Обновлённая память

Этими тревожными мыслями Антонина поделилась со своей старшей сестрой Александрой, проживавшей в соседнем районе, на большой узловой железнодорожной станции. Та и узнала из письма, что у Кореневых не всё гладко. Приехала вскоре, чтоб поддержать младшую.

…Было далеко за полночь. Антон был в рейсе. Елена Михайловна и старшие дети крепко спали. Антонина подошла к столу и присела на краешек табуретки напротив сестры. Александра была на пять лет старше Тони. Похожа она была на Нонну Мордюкову и ликом, и фигурой. Да и поведением схожа была со многими мордюковскими героинями: такая же волевая, бескомпромиссная, страстная.

– Да, сестричка, не знаю даже с чего начать, – скрестив руки под грудью, склонив голову к плечу и прищурившись, протянула старшая сестра. Пристально, не мигая, посмотрела на Тоню.

– Не любишь ты его, Тонька. Не любишь… И детей без любви родила. И третьего, – кивнув головой на округлившийся сестрин живот, резанула, как серпом по горлу, – Готова выплясать до сроку.

– Кого любила, того в войну убило, – уперев взгляд в тёмное окно тихо произнесла Антонина.

– Бревно ты бесчувственное, а не баба. Мужикам нужно отдаваться на полную катушку, со страстью. Тогда и дети рождаются желанными и любимыми. А у вас что? Каждый сам по себе. А Танька с Толькой?.. Если бы не твоя свекровь, были бы они сиротами при живых родителях… Ты хотела слышать правду? Я тебе ответила.

Последние слова Александры болью отозвались в сердце Тони. Скомкав побелевшими пальцами край клеёнки и резко повернув голову к старшей сестре, со злом прошипела:

– Ты у нас зато ой, какая страстная! Вон аж «выставку» распёрло – того и гляди, кофтёнка треснет, и пуговицы разлетятся!

От неожиданной сестриной прыти Александра начала хватать ртом воздух, не зная, что ответить.

– А ты…, а ты…, сама не ам и другой не дам! Мужик красивый. Работящий. Руки-ноги целы. Живи и радуйся! А ты выкобениваешься! – Александра отвернулась от Тони и с горечью, чуть не плача, выдохнула. – Да если бы твой Антон тогда, до войны ещё, хоть бровью повёл, я бы, не раздумывая, с великой радостью нарожала ему кучу детей.

– А вот это нюхала? – Александра увидела перед носом Тонькин кукиш. Нагнувшись над сидящей сестрой, Антонина больно вцепилась в щёки Александры.

– Знаешь, Шурка, я не посмотрю, что ты старшая! Да, я собака на сене. Но за своё счастье буду биться в кровь! Он мой и я смогу тебе все волосы выдрать, если посмеешь тронуть Антона! У тебя есть свой, «полушпалок» культяпый, вот с ним и «стругай» со страстью футбольную команду!

– Какая ж ты жестокая! – уронив голову на руки, всхлипывая и размазывая по столу слёзы, прерывисто говорила Шура. – Да, мне очень нравился Антон, но не я ему. А как перед войной его забрали в армию, я с обиды и вышло за то, что осталось. Да, мой Лёнька – метр с кепкой… Не красавец, как твой… Но он добрый. А то, что ему румын под Севастополем руку отстрелил, так… зачем ты так, сестрёнка? Он же её не специально подставил!..

Шура плакала. Тихо, чтоб никого не разбудить. Тоня со своей табуреткой придвинулась к Александре, обняла её и расцеловала в мокрые щёки.

– Прости меня, Шурочка, дуру бестолковую. Ты моя самая любимая сестрёнка!.. Давай с тобой попьём чайку и ляжем спать… Ты завтра уезжаешь?

– Да. Мой-то один там. Наверно, голодом сидит. Печку протопить – протОпит, а вот сварить – даже и не знаю…

На следующее утро Александра уехала домой…

…Антон по-прежнему надолго уезжал в дальние рейсы. Надо было кормить семью. Часть зарплаты «улетала» в Хабаровск. Деваться некуда. Домой возвращался усталым, но не с пустыми руками. То смесь белковую для маленького раздобудет, то для жены яблок прикупит, а для Толи и Тани – банки с абрикосовым компотом.

Часто семейство Кореневых посещала медсестра.

Разворачивая малыша, скорбно сдвигала брови при виде полуживого существа, и на немой вопрос устремлённых на неё тревожных глаз матери неопределённо со вздохом пожимала плечами: нужно ко всему быть готовым.

А за окном уж который день бушевала метель, с завыванием и хлёстким плотным снегом. Старалась природа-матушка оправдаться за бесснежье лютой зимы.

В воскресенье после девятого дня от рождения малыша порог дома Кореневых вновь переступила Александра. Шумно появилась, нарушив печальную атмосферу дома. Следом за Александрой в дом тихонько вошла светловолосая женщина с тонкими, испещрёнными мелкими морщинками чертами лица. Переселенка из Латвии – Нина Юрьевна Лейтер. Её родители с детьми ещё в начале века приехали осваивать дальневосточные земли, да и обрусели. Всей большой семьёй приняли православие.

Баба Лена, тревожась за маленького и слабенького внука, попросила латышку быть крёстной матерью. Нина Юрьевна вначале отказывалась, боялась, что ребёнок не выживет. И ей, крёстной, придётся нести ответ перед родителями, но потом всё-таки с трудом дала согласие на обряд.

Расцеловав младшую сестру и все остальное семейство, сидевшее у стола в безмолвии, Александра, сбросив с головы на плечи шаль, подошла к ванне с ребёнком и откинула тюль.

Все присутствовавшие застыли в ожидании, что скажет родственница. Звенящая тишина внутри дома нарушалась биением наружных ставней окна под неутихающим снеговоротом. Распрямившись, Александра приподняла широкие брови, обведя медленным взглядом людей, поиграла губами, глубоко с задержкой вздохнула и, махнув рукой, отчеканила: «Не жилец!»

Истошный крик, переходящий в протяжный, как по покойнику, вой вырвался из груди Антонины. Началось шумное движение внутри дома. Антон, стукнув кулаком по столу, уронил голову на грудь. Дети с визгом бросились к матери.

И вдруг, о чудо! из глубины ванны, заглушая вопли полубезумной матери, раздался звонкий крик мальчишки!

Ветер внезапно стих, и через плотную завесу свинцовых туч, стремительно прорвались лучи вожделенного солнышка!..

На сороковой день со дня появления на свет в чистеньком домике Нины Юрьевны состоялось крещение сынишки Антона и Антонины. Под образами стояла небольшая деревянная купель с тремя зажжёнными восковыми свечами, установленными в прикреплённые к купели подсвечники. Антонина была в крепдешиновом платье. Голову, плечи и грудь покрывал большой белый платок с кистями. На руках у отца мирно посапывал малыш, усердно чмокая пустышку. Личико разгладилось от морщин, округлилось и стало розовеньким. Да и весь он значительно прибавил в весе и размере.

Распеленав ребёнка, Нина Юрьевна подвела Антона с малышом к купели, наполнила ковш с освящённой водицей.

«Крещается раб Божий Михаил во Имя Отца, – крёстная берёт в руки кропило, окунает его в ковш и окропляет малыша, – Аминь. И Сына, – второе окропление, – Аминь. И Святаго Духа, – И в третий раз кропило касается ребёнка, – Аминь.

Обтерев влажное тело мягким полотенцем, мать пеленает Мишу в байковую пелёнку.

Теплый и солнечный апрель завершал свой земной путь, уступая дорогу спешащему маю. Природа ликовала! Счастливые и спокойные родители в сопровождении Елены Михайловны, Тани и Толи, обходя журчащие ручейки, спешили к своему дому. Предстояло ещё одно приятное событие – переселение в добротный из бруса дом на новую улицу в посёлке…

Один дома

Минул год, как большое семейство Кореневых перебралось в новое жилище. Супруги всё свободное время с упорством обустраивали дом и усадьбу. В двухстах метрах от дома Антон раскорчёвывал большой участок под второй огород. Спилив вековой сосняк, закладывал в пеньковые ямы с обнажёнными мощными корнями пожоги, затем, вооружившись ломами и топорами, вместе с Антониной расчищал метр за метром землю. Одолевал гнус и жара, но, несмотря на усталость, дело спорилось. В короткие минуты отдыха после перекуса, обнявшись, затягивали полюбившуюся из «Кубанских казаков» – «Каким ты был, таким ты и остался», смеялись, шлёпали друг друга ветками, отгоняя назойливое кровожадное комарьё. Потом вновь впрягались. А к осени, поставив в борозду пару лошадей с колёсным плугом, Антон и Антонина сделали первую в зиму вспашку, вывернув остатки корней и кочек. Тоня правила лошадками, а Антон упирался в плуг.

Благодаря хорошему детскому питанию Миша из «неведомой зверушки» превратился в упитанного, румяного с двумя подбородками карапуза, в разы обогнав своих по сроку рождённых сверстников.

Гастрономический интерес к детским смесям, от употребления которых младшенький из заморыша превращался в неподъёмного богатыря, проявлялся и у старших, Тани и Толи. Поскольку мать с отцом постоянно были в работе, бремя ухода за мальцом возложили на сестру и брата.

Во время кормления Миши брат с сестрой, сглатывая слюни, с завистью и раздражением смотрели на братика, уплетавшего без перерыва ложку за ложкой яблочное пюре. Чтобы прервать этот конвейер обжорства, в какой-то момент «воспитатели» решили обдурить ненасытного братца: наложили в ложку вместо сладкого пюре – соль. Потом, доедая спешно желанную вкуснятину, покатывались со смеху, смотря на физиономию Миши. Проглотив соль, тот широко раскрыл голубые глаза. Крупные слезинки ручьём побежали по пухлым щекам. Он с укоризной, не моргая, переводил взгляд на сестру и на брата, глубоко вздыхая. Таня и Толя ожидали пронзительного рёва, но Миша стоически выдержал пытку, не проронив ни звука…

Художник Бруно Амадио

Шло время. Таня и Толя уже учились в школе. Антонина трудилась на кирпичном заводе. Антон шоферил на дальних маршрутах. В зимнее время по замёрзшей реке возил на золотые прииски в крытом кузове грузовика взрывчатку. Имея при себе для охраны карабин, иногда выгружал дома подстреленных косуль. Да и домашней живности было в избытке: корова, телок, поросята, куры. Огороды давали отличный урожай. Проблем с питанием не было. А вот на детей времени не хватало: уезжал – они ещё спали, приезжал – они уже подушки обнимали.

Баба Лена с утра трудилась на огороде, а как солнышко поднималось в зенит, отправлялась на поиск и сбор лечебных трав. На веранде в зиму возникали сухие гирлянды всевозможного пёстрого разнотравья, средства от всяких болячек. Антонина и Антон не препятствовали этому увлечению матери, потому что та знала толк в этом деле: будучи девчонкой, проживала с родителями и трудилась в Рязанской губернии, в поместье Вершина Пронского уезда, у Ивана Владимировича Мичурина. Навыки, полученные от великого ботаника, селекционера и садовода, пригодились в дальнейшей трудной наполненной невзгодами и испытаниями жизни нашей героини.

Елене Михайловне уже шёл седьмой десяток, когда после разрушительного наводнения пятьдесят третьего года, её с небольшим сохранившимся скарбом забрал к себе из соседней деревни старший сын Антон. Младший сын Василий покинул мать двумя годами ранее, подавшись на речной флот.

Высокая, с прямой спиной и натруженными длинными руками, с чистым лицом, прямым спокойным взглядом небольших серых глаз, прикрытых нависшими шалашиком верхних век, тонкими сомкнутыми губами небольшого рта, в неизменном белом платочке, повязанном под затылок, в тёмной кофте с рукавами до локтя, коричневой юбке и синем переднике… Такой запомнилась бабушка Мише.

Родом баба Лена была из Черниговской губернии, из деревни с шумным названием Сваромля. Семья была бедная и немалая. Земельный надел семьи Кушнир (девичья фамилия Елены Михайловны) был очень малым и убыточным. Глава семейства – Михайло вынужден был продать его, отправившись с женой, детьми и родителями за лучшей долей на восток Российской империи. Первой промежуточной остановкой долгого путешествия и стала усадьба Мичурина под Рязанью.

В начале девятисотых годов семья бабы Лены в компании других земляков- переселенцев отправилась в долгий путь в железнодорожных теплушках по строящемуся Транссибу. Потом был сплав по рекам Аргуни и Шилке, пока однажды наши путешественники не оказались на дремучем левобережье близ Зейской Пристани (с 1913 года сменившей название на город Зею)…

Время неумолимо двигалось вперёд. Старшие дети Кореневых подрастали. У них появились друзья – сверстники и подружки. Подтягивался и Миша. Но для Тани и Толи он стал явной обузой, «хвостом». С крайней неохотой и неприкрытым раздражением брали они его с собой по землянику и на сбор орехов.

Скорым шагом, наполнив банки пахучей ягодой и, без умолку треща языком, возвращались они домой, подгоняемые грозовой тучей. Оборачиваясь назад и видя плетущегося в ста метрах от них сопящего и хмурого младшего брата, дуэтом «включали» дразнилку: «Мишка косолапый по лесу идёт, шишки собирает, песенку поёт!»

– Давай быстрее, увалень! Навязался ты на нашу голову! – Толя хватает отставшего братишку за руку и волочет за собой. Миша не сопротивляется, падает. Вновь поднявшись, семенит за старшими…

– Сынок, ты чего грустный такой? – мама, пришедшая с работы, целует Мишу и садится рядом с ним на лавочку перед домом, – Тебя кто-то обидел?

– Нет, у меня всё хорошо.

– А что ты ел сегодня?

– Баба Лена сварила кашу с тыквы… И с рисом.

– Вкусная?

– Очень! – Миша заулыбался. Обняв маму, посмотрел на неё снизу вверх, со вздохом спросил:

– А можно я завтра не пойду за орехами с Танькой и Толькой?

– А что ты один дома будешь делать?

– Я… Я буду изучать муравьёв, – насупив брови, серьёзно произнёс сын.

– Учёный ты мой! – рассмеялась Антонина и протянула Мише руку, – Ну, идём сейчас вместе изучать нашего поросёнка. Слышишь, как визжит? Голодный, небось.

Бабушкины уроки

На солнечных плешинках под густыми кронами больших сосен то тут, то там появлялись усыпанные прошлогодними иголками бугорки. Баба Лена, вооружившись палочкой, осторожно ворошила игольчатые «шапочки», из-под которых появлялись оранжевые шляпки приземистых грибов. Миша шёл рядом с бабушкой, держа в руках, плетёную отцом из ивовых прутьев небольшую корзинку. Наклоняясь к земле, Елена Михайловна неспешно очищала шляпки, срезала маленьким складешком, внимательно разглядывала внутреннюю поверхность среза, затем аккуратно укладывала в корзинку.

«Мать моя барыня, отец капитан; сестра моя Розочка. А я шарлатан…», – тихо, улыбаясь, напевала бабушка непонятную песню.

А корзинка всё пополнялась и пополнялась. А бугорков было всё больше и больше…

Не прошло и часа, как с небольшого пятачка близ кореневского огорода наши герои набрали полную с горкой корзинку ярких грибов.

– Баба Лена, а кто такой шарлатан?

– Ты про что, внучек? – утирая лицо краешком платка и сохраняя улыбку от удачной тихой охоты, переспросила Елена Михайловна присаживаясь на берёзовую валежину.

– Ну, этот, как его, шарлатан? – усевшись рядом с бабушкой, Миша вновь задал вопрос.

– Да, это старая песня на язык приклеилась – тихо засмеялась баба Лена. – От деда твоего в память досталась…, – обняв внука и сдвинув брови, шёпотом произнесла, – Шарлатан – это нехороший человек. Обманщик… А ну его! Давай, я лучше про грибы тебе расскажу.

– Какого цвета этот грибок? – спросила Елена Михайловна, положив на ладонь внука верхний гриб.

– Ну, он как солнышко, рыжий, – не раздумывая, ответил Миша.

– Правильно! Он рыжиком и зовется. Они очень вкусные. Их можно жарить с картошечкой. Сегодня мы так и сделаем, как придём домой. А если посолить, так и за уши не оттащишь! А ещё их в банках маринуют. Вообще – объедение!.. Я смотрю, у тебя аж слюни побежали! Это хорошо: нагоняй аппетит!.. Отвар рыжиковый от простуды и ангины спасает. Для кожи полезны эти грибочки – чтоб всякой сыпи не было. А витаминов в них – целая телега! Вот.

Широко раскрыв голубые глаза и затаив дыхание, Миша слушал бабушкин рассказ про грибы. Ему было томно и уютно с этим близким и родным человеком. Так и для Елены Михайловны присутствие рядом внука сглаживало её одиночество.

– А в сентябре мы с тобой обязательно пойдём за лисичками. Тут недалеко я знаю одно местечко. Они такие же рыженькие, как и эти. И не червивые. И очень полезные, вкусные.

Теплые лучи августовского солнца пробивались сквозь плотные сосновые ветки, оставляя на земле яркие узоры-картинки. Миша шагал впереди, прищурив глаза. Сквозь подрагивающие реснички наблюдал за собственной тенью, неотступно следовавшей за ним. Попытался убежать от неё.

Споткнувшись о трухлявый пенёк, шмякнулся на землю. Мишина рука по локоть оказалась в большом муравейнике.

– Ой! А они кусаются! – вскрикнул Миша и резво отпрянул к бабушке, ища защиты. Та, смеясь, смахнула облепивших Мишину руку муравьёв.

– Ты их рассердил, вот они и кинулись защищать свой дом, – спокойно вразумила своего внука Елена Михайловна.

Присев с внуком на корточки, бабушка продолжила свой урок: «Сам Боженька велел поведать тебе об этих разумных козявках. Ты видишь, какой они себе дом соорудили большой? А потому что у них и семья большая».

– И что, у них есть и папа, и мама? – удивлённо спросил Миша.

– И не только они. Мамы с папами – они большие и с крыльями. Есть и няньки – сиделки, они заботятся о маленьких мурашиках – детках, воспитывают их. Вроде детского сада. Есть сторожа-охранники, охраняют муравейник от всяких непрошеных гостей, прочих букашек и защищают личинки и их царицу. Есть ещё и пастухи. И много-много рабочих, которые делают самую тяжёлую работу. Вот как сейчас. Ты их дом немного порушил. Они и носятся, как угорелые, чтобы до захода солнышка отремонтировать своё жилище.

Немного подумав, Елена Михайловна, выпрямившись, с улыбкой продолжила:

– Всё, что ты видишь вокруг себя, – деревья, траву, небо, вот этих муравьёв, речку нашу… Звери всякие, птицы, моря, горы, люди, наконец – всё это Господь Бог создал.

– Баба Лена, а где живёт Бог?

– Он, внучек, на небесах.

– А он не упадёт?

– Нет. А потому что он могучий. И он всех людей любит.

– И даже наших Таньку с Толькой? – с сомнением переспросил Миша.

Баба Лена с нежностью погладила по голове внука, прижав к себе.

– Ты не обижайся на них. Им интересно со своими сверстниками, потому и бегают от тебя. Вот ты скоро пойдёшь в школу, и у тебя появятся друзья, с которыми тебе будет интересно.

– Правда?

– Правда. А теперь быстро идём домой, а то нас потеряли, небось.

До самой калитки Елена Михайловна с увлечением рассказывала внуку о пользе муравьиной кислоты и о том, как после зимней спячки голодный медведь трётся спиной о муравейник, пытаясь избавиться от полчищ блох, засевших в его густой шерсти.

Вечером за круглым столом во дворе всё семейство с аппетитом уплетало жареную картошку с рыжиками, запивая холодным молоком. Миша, сидевший между родителями, с увлечением рассказывал об увиденном им и услышанных от бабы Лены рассказах про лесные красоты. Брызжа слюной с непережёванной картошкой и грибами (за что получал строгое замечание мамы), порою вскакивал с места, с возмущением сообщая, что противный медведь после зимней спячки бессовестно ложится на муравейник и «чухается», чтобы вычесать своих блох. А муравьи – полезные козявки! Они делают кислоту, которой лечат болячки! Вот!..

Сидящие напротив «заведённого» Миши брат с сестрой были в подавленном состоянии: домой пришли пустыми, без орехов: их пуганул медведь, пришедший в то же место и в тот же час.

– Ботало! – хмуря конопатый лоб, сквозь зубы процедил Толька.

– Писатель!.. Пришвин! – подперев руками подбородок, иронично протянула Таня…

Битки

Настоящей мукой для Тани была проверка домашних заданий по арифметике, которые делал первоклассник Миша под строгим её контролем.

«Мама купила 10 яблок. Одно дала сестре…»

– Тебе, что ли? – насупив брови, поинтересовался братец.

– Ну, допустим, мне. Одно ты отдал брату.

– Тольке? – последовал ещё один вопрос.

– Дааа! – еле сдерживая себя, прошипела сквозь зубы Таня.

– Одно ты съел сам. Сколько осталось яблок?

Громко сопя и с тревогой поглядывая на своего неотступного надзирателя, Миша, скрипя пером, часто обмакивая его в чернильницу, выводил арифметические действия.

– Вот, – пододвинул тетрадку Тане.

– Сколько? – глаза у сестры полезли из орбит, увидев на странице жирную цифру «восемь».

Открыв ответ задачи, Таня с остервенением ткнула носом в страницу братца.

– Здесь написано «семь», тупица!

– В учебнике неправильно написано, – еле сдерживая слёзы, тихо проговорил Миша.

– Почемууу? – возопила побагровевшая сестра.

– Я Тольке не дал яблоко, – всхлипнув и утерев покрасневший нос, отчеканил Миша, – Потому что он обзывает меня.

– Кккак? – заикаясь и погружаясь в ступор, выдохнула Таня.

– Недоноском.

Выскочив из-за стола, расстроенный Миша бросился на улицу и на пороге столкнулся с бабой Леной.

– Бабенькин сынок, – тяжело выдохнув, Таня грохнулась на стул…

Художник Власова Клара. За уроками

…Прошёл год, прошёл другой. Миша Коренев из рыхлого увальня преображался в быстро растущего поджарого пацана. К школьным занятиям имел прилежание. Усвоив бабушкин наказ к терпению и незлобливости, спокойно стал сносить всякие ребячьи каверзы. А если иные забияки особо напрашивались, незамедлительно получали затрещину. И никогда не жаловался ни брату, ни родителям, если приходил домой с разбитым носом или фингалом под глазом. Сколько ни пытали родные – кто и где, следовал однозначный ответ: «Шёл. Споткнулся. Стукнулся о дерево». И ни слова более. Таким стойким, бесстрашным и несгибаемым сделал Мишку его старший брат Толька.

В компании своих сверстников старшой слыл отчаянным драчуном. В свои четырнадцать лет имел уже накачанные мышцы. Без особого напряга выжимал шестнадцатикилограммовую гирю и выталкивал над головой тяжеленную штангу с разновесовым набором шестерён от отслужившего свой срок дизель-генератора. Невысокий крепыш был словно пружина, готовый молниеносно распрямиться и вступить в бой не с одним соперником, нанося резкий удар, от которого тот оказывался распластанным на земле.

На крыше дома Толька соорудил площадку наподобие ринга с брезентовой грушей, набитой песком и привязанной к стропилам. Боксёрскими перчатками служили отцовские рукавицы. Нередко и малой оказывался супротив старшего братца. Толька особо не церемонился с Мишкой, приучая того не пасовать, уворачиватья от ударов и самому наносить ответку. И если младший всё-таки оказывался сбитым, тут же, стиснув зубы, вскакивал на ноги и принимал бойцовскую стойку.

Баба Лена, глядя на Толькины выкрутасы, за которые тот не раз был битым отцовским ремнём, сокрушённо качала головой и, вздыхая, повторяла одну и ту же фразу: «Вылитый дед Коренев!» На Мишину просьбу, рассказать о дедушке, которого он никогда не видел, уклончиво отвечала: «Попозже, ещё не время»…

А время бежало вперёд и вперёд. Вот и ещё один год стремился к финишной черте.

Сидя у окна, Миша, прислонив палец к стеклу, закованному толстым слоем льда, пытался проделать лунку, чтобы разглядеть, что творится на улице.

Брат с сестрой были в школе на новогоднем утреннике. Мать с отцом уехали в соседнюю деревню к родне, а Мишку, объевшегося на холоде мороженого и подхватившего ангину, оставили дома под присмотром бабы Лены.

Елена Михайловна, обметя тротуары от навалившего снега, вошла в дом. Скинув у порога валенки и повесив на вешалку фуфайку, подошла к плите, сняв с неё алюминиевую кружку с отваром. Попробовав губами – не горячий ли, приблизилась, к сидящему к ней спиной скучающему внуку.

– Ну, что болезный ты мой, грустишь? Ничего, сейчас мы тебя подлечим. Вот тебе микстура. Выпей пару глотков и пойдём ко мне разговоры разговаривать.

Сегодня Елена Михайловна в отсутствии остальных членов семьи решила-таки поведать любимому внуку тайну своей прошлой жизни, чтобы удовлетворить любопытство Миши. А кому, как не ему, самому близкому и доверчивому, рассказать о своём прошлом, которое, нет-нет, и ковырнёт под сердце ноющей тоской и болью.

Елена Михайловна, перекрестившись, подошла к сундуку, возле которого на табурете сидел притихший внук.

– А здесь всё моё богачество памятное, Мишенька, – тихо произнесла бабушка, открыв крышку сундука.

На внутренней стороне крышки были наклеены пожелтевшие от времени картинки с изображениями венценосных особ – царя Николая и царицы Александры Фёдоровны. Чуть ниже помещались уменьшенные копии агитационных плакатов из «Окон РОСТА» – о периоде гражданской войны.

Погрузив руку на самое дно сундука, Елена Михайловна достала круглую металлическую коробку из-под монпансье. Там оказалась размером в половину альбомного листа свёрнутая ассигнация «екатеринки», обручальное кольцо, дутые золотые серьги, золотой червонец, на аверсе которого был изображён самодержец всея Руси Николай Второй и маленький золотой фамильный крестик с распятием.