Странник

Хорошо! теперь слушайте диспозицию:

«10-ти тысячный отряд юного моего воинства переправляется через Дунай в Никополе. От Никополя, своротив к Систову, он должен восхититься местоположением; но не блуждать в садах фруктовых и виноградных, не срывать ни одного румяного листа с розовых кустов, украшающих горы, скаты, холмы, – не идти быстро мимо Рущука. Если неприятель сделает вылазку, то с презрением посмотреть на него и потом следовать далее чрез Разград по дороге к Шумле.

«Другой 10-ти тысячный отряд идет через Силистрию. Переправа не остановит храбрых. Напомнив сей крепости 1810 год[321], отряд продолжает идти чрез Акадапар, Эмбелер, Экизчи к правому флангу к. Шумлы.

Сам я, предводительствуя главными силами моих читателей, иду чрез Базарджик.

«Пятитысячный отряд преклонных летами и вооруженных всеми градусами очков наблюдает крепость Варну с утесов при с. Франки. В предводители сего отряда избирается старец, украшенный и царем и временем, зпающий наизусть все походы Миниха, Румянцева, Суворова, Потемкина, Каменского, Кутузова[322]…»

Прочитав диспозицию, разумеется, все возвратились по местам; – несколько избранных говорливых читательниц пробарабанили устами своими поход, и все двинулись!

CCXVIII

15 тысяч отборных юношей и прелестных воинственных красавиц со мною! – Песельники, вперед! – закричал я. – Ах, господа, у меня душа обмерла от наслаждения, когда запевалыцик, прелестный, как она, перелился весь в арию: Di piacer mi belza il cor[323].

Быстро двигаюсь я от Базарджика к Ушенли чрез густой лес п хребет гор, скрывающих от Козлуджи север.

Здесь, друзья мои, под предводительством царя, шли мы в 1828 году. Спускаясь с горы, пред Козлуджи, открылись взорам нашим разновидные гряды Балканов. Сквозь лиловое отдаление и светлую будущность я уже видел тогда, как развевались на Эмосе[324] благословенные знамена русские и как русская воля подавала законы владычеству Магометову.

CCXIX

Покуда первые два отряда приблизятся к Шумле, мы сделаем дневку в садах Козлуджийских.

Дика наружность здесь природы!На юг – дорога на Проводы…Нельзя здесь, други, не вздохнуть:Ведет далеко этот путь!Там… древний мир гиероглифов!Чернеет Эмоса гряда!Там спорных праотцев и скифовПаслися мирные стада!..

День ХХХ

CCXXI

Так как рассветать будет еще в следующей главе, то до восхождения солнца я думал о Чжиндчженской фарфоровой фабрике, о веселом взоре и ясной наружности – явных признаках мудрости, о лжи и упрямстве – пороках, которые должно искоренять с самого младенчества, о выражении Плиния[325]: ut externus alieno non sit hominis vice[326], об уме и глупости умных и о глупости и уме глупых… и т. д.

ССХХII

Утро было очаровательно. За завесой туманов Балканы… отдельные холмы, белеющие скалы по долине Давно… ущелья правого берега долины Проводской; высоты над Мадардой и Шумлой, освещенные солнцем… Мечеть Козлуджийская в садах… лагерь моих читателей… Какие виды!

Я вышел из своего шатра, невольно взглянул на шатер Царь-Девицы, с золотой маковкой… сердце затрепетало желанием битвы, и я вскричал:

Лейб-Амазонский эскадронПостроить близ моей палатки!ДежурныйНельзя-с, большая часть больны.ЯКак!.. чем?МедикОт действия луны…ЯВот кстати лунные припадки!Но должно им скорей помочь,Мы выступаем в эту ночь!МедикЕсть способ легкий, хоть старинный:Поить водою розмаринной;Но натуральный термин…ЯОх, с амазонками беда!Не подражать бы им Минерве![327]Но мы оставим их в резерве –Походный с нами гошпиталь.Однако ж это очень жаль!..Без них мне скучно!..CСXXIII

Скучно, скучно!.. нет, без них ни шагу вперед! готов отложить поход к Шумле хоть до конца 3-й части! О, чтоб совершать дела великие, нужно терпение!.. ангельское… дьявольское… думаете вы? нет, мое – т. е. среднее между ними.

Как терпелив тот, который, утолив жажду и голод, чувства, ум и сердце, ложится в пуховые волны и, уже засыпая, чувствует, что что-то ползет по лицу, но боится пошевелиться, протянуть руку, чтоб, спугнув насекомое, не спугнуть и усыпления с очей своих… как терпелив он!

Это еще не все, ибо все более целой Вселенной. Это не конец и не начало… Покажите мне в чем-нибудь начало и конец, я скажу: нет, это продолжение.

CCXXIV

Подобные переходы уподобляются известным переходам… или, еще лучше, известному моцартовскому аккорду в увертюре Титова милосердие[328]. Разумеется, что тот, кто не знает генерал-баса чувств человеческих, не может понимать правильности резких переходов; для понятий его доступна только простая гамма… Хайдн[329], выражая создание мира, прежде всего изобразил Хаос… Во всем стройность создается из нестройности… Мысли, мнения, речи, дела, вся жизнь, все подвержено этому закону.

CCXXV

Дневка казалась мне вечностью… Грустен и задумчив сидел я… Беда быть без дела!.. Взяв Лаватера[330], стал я сравнивать физиогномику всех великих людей; но – умственная величина зависит от фокуса понятий и от точки, с которой мы на нее смотрим. Тут я опять задумался… Мысли мои, как прикованные, не оставляли меня; я бил доволен. Но все, что имеет крылья, не создано для постоянства. Скоро мысли мои вспорхнули, понеслись быстро… Где же настиг я их? На очах, на устах, на улыбке, на румянце ланит, па персях, на задумчивости существа, которое так хорошо, как неиспытанное блаженство. Они хотели даже проникнуть в сердце его, во все изгибы сердца… Остановитесь, дерзкие! там ночь!.. тайны сердца совершаются во мраке… С трудом вывел я на свет мысли свои из подземелий, в которых они уже блуждали, – и стал писать письмо. О ваших слышал новостях

От бывшего у нас в гостяхТоварища-приятеля!Что вы здоровы все подряд,Я этому сердечно рад,Благодарю Создателя!И то с восторгом слышал я,Что вы, как добрая семья,Соединились дружбою.С пером иль с книгою в рукахПроводите часы в трудахИ занимаясь службою.И в дополненье к похвалам,Вы ровно к девяти часамПриходите в чертежную;И соблюдаете вы в пейСо рвеньем службы долг своейИ тишину возможную[331].CCXXVI– Хотелось знать бы вам весьмаИ продолжение письма,Любезные читатели.Но продолжать нет сил и слов;Таких уродливых стиховНабор рекрутский к стати ли?Мое житье, мое бытье,Ты путешествие мое,Моя энциклопедия!Пусть свет тебя возьмет, прочтетИ от души произнесет:Ей-богу – ну комедия!Конец второй части[332].

Часть третья

Auteur de «St…». Que pensez vous de mon livre?

Une dame… Je fais comme vous, monsieur, je ne pense pas[333].

«Lucius Apuleus» Rioarol.День XXXI

Явление Странника Аполлону. Мотылек. Пучина памяти. Маре Калабалык. Умственный архипелаг. Философический камень. Пословица

День XXXII

Вселенная Быть или не быть? Чистый воздух. Терпение. Середина. Pudel dicere[334]

День XXXIII

Оракул. В чем счастье. Умственная живопись. Продолжение CCI главы. Рым-ник. Аталанта…

День XXXIV Ювепта-Геба. Шабас[335]

День XXXV

Женщины. Шатер. Царь-Девица. Диспозиция земная и небесная

День XXXVI

Моя рать. Как счастлив тот, кому не помогают падать. Шумла. Реляция. Алэф

День XXXVII

Варна. Владислав IV. Взятие Варны

День XXXVIII

Hippocrate. И т. далее…? Чудная беседа. Чудный скачок. Может быть и быть не может. Тоска. Русская единица. Настоящий век и дни давние. Пленный турок Эмин. Альма. Итог

День XXXIX Заара. Не хочу я хлеба. Гоби.

День XL

Свой своему невольно друг. Мы вошли в палатку. Сбитенщик. Военная зависть. Заблуждение. Дорога в Стамбул. Мангалия. Развязанный узел. Октавий Август И Овидий Назон в бане

День Х L1

Вечер. Его бы она расцеловала?! Бисерная и мозаичная работа. Свекла равна сахарному тростнику. Продолжение поэмы о Мариолице. Нескромность. Смотрите и внимайте! Кистенджи. Петр

День XL1

Пустырь Булгарии. Карамурат-киой или Дана-киой? Покойная квартира

День ХLІІ

Правило жизни. Четки памяти. Красноречивое молчание. Пауза. Галац. В Яссы

ДеньХLІV

Природа и человек. Лучшие минуты жизни. Взгляд на Яссы. Копо. Москаль и молдаванка. Математическая истина. Путевые правила. Улица-маре[336]. Жестокое внимание и насильственное убеждение. Чемодан. Человек-грек капитан Микулай. Гулянье в Яссах: дупа-обычулуй[337]

День XLV

Превращение Любви во Вселенную, а Вселенной в Любовь. Эней и Лавиния. Сердечные полюсы. Кого я видел. Остров любви. Нубия. Москва

День ХХХІ

Γ τό μέγα εν, άλλά τό έό μέγα[338]

CCXXVII

(На берегах Фригии[339] Аполлон в рубище таскает на носилках камни для построения Трои[340].)

Поденщик

Источник света и лучей!

Аполлон

Скажи мне попросту: изгнанник![341]

Поденщик

Светлейшей ясности твоей

Представиться желает странник!

Аполлон

Теперь некстати эта честь!

Где он?

(Странник входит, в пестром переплете, обремененный типографическими ошибками[342].)

Странник

Всепресветлейший…

Аполлон

Лесть! Прошу обыкновенным слогом!..

Странник

Я – я…

Аполлон

Ты – ты? Довольно, с богом!

(Странник выходит в свет.)

CCXXVIII

Ah! ah! (il rit)[343]

Все встречные хотели знать цель его, спрашивали: куда идешь? Посмотрите, отвечал он, на этого мотылька, который летит по одной со мной дороге.

Мгновенный гость существованья!Зачем и ты летишь на свет?Ужели и тебе во тьме покоя нет,Как пылкому уму гордейшего созданья?Смотри, вся даль алмазами горит:Не подлетай, златые крылья вспыхнут!Луч таинства твой взгляд навеки ослепит,И поздно гордые мечты твои утихнут!И все и всех судьбы в пределы облекли,Не преступить заветную границу!Как рвется узник дух подняться от земли!Как силится увлечь на небо и темницу!Глас внутренний твердит, гремит его уму:«Законы вечные Вселенной не случайны!»И мысли, слабые светильники! сквозь тьмуХотят прозреть завесу вечной тайнъиПрошли века, пройдут века веков,На общем кладбище улягутся народы;Но не постигнет ум Создателя миров,И тайны занавес не снимется с природы!CCXXIX

В пространной пристани Трои, нагрузив корабль (сделанный, как уже было выше сказано, из зеркала) всем невещественным, я невольно должен был подумать также и о невещественном балласте, столь необходимом для тяжести и равновесия. Всякий может понять, что я говорю про пустословие, балласт умственный; и потому, без дальнейших объяснений, я отправляюсь в Архипелаг.

Подобно мне, несомому по волнам Геллеспонта, в которых некогда отсвечивалась Ида[344] и ее подножие, украшенное паросским мрамором и садами Трои, мысли мои несутся по пучине памяти.

В ней отражается бывшее; чертоги Приама[345], высокие стены и башни, огромные храмы и тот певец, который родился в Смирне, в Родосе, в Колофоне, в Саламине, в Хиосе и в Афинах[346]; и его песни о славе Ахилла и Одиссея, и его Батрахомиомахия[347], и его Гимн Церере, погибавший в неизвестности в продолжение 2760 лет и, к счастию, отысканный в конце прошедшего столетия Христианом-Фридрихом Маттеем[348] в Патриаршей ризнице в Москве.

ССХХХ

Continova, s. f. – continuation[349]

(Nuovo Dizionario portatlle).

Так! все прошедшее отсветилось в памяти моей!

Вот, близ мыса Сигейского, на могиле славной Трои, светятся степы Александрии. И опи исчезли! – Вот на могиле Александрии, орошаемой Скамандром, чернеют хижины Бунар-баши. И они исчезнут! Инш-Алла! (будь воля божия!).

Как Солиман, сын Оркана[350], перед походом в Херсонис Фракийский взошел на груду камней, бренных останков Трои, подивился на них и отправился далее, покорять Галлиполи[351], так и я, насмотревшись на развалины истинного просвещения, отправляюсь с моим караваном в дальнейший путь по земному шару.

CCXXXI

Маре Калабалык![352]

(Молдаван.)

Счастлив тот, кого судьба отклонила от бурь морских, сердечных, житейских и от всех родов бурь, сопровождаемых громом, молниею, вихрями, словами, угрозами и ударами.

Пробираясь между попутными и противными ветрами во время поднимавшихся со всех сторон туч, я причалил к берегу, оглянулся на море. Какая картина! Представьте себе море синее, белое, красное или черное, все равно. Вот туча помрачает горизонт и предвещает близкую бурю. Вот раздаются уже громовые удары, молнии рассекают воздух. Вдали корабль – жертва бездны! Ветры сорвали с него паруса, снасти лопнули, молния ударила в мачту, мачта разлетелась вдребезги, огонь коснулся до порохового запаса, корабль взорван. Смотрите на огненную тучу! Вот рог изобилия, из которого сыплются в море люди, бочки, камни, бревны, золото, пушки, ядры и все, все, кроме нескольких сот пуд губительного состава, изобретенного Шварцем[353]. Он повис на воздухе. Где ж прежняя тяжесть его?

Страшно быть взорванным! Я это испытал:

Холодность сносна лишь при муже;Но вдруг она, день ото для,Со мной все хуже, хуже, хуже…Как это взорвало меня!Как это взорвало меня!CCXXXII

Море, о море, о пространное море!

(Фигура усугубления. § 56 Кратной риторики)

Когда буря утихла, тучи пронеслись за пределы южного горизонта, а море поглотило все, что было тяжелее вод его, я пустился далее. Корабль, управляемый своенравным кормчим, летел, как мысль; огненная борозда струилась вслед за ним. День уже скрылся, но поверхность вод искрилась и казалась обширным полем света; а волны оделись блестящею пеной. Подобно Форстеру[354] и многим другим естествоиспытателям, я хотел проникнуть в таинственность этого света; думал, думал и, наконец, решил, что не светящиеся рыбы, не черви, не мокрицы, не полипы и не икра причиною оного, а трение вод, рождающее пену, блестящую и осыпанную жемчугами мать Афродиты[355].

ССХХХIII

Wus hat Er gesakt?[356]

(Ein Jude)

Быстро летел корабль мой; так быстро, что на вершине мачты показалась Елена. Нужно ли напомнить догадливому главу СLI и то, что я, как торопливый путешественник, с таким же внимавшем взглянул на рассеянные острова по Архипелагу[357], как торопливый читатель на главы, рассеянные по моему Страннику. Их разделяет друг от друга пучина вод; сообщение между ними трудно, я согласен; но виновен ли я, что мое воображение произвело умственный Архипелаг? Не от понятия ли читателя зависит: в Фазосе отыскать золотые и алмазные мины; в Лемносе взглянуть на вулканы; в древней Евбее вкусить роскошных плодов и меду; в Саламине вспомнить морскую битву[358], бывшую за 480 лет до Р. X.; в Эгине поучиться у мирмидонян муравьиному трудолюбию; в Идре, или в Нио – морскому искусству; в Андросе принести жертву Бахусу[359]; в Китносе взять целебную ванну; в Делосе взойти на развалины храма Аполлонова и пожалеть, что нельзя уже вопросить оракула о судьбе своей; в гористом Микони оплешиветь; на роскошных лугах Станфалии нарвать цветов и свить венок для любимого существа… Все это зависело от читателя. На всех этих островах, и особенно на Имбро и Мило, есть много дичи… но – о господа охотники! берите ружья, снаряжайтесь! я вас заведу в такие места, где у бекасов носы длиннее, чем у всякого обманувшегося или обманувшего политика, хитреца и волокиты.

CCXXXIV

Я заметил, что одно только воспоминание пишет хорошо, красноречиво и плавно. Ему и перо в руки! Точно, ему и перо в руки! И это перо будет подобно мечу Скандер-бега[360]. Какой Магомет в состоянии владеть оным?

И сверх того:Поэтом тот себя не числи,Кому полет на небо трудИ у кого с пера текутОдни чернилы, а не мысли!CCXXXV

Гай-гай! Ион! Ибн-же-ибн!

(Малор. воскл.)

Между тем как слово Счастие водит за нос своих поклонников, точно так же, как и Щастие, а они хотят сорвать с радуги золото и драгоценные камни, – я с горестию смотрю на обманчивый блеск Изиды[361], вижу, как он обращается в крупные капли дождя и мочит искателей, и – продолжаю писать о том,

Что стало злой забавой света,Что всякий знает наизусть,Что так приятно для ПоэтаИ что в него внушает грусть.

Часто душа ищет для себя пищи в разнообразии предметов. Следуя ее влечению, я отправляюсь к источнику философии, известному у одних под именем добра, а у других под именем зла; сажусь подле него на камень о смотрю на алхимическое производство обращения всего в золото. Честь, совесть, истина, дружба, любовь, все обращается в благородный, звонкий металл – и счет короток!

CCXXXVI

2 жды 2=4

«Это старо!» – скажешь ты? Но кто бы ты ни был, смертный или божество, как говорит странствующий Телемак, дай мне руку, умолкни на несколько мгновений, склони очи к земле и обрати ко мне слух твой!

Не верю я торговой чести,Пословица ужасно лжет:Какой дурак товар и вестиЗа что купил, за то и продает?CCXXXVII

Завтра! завтра!

День XXXII

CCXXXVIII

Good dawning![362]

В двадцатый день странствования своего я размышлял о Вселенной.

Что такое Вселенная?

Нет ничего труднее умного и здравого ответа; и потому с той поры, в которую человек начинает обращаться с вопросами к самому себе, душа становится грустною, небо жизни начинает покрываться тучами, рассудок, как придворный, должен хитрить пред царствующим сердцем и часто льстит любимцам-страстям, чтоб достигнуть цели своей.

Если бы вздумалось мне спросить у какого бы то ни было существа, одаренного светом разума, что такое Вселенная? посмотрел бы он па меня, как на неука, с видом удивления и, не отвечая, отворотился бы от меня, как ученик верхних классов, которого самолюбие затронули обидным вопросом: что такое грамматика? К кому же после подобного события во Вселенной обратиться мне с вопросом, как не к самому себе?

Представьте же теперь, любезные народы, что Вселенная есть не что иное, как то прелестное, совершенное существо, та дочь вечности, с которой воображение срисовало все виды и образы мечты и которая носится в пространстве, одинокая, то грустная, то радостная, то грозная, то величественная, смотря по расположению духа того, кто об ней думает.

Сбросит ли с себя когда-нибудь эта красавица все блестящие, украшающие ее разноцветные солнцы и вечно-голубую, прозрачную одежду свою?

Разве тогда только, когда предсказанный дракон пролетит в пространстве, вихрями крыльев своих смахнет с неба луну и звезды, опрокинет сосуд света и, сдавив в когтях Землю, вознесется, как орел, и с высоты опустит ее… но куда же она полетит?

CCXXXIX

Во время вышеозначенного полета Земли по неопределенному направлению сохранила ли бы она силу центровлекомости? Если пет, то, милые друзья, я не имею силы продолжать эту главу.

CCXL

Lе Génie (seul)

(on entend une douce symphonie) Mais quels doux accens succendent au cris de la douleur?…[363]

Divert, de St. Foix

Отклонив внимание от напуганного воображения, я беру посох свой, выхожу из комнаты, схожу с крыльца, прохожу калитку и – иду глухим переулком. Темно, тихо, все спит; редко где покажется сквозь ставень луч света пли отзовется из-под ворот сторожевой пес. Мысли толпятся в голове моей. Сам себе задаю я вопросы; сам разрешаю их. Да! – говорю я мысленно:

– Да, точно! жить на свете трудно!Но что ж такое значит жить?– Любить умно и безрассудно,Уметь и не уметь любить.

Но кто ж не умеет любить? что за труд любить? – вскричал я и – остановился, чтоб удобнее обдумать, правду ли я сказал.

– Ложь! – отвечали в один голос все мудрецы и великие мужи, описанные Плутархом. Я покраснел и со страха бегом удалился от самого себя.

Торопливость всегда бросит что-нибудь под ноги; однако же я в совершенной целости дошел до ворот того дома, в котором сердце гадает о своей участи. Ни сфинкс, ни лев, ни дракон не сторожили подле них; и потому беспрепятственно сделал я несколько уже шагов по двору, как вдруг сердце мое забилось. 11 как не биться ему тогда, как я был уже там близко от того крыльца, по которому легче всходить, нежели сходить; так близко от тех стен, в которые я желал бы превратить мои объятия!

Поставив правую ногу на первую ступень крыльца, я остановился, осмотрелся кругом: не заметил ли меня кто-нибудь? – Нет… слава богу!.. тут… я выкрал сам себя и скорыми шагами пустился домой.

Подобная нерешительность есть болезнь, основанная на предчувствии, поздняя обдуманность сердца, неуместный вопрос: быть или не быть? характеристическая черта любви, каприз рассудка, нервическое расслабление, онемение чувств, раздор души с телом, животная лень и пр. и пр. и пр.

CCXLI

Воротись домой, я спросил себя: зачем воротился я? Так как люди сами себе, по обыкновению, отвечают довольно медленно и нерешительно, то и я, последуя введенному обычаю, долго молчал, как будто в ожидании, чтоб кто-нибудь ответил за меня. Этого не случилось, и, следовательно, вопрос остался нерешенным, а я, наскучив сидеть дома, вышел за город, чтобы подышать свежим, чистым воздухом.

CCXLII

Mais il est vrai que l'air pur n'est pas fait pour l'homme, comme on le dеmontre en chеnaie.[364]

Rivarol

– Терпение! А что такое терпение? – говорили 5171003405 человек, входя в мою комнату.

– О, если до меня дошла очередь отвечать на этот вопрос, – сказал я, возвысив голову и голос, – то готов уверять вас на каждом шагу и в каждую минуту моей жизни, что терпение есть истинный талант гения, истинный щит против настоящих и воображаемых несчастий, лекарство от всех болезней, постоянное занятие души, истинный труд, философский камень, квадратура круга, греческий огонь, лучший признак существования…

Готов покорно перенестьВсю тяжесть зол от ПровиденьяИ от людей: во мне терпеньяДовольно есть, но есть и честь!

Это значит, что для человеческого терпения необходима великая душа, а не длинные уши, крепкий хребет и твердая шкура.

CCXLIII

Il n'y avait rien de si facile que de dйcouvrir l'Amеrique, puisqu'il ne s'agissait que d'aller pour la rencontrer.[365]

(Les envieux)

Не зная, с которой стороны подойти мне опять к тому месту, где остановилась главная мысль моя и военные действия, я задумался, как Аристотель, о достоинстве сочинений и книг.

«Хорошая книга есть та, – говорит он, – в которой сочинитель говорит то, что должно, не говорит того, чего не должно, и говорит так, как должно)).

«Добродетель придерживается во всем середины», – замечает тот же самый Аристотель[366].

И потому я совершенно прав, если пишу не совсем то, что должно, не совсем то, что не должно, и не совсем так, как должно.

Например, каким образом пропустил бы я следующую главу и не очистил воздух от шлаков злого языка?

CCXLIV

(Pudet dicere).[367]

FlorusУж с год вдовой она былаИ скромно с маминькой жила…Зимою время скучно, длинно;В кругу приветливой семьиЧасы свободные моиНеслись так быстро и невинно.Но что же! Злой язык сказал:Он там дневал и ночевал!Я там дневал?… Я ночевал?…

День XXXIII

Ein armer Teufel sang und trаllerte vom Morgen

Bis in die Nacht entfernt von Gram und Sorgen.[368]

Deutsche GeschichteCСXLV

Много раз слышал я, долго и сам думал, что и поэт создан для разнообразия в мире, что и он, подобно всем художникам и ремесленникам, существует для промысла, но… что же скажу я против этого холодному веку? Вопросим Оракула…

Но до Оракула далеко,Далеко, милые друзья!Дойти сегодня до Востока,Мне кажется, не в силах я.Но нет! Для вас, мои богини,Как мысль крылатая паря,Чрез Аравийские пустыни,Чрез горы, степи и моряДо мест, где теплится заря,Достигну я!.. достигну, дети!Шалуньи!.. Вот уж пролетелТьму расстояний и столетийИ, слава богу, жив и цел.А вы?… устали?… о малютки!..Как жаль мне вас!.. как не пенять!Ну для чего, зачем вам братьС собой в дорогу предрассудки!..

Тяжелая ноша, избави бог, какая тяжелая ноша! сказал бы и Александр Васильевич[369] – русская душа, великая душа, чистая, огненная душа!

Но вот храм Аммона, вот Оракул. Слушайте ответ его:

Погибни в том остаток чувства,Будь в жизни все ему на зло,Кто дар считает за искусство,А труд души – за ремесло!Я жизни сей не раб презренный,Я проводник того огня,Который движет всей ВселеннойИ с неба льется на меня!CCXLVI

Уже не то небо надо мною, которое, подобно голубому балдахину, осеняет высокие горы, глубокое море, зеленые степи, роскошные сады. Уже не то время во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя и всего современного мне поколения. Тяготеющих слоев воздуха более уже надо мною, чувства мои стали внимательнее к жизни; но огонь в них прежний: душа – незримая весталка – сохранила его! – Блажен, кто не прожил радостей!