не значащих для меня слов. Они говорят между собой, они дергают Максима, они взбудоражены и, судя по всему, очень довольны. Круглолицый все требует от Максима подпись в каких-то документах, на что Максим кивает и говорит «позже». Его оппонент – холеный, собранный и приятный на вид, мужик – вылизан и вычищен лучше всех, а я все смотрю на него и гадаю, где же его видела? Гам стоит невероятный – все говорят, все перебивают друг друга, никто никого не слушает. Судя по всему, случилось что-то хорошее и сейчас, удовлетворенные проделанной работой люди готовятся к чему-то приятному. Это приятное возбуждение передавалось и мне – я ни слова не понимала из того, о чем они говорят, и уж тем более не понимала, что за роль играет во всем этом Максим, но настроение мое поднималось.

На нас с Максимом сразу же набросились две женщины и мужчина – они тянут к нам руки, они тащат нас наверх, они стягивают с нас одежду… а потом начинают одевать. Стилисты. Вернее, стилист только мужчина, а две женщины его помощницы. С Максимом все случилось быстро и просто – уложили волосы, одели и отправили вниз. Но когда они принялись за меня, время безжалостно замелило свой ход – надо мной буквально изгалялись, пытаясь выдрать мои волосы, а потом сделать что-то «подобающее» из того, что осталось. Над моим ногтями долго у упорно работала одна из женщин, и таких нелестных эпитетов о запущенности своих рук, а не слышала еще никогда. Мне хотелось сказать ей, что мне некогда было заниматься своими руками, потому что они все время в ширинке Максима, но решила промолчать. Мое лицо отшлифовано и подготовлено к покраске, мое тело заковано в дорогое нижнее белье, мои ноги в шикарных чулках, мои украшения – очень сдержанные, лаконично-строгие – стоят целое состояние. На мое лицо ложиться макияж, прическа готова, и вот я смотрю на себя в зеркало.

Ох ты ж, мать твою… Да я же Мерлин, не побоюсь этого слова, Монро!

Я оглядываю себя и почти пищу от восторга – приталенное платье-карандаш глубокого синего оттенка, шикарные туфли на высокой шпильке, макияж и прическа в стиле первой леди. Тем троим, что корпели надо мной битые полтора часа, все еще что-то не нравится, и они ползают вокруг меня, как мураши, а я не могу оторвать взгляда от зеркала. Теперь я не просто королевская блядь – я очень дорогая королевская блядь с идеальным вкусом и тонким чувством цвета, мастерским чутьем баланса форм. Я смотрю на себя, провожу руками по своему телу, ощупывая нежную ткань платья, я вдыхаю запах духов, окутавших меня легким облаком – я венец творения, тонкая грань сексуальности и сдержанности, я, мать его за ногу, просто огонь!

Я не сразу замечаю его, стоящего в дверях, а когда вижу, как он улыбается, как горят его глаза, как они облизывают мои руки и ноги, как похотливо смотрят на мои губы, как влюблено заглядывают в мои глаза, я смеюсь:

– Ты видел, что со мной сделали? – я восторженно хохочу. – Я даже не догадывалась, что могу быть ТАКОЙ!

Максим смеется. Максим знал, что я могу быть такой. Знал уже тогда, когда увидел меня в джинсах, старом свитере и с волосами, стянутыми в хвост.

– Ребята, спасибо. Оставьте нас.

Мужчина и обе женщины неторопливо выходят из комнаты, а смотрю на его руки, в которых он держит какие-то бумаги – все-таки круглолицый его добил. Он заходит в комнату и закрывает за собой дверь на замок. Подходит ко мне и берет меня за руку:

– Присядь.

– Ладно, – улыбаюсь я, сажусь на край кровати. Он ждет, пока я усядусь, а затем опускается на колени и садиться на пол передо мной. Он откладывает бумаги в сторону, он смотрит на меня, нежно осматривая с ног до головы и глаза его, такие спокойные и хладнокровные, взволнованно бегают по мне. Он нежно проводит ладонями по моим бедрам и опускает глаза, глядя на то, как скользят его руки по ткани моего платья. Он снова поднимает на меня ресницы – он облизывает губы и прерывисто выдыхает. Он нервничает. Бог ты мой, я впервые вижу, как нервничает моя дворняга. Внутри холодеет и расправляет иголки колючая нервная дрожь.

– Что-то случилось?

Несколько секунд он молчит, а затем на выдохе:

– Сколько времени ты в разводе? – спрашивает он. Его ладони на моих бедрах такие горячие.

Я открываю рот, и несколько минут не нахожу, что сказать.

– Я точно не помню, – вырывается из меня – А что случилось? Господи, что-то случилось с моим бывшим мужем? – с моего лица сходит краска.

Максим мотает головой:

– Нет, нет. С ним все нормально. Скажи мне сколько?

– Максим, я не считаю. Это знаешь ли не то событие, которое…

– Давай вместе посчитаем? – перебивает он.

– Сейчас? Это что так важно?

Максим кивает.

– Пождать не может?

Он отрицательно мотает головой.

– Ладно… – я хмурюсь и пытаюсь воскресить в голове даты, но это очень трудно, потому что мои ладони вспотели и сердце ведет себя неподобающе здоровому органу. – Мы развелись в конце января, а значит уже… – я считаю, но цифры разбегаются. – За полгода до того, как… как мы с тобой… познакомились. Господи, слово-то какое…

– Какое? – спрашивает он и пристально смотрит мне в глаза.

– Неподходящее.

– Согласен, – кивает он, – Итак, за полгода до этого, значит…?

– Значит, – продолжаю я, – наверное, уже чуть больше, чем полтора года. Год и шесть, нет, год и семь… Максим, к чему это? – психую я.

И тут моя дворняга, мой король бездомных псов, сумасшедший крот, повелитель всех отвергнутых и нелюбимых, тянется в карман и достает кольцо – широкая, блестящая полированными боками полоса металла, с гравировкой – единственным украшением. Точно такое, как на нем, но меньше размером и надпись другая. Здесь она начинается с витой, тонкой заглавной «С». Я смотрю на кольцо, на Максима, снова на кольцо, я пока я судорожно хватаю ртом воздух, он берет мою правую руку:

– Ты была в разводе семь месяцев и две недели. Знаешь, ты все это время так зацикливалась на этом, так много значения придавала этому…

Он подцепляет пальцами безымянный палец, и я вижу, как трясутся его руки:

– … а нужно было всего лишь посмотреть, что написано на моем кольце, и ты сразу бы все поняла.

Он показывает мне свое кольцо – там красивыми тонкими, витыми линями написана моя фамилия – фамилия моего первого мужа.

– Нет, – шепчу я, и тяну руку на себя.

– Тс… тихо, Кукла, подожди. Не дергайся, – говорит он, крепче сжимая мою руку, и улыбка смущения зажигает легкий румянец на его щеках. – Я итак волнуюсь.

Кольцо скользит по моему безымянному пальцу, и чувствую холод металла.

– Максим, нет! – я тяну руку на себя, но он быстро заканчивает начатое и кольцо, как влитое садиться на палец.

Я мотаю головой, я шепчу «нет», я смотрю на свою руку и не верю.

– Максим, я не хочу! Я не буду…

– Уже поздно, Марина – дело сделано.

– Без меня? Без моего согласия…

Тут у меня перед глазами все плывет, я начинаю задыхаться.

Максим видит, как мутнеет мой взгляд и быстро лезет в другой карман – крохотный пакетик с белыми таблетками. А дальше все происходит очень быстро – таблетка зажата в его пальцах, он открывает мой рот и запихивает её под язык:

– Не глотай, – тихо командует он.

Я киваю. Он обхватывает ладонями мое лицо и смотрит на меня своими серыми глазами – внимательно и ласково:

– Один, два, три, четыре… – его голос, спокойный собранный, окутывает мой разум. Я смотрю ему в глаза и чувствую разряды сердечного ритма, что взрывают мое тело.

– Пять, шесть, семь… – его руки нежно гладят меня большими пальцами, а я изучаю рисунок радужки его глаз под бешенное дыхание собственного тела.

– Восемь, девять, десять.

Он приподнимается, притягивает мое лицо и касается губами моих губ – его язык скользит в мой рот и забирает таблетку – ловко, быстро и очень сладко… Я думаю о том, как он быстро научился командовать моим телом. Еще один короткий поцелуй, и он отстраняется от меня, чтобы посмотреть мне в глаза:

– Легче?

Я киваю. Я думаю, как же быстро приходит умиротворение. Сердце сбавляет темп, дыхание восстанавливается, руки теплеют. Это плацебо. Вкус не похожий ни на что, совершенно уникальный и узнаваемый. Я смотрю, как Максим глотает таблетку, как смотрит на меня и его губы, превращаются в полумесяц.

– Ты с ума сошел? – еле слышно говорю я. – Меня же сейчас…

– Нет, нет, Кукла. Если быстро, если не проглотить, то ничего страшного не случиться.

Его руки гладят мою шею. Плацебо начинает работать – приходит ровное, ритмичное дыхание, мышцы расслабляются, превращаясь из камня обратно в плоть и кровь, голова становиться ясной. Я абсолютно спокойна. Плацебо действует очень быстро.

– Мелкий ублюдок…

Он смеется. Я смотрю на кольцо. Там вьется линия, вырисовывающая шесть букв – Сказка.

– Так это твоя фамилия? – спрашиваю я.

Он кивает, и мы вместе смеемся. Два обдолбанных идиота.

– Дурацкая… – говорю я.

Он снова хохочет, я следом за ним. Плацебо действует очень быстро.

– Я не хочу такую фамилию! – картинно возмущаюсь я.

– Ну, что есть, то есть, – говорит Максим.

– То есть, у тебя на кольце моя старая фамилия, а у меня моя новая?

– Да, – улыбка обнажает жемчужные зубы.

– Да ты романтик… И давно мы женаты?

– Скоро будет год. Шестого сентября.

– О! На следующий день, после твоего дня рождения?

Он кивает и смотрит на меня счастливыми глазами.

– И куда мы так торопились?

– У нас была любовь.

– А… Слушай, а надо было пятого свадьбу играть! Представляешь в один день – день рождения, свадьба и похороны! Весело, а?

Он смеется. Он расслаблен и счастлив. И он любит. Я, по-моему, тоже. Хотя, не уверена. Я вздыхаю:

– И как же ты, щенок, без меня меня замуж выдал?

Он невинно пожимает плечами:

– Пятеро из десяти начальников районных отделов ЗАГСа регулярно посещают «Сказку». Один из них любит подпольные бои, – глаза Максима сверкают, он рассматривает меня с нежностью и гладит мою шею. – Так что, мне оставалось только выбрать день.

– Прекрасно. Так что же ты, сволочь, помоложе не нашел?

– А вот это самое интересное, – он растянул губы в довольной улыбке, отпустил меня и сел на ковер прямо у моих ног, нежно поглаживая их ладонями. – Представь, что никогда не видела человека. Ни разу. Ты слышала о нем, но не знаешь, как он выглядит. И вдруг тебе представляют его супругу – ей тридцать семь, она красива, образована, с кристально-чистым прошлым и сногсшибательной улыбкой, она притягательна (его ладони поднимаются к моим коленям), умна (поднимаются выше и забираются под юбку, делают небольшой круг и возвращаются вниз) и трудолюбива. В свое время она дослужилась до начальника отдела по работе с юридическими лицами в филиале крупного банка. Итак, вопрос – как выглядит её муж?

Я отбрасываю всю мишуру и вижу картину мира его глазами.

– Её ровесником.

– Верно, – кивает головой Максим. – И не просто ровесником – он добропорядочный член общества и примерный семьянин. Ведь никто не знает, как на самом деле выглядит хозяин «Сказки». Это работает подсознательно, на уровне социальных инстинктов. Никто ни разу не видел меня, и лишь близкий круг знает меня в лицо. Но они не станут болтать. Люди отдельно знаю хозяина санатория, чаще, как бесплотное, безликое размытое пятно, и отдельно Максима – улыбающегося, доброго, общительного парня, который работает в санатории аниматором. Никому и в голову не придет соединять эти два понятия в одно существо, а потому, Марина Владимировна, на сегодня ты официальный представитель нашей семьи. Кроме самых близких, единственными, кто знал меня в лицо, были люди, вернувшиеся из «Сказки» живыми. Но, – Максим перестал улыбаться и хищно облизнул губы, – как ты помнишь, никто из них уже никому ничего не расскажет, потому что их мужья, отцы, братья слишком яркий пример того, как не надо делать. Понимаешь меня?

Я вспоминаю побоище в поле, где никто не увидит, не услышит и не расскажет. Я вспоминаю лица и крики, я вспоминаю кровь на своих руках и своей одежде. Я киваю.

Фокусник заставит вас поверить в то, чего нет.

– Но зачем? – спрашиваю я. – Для чего тебе вся эта мишура? Какое тебе дело до того, что думают о тебе люди?

– Как какое? Ты что до сих пор не слышала?

– Не слышала чего?

– Ты новости смотришь? Газеты? Интернет?

Я отрицательно мотаю головой. Что-то мелькает на заднем фоне моего раздробленного сознания. Что-то, к чему я не проявила ни малейшего интереса. Но это «что-то» было важно с общественной точки зрения. Новая разметка в центре города, ярмарка меда, повышение транспортного налога… Максим опережает меня на сотые доли секунды:

– Тот ряженный, что сидит у нас в гостиной, – смеется Максим, глядя на то, как вытягивается мое лицо, – в прошлое воскресенье официально победил на выборах. Он новый мэр нашего города. «Сказка» и его руководящий состав на официальном уровне поддерживают новую власть. А мы все, в том числе и твой преданный крот, – он картинно склоняет голову, в небольшом поклоне, – являемся частью его предвыборного штата, и частично сотрудниками его нового кабинета. Ну, а дальше дело пойдет быстрее – часть постов в руководящей власти постепенно смениться, и на их место придут молодые, образованные, с активной жизненной позицией… бла-бла-бла… ну, ты меня поняла.

– Ты что, метишь в депутаты законодательного собрания?

– Не сейчас, позже. Но, да. Как одна из ступней. Но надолго я там задерживаться не собираюсь. У меня много планов и в рамках одного города им тесно.

– Подожди, подожди, – говорю я, пытаясь собрать мысли в единую картину. – Ты говорил – власть ради власти?

– Да, – кивает он.

– Ну, так она уже у тебя есть – половина сильных мира сего куплены, остальная шантажируется. Зачем тебе все эти сложности с официальным выходом в свет?

– Ну не драматизируй. Не все куплены и не на всех у меня есть компроматы. Ты удивишься, узнав сколько людей нельзя купить и шантажировать. Но главное не в этом – я хочу обмануть весь мир, Кукла. Хочу узнать, получиться ли у меня? Хочу, чтобы они сами выбрали меня, чтобы назначили, чтобы это было их желание, не мое.

– Только и всего?

– А ты считаешь этого мало? Это очень сложная многоступенчатая игра и мне очень хочется обыграть всех. Кроме того, я так же зависим от тех, кого шантажирую и подкупаю, как и они от меня. А мне нужна полная свобода действий.

– Зачем, Максим?

– Буду расширять границы «Сказки». Через два с половиной года я получу гражданство по браку, официально отрекусь от всякой связи со «Сказкой». Ты будешь её официальным лицом, а я в лице граждан стану достойным кандидатом на… на что-нибудь. Там разберемся, – говорит он и смеется. А затем он тянется к бумагам, лежащим на полу. – Нам с тобой нужно кое-что подписать.

Я смотрю на него и бумаги в его руках. Я ничего не чувствую, все мое нутро онемело, приправленное плацебо, как лекарством от всех болезней, в том числе от неумеренных переживаний, ненужных сомнений, никому не интересных мыслей и неудобных вопросов. «Сказка» выползает из-за высоких стен. «Сказка» тянет свои щупальца к самом сердцу города. «Сказка» разрастается, как опухоль.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это бумаги, касающиеся нашего брака – заявление на бракосочетание и подписи в различных журналах, а так же твое вступление в имущество.

– Какое имущество?

– Ну, видишь ли, прежде чем подарить тебе свое сердце, я подарил тебе все, что у меня есть. Теперь «Сказка» принадлежит тебе. Давай поторопимся, а то мы можем опоздать на официальную церемонию назначения мера нашего города.

***

Я стою перед толпой и слушаю грохот сердца в ушах. Я вижу, как они аплодируют, но гул аплодисментов заглушает мое собственное дыхание. Я опускаю глаза вниз, я смотрю на свои руки и не могу поверить в то, что вижу. Я поворачиваю голову – там за тяжелым занавесом, обрамляющим сцену, где стою я и еще полтора десятка человек, спрятанные от посторонних, на меня смотрят серые глаза. Не улыбаются, не смеются – они предельно внимательны и сосредоточены. Они следят, чтобы я не выкинула глупость.

– Марина Владимировна, улыбайтесь, – дышит мне в спину круглолицый.

И я улыбаюсь.

Внизу огромная толпа и она рукоплещет нам. Вспышки фотографов и восторженные крики толпы, а в моей голове одна единственная мысль – они кричит, заполняя всю мою голову, звеня и сводя зубы судорогой:

Что же вы наделали, люди?

Что же вы наделали…

Я смотрю на людское море внизу.

Я весь этот гнилой мир заставлю любить меня.

Я на грани истерики, но плацебо глушит её внутри меня – убавляет звук, поднимает болевой порог, заставляет меня быть равнодушной, чувствуя, как внутри все сжимается и болит. Я с трудом заставляю себя улыбаться.

Они будут задыхаться подо мной и восхищаться. Восхищаться и любить.

Я смотрю за сцену, где Фокусник прислонился плечом к стене и улыбается одним уголком губ, глядя на меня стальными глазами. Главная задача фокусника – отвлечь внимание, и пока вы, раскрыв рты, смотрите на сверкающую сотнями огней «Сказку», он усердно карабкается на трон, чтобы возглавить вас.

И ты будешь смотреть, как я убиваю их, как топчу ногами, и ничего не сможешь сделать.

Глава 11. Хочу, чтобы вы знали…

Глава 11.

Хочу, чтобы вы знали – я это сделала не ради вас и не для всеобщего блага. Сделанное – для мня и только для меня. Исключительно их эгоистических соображений.

***

Бывают такие моменты, когда ты подолгу смотришь в одну точку – мир вокруг тебя становиться бесцветным, звуки и запахи исчезают, люди и даже твои собственные мысли растворяются в окружающем тебя воздухе. Ты просто дышишь. В такие мгновения голова твоя абсолютно чиста, прозрачна – там ничего нет. Есть только ты, есть фокус, сосредоточенный в одной точке, и определенный момент. Хотя нет, даже тебя в этот момент в теле не остается. Только пустая оболочка. Наверное, это один из рефлексов – инстинкт самосохранения из тех, что заставляют нас отдергивать руку от горячего. Перезагрузка твоего сознания.

В подобном анабиозе я прожила всю следующую неделю. Я думала, что окончательно и бесповоротно превратилась в животное, но, как оказалось – оскотинивание, сложный, многоступенчатый процесс, с перепадами и ремиссиями. Я ходила, говорила и весьма успешно взаимодействовала с окружающими людьми. Только вот голова была пуста. Максим видел это.

Всю эту неделю в доме было много посторонних людей – группами по три, пять, десять человек, иногда огромная толпа располагалась в гостиной и гудела там, как рой пчел, иногда всего один, да и тот сидел очень тихо и о чем-то секретничал с Максимом наедине. Но неизменным была одна составляющая – две прямохящие собаки, которые торчали в нашем доме все своё свободное время, коего было предостаточно. И всякий раз, когда я выходила из спальни и натыкалась на их морды, чувствовала, как у них шерсть на холке встает дыбом. Максим видел и это. Максим вообще очень внимательно следил за мной – его глаза держали меня в поле зрения постоянно, и вне зависимости от того, чем я занималась, где бы ни находилась, что бы ни делала, я чувствовала на себе его взгляд. Мне казалось, я в псарне с бойцовыми собаками, и единственная причина, почему они не бросаются на меня – их очень хорошо кормят. А после истории с галстуком стало еще хуже.

Это случилось на третий день после того, как я узнала о своем замужестве и о глобальных планах «Сказки». Я была в спальне. Я только что переоделась и складывала вещи в шкаф. Закрыв дверцы, я обернулась и увидела лежащий на полу галстук. Я подошла, нагнулась и подняла его. Я вертела в руках серую ленту, скользила пальцами по внутренней поверхности, и представляла, как она касается его рубашки, впитывает тепло его тела, вбирает в себя запах его кожи. Я поднесла галстук к лицу и медленно втянула воздух, растягивая удовольствие от знакомого и такого узнаваемого, и совершенно уникального сочетания горечи и сладости, остроты и пряности. Абсолютное совершенство, написанное нотами запахов. Я села на кровать, вертя в руках полоску ткани, и задумчиво смотрела на неё.