Тридцать один. Часть I. Ученик

– Сносно, – промычал, жуя. – Беги на камбуз! В крайней левой полке настойка.

Я понёсся на кухню и вытащил бутылку с яркой цветной этикеткой: «Плохое утро». Не смог сдержаться и, перевернув, прочитал состав: берёзовый сок, самогон "Люкс", настой хрена, капусты, огурца и сок чёрной моркови.

– Не тяни время, быстрее возвращайся, – посоветовал Евлампий.

К такой рекомендации я прислушался и, прихватив стакан, побежал на палубу.

Разделавшись с яйцами и выпив два стакана «Плохого утра», дядя кивнул и бодро взобрался на мостик. Не успел я сесть, как на палубу в неизменной пижаме выползла Людмила. Лицо опухло, под глазами пролегли тёмные круги. Держась за голову, она, шаркая, подошла и совсем по-детски пожаловалась:

– У меня черепок болит, трим-рим.

– Присаживайтесь, Людмила, – запел голем. – Вы должны выпить настойки и как следует покушать. Вам, наверное, не хочется, но это необходимо! Поверьте, для вашего же блага.

Фея плюхнулась на стул, сонно взглянула на настойку, на яичницу и побледнела, сглотнула и позеленела. Вскочив, Люся вылетела из-за стола и, пробежав палубу, перегнулась через борт.

– Великий врачеватель! – поздравил я Евлампия.

– Никогда не думал, что увижу фею за столь… – задумчиво протянул он, подбирая слова. – За столь интимным занятием.

– Лучше спуститься в трюм, – ответил на его философствования я. – Сейчас начнется переход и это не облегчит её страдания.

– Мы должны помочь, – начал голем, но я его оборвал:

– Ни за что.

Глянув на изогнутую, вздрагивающую спину феи, он сдался. Я спустился в трюм и лёг на гамак, закинув руки за голову.

– С ней ничего не случится? – не унимался голем.

– Ты о нас лучше подумай, – не открывая глаз, ответил я.

– А что тут думать! – огрызнулся Евлампий. – Всё хорошо, с Оливье ты договорился. Что тебя беспокоит?

– Меня? – также резко ответил я. – Почти ничего. Подумаешь Оливье сто пятьдесят лет или больше. Ерунда! Что особенного в том, что он знаком с моим прадедушкой и обещал крестить всех его потомков.

– Ты из-за этого волнуешься? – удивился голем.

– Нет, это мелочи. Я волнуюсь, что фею тошнит.

– Ерунда! Наболтал Оливье спьяну, а ты веришь.

Я приподнялся в гамаке, скосив на него глаза.

– По-моему, он говорил правду.

– Не может ему быть сто пятьдесят лет, он даже не маг, – не согласился Евлампий.

– Может, оно и так, – неуверенно проговорил я.

Евлампий хотел что-то добавить, чтобы окончательно меня убедить, но раздался истерический крик феи. Пришлось вскочить и лезть на палубу. Мало ли что.

Я раньше не задумывался, почему родина летучих обезьян называется Изумрудным островом.

Корабль висел среди звёздного неба. Нас окружала бесконечная, неживая чернота. Прямо по курсу сверкал огромный изумрудный шар. Переливался всеми оттенками зеленого. Сфера дрожала, и цвета перетекали из одного в другой, смешиваясь со слоями воды.

– Потрясающе, – зачарованно выдохнул голем.

– Полный вперёд! – прокричал Оливье с мостика.

Фея выглянула из дверей камбуза и, тоненько взвизгнув, спряталась.

Корабль разгонялся, держась шара. Зашипели раздувающиеся паруса. Скрипнули натянувшиеся канаты. Мелькнули блестящие россыпи тёмных небес, и изумрудный шар надвинулся, вытеснив тьму со сверкающими звёздами.

Я вцепился в фок-мачту, с обреченностью уставившись на Изумрудный остров. Зелёная гладь неотвратимо надвигалась, не такая твёрдая, как издали, а лёгкая, невесомая, как болотный туман. Под слоем малахита блеснул тёплый свет. Я не верил глазам.

– Право руля! – гаркнул дядя так громко, что я подпрыгнул от неожиданности.

Шхуна накренилась вправо и, задрожав, стала опрокидываться.

Я обхватил мачту руками и ногами. Хотел закрыть глаза, но не смог. Если не увижу, потом буду всю жизнь жалеть.

Даже болтливый голем молчал. Из открытого рта доносился лишь сиплый свист.

Корабль перевернулся, и мы мчались к малахитовой сфере палубой. Уже стало ясно, что зелень, всего лишь обыкновенная вода. Изумрудной она казалась только издалека. Клочья тумана разметало в стороны. Я весь сжался, и грот-мачта воткнулась в водяную гладь. Услышав всплеск, я зажмурился в ожидании удара. Съежился, веря, что меня прижмет к палубе, но после слабого шлепка, начал тонуть. Когда в губы ударила солёная волна, я с перепугу чуть не отпустил руки. Слава предкам, мы мгновенно потопли, и вода схлынула. Услышав, как она водопадом сливается через борт, я открыл глаза. Осмотрел себя. Вроде цел, даже одежда не намокла.

– О таком я и не слышал, – очумело выдавил голем, выдув струйку воды, закрыл рот.

– Я тоже.

Пересилив страх, я подполз к борту и заглянул. Там плескались зелёные волны, сквозь которые просвечивали звезды. Отскочив к мачте, я обнял её с новой силой.

– Посмотри вверх, – дрожащим голосом выговорил Евлампий.

Я поднял голову. В небесах, выгнувшись в нашу сторону, висела земля. Всего метрах в восьмистах. Дремучие леса обступали горы. Реки, бурля несли воды к синему глазу озера. Да и как они могли не бурлить, вверх ногами то. Стая птиц, потревоженная повозкой, вспорхнула и падала на нас. Я чуть не узнал у Оливье, что можно из них приготовить, но меня перебил голем.

– Кверхудном, – очаровано выдал он.

Я не стал спорить. Кверху, так кверху. Повозка выползла из предлеска на дорогу. Ума не приложу, как она держалась кверху дном. Потом Евлампия расспрошу. За ней выкатилась ещё одна и ещё. Вся вереница медленно ехала, хоть и висела над моей головой, к воротам замка.

– Перекувыркано, – протянул голем.

Я кивнул, ещё как перекувыркано. Крепостная стена с остроконечными башнями цеплялась за гору, чтобы не соскользнуть на нас. Между бойниц прохаживались стражники в доспехах с яркими зелёными плюмажами. А к опущенному мосту в крепость стекались повозки и кареты, уже запрудив весь двор перед замком.

– Прибыли, суши шлюп! – гаркнул, незаметно подошедший дядя и хлопнул меня по плечу.

Но я не отрывался от висящего над головой мира.

– Чего замер, как левиафан перед прыжком? – рявкнул Оливье. – Шнырь на кухню! Хватай книгу рецептов и собирай всё для торта. Забудешь чего, шкуру спущу. Усёк, крысёныш?

– Да, учитель, – доложил я, но мачту из рук не выпустил.

Никак не пойму, где верх и низ. Боюсь пальцы разжать.

– Заморыш! – ласково позвал Оливье. – Пытаешься меня разозлить?

Я отчаянно замотал головой.

– Тогда пулей на камбуз!

Я неуверенно оторвался от мачты и, не глядя вверх, шагнул.

– Дядя ведь не падает, – бормотал я, семеня на кухню.

– Будем надеяться, – подбодрил севшим голосом Евлампий.

Я заморгал. Примерещилось, что голем побледнел. То есть его камни посветлели. Только так не бывает! Наверно, из-за зелёного света кажется. Волшебные булыжники масть не меняют!

Открыв дверь, я вошёл на камбуз. Всё на местах! Побитые тарелки не лежали на потолке. Столы не болтались вверх ногами. Я немного успокоился.

В углу, у мусорного ведра, сидела фея с белым обескровленным лицом и растрёпанными волосами. Сжавшись, она положила голову на подтянутые к подбородку колени.

– Всё будет хорошо, – пообещал я, глядя на несчастную Люсю.

Она не ответила. Только покачивалась, обхватив ноги. Так даже лучше. Ей пока не стоит выходить.

Я взял с полки книгу рецептов и погладил корешок.

– Здравствуй, милая, – ласково сказал я.

На обложке проступила улыбающаяся мордочка.

– Открой, пожалуйста, рецепт грандиозного праздничного торта.

Книга перелистнула страницы. Взяв из ящика холщовый мешок, я складывал продукты, стараясь ничего не упустить, а голем напоминал если что не так. Общими усилиями мы вскоре собрали ингредиенты.

Я нехотя открыл дверь и поволок мешок на палубу.

– Учитель, всё готово.

Оливье махнул рукой.

– Где фея, консоме из русалки? Сюда её, сейчас обезьяны прилетят. Ты ещё не собрался? Бегом! Оставь мешок, я возьму.

Я вздохнул и вернулся на камбуз. Фея так и сидела в углу, закрыв глаза.

– Люся, пора идти, – позвал я.

Евлампий вздохнул и прошипел:

– Помолчи. Лучше я.

Я подошёл ближе.

– Людмила, нам пора, учитель ждёт, – мягко позвал голем.

Фея подняла полные ужаса глаза.

– Нам нужно отправляться на Изумрудный остров, – продолжил Евлампий. – Сейчас за нами прилетят летучие обезьяны.

– Я не хочу, – дрожащим голосом выговорила Люся. – Там тьма! Трым!

– Там больше нет тьмы, – заверил голем. – Только свет, вода и остров. Больше ничего.

– Очень красивый остров, – подтвердил я.

– Правда? – спросила Люся. – Трям-рям!

Оторвавшись от своих колен, она подняла голову, с надежной глядя на нас. Я покраснел. Стало одновременно стыдно и неловко.

– Ещё бы, – не растерялся голем, ему стыдно, а тем более неловко, не бывает.

– Помоги ей, – едва слышно прошипел он.

Я протянул руку. Она оперлась на неё и встала. Поправила замявшуюся пижаму и, продолжая смотреть мне в глаза, спросила:

– Ты меня проводишь? Трим-рим!

– Непременно. И будет сопровождать до замка, – пообещал Евлампий и мне пришлось возиться с феей.

На палубе уже ждали летучие обезьяны. Боцман приветственно махнул рукой. Его подручные, не дав опомниться, подхватили нас за плечи и, оторвав от корабля, подняли в воздух.

Хорошо, что фея не успела ничего понять и смотрела вниз. Вода за бортом её успокаивала.

Обезьяны живо махали крыльями, и мы разогнались. Я сдуру взглянул вверх. Мы падали на остров, как мешок с картошкой, даже быстрее.

– Дыши глубже, – посоветовал Евлампий.

Всё-таки его советы неподражаемы.

Обезьяны собрались вместе и, выставив свободные руки, закружили хоровод. Раздался хлопок. Мы переместились. Ну, мне так показалось. Взаправду, мы ещё сильнее разлетелись и резко затормозили. Зато после третьего хлопка наконец-то коснулись земли. Даже встали на неё, а не уперлись головой, как должно было бы быть.

Справа от нас тянулась вереница желающих попасть в крепость, и скрывалась в воротах.

– Гости Дарвина! – зло крякнул Оливье, высвобождаясь из лап боцмана. – Опять проторчим в очереди. Потому что влететь в крепость – невежливо! Да я за уши дохлого гиппогрифа дам больше, чем за все манеры вместе взятые!

Чича усмехнулся:

– В замок нельзя попасть по воздуху!

– Семь лет слышу эту чушь! – взревел дядя. – Ненавижу очереди!

– Придётся потерпеть, – давясь от смеха, ответил боцман. – Гости короля равны, никто не попадёт на день рождения раньше других.

Оливье ругался, а я таращился на гостей. Так много летучих обезьян я ещё не видел. В мире Изумрудного острова модники рядились в длинные камзолы бананового и лимонного цветов, которые тащились по пыли за спиной, и длиннополые шляпы с огромными пёстрыми перьями. Забавно, конечно, но в Черногорске и не такое увидишь. А вот лохматые серые звери с длинными ногами и отвисшей, торчащей даже из-под длинной чёлки, вывернутой губой, меня заинтересовали.

– Это чючюники, – отмахнулся от моих вопросов Чича. – Безобидные, но лучше к ним не лезь, залижут до омерзения.

Я даже пригнулся, надеясь разглядеть слюнявый язык, но между нами и повозкой, запряженной чючюниками, вклинились трое магов в высоких фиолетовых колпаках. Их мантии украшали знаки гильдии Иллюзий – белая бабочка, которая на самом деле не бабочка, а два упиравшихся лбами черепа. У каждого по одному глазу, синий и красный, и по одной ноздре, а рот, как бы один на двоих. Хотя если не приглядываться, очень печальная седая бабочка. Жуть, одним словом.

– Не пялься на гостей, регламент не дозволяет! – одёрнул Чича.

Я вздохнул, уставившись на собственные ноги. Не знаю, кто этот регламент, но теперь мной командует даже он.

Мы вклинились в процессию и ползли вместе со всеми. Слава источнику магии, до ворот оставалось шагов четыреста.

Невидимое солнце вовсю жарило, и через десять минут я запарился и за глоток воды побежал бы на перегонки с поглотителем. Да и смотреть на собственные ноги, не так интересно, как по сторонам. Оливье, не замолкая на все лады склонял причуды короля Дарвина, но скоро тоже запыхался и обмахивался шляпой, бурча себе под нос.

Когда мы добрались до стражи и вошли под арку крепостной стены, текло в три ручья, и я еле шевелился.

– Нам сюда, – подсказал боцман, свернув за ворота.

– Ползите, кильки горемычные, – злорадно бросил дядя в сторону по-черепашьи бредущих гостей и, нахлобучив шляпу, засеменил вверх по лестнице.

Мы поднялись на стену. Минули два лестничных марша и, через приворотную башню, спустились в тупик к сверкающему во всю стену полупрозрачному порталу.

– Строго по одному! – наказал Чича и первым исчез сквозь сиянии.

Дядя юркнул за ним. Я пропустил фею, с поникшими крыльями.

– Надо её подбодрить, – потребовал Евлампий.

– Точно, – пробормотал я. – Скажи, что её запекут в торте, поэтому беспокоится больше не о чем.

– Ты бесчувственный мерзавец, – прошипел голем.

– Мерзавец Оливье, а я бессовестный себялюбец.

– Точно подмечено.

– Да? Жаль, не я придумал, – дурашливо признался я. – Меня так в академии прозвали. Говорили, что меня волнует только мусор, а на достопочтенных магов наплевать.

Фея исчезла в портале, и я хотел пуститься следом, но голем дёрнул за цепочку.

– Что ещё? – разозлился я.

– Надо её предупредить, – закричал Евлампий.

– Мы же договорились! – напомнил я.

– О чём? Подождать и подумать? Да! Мы не договаривались смотреть, как Оливье приготовит из неё торт!

– Но…

– Никаких но! – завопил голем. – Мы не можем так поступить! Да, она не идеальная. Скорее, наоборот, но мы все равно…

– Постараемся её спасти, – сдался я.

Я так не думал, но спорить с големом, особенно когда он такой накрученный, бесполезно.

– Нам нужен план, – яростно крикнул Евлампий.

– Согласен, но пока его нет…

– У меня есть, – возразил голем. – Во-первых, переодеть, в пижаме бежать только позориться…

Я не стал слушать его заумь и бросился в портал, надеясь попасть в беснующуюся толпу, чтобы зануду не было слышно.

Иногда мечты сбываются! На кухне, в которую нас занесло, я не услышал бы Евлампия ори он во всю каменную глотку. Огромная, даже больше, чем в академии. Чистая, блестящая и звонкая, как гигантское ведро. От воплей сотен поваров, шипения огня, лопанья кипящей воды, стука ножей по разделочным доскам, топота и песен закладывало уши. Да, повара пели. Страшно фальшивили, и всё время поминали Мировой ураган, который дал летучим обезьянам всё что им нужно, а королю ещё больше.

Оливье спорил с рыжей обезьяной в белоснежном колпаке, вытесняя её из-за стола.

– Самый большой огневой пенёк мой! – кричал он, закинув холщовый мешок на стол. – Да, кишкодёр! Скажи это министру. Королю! Его летающей бабушке! Что пасть раззявил, быстро ко мне!

Последние слова предназначались мне.

– Просей муку! – рявкнул дядя, когда я подбежал, и сунул пачку.

Я не мог найти боцмана и фею и глупо оглядывался.

– Куда пропала Людмила? – опередив меня, уточнил Евлампий.

– Ты ещё понаглей, валун, я из тебя надгробие сделаю! – заорал Оливье. – Наряжается она!

Голем надувшись умолк, а я раздобыл сито и протряхивал муку, озираясь. Кухня скворчала, кипела, пузырилась и била в нос миллиардом манящих запахов. А повара и подмастерья, не глядя, виртуозно разламывали, распиливали, разрезали, чистили, мыли, жарили и парили. Да ещё и пели, а самые шустрые даже пританцовывали. Клянусь, они бы и с закрытыми глазами справлялись точно так же. Меня бы заставили петь, сразу отрезал бы себе пару пальцев на руках, а если бы танцевал так ещё и на ногах. Я ещё тот виртуоз!

Не успел я просеять муку, как Оливье заставил отделять желтки от белков. Пришлось броситься в бой, с венчиком наперевес, и взбивать, взбивать, взбивать и взбивать.

– Как только фея вернётся, мы ей всё расскажем, – забубнил Евлампий.

– Прямо всё? – уточнил я, орудуя венчиком.

– Иначе будет слишком поздно. Она же умеет летать!

– На этих прозрачных крылышках? – ужаснулся я, иногда так и подмывает над ним поиздеваться. – Может наперегонки с летучими обезьянами покружить!

– Опять шутка? Неужели тебе её не жалко? – рассвирепел голем.

– За что? – удивился я.

– Она живая! Говорит, думает, мечтает.

– Ты тоже болтаешь без умолку, но ваще не живой, – съязвил я.

Голем фыркнул:

– Твердолобый! Мы говорим о смерти!

Махнув свободной рукой, я не стал отвечать. Пусть с кем-нибудь бессмертным о смерти разговаривает, с другим големом, например.

– Я настаиваю, – не успокоился Евлампий.

– А я руки умываю! – замотал я головой, очищая пальцы об венчик.

Желтки, сахар и разогретое сливочное масло уже превратились в однородную массу и жутко липли. Дядя сунул мне лимон с миндалем, нахмурив недовольный глаз. Я пожал плечами, а голем в рот воды набрал.

– Шустрее, крысёныш, – прикрикнул Оливье. – Дарвин не вечная гидра, век ждать не будет!

Я закивал, состругивая цедру. Отчаянные спасения не для меня! Я пас, у меня любимая работа! А голем хочет предупреждать, флаг ему в руки, барабан на шею и пусть поёт и марширует вместе с королевскими поварами. А у меня слуха нет.

Я засуетился, забегал. Одной рукой домешивал тесто, второй дорезал лимон, третьей чесал затылок, как мог показывал, что очень занят. Даже перелил всё в здоровенный кувшин. Я-то думал, что пироги в формах выпекают, ну в горшках на худой конец, а тут здоровенный кувшин, хоть ставь здоровенный букет. Ну, дяде виднее, он же маэстро.

– Чего так долго! – причитал Оливье. – Стол на сто гостей накрыть быстрее, чем одну фею нарядить! Чтоб мне с добычей затонуть, я больше не выдержу!

На кухне наступила неожиданная тишина. Слышно было, как горох на тарелке перекатывается.

– Чего они? – занервничал я, косясь на поваров.

– Тоже фею ждут! – загрохотал дядя. – Любят позырить, как она барахтается.

Он ухмыльнулся:

– Такие чудики.

– Чудики? – взревел Евлампий, но его вопль потонул в ураганном свисте.

Из портала под руку с Чичей появилась Людмила в обтягивающем бежевом костюме. Я прижал руки к груди, не зная, что делать с пальцами. Только бы икать не начать, у меня бывает, когда перенервничаю. Если бы мог сказать не заикаясь, то сказал бы что фея не зря так долго переодевалась! Ох не зря! Я очень хорошо понимал чудиков.

Людмила растерянно улыбалась и задорно трепетала крылышками.

– Мы этого не допустим! – завыл Евлампий и начал переходить в боевую форму.

При его размерах, она скорее травматическая, чем боевая, но его отчаяние тоже оружие. Не хочется, чтобы он натворил то что умеет.

Людмила нетвёрдой походкой пофланировала к сосуду с тестом и кокетливо подала Оливье руку. Дядя, натянуто улыбнулся, и галантно помог ей забраться на табурет. Летучие обезьяны зааплодировали, улюлюкая и хлопая крыльями.

Фея, глупо улыбаясь, пожала руку Оливье и, обернувшись искрящимся облачком, проскользнула в кувшин. Я стоял близко, и видел, что внутри она снова превратилась в миниатюрную девушку с крыльями.

Повара и их помощники вернулись к работе. Хотя крылья у них ещё дрожали. Такие чудики!

Из сосуда разносился мелодичный звон, эхом разлетавшийся по кухне.

Голем уже поменялся, из рук-стволов валил пар, а в вихре вместо ног сверкали молнии.

– Следи внимательно, – не глядя, шикнул Оливье. – Никуда не лезь. Сожрешь что без спросу. Пасть зашью! Я отлучусь ненадолго!

– Да, учитель.

Он пробрался между столов, высокомерно расталкивая обезьян, и скрылся в портале следом за Чичей. Преображение голема прошло незамеченным. Его скромный размер впервые пришёлся кстати.

– Что ты творишь? – прошептал я. – Немедленно прекрати!

– Цель найдена, – упрямо изрёк Евлампий и трещина, заменяющая ему рот, растянулась в улыбке.

– Не вздумай! – шикнул я, пытаясь накрыть его ладонью.

Голем увернулся, но я схватил маленькую руку и отдёрнул обожжённые пальцы.

– Огонь!

– Я тебе дам огонь! – взвизгнул я и, несмотря на боль, потащил ствол вверх, но голем всё равно выстрелил.

Крошечный камешек, похожий на песчинку, хлопнув, умчался на волю. Я не уследил куда он делся, но услышал щелчок. Снаряд попал в кувшин с тестом.

Схватив с ближайшего стола мерный стакан, я накрыл Евлампия. Голем выпускал снаряды, они ударялись об стекло и падали ему под ноги.

Я облегченно вздохнул и повернулся к кувшину. Вместо мелодичного звона оттуда тянулась печальная мелодия, которую я уже слышал. Воспоминания не самые приятные. Я кинулся к Людмиле.

– Что ты делаешь?

Фея смотрела на меня расширившимися глазами:

– Я испугалась! – нервно хихикнула она. – Тры-ры!

– Перестань! – грозно рявкнул я. – Учитель скоро вернётся!

– Не кричи! – взвизгнула фея. – Я стараюсь.

– Немедленно, – просительно протянул я.

Людмила не ответила, но печальная мелодия оборвалась, и раздался музыкальный звон.

Голем пыжился выбраться из-под стакана, но тщетно. Не тратя время попусту, я натянул сверху край рубахи. Маскировка так себе, но держится без моего участия.

– Трави помалу, – скомандовал незаметно подошедший Оливье.

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Вылезай! – цыкнул дядя громче.

Искрящееся облачко выскочило из сосуда и превратилось в фею.

– Чего застыл, как студень? Крем готовь! – завопил дядя.

Я побежал к столу, и на ходу чуть не сшиб фею. Она, покачиваясь, поднесла палец к губам и покачала головой. Я кивнул. Чтоб мне пусто было. Сумасшедший я что ли, о таком сплетничать. Людмила улыбнулась в ответ и, запинаясь, пошла к порталу. От неё сильно пахло кислыми яблоками.

– Трюм-рюм, трюм-рюм! – распевала фея, раскачиваясь между столами.

«Обязательно напоить синим сидром», вспомнил я.

– Что с плечом, любитель горбатых молюсков? Говорил же ничего не трогать! – недовольно заворчал Оливье.

Я вытащил стакан с Евлампием из-под рубахи. Боеголем упрямо расстреливая стекло.

– Чего мелочь бушует? – заинтересовался дядя.

– Из-за феи, – выложил я. – Считает, что вы её неправомерно используете.

– Ох, крысеныш, – вздохнул Оливье. – Где ты слов-то таких нахватался! Не доведёт тебя до добра твой голем.

Я не сказал, что он не мой. Что это по дядиной милости он сидит у меня на шее. Хотя и распирало.

Евлампий прекратил огонь, разглядев, что феи в сосуде нет.

Я тотчас снял стакан. Ходить с ним на плече и неудобно, и глупо. Оливье сунул кувшин в печь и перешёл к крему.

Голем помалкивал. Снова отрастил ноги и зарастил рот. Неужели раскаивается? Я чуть сливки не расплескал от умиления. Дядя кроме «подай это» и «сделай то, крысёныш» тоже не рассусоливал. А когда крем из пакета полез не на торт, а мне на руки, и вовсе выгнал с кухни. Не дожидаясь угроз, я сбежал подальше от стола, наблюдая, как он ловко кремирует торт, или как там это называется.

– Не стой за спиной, – прикрикнул Оливье, не оборачиваясь. – Укусишь, отравлю! Вали в портал!

– Да, учитель.

Спорить я, само собой, не стал. Стоило отойти, как голем подобрался ближе к уху.

– Молись, чтобы с феей ничего не случилось, – проскрежетал он. – Если она пострадает из-за того, что ты мешал её защищать…

– Ты хотел пристрелить её, чтобы не мучилась? – невинно уточнил я.

– Я хотел разбить сосуд! – зло воскликнул Евлампий. – Если бы с ней…

Я не дал ему договорить, войдя в портал. Нас забросило в просторный зал с гигантскими панорамными окнами. Я заметил, что обезьяны вообще тащатся от всего большого и яркого. У окон затаились длинные диваны и столик с фруктами. Мягкая мебель манила долгожданным комфортом.

– Если бы с ней что-нибудь случилось…

– Я бы пожалел, – закончил я вместо него.

С краю, зарывшись в подушки, спала фея, соседний диван облюбовал боцман. Оторвавшись от книги, он коротко взглянул на меня, мотнув головой:

– Кидай якорь!

Я провалился пушистое мягкое сиденье. Взял с подноса похожий на яблоко фрукт, немного откусил на пробу и, зажевал в своё удовольствие.

Распираемый от упрёков голем, косился на летучую обезьяну, и бушевал молча. Над его головой то и дело проскакивали маленькие грозовые облачка.

Отвернувшись от него, я сосредоточился на чичиной книге. Каждый раз, когда боцман перелистывал страницу, над обложкой вспыхивало жёлтое свечение.

– Долго придётся ждать? – спросил я обезьяну.

– До церемонии два часа, – сообщил Чича, не отрываясь от книги.

Я кивнул и пригляделся к неброской коричневой обложке: «Философские течения прямоугольного архипелага в антагонизме с постулатами верований Изумрудного острова». Буквы вроде знакомые. Я почесал ухо. А слова…

Дожевав яблоко, откинулся на спинку дивана. Вздремну. А что ещё делать, когда делать нечего?