Вехи моей жизни

Полковник немного прошелся по кабинету. Затем подошел ко мне, слегка потрепал по плечу. Потом приподнял голову и шепотом произнес:

– Владимир Владимирович, Вы уже прошли службу в Германии… Это очень большой плюс для Вас… Опыт заграницы важен и для нас… – После этого умозаключения он загнул указательный палец своей довольно нежной руки. Оскалив зубы, загнул второй палец и с оживлением продолжил. – Очередное преимущество… Едва Вы переступите порог нашего заведения, как для супружеской пары будет предоставлена благоустроенная трехкомнатная квартира…

Солидный мужчина, словно фокусник, по велению и хотению которого, опускались одни только сладости, с самодовольным выражением лица вновь изрек из своих уст:

– И еще, Владимир Владимирович… Молодая семейная чета получает современную машину «Волга» любого цвета, притом с гаражом… И еще, что для каждого советского человека немаловажно – это дача…

Полнейшее изобилие благ в будущем меня рассмешило. Я прекрасно понимал, что любые привилегии, опускаемые сверху, даются недаром. В том числе, и для офицеров Советской Армии. Кое-кто из них служил в районах вечной мерзлоты или в знойных пустынях, имея определенные льготы. Я невольно вспомнил свою первую стажировку в войсках на советско-китайской границе. Как правило, у «льготников» слез было куда больше, чем радости. Я слегка прикусил нижнюю губу и выдавил из себя:

– Товарищ полковник… Ну, а если, у меня что-то не получится…

Что меня тогда может ожидать?

Каверзный вопрос капитана Митрофанову понравился. Он широко улыбнулся, слегка почесал рукой левое ухо. Затем не то с облегчением, не то, наоборот, с тяжестью на душе, на полном серьезе произнес:

– Да, капитан, очень хороший вопрос… Я прекрасно понимаю, кто носит погоны, тот всегда мечтает о звездах… – После этого умозаключения гонец из Москвы покачал головой, и уставившись на кандидата, очень сухо сказал. – Я, вот, например, тоже мечтал стать генералом, хожу пока полковником. Три звезды меня вполне устраивают…

 Затем он слегка откинулся на спинку стула и без всяких обиняков изрек:

– Скажу честно… Тех, кто делает ошибки, мы посылаем туда, где Макар телят не пас…

Неожиданно в дверь кто-то робко постучал. Затем стало тихо. Митрофанов вышел из-за стола и очень осторожно, почти на цыпочках, подошел к проему в стене для входа и выхода. Затем неспеша его открыл. Перед ним стояла молодая красивая женщина с распущенными каштановыми волосами. Одета она была в дубленку коричневого цвета. Очаровательная улыбка незнакомки покорила мужчину. Он невольно улыбнулся, и слегка покачав головой, повернулся в сторону капитана, лицо которого почему-то было страшно розовым. Будто он только что побывал в парилке.

Он неспеша приподнялся со стула и тут же до него донесся голос полковника:

– Владимир Владимирович, оказывается, твой командир полка оперативно и быстро сработал. Пригласил твою супругу…

Я стремительно рванулся к жене и представил ее гостю из Москвы. Неожиданный разворот событий, как мне показалось, мигом растопил военную субординацию между офицерами, которая доселе господствовал между ними. Митрофанов сделал пару шагов вперед, в сторону командирского стола. Затем по-военному развернулся, и уставив глаза на супругу капитана, с улыбкой произнес:

– Товарищ капитан, я нисколько не сомневаюсь, что такой дуэт в нашей работе принесет только успех…

Семейная чета на комплименты большого начальника из Москвы реагировала по-разному. Муж стоял почему-то по стойке «смирно». С его лица пот катился градом. Его жена то и дело улыбалась, словно, заводная. Она вообще расцвела в обворожительной улыбке, когда Митрофанов взял ее под руку и усадил за командирский стол. Капитан слегка улыбнулся и невольно подумал: «Моей жене сейчас не хватает только полковничьей папахи…».

Дальнейшие события развивались строго по плану вербовщика из Москвы. Он с улыбкой посмотрел на супругов и почти скороговоркой спросил:

– Владимир, какой иностранный язык ты изучал? И твоя супруга?

Я быстро отчеканил:

– Учил немецкий, жена тоже…

Затем Митрофанов подошел к командирскому столу и с некоторым придыханием в голосе произнес:

– Владимир Владимирович, ты сам прекрасно понимаешь, что для офицера, особенно в нашей сфере деятельности, супруга играет далеко не второстепенную роль…

Я на несколько мгновений замер. Был весь во внимании к тому, кто говорил и давался наставления мне и моей жене. Учитель продолжил:

– В том, что на моих погонах три большие звезды, есть заслуга моей жены и даже детей…

  Я слегка выдохнул. Страх, некогда господствующий в моей душе и теле, окончательно улетучился. Я оживился, и уловив улыбку на лице вербовщика, уверенно произнес:

– Товарищ полковник, не переживайте, все будет нормально…

Доверительный разговор между представителем ГРУ при Генеральном штабе ВС СССР и супружеской парой из мотострелкового полка закончился на оптимистической ноте. Все пришли к единому решению. Полковник не кривил душой, он нашел достойного кандидата для учебы в академии. Капитан и его жена нисколько не сомневались, что очередной новый год они будут встречать в Москве, в столице самой большой и мощной страны мира.

После довольно длительного собеседования с вербовщиком из Москвы я через некоторое время оказался на лоне природы. Каких-либо парков или сквериков, не говоря уже о водных водоемах, в селении не было. Моим местом отдыха был довольно большой не то холм, не то возвышенность, неподалеку от полка. Находясь на нем, в солнечную погоду можно было видеть небольшую деревушку, расположенную на территории Турции. На этот раз мне было не до отдыха и не достопримечательностей. Я полностью был погружен в размышления. Утром мне предстояло позвонить полковнику Митрофанову и окончательно сказать «да» или «нет» для учебы в предложенной им академии. Он был в г. Ахалцихе, в офицерской гостинице. Непонятно почему, в моей голове стали появляться мысли, которые довольно часто взаимно исключали друг друга. Несколько позже и у супружеской пары не было обоюдного согласия. В конечном счете, все зависело от меня.

Бессонная ночь также не принесла мне разумного решения. Мало того. Я все больше и больше склонялся к мысли о продолжении своего образования в военно-политической Академии имени В. И. Ленина. К тому же. Еще в ГСВГ меня в это заведение рекомендовали. Утром я проснулся и сразу же посмотрел на будильник. Он показывал половина девятого. Встал поздно. Подобное в моей жизни случалось очень редко. Скорее всего, сказался нервный стресс. Митрофанов просил позвонить ровно в восемь. Я бросился к телефону, набрал номер гостинцы. Из трубки раздался женский голос:

– Товарищ Митрофанов покинул гостинцу полчаса назад… Каких-либо других справок мы не даем…

 Я моментально обмяк и медленно опустился на стул. Моя мечта стать профессиональным разведчиком, военным дипломатом вмиг улетучилась. улетучилась навсегда. Полковник в своей беседе мне четко сказал. Второй попытки поступить в престижное военное заведение не дается. Никому и никогда…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

ПСИХУШКА. ПРЕДДВЕРИЕ И ПОСЛЕДСТВИЯ

В январе 1979 года я принялся за осуществление своей мечты – поступить в военно-политическую академии имени В. И. Ленина. Как и положено, я сначала обратился с рапортом по команде и ранжиру. Начальник политического отдела дивизии, полковник, невзрачный мужик наотрез отказался подписать мой рапорт. Отказ мотивировал тем, что я еще молод. Мало того. Он ко мне по-настоящему еще не успел приглядеться, требовалось время.

В этом же году уже четко «брезжил» Афганистан. Кое-кто из офицеров мотострелкового полка там уже был или находился. Многие обитатели военного городка не сомневались, что советские войска в ближайшее время войдут в это государство. Я, пропагандист полка, считал эту тему очень актуальной и по этой причине провел для офицеров политическую информацию об этом сопредельном государстве. К выступлению готовился основательно. Очень многое об этой стране для меня было не только интересное, но и необычное. Например, Афганистан никогда не был под игом других государств. Если кто-то и посягал на его суверенитет – тут же изгонялся.

Через два месяца я вновь оказался в кабинете политического шефа соединения. До этого успешно прошел медицинскую комиссию. Был признан годным к поступлению в военно-политическую академию на общевойсковой факультет очного обучения. И на этот раз чиновник с тремя большими звездами на погонах не подписал мне рапорт. В том, что он просто-напросто надо мною издевался, я уже нисколько не сомневался.

В итоге мне ничего не оставалось делать, как пойти ва-банк. Разговор между офицерами был на равных, несмотря на различие в звездах и должностях. Я все и вся сказал, сказал в открытую. И о коррупции в Советской Армии и о возможном трагическом исходе ввода советских войск в Афганистан. Напомнил начальнику и об истории сопредельного государства. Финал беседы был удручающим, что для молодого капитана было вполне ожидаемым. В этот же день меня пригласил к себе в кабинет прокурор дивизии.

Утром следующего дня ко мне на квартиру приехала группа офицеров во главе с заместителем начальника политического отдела дивизии. Они поставили мне условие. Или ты идешь в психушку, или на твоей карьере будет поставлен крест. Ночь для меня была кошмарной. Еще хуже оказалось для меня утро, когда я пришел в часть. Командир полка, пузатый полковник со сверкающей лысиной, едва я вступил на строевой плац, пригрозил мне вызвать караул, если я не поеду в окружной госпиталь. Не побоялся я и этого начальника. Я четко ему отрапортовал, что я еще в силах выполнять свой долг перед Родиной и своим народом. Затем неторопливо пошел в свой кабинет. Через некоторое время дверь небольшого помещения открылась, и я увидел командира полка. За его спиной стояли солдаты с автоматами. Спорить или что-либо доказывать плешивому было бесполезно. Через два часа я сидел в автобусе, сопровождал «больного» начальник медицинской службы полка, старший лейтенант. К вечеру я был в г. Тбилиси.

В 13 отделении окружного военного госпиталя Закавказского военного округа я просидел 38 дней и ночей. Сидел с преступниками, алкоголиками и наркоманами. Свою «психушку» я описал в романе «Человек без маски». (Дневник советского шизофреника). – Днепропетровск: ИМА-пресс. – 2011. – 394 с.

Вердикт советской военной медицины был неутешительным. Диагноз – затянувшееся невротическое состояние у эмоционально- лабильной личности. Далее следовало – негоден к военной службе в мирное время, ограниченно годен второй степени в военное время. Заболевание получено в период прохождения военной службы. Содержание моей характеристики, как и заключение военных медиков, я не стал оспаривать. Считал это бессмысленным и бесполезным занятием.

 Делясь своими воспоминаниями о пребывании в «психушке», я и через сорок лет в целесообразности и правоте своего поступка ни на йоту не сомневался и не сомневаюсь. Для меня во все времена сущность человека, как личности, определяется тремя качествами: честью, совестью и достоинством. Вообще я считаю, что настоящим стрежнем для любого человека являются его убеждения. И если он сохраняет верность давно сформировавшимся убеждениям, а не шарахается из стороны в сторону в зависимости от конъюнктуры или тех или иных происходящих обстоятельств, то можно с уверенностью сказать, что этот человек прожил свою жизнь не зря. Я вновь и вновь убеждаюсь, что меня посадили в психушку за инакомыслие.

Критически мыслящий человек, куда опаснее для режимов, стоящих у власти, чем преступник. Нельзя забывать и о том, что мне по воинским и партийным уставам и инструкциям было предписано на деле проводить политику КПСС и его руководства среди военнослужащих. Как в народе говорили, это был мой хлеб, за который я получал в те времена неплохое денежное довольствие.

Поэтому психушка для меня, офицера-политработника была вполне закономерное и одновременно ожидаемое явление. Вместе с тем, мое пребывание в «специальном заведении» в корне отличалось о тех, кто по тем или иным причинам в нем оказывался. Я был первым человеком, который оказался за решеткой и за забором с колючей проволокой без «блата». Я был, если так можно выразиться, героем-одиночкой, покусившимся на «достижения» тоталитарной системы. За моей спиной не было ни Запада, ни различных радиоголосов. Никто не давал мне и денежные подачки из-за бугра. Я был просто-напросто человеком, притом с большой буквы.

Одновременно я не отношу себя к когорте диссидентов, которые после символической отсидки попадали или попадают в объятия противников существующей власти или режима. И при этом не безбедно живут. Я просто-напросто высказал существующей системе, ее институтам свое личное мнение. И только и всего. Я считаю, что мое суждение о коррупции в Советской Армии, о нецелесообразности ввода советских войск в Афганистан было и остается до сих пор разумным и правильным. Меня же в те не столь уже и далекие времена за ослушание директив КПСС и Советского правительства, отправили на «принудительное лечение».

И еще. В психушку меня насильно посадили как абсолютно здорового человека, притом еще молодого человека. Я до сих пор восхищаюсь собой, как мне удалось выстоять против системы, которая намеревалась меня сломать. Она использовала для этого все, что имелось у нее на вооружении: партию, армию, общественное мнение и т. п. Несмотря на все это, я выстоял и в конечном счете победил!

Несколько слов о последствиях психушки. Они стали для меня трагическими. По сути дела власть, да и само общество выбросили меня на задворки не только политики, но и обыкновенной человеческой жизни. Мои попытки трудоустроиться, исходя из моих умственных способностей, таланта, как правило, заканчивались провалом. На деле я был и остаюсь до сих пор изгоем общества, которое называется демократическим, человеческим. И еще. За все свои страдания я не получил ни гроша. Не названы моим именем ни улицы, ни школы, в отличие от тех, кто сейчас преуспевает на Западе, да и в «демократической» России, получая своеобразную «плату» за потоки антисоветчины, критику существующих режимов.

Несколько слов о реабилитации, восстановлении моей репутации, как гражданина, как человека. В связи с этим скажу однозначно. Все эти годы я пытался снять с себя ярлык «псих», «шизофреник». К сожалению, безуспешно. Мои письма, просьбы в нижестоящие и вышестоящие партийные, другие инстанции оставались без ответа. Сделал я попытку по восстановлению своего доброго имени и в демократической России.

Поход за правдой запомнится мне надолго, до конца моей жизни. Это было на моей исторической родине, в Омской области. Я в то время работал дворником в гостинице «Иртыш». Узнав о том, что на сибирской земле создана комиссия по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий, я неслыханно обрадовался. Через пару дней я уже стоял перед дверью здания, расположенного на улице Ленина. С замиранием сердца открыл дверь и увидел перед собою седую женщину, которая сидела за пишущей машинкой, и что-то бурча себе под нос, неспеша давила пальцами на клавиши. Я вежливо поздоровался и сделал пару шагов к сидевшей персоне. Ответного приветствия не последовало, как и не последовало какой-либо реакции на появление постороннего человека. Я вплотную подошел к столу и почти по-военному представился:

– Яшин Владимир Владимирович… Пришел к вам зарегистрироваться, как потерпевший в годы тоталитарного режима… В годы перестройки имел два взыскания от районного комитета партии…

Секретарша и на этот раз сохраняла олимпийское спокойствие. Я решил не отступать, довести свое праведное дело до конца. Я хмыкнул себе в кулак и громко продолжил – Кроме этого… В 1979 году я сидел в психиатрической больнице…

Только после этих слов седовласая «проснулась» и повернула свою голову в сторону того, кто так назойливо докучал ей своей просьбой. Увидев перед собою серьезного мужчину, одетого в дорогое кожаное полупальто черного цвета и норковую шапку такого же цвета, она слегка встрепенулась и быстро привстала из кресла. Ее челюсти, которые раньше медленно двигались, скорее всего, женщина кушала печенье, остановились, словно по команде. Я слегка скривился. Знакомая картина. В России гостя всегда встречали по одежке, остальное, особенно сейчас, не столь уж и важно.

При этой мысли я тяжело вздохнул и сказал:

– Я рад, что наша Россия проявляет заботу о тех, кто боролся за настоящую демократию… – Затем взял из дипломата небольшую папочку и вынул из нее стандартный лист бумаги. Протянул его женщине и с очень серьезным выражением лица промолвил:

– Это мое заявление на имя председателя комиссии о моей реабилитации…

Секретарша сделала театральную позу, и еще не прочитав написанное до конца, словно заводная, умилительно проворковала:

– Владимир Владимирович, все сделаем… Сделаем непременно…

Обязательно сделаем…

Внезапно появившееся раболепие уже немолодой женщины меня не так бесило. Меня раздражало то, что она, еще не поняв существа моего обращения, уже заверяла меня в успешном его разрешении. «Шизофреник» прикусил губу, несколько успокоился. Недаром в народе говорят, что дома и стены помогают. Я десятки раз писал в вышестоящие инстанции, ответов не было. За правдой ездил в Москву, обивал пороги многих учреждений и начальников. Все было бесполезно. Появился очередной огонек надежды, причем на родной земле. Реабилитация, пусть даже снятие с меня заключения медицинской комиссии окружного военного госпиталя, могло дать мне, без всякого сомнения, определенное общественное признание. Снять нервный груз, который я носил на себе многие годы. Я с улыбкой протянул руку женщине и уже почти по-дружески произнес:

– Татьяна Петровна… Я Вам очень благодарен за внимание к моей просьбе…

Обворожительная улыбка седовласой меня все больше и больше подкупала. Я слегка коснулся рукой ее плеча и доверительно добавил:

– Я и Вы, Татьяна Петровна, земляки… А это уже большое дело…

Мы рассмеялись. Секретарша тут же открыла большую папку серого цвета, лежавшую на столе, и вложила в нее заявление ходока за правдой. Прежде чем закрыть за собою дверь, я помахал рукой землячке и в очередной раз напомнил о себе:

– Татьяна Петровна, пожалуйста, зарегистрируйте мое заявление… Я через пару дней еще кое-какие бумаги донесу… – Мне тут же в ответ донеслось. – Владимир Владимирович, мы обязательно все исполним… Непременно исполним…

Через три дня я вновь оказался в знакомом кабинете. С собой принес папку красного цвета. Я специально такую купил, надеясь на то, что красный цвет лучше привлечет внимание бывшей партноменклатуры. Не забыл о том, что в Днепропетровском горкоме партии на меня красную папку, как на критика перестройки и официального «шизофреника» уже заводили. К удивлению посетителя, его заявление было еще не зарегистрировано. Седовласая объяснила причину. Для регистрации необходима была виза начальника. Он сначала был в командировке, потом внезапно заболел. Мои документы секретарша все-таки взяла, сославшись на то, что земляки должны друг другу помогать…

Очередной визит в обитель справедливости я нанес через месяц. Татьяну Петровну на этот раз, словно подменили. Она несколько колючими глазами посмотрела на знакомого визитера и с отчаянием в голосе сквозь зубы процедила:

– Господин Яшин… Надо подождать, как долго, я и сама не знаю… Мы сейчас рассматриваем дела тех, кто был репрессирован в пятидесятые годы… – Заметив мой недоуменный взгляд, подытожила. – У нас очень много работы… Приходите попозже…

По дороге домой я прибег к простым арифметическим расчетам. Их результаты оптимизма мне не прибавили. Для моей реабилитации, в лучшем случае, понадобится лет тридцать… Мне же было уже за сорок…

Неудачные походы в комиссию справедливости, без всякого сомнения, мою нервную систему основательно подорвали, но мое желание биться до победного конца не погасили. Я схватился за очередную соломинку, надеясь, что она меня, вполне возможно, и спасет. Обратился к депутату Законодательного собрания области, который являлся членом комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий. Подкупало меня и то, что он, как и я, был профессиональный историк.

Первые же минуты пребывания в кабинете народного избранника меня разочаровали. Сразу было видно, что его хозяину не до визита дворника, кандидата исторических наук. Мы перекинулись парами фраз о положении в Омске, в стране. Затем наступило молчание. Для меня оно показалось целой вечностью. Я еле слышно выдавил из себя:

– Иван Иванович, я пришел к тебе за помощью… Мы же вчерашние бойцы бывшей партии…

Депутат слегка усмехнулся и внимательно уставился на визитера.

Затем, почесав за ухом, как бы невзначай промолвил:

– Владимир, я твою проблему знаю, да не только я… В курсе этого малые и большие клерки…

Я утвердительно кивнул головой и стиснул зубы. Очередной поход за правдой – очередной провал. На прощание чиновник протянул руку опальному и с некоторым сожалением в голосе произнес:

– Владимир Владимирович, скажи большое спасибо партии, что она тебя не посадила за решетку… А то дело могло получиться куда круче…

Попытка «озвучить» мою «психушку» через демократическую печать также закончилась провалом. Главный редактор областной газеты, в прошлом секретарь райкома партии по идеологии, всплеснула руками и с испугом прошептала:

– Владимир… Я тебе в этом деле не помощник… Допустим, что я все это напечатала… В сей миг в редакцию позвонят сотни подписчиков… – После этих слов ее римский нос покрылся потом. Затем она продолжила… – Ладно, пусть я все это перенесу. А если твоим делом заинтересуется прокуратура? Вполне возможно, и Запад? Тогда что?

Я ничего не ответил. Лишь слегка покачал головой и тут же покинул кабинет. После этого я больше ни к кому не обращался, не писал и не звонил. Знал заранее – все бесполезно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

АФГАНИСТАН: УРОКИ НЕОБЪЯВЛЕННОЙ ВОЙНЫ

Писать о войне в Афганистане для меня представляется очень трудным занятием. И при всем этом я, как офицер, участие в боевых действиях против афганского народа не принимал. Несмотря на это, я имею прямое отношение к этой проблеме. Причина в следующем. Еще до ввода советских войск в ДРА я предупреждал о возможной катастрофе.

В связи с этим уже в который раз мне вновь представляется мой визит к начальнику политического отдела мотострелковой дивизии, во время которого, я высказал личное мнение об особенностях исторического развития сопредельного государства и нецелесообразности ввода советских войск в Афганистан. Я уже в те годы считал, что война в Афганистане – бессмысленная война. Посоветоваться с шефом, пусть он даже и Генеральный секретарь ЦК КПСС, поговорить с ним по душам, я считал вполне нормальным делом. Но, увы, я ошибся. Мои размышления не укладывались в рамки так называемого советского образа жизни. В итоге мне посадили в психушку.

С того знакового или рокового дня прошло 40 лет! Мне отрадно то, что в те не столь далекие времена, когда я был молодым человеком, и сейчас уже в преклонном возрасте я не изменил своего мнения в отношении афганской войны. Вооруженное вторжение Советского Союза в Афганистан было исторической ошибкой. Я прекрасно понимал, что мы влезем в очередную авантюру, в которой увязнем надолго и всерьез, потеряем там впустую огромное количество своих ресурсов в виде материальной помощи, понесем большие потери в военной технике и вооружении, понесем огромный моральный ущерб в глазах мирового сообщества. Я также осознавал, что создавать очередное социалистическое государство на азиатском, да и на других континентах без соответствующих условий и предпосылок дело безнадежное. И это несмотря на то, что многие мои сотоварищи, с которыми я соприкасался во время службы, уже успели внести свой посильный вклад в исполнение интернационального долга. И такой долг советские офицеры в период моей службы выполняли почти в 90 странах мира.

Автор не намеревается делать обширный анализ произошедшей трагедии как для афганского, так и для советского народа. Об этом уже много написано и сказано. Одновременно нельзя не видеть, что до сих пор при освещении этой необъявленной войны все еще присутствуют схоластические рассуждения, замалчиваются ее негативы.

Мало того. Ввод советских войск и их роль в становлении демократических основ в ДРА во многом определялась и определяется отношением политических элит, существующих во времена СССР и современной России. Было время, когда афганскую войну считали, как интернациональный долг Советского Союза в расширении и подъеме национально-освободительного движения против зловещих планов империализма. В июне 1980 г. на Пленуме ЦК КПСС было принято решение (отметим, после ввода советских войск в Афганистан!): «Пленум ЦК полностью одобряет принятые меры по оказанию всесторонней помощи Афганистану в деле отражения вооруженных нападений и вмешательства извне, цель которых – задушить афганскую революцию и создать про империалистический плацдарм военной агрессии на южных границах СССР». Это оценка периода так называемого «застоя». Диаметрально противоположная оценка афганской войны была дана в перестроечный период, в начале становления «демократии». 27 декабря 1989 г Комитет Верховного Совета по международным делам сообщает: «В итоге обстоятельного анализа имеющихся данных комитет пришел к выводу, что решение о вводе советских войск в Афганистан заслуживает морального и политического осуждения». Таковы факты, подтвержденные официальными документами. Затем афганскую войну сочли мрачным эпизодом отечественной истории, о котором политики вообще стремились умалчивать.