Обновлённая память

Афанасий переобулся в начищенные с вечера яловые сапоги, притопнул, сделал складки на голенищах. Вынув из внутреннего кармана кожанки портмоне, сунул в ладонь Виктора сложенную вдвое красную десятку.

– Это тебе на мелкие расходы. С первой пенсии отдашь потом. – Лукаво подмигнул.

– Да, чуть не забыл, – сняв с гвоздя «тревожный чемоданчик» – небольшой саквояж с печниковским инструментом (мастерком, молотком и уровнем), отец упрятал его в нос коляски.

– Давай, сынок, открывай ворота. Пакуемся и – в путь. Дорога не близкая, а делов – куча!

Прогнав на малых оборотах мотоцикл, усевшись за руль, Афанасий напялил на голову севшего в коляску сына каску. Сам же пристроил на свою – чёрную фетровую щегольского вида шляпу. Ребром ладони ударил сверху, чтоб сидела крепче. Обернувшись к Устинье, с улыбкой спросил:

– Ну, как? КрасавЕц?..

– Да уж езжайте с Богом! Парубки!

Подойдя к мужчинам, поочерёдно поцеловала в щёки обоих путешественников и, перекрестив стремительно удаляющийся от двора экипаж, поспешила в дом.

Миновав развалины бывшей лесопунктовской пилорамы с почерневшими полуистлевшими кучами опилок и ломаного закрученного штопором горбыля, притормозив перед выездом на трассу, отец снял шляпу и передал сыну. С глазами всё было в порядке. Операцию сделали успешно. Значит, без опаски можно поддать газку.

– Ну, что, рванём? – Пригладив коротко стриженый седой чубчик, Афанасий подмигнул Виктору.

Дорога была свободная. Встречный плотный поток воздуха заглушал рёв двигателя. Передняя вилка и торсионная подвеска коляски мягко гасила поперечные (как на стиральной доске) гребни-выбоины. Широкая полоса отчуждения увеличивала простор движения, скорость не ощущалась. И, только когда по ветровому стеклу коляски со шлепком размазывалась зазевавшаяся козявка, Виктор с возбуждением отмечал, что несутся они на пределе. Афанасий не сгибался и не прятался за ветровое стекло, сидел прямо, расправив плечи. Руки без напряжения лежали на руле. Казалось, что одними кончиками пальцев правил он железным конём. Виктор, обернувшись на отца, восторгаясь его статью всадника, вдруг расхохотался: мочки крупных оттопыренных ушей трепали на ветру, словно габаритные флажки грузовиков, участвующих в ралли. Афанасий, завороженный стремительным движением, вдруг запел: «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса!..»

У отца был хорошо поставленный лирический баритон. Натянув полог на нос, сын с удовольствием слушал отцовскую «бригантину», подрёмывал, с улыбкой предаваясь воспоминаниям детства.

Работая на вывозке, Афанасий иногда брал сына с собой в рейс. «Зилок» резво гнал по глубокой колее ледяного маревого зимника. Снежная пыль курчавилась за подпрыгивающим на полустёртых колёсами кочках пустым прицепом. Стойки прицепа на тросовых растяжках звучно хлопали. Не сбавляя скорости, Афанасий усаживал маленького немного испуганного сынишку меж своих колен. Тот, визжа от восторга, хватался ручонками за отполированный чёрный руль и выпученными глазками, сжавшись в щенячий комочек, смотрел, как отец медленно убирает свои руки с руля:

– Не дрейфь, сын! Папка с тобой!.. «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса!»

– Просыпайся, флибустьер, приехали!..

Заглушив мотоцикл, Афанасий откинул полог коляски. Картина, представшая нашим путешественникам, не предвещала мажорного настроения, да и для минорного состояния души не было никаких предпосылок: мотоцикл остановился у полуистлевшего сруба колодца-журавля. От прежнего источника питья мало что пригодного осталось. Перевес журавля, как и «баба» (толстый столб с развилкой), был до трухи изъеден прожорливыми мелкими рыжими муравьями, противовес в форме вагонеточной колёсной пары давным-давно сдан в металлолом. Единственный предмет, который пощадило время, – это полутораметровый кусок цепи для ведра под воду. Здание, на крыльцо которого осторожно вступил Афанасий, было в ещё более удручающем состоянии: одранкованная некогда кровля крыши зияла огромными дырами, через которые пробивалась к свету молодая поросль берёз и ив. В пустые глазницы окон влетали поодиночке и парами противно каркающие вороны.

– Узнаёшь? – Спросил Афанасий Виктора, когда тот оказался рядом с ним.

– Это же клуб – тихо выдавил из себя сын.

– Давай заглянем, что там внутри.

Вставшее на дыбки ветхое крыльцо не позволяло полностью открыть входную дверь. Кое- как протиснувшись в узкую щель, наши герои оказались внутри.

В конце сороковых годов в этом построенном недавно здании – в пристройке располагалась колхозная контора. С начала марта 1950 года председателем всеобщим голосованием колхозников в этом самом клубе был избран молодой фронтовик Афанасий Кушниров. Мало кто рассчитывал даже из районного руководства, что колхоз преобразуется в передовую единицу. За год с небольшим в область и выше начали поступать положительные сводки о выполнении и перевыполнении плана сдачи в закрома зерновых культур, значительного повышения удойности коров, заготовки мяса. Страна требовала высоких показателей: нужно было кормить горожан и все категории тружеников, героически восстанавливавших страну. Афанасий дневал и ночевал на работе. Жена Мария и двое маленьких детей неделями не видели его дома. А беда кружила где-то рядом подобно воронам, сидящим на заборе в ожидании падали.

Объявились однажды в колхозе проверяющие из области. Серьёзные товарищи. В кожаных регланах в пол, в чёсанках и каракулевых шапках. Оба в очках, со сдвинутыми бровями и надутыми щеками. Весь день ворошили колхозную бухгалтерию и прочие документы. К вечеру поняли – придраться не к чему – каждая запятая на месте. По предусмотренной сверху традиции решили отужинать в доме председателя. Чем богаты, тем и рады. Мария, как могла, старалась угодить высокому начальству (хотя сами всей семьёй жили на подсосе). У Афанасия для подобного случая была припрятана бутыль со спиртом. Изрядно откушав спиртяшки, незваные гости решили пойти ва-банк, подсунув на подпись председателю липовую сводку – как в том анекдоте: «Свинья опоросилась пятью поросятами, в район доложили – десятью, в область телеграфировали – пятнадцатью, а в Москву – свинья-рекордистка с двадцатью поросятами! Ура! Перевыполнение плана!»

У прочитавшего эту мерзость Афанасия заходили желваки и скрипнули зубы. Бросило в пот.

– Товарищи, но это же туфта!

– Николаич, тебе-то какая разница, тем более там стоит наша подпись с гербовой печатью. Ты подмахни пером, а мы тебе дырочку на пиджак – под орденок! Ну, давай!

– Мужики, пошли на улицу, перекурим это дело, – вышли на крыльцо.

– Как же я смотреть буду в глаза своим землякам, суки вы вербованные!

Не успели те и рта раскрыть, как председатель схватил их за шкирки и резко долбанул лбами да так, что проверяющие минут пять лежали в глубоком нокауте.

После этого инцидента над головой Афанасия стали сгущаться грозные тучи.

1951 год стал урожайным на колхозные беды. С весны зарядили проливные дожди, которые не прекращались до самого снега. Кое-как отсадившись и отсеявшись, председатель настойчиво начал требовать от района разрешение на строительство овощехранилища, но реакции никакой не последовало – как об стенку горох. Да и с МТС деловые отношения не заладились – ГСМ не отпускались, хоть соплями трактора заправляй. Монополисты долбанные! Вот и выкручивался Афанасий, попав в кабалу к перекупщикам… Итог оказался плачевным – трактора вязли в месиве под самые крыши, а то и вовсе простаивали без горючки. Срочно созванная комиссия определила «козлом отпущения» Кушнирова Афанасия Николаевича. 25 тонн картофеля было похоронено в мёрзлой земле… А в начале декабря 1952 года в клубе при полной заполненности и активном… безмолвии впаяли Афанасию «червонец» по знаменитой статье за хозяйственные преступления, инкриминируя ему ещё и нецелевой расход финансовых средств. И ведь никто из односельчан не замолвил слова в защиту Кушнирова! Страх сковывал людей. Время было такое… Что чувствовал наш герой в тот момент, когда в наручниках запихивали его в кузов полуторки?.. Обречённость и безнадёга – какой не было под городом Калининым, когда он, водитель-красноармеец, контуженный и с осколком в затылке лежал на дне глубокой воронки рядом со своей вдребезги разбитой машиной. Ещё долго в ушах Афанасия, пока он колотился в холодном кузове, стоял душераздирающий, словно по покойнику, вопль молодой жены Марьюшки.

Первые полгода было особо тяжко – тюрьма, небо в клеточку. Затем – этап и зона. Пахал, как раб, на кирпичах. Не жаловался, молчал. Спасала фронтовая закваска да мысли о семье. Как они там без кормильца?.. После смерти Сталина Афанасий получил режимное послабление переводом в гараж механиком, да и гармошка выручила. В неволе ведь тоже люди – слушать его виртуозное исполнение нравилось сидельцам, да и тюремному начальству показатель повышался по культработе. В августе 1954 года состоялась долгожданная встреча с женой – приехала на «свиданку». После тщательного осмотра и прочих унизительных процедур выделили супругам комнату с суточным пребыванием – без надзора.

В колхозе в это время творилась председательская чехарда: за три года сменилось четыре руководителя. Производственные показатели балансировали на нижней отметке, как в бензобаке у горе-водителя. И никакие дутые сводки наверх не спасали от бесхозяйственности и руководящего пофигизма. Расслабились. Диктат сгинул. Выползала «Оттепель».

Мария трудилась на ферме дояркой – вставала затемно и возвращалась по темноте. Дочка с сыном были на попечении матери Афанасия. Частенько, далеко за полночь, засиживалась у окна, уперев взгляд в бескрайнюю темноту. Не было сна, да и с аппетитом были качели, что не ускользнуло от пытливого взгляда свекрови. Уж, не на сносях ли голуба?.. Хотела было попытать, да прикусила до поры язык: не время ещё.

А деревня потихоньку начинала бурлить: бабы по своему «телеграфу» отстукивали по ушам друг дружке новость – «Наша-то скромница-председательша нагуляла!.. Была шкидлой пучеглазой, а тут, глянь, округлилась пышкой!»..

А в декабре пятьдесят четвёртого к полуночи в родном доме объявился Афанасий! Худой, поросший густой щетиной и с серебряными висками… Подхватив с порога подкошенную в ногах жену, наш страдалец крепко обнял своё сокровище. Обвив шею супруга, Мария застыла, вжавшись в грудь родного-долгожданного. Постанывала. По щекам ручьем безостановочно текли слёзы. Детки испуганно выглядывали из-за спины бабушки на незнакомого в замызганной фуфайке и чёрной цигейковой шапке дядьку…

Долго задерживаться в некогда родной деревне не стал Афанасий: тошно было за прошлое, да и Марию поедом ели бабы. И об этом сыну доложила мать нашего героя.

В двадцати километрах открылся новый лесопункт. Туда-то и отправился наш Афанасий с семьёй своею…

…Вставая по ночам, на цыпочках подходил к люльке, где мирно посапывал сынок-последыш. Родился недоношенным, слабеньким, но благодаря крёстной матери, стойкости, любви и терпению самой Марии преображался малыш в крепкого розовощёкого карапуза.

– Всё сомневаешься? Да, твой это, твой!.. Вон и ямочка на подбородке и нос лопаткой, – прыснув смешком, тихо произнесла подошедшая жена.

– Да, я это просто так… давно не видел. Даже не верится – лягушонок лягушонком! А глянь в кого растёт!

– В тебя, в тебя. Тоже гармонистом будет. Всё. Пошли спать.

Из немногочисленных игрушек для маленького Вити самой любимой стала… гармошка. В пять лет он уже начал состязаться с отцом в «музыкальных картинках» – публичных выступлениях на лавочке перед домом. А, учась в первом классе, впервые появился на клубной сцене посёлка с гармонью на груди. И тут у Афанасия в голове созрела задумка, о воплощении которой мечтал он несколько лет…

Накануне восьмого марта у клуба колхоза, где когда-то председательствовал Афанасий, остановился лесопунктовский автобус с юными артистами-школьниками. Зал был полон. Публика, состоявшая в основном из принаряженных женщин, с нетерпением ожидала представление юных соседей.

На «ура» принимались акробатические этюды, выступление хора с полюбившейся песней «То берёзка, то рябина». Звучали стихи о Родине, о войне, о партии, о мамах…

Афанасий Кушниров стоял у запасного выхода в сильном напряжённом ожидании, сцепив кисти рук мёртвой хваткой.

Без объявления, на сцену решительным шагом выходит маленький мальчишка, стриженный «под бокс» с продолговатыми оттопыренными ушами, в вельветке, тёмных брючках и черных ботинках с крючками под шнурки. Спокойно поправив ремни, для форсу тонкими длинными пальчиками пробежав по клавиатуре, делает музыкальное вступление.

Надоело говорить и споритьИ любить усталые глаза.В флибустьерском дальнем синем мореБригантина поднимает паруса

У хлопчика сильный ровный голос, уверенный взгляд. Музыкальное сопровождение не глушит пение, а придаёт ему особую окраску восприятия притихшей публикой.

В момент проигрыша мальчик обращает взор на человека у запасного выхода и, улыбнувшись, подмигивает ему.

…И в беде, и в радости, и в гореТолько чуточку прищурь глаза.В флибустьерском дальнем синем мореБригантина поднимает паруса.

Закончив выступление под громкие аплодисменты и восторженные крики, мальчишка не покидает сцену. Появившийся юный конферансье торжественным голосом делает объявление:

– С песней «Бригантина поднимает паруса» перед вами выступил ученик второго класса Витя Кушниров!

В зале на минуту наступила абсолютная тишина. После неожиданного ступора несколько зрителей повернули головы к запасному выходу.

По побледневшему лицу Афанасия текли слёзы, а сомкнутые в замок руки мелко подрагивали.

– Так ведь это же нашего председателя сынок! Глянь, как похож – и уши, и нос, и поёт, и играет как – заслушаешься!.. Ну, ты и дура, Матрёна, – нагуляла Марья, нагуляла! А мы-то, бабы уши растопырили! Срам-то какой! Бабёнку ославили почём зря!

Расходились зрители по домам молча, стараясь не глядеть на председателя. Да ему сейчас уже было всё равно. Главное достигнуто – амнистирована Марьюшка!..

***

Художник Елена Вилкова. Забытая песня

Выйдя из клуба на свежий воздух, наши герои опустились на сохранившуюся у крыльца скамейку.

– Дай, сынок, закурить.

– Ты ж не куришь, батя.

– Да я так, просто пыхну пару раз…

– Да… История, – тихо сказал Виктор, бережно похлопав отца по плечу.

– Давно собирался рассказать тебе об этом. Вот – время пришло.

– И ты простил их? – сын пристально посмотрел на отца.

– Понимаешь, Витя, тяжко мне было носить этот груз. Вот ты тогда мне здорово помог… А ещё горше быть в злобе: разъедает эта зараза изнутри, покоя душе не даёт. А когда находишь в себе силы к прощению – вроде как очищаешься. Легче дышится, и спишь крепче. Не каждому дано, а мне вот повезло… – Афанасий задумался на мгновение, затем, встретившись взглядом с сыном, с грустной улыбкой произнёс:

– В дорогу мне потихоньку собираться надо – к маме нашей. А встречаться с ней там нужно просветлённым, с чистою душой. Так-то, дорогой мой флибустьер!

Подойдя к мотоциклу, вынул из коляски свой саквояж.

– Я тут обещал дружку своему старинному печку подшаманить. Пару-тройку дней здесь побуду, потом автобусом – домой. Провожать меня не надо: он тут рядом живёт. А ты давай садись на этого коня и через Зею мчись к себе… Тебе же завтра на работу?

Крепко обнявшись в последний раз, отец перекрестил сына.

– С Богом!

26 ноября 2023г.

НАТЕЛЬНЫЙ КРЕСТИК РОДОВОЙ

Малая повесть

Зима тысяча девятьсот пятьдесят пятого года выдалась суровая, она трещала не отпускающей стужей. Морозы стояли крепкими… Земля повсюду зияла глубокими, неприкрытыми снегом, трещинами. Измождённые жутким холодом и бескормицей косули, тетерева-косачи, рябчики, забыв природный страх, жались к людским домам в надежде получить мало-мальскую поживку, чтобы не сгинуть от голода. Но не всем диким несчастным животным и птицам выпала удачи остаться живыми. То там, то тут, вдоль пыльных троп обнаруживались окоченевшие козьи трупы и размётанные птичьи перья. В долгие ночи улицу вдоль большой реки нередко оглашал высокий волнообразный вой шакала, обнаружившего падшую косулю. И тут же возникал хор стаи, дававшей согласие на желанное «застолье». На жителей набережной улицы, стоявшей особняком, этот часто повторяющийся шакалий шабаш, сопровождающийся неистовым воем, да ещё и при полной луне наводил страх и бессонницу.

А утром по темноте, в сторону нового посёлка лесозаготовителей в сопровождении двух вооружённых взрослых мужчин отправлялась группа школьников. Километровый путь до школы пролегал через широкую с высоким кочкарником марь.

Небольшая стая рыжих остромордых зверей в отдалении семенила за группой ребятишек, ограждённой коптящими солярными факелами. Огня шакалы боялись, побаивались и присутствия взрослых с ружьями. Это заставляло хищников держаться на расстоянии. Вскоре они, потеряв интерес к людям, растворялись в морозном тумане…

Начало же марта выдалось щедрым на снегопады. Падал и падал снег, много насыпало… С его обилием и началась жизнь нашего героя, столь же обильная на события и перипетии…

Художник Тимошкин Евгений

Не жилец!

В маленьком щитовом домике шофёра Антона Коренева с утра начался переполох. У Антонины, жены Антона, внезапно начались роды. Не по сроку.

Елена Михайловна, свекровь роженицы, уложила невестку в свежую постель на широких деревянных нарах, поставила на горячую спозаранку печку бак с водой. Укутав в отцовский тулуп возбуждённых внуков—погодок, Таню и Толю (шести и пяти лет), вывела из дому и усадила на лавку, под навес у летней дворовой печурки, сама же бросилась за помощью к бабке—повитухе, жившей в конце короткой улицы. Не прошло и пятнадцати минут, как свекровь и маленькая повитуха колобком вкатились в Антонов дом.

Ребятишки, прижавшись друг к другу, раскачиваясь из стороны в сторону, болтали ногами и смотрели на широкую реку, скованную мощным льдом. Лохматые крупные снежинки, бесшумно кружась, опускались на стылую голую землю, укрывая её лёгким покрывалом. Снегопад усиливался. Таня и Толя, выглядывая из-под навеса, ловили ртом мягкие холодные пушинки. Они хихикали, когда снежинки попадая на веснушчатые носы, мгновенно таяли…

– У вас родился братик! – подошедшая сзади баба Лена обняла детей и поцеловала их в разрумяненные щёки.

– Баба! Баба! А посмотреть можно? – в один голос радостно вскрикнули ребятишки.

– Конечно, можно! – обняв детей, бабушка повела их в дом.

На пороге предупредила.

– В доме не шуметь: мама устала, и маленький может испугаться. Договорились?

– Дааа, – шёпотом выдавили из себя Таня и Толя.

Убранство дома было весьма скромно. Нары, наскоро сколоченные Антоном, предназначались для всей семьи, кроме бабушки. Место ей было отведено в зашторенном углу за печкой. У входной двери, рядом с вешалкой под одежду, располагался рукомойник с ведром. Тут же висело вафельное полотенце. Справа у окна стоял стол, покрытый синей клеёнкой, на подоконнике – керосиновая лампа с закопчённым стеклом. Пара табуреток и длинная лавка.

В доме было натоплено. Антонина полулежала в высоких подушках с младенцем, туго укутанным во фланелевую пелёнку. Увидев на пороге детей, провела языком по шершавым сухим губам. Улыбнулась.

– Ну, вот, принимайте пополнение, – тихо произнесла мать, обращаясь к детям. Усталые голубые глаза повлажнели, – Идите сюда, с братиком познакомьтесь.

Подойдя к нарам, Таня и Толя уставились на нового члена семьи.

Непропорциональное большеголовое тельце вызвало у детей удивление на грани испуга. Тёмно-красное морщинистое лицо было покрыто густым пушком.

– Мама, а можно мне… подержать его в руках? – нерешительно попросила Таня.

– Можно, – улыбнувшись, ответила Антонина, – Но только не урони.

Таня посмотрела внимательно на малыша, улыбнулась, обведя искрящимся взглядом маму, бабушку и стоявшего рядом сопящего в нетерпении Толю.

– А он красивый! – тихо захихикала.

– Дай мне братика! – подал голос Толя и решительно потянул свёрток себе.

– Да вы сдурели что ли?! – вскрикнула Антонина и резко вскочила с нар, перехватив из рук детей малыша, – Чуть не уронили! А ну, марш на улицу!

На веранде раздался грохот. Дверь открылась, и на пороге объявился с головы до ног заснеженный пьяненький Антон.

– Ну, и где мой сынуля? – с порога радостно забаритонил отец, окружённый старшими детьми. Хотел было ринуться к жене, но был решительно остановлен матерью.

– Так! Ребятишки, обметите батю веником!

– ТОнюшка, а я тебе подарок справил! – пытаясь отмахнуться от веника, полез за пазуху полушубка, – Щас найду… Да где же он? Нету…

Сняв полушубок, потряс его. Хмыкнул, почесав затылок. Скинув валенки, пошарил в них рукой. И там нет! Расстегнув молнию зимнего комбинезона, засунул руку в одну штанину. И там нету!.. Сидя на табурете, надул щёки, соображая и опасаясь совать руку во вторую штанину: вдруг и там ничего не окажется. Но всё-таки решился… Широкая довольная улыбка расплылась по покрасневшей от волнения физиономии.

– Лежит и молчит. В прятки решил со мной поиграть? – Антон громко рассмеялся и, запихав в рот найденный свёрток, с радостным мычанием пошагал на карачках к жене. Это тебя, дорогая! Разворачивай!

– Артист! – с лёгкой укоризной покачала головой Антонина, слегка шлёпнула с улыбкой по загривку мужа и развернула свёрток. Там оказался отрез китайского крепдешина голубого поля с белыми цветами. Улыбнулась и чмокнула в небритую щёку цветущего от счастья Антона.

Сидя на полу, отец смотрел на малыша. По щекам текли слёзы. Попытался поцеловать сынка, но был остановлен Антониной.

– Тоша, не надо! от тебя перегаром прёт, задохнётся пацан.

– А он на меня похож. Нос, вроде, мой – лопаткой…

– На тебя, на тебя! Не сомневайся, – с улыбкой тихо произнесла Тоня, – Иди переодевайся, умывайся и за стол. Получку-то хоть донёс?

– Да вот она, в целости почти и сохранности, – Антон вытащил из внутреннего кармана комбинезона увесистую денежную пачку и положил рядом с маленьким сынишкой…

Младенцу определили место в оцинкованной ванне рядом с печкой, укутали плотным одеяльцем и накрытым тюлем. Получилось вроде инкубатора для недоношенных.

…Тревожно было на сердце у Антонины. Уж которую ночь не смыкала глаз, прижимая к груди малыша. Питался тот плохо. Постанывал еле слышно, не открывая глазок. Не плакал. Не изворачивался. Угасал малец… А мать плакала…

Не хотела рожать Антонина третьего. Ой, как не хотела!

Первая жена Антона словно с цепи сорвалась.

Когда Антонина была уже на шестом месяце беременности, из Хабаровска, где проживала прежняя кореневская жена с сыном, отцом которого являлся Антон, пришло страшное по содержанию письмо – с проклятиями в адрес Антонины, детей и свекрови.

Если бы она, Антонина, знала, чем обернётся сватовство Коренева, никогда бы не дала согласие на брак, когда тот после долгого отсутствия вновь объявился в родной деревне.

Недолго ходил в «городских» Антон Коренев. Узнав из письма, что её сын женился на хабаровчанке, Елена Михайловна вскоре появилась на пороге квартиры, где стал проживать её любимый Антоша с какой-то городской «фифочкой».

В течении месяца она умудрилась настроить против себя Клавдию, жену Антона. Та долго терпела придирки матери мужа, её постоянное недовольство городским шумом, большим людским скоплением и прочими благами городской жизни. А заглядывания в кастрюли и указания, что ей готовить Антоше, довели молодую, будучи на сносях, женщину до исступления, и она выставила мужа и несостоявшуюся свекровь за дверь с пожеланием жить – не тужить в своей дремучей деревне. Антон повёл себя телком на привязи: ни слова не сказал в защиту молодой жены. Струсил, боясь материнского гнева. Да и перспектива стать городским не особо радовала его, деревенского мужика, – простора мало!

Вот и сейчас, после требования жены (которой нельзя было волноваться) припечатать Клавдию крепким словцом, чтобы та не распускала поганый язык и оставила их в покое, Коренев соскочил с нар, прихватил с подоконника пачку папирос, впрыгнул в валенки, накинул на плечи фуфайку и выпорхнул на крыльцо.

Сидел на табуретке, тупо уставившись в кромешную тьму, скрипел зубами, пыхтя папироской. Он тосковал по сынишке, которого ни разу не видел от рождения. Да и Клавдия не была на задворках его памяти. Любил он её по-прежнему, до мурашек любил!

А то, что так скоро решил женился на Антонине – попробовал клин клином вышибить!

Женское чутьё не подводит. Антонина видела и чувствовала старания мужа создать крепкую семью, чтоб жилось в любви и согласии, изо всех сил и сама старалась вытащить Антона из трясины мучительных дум о прежней неудачной женитьбе. Да не получалось как-то.