Тридцать один. Часть I. Ученик

Он показал на дыру в полу.

Я кивнул и, глядя на архивариуса, спросил:

– А он согласится?

Дядя вытаращился на меня единственным глазом, а голем печально вздохнул.

– Мастер Оливье не будет спрашивать его согласия, – сказал он.

– Даже валун врубился, а ты орка переорчишь, – покачал головой дядя, доставая верёвку.

У него в кошеле всё самое нужное.

– Держи, – скомандовал он, – скажи, пусть обвяжется, тогда не ухнется, даже когда весь пол исчезнет.

– Но…

– В зад тебе бревно! Иди, говорю!

– Но если…

– Крысёныш, сколько у тебя времени до превращения?

Я опустил голову и, намотав веревку на руку, двинулся к архивариусу.

– Извините, – невольно перенимая форму общения, проговорил я.– У нас верёвка нашлась. Мы предлагаем…

Я запнулся. Не выходят у меня длинные, запутанные фразы. Не моё это. Не моё.

– Повеситься, – усмехнулся за моей спиной Оливье.

Как всегда, подоспел Евлампий. Помощником его назвать трудно, но иногда даже дурная болтовня бывает полезной.

– Господин бывший архивариус, поскольку вам, в любом случае, умирать, мастер Оливье предлагает вам неожиданный выход!

Дядя за моей спиной непристойно выругался, припомнив несусветную тупость первого мага, придумавшего оживить камень.

– Говори, – прищурился Мровкуб.

– Господин, поскольку, как вы сами сказали, никаких других возможностей сбежать с каменной террасы нет, вы можете добровольно скормить себя кощею. А мы, обвяжем вас верёвкой и постараемся вытянуть обратно.

– Как сказала людоедка перед свадьбой: «Заманчивое предложение». Слыхал что у этой мелкой серой бестии нет зубов и желудка. Значит, как говорил первый путешественник через порталы: «Попаду туда – неизвестно куда». Магистрат так и не решился на экспедицию на Родину кощеев. Хотя, лучше туда – неизвестно куда, чем туда! – архивариус ткнул пальцем вниз.

– Господин, вы согласны? – уточнил голем.

– Как сказал испытатель деревянных крыльев: «Естественно! Это увлекательное путешествие!»

– Мы вас обвяжем, – пролепетал я, протягивая моток.

Мровкуб перехватил веревку и, держась одной рукой за стену, другой затянул её на поясе.

– Залезьте на стену, сверху удобнее будет, – предложил я.

– Нет, юноша, – отмахнулся архивариус. – Тюремщики такое предусмотрели. Сидеть на стене нельзя, только перебираться. Иначе, магическая оплеуха сбросит вниз. А когда дыра в полу такая огромная, как в моей камере… Как говорил трусливый маг, прячась в подвал от поглотителей: «Лучше не рисковать».

– Понятно, – промычал я в ответ.

– Мы попытаемся вытянуть вас обратно, господин архивариус, – пообещал Евлампий.

– Я готов, юноша! – сообщил Мровкуб и подёргал веревку, проверяя узел на прочность.

– Полундра! – крикнул дядя и перелез в мою камеру.

Я едва успел прижаться к стене. Даже не стал оглядываться, почувствовав спиной сырой сквозняк из дыры.

– Крысёныш, хватай верёвку и держи крепче. Ты! – он ткнул пальцем в Евлампия. – Молчи! Архивариус, готовсь!

Не озаботившись исполнением команд, дядя достал коробочку и, приставив её к лицу архивариуса, открыл.

Я вцепился в верёвку, но кощей не шевелился.

– Может, умер от голода? – предположил Евлампий.

– Он на меня смотрит, – возразил архивариус.

– Напишем письмо в Императорский университет исследований, – съязвил дядя. – Кощеи не жрут архивариусов придуманных обществ!

– Как вы смеете? – возмутился Мровкуб. – Сомневаться в существовании магистрата так же…

Он не договорил. Рука дёрнулась, как от спазма, и потянулась к коробочке. За ней наклонилась голова. Архивариус ещё шевелил губами, но его туловище, вместе со ртом, втянулось в коробочку. Там же исчезли ноги.

– Оле, оп! – радостно воскликнул Оливье и попытался захлопнуть кощееву ловушку, но мешала верёвка.

– Что делать? – завопил Евлампий.

Я тоже вопросительно уставился на дядю. Верёвка натянулась, и меня прижало к перегородке между камерами.

– Не удержу! – заорал я.

– Старайся, немощь сухопутная!

Оливье прижал коробочку к стене и давил двумя руками, но она всё равно не закрывалась. Даже смялась и перекосилась. Дядя навалился сильнее, но верёвка не давала захлопнуть крышку, цеплялась за края коробочки и продолжая втягиваться внутрь.

– Не удержу! – истерично закричал я.

– Трави помалу!

– Крепись! – поддакнул Евлампий.

– Отпустишь, суп сварю!

Ему-то хорошо, коробочка лёгкая, а я держался из последних сил. Жёсткие волокна обдирали кожу на ладонях, выскальзывая из рук.

– Не удержу! – повторил я.

– На руку намотай, – посоветовал голем.

– Я сейчас тебе на голову намотаю, – просипел я, упираясь ногами в стену.

От мотка почти ничего не осталось. Хотя Оливье жал так, что почти сдвинул стену, даже я понял, что коробочку ему не закрыть.

– Учитель, помогите! – простонал я.

Дядя отпустил коробочку и схватился за верёвку чуть выше меня.

– Фатальная ошибка, – сказал голем.

Коробочка упала и под открывшейся крышкой я увидел тонкое серое тельце с распахнутой пастью и торчащей веревкой. Кощей сглотнул, и потемнело.

– Держись! – орал Евлампий мне в ухо. – Ни за что не отпускай!

Мы падали или летели. В окружающей мгле не разберёшь, но опоры под ногами не было.

Я вспомнил неудачное перемещение в Черногорск.

– Мы в чистилище? – повернув голову в сторону голема, заорал я.

– Откуда мне знать, – проворчал он. – Нас проглотил кощей.

– Как в чистилище, только темнее.

– Мы в междумирье, накрой меня волна! – подал голос дядя.

Я сразу вспомнил его слова: «твой прадед помог мне выбраться из междумирья».

– Не бывает никакого междумирья! – взбунтовался Евлампий. – Между мирами ничего нет. Это все знают!

Я не видел дядю, но почувствовал, как он усмехается.

– Некоторые знаменитые кулинарные мастера не верят в магистрат. Но как говорил привратник чёрного входа чистилища: «Я не мог всю жизнь проработать в несуществующем месте».

Голос Мровкуба звучал издалека, и отдавался басовитым эхом.

Я чуть не схватился за голову, но вспомнил, что держу верёвку. Мы болтаемся неизвестно где. Летим, поглотитель знает куда. Может, прямо на твёрдые, острые скалы, на которых разобьемся и погибнем, а они спорят что существует, а чего нет.

– Безусловно, – прокричал в ответ голем. – Магистрата не существует! Я не стал возражать, господин, из уважения к вашему магическому происхождению.

– Какой тактичный валун! – поддел Оливье.

– Да! Я горжусь своим культурным и интеллектуальным уровнем! – взъярился Евлампий. – В отличие от вас, у меня есть и то, и другое!

Дядя лишь засмеялся в ответ.

– Что же, высококультурный кирпич! Гы! Звучит, как травоядная чупакабра! Если ты всё на свете знаешь, и мы не в междумирье, тогда где мы? Как отсюда выбраться?

Голем затаил дыхание. Он быстрее взорвётся от распирающей гордыни, чем признается, что чего-то не знает. Я изучил его повадки.

– Ну что ж, – подождав, протянул дядя. – Раз напыщенный болтун потерялся, а туда невежде и дорога, слушай меня!

– Как сказал кормчий, разбившись об скалы: «Я весь внимание!» – уже ближе раздался голос архивариуса.

– Мы в междумирье. Эту дырищу ни с чем не перепутаешь, – сообщил Оливье. – Здесь бездействуют магия и зелья. Не работают артефакты и механизмы. Тут ничего нет! Почти никто не живет!

– Могу полюбопытствовать… – начал архивариус совсем рядом.

– Не можешь! Если не хочешь встретиться с местными лично, заткнись!

– Я бы непременно…

– Нет, не хочешь! – закричал Оливье. – Потому что если я не хочу, никто не хочет!

– Я тоже не хочу, – согласился я.

От одной мысли, что во мраке и пустоте кто-то живёт, кишки переворачивались.

– Кое-где стенки миров сильно истончаются… – продолжил дядя.

– У миров нет стен! – простонал Евлампий.

Оливье выдержал паузу.

– Мне показалось, – мягко проговорил он, – кто-то что-то сказал. Видать ослышался. Там, где стены тонкие, можно влезть в один из тридцати миров. В какой? Если повезёт в подходящий.

– Понадеемся на удачу! Да окропит нас источник магии! – поддакнул архивариус.

– Как нам эти тонкие места искать? – не понял я.

– Непросто, как ловить глубоководного томпондрано. Нужен опыт! В прошлый раз я проторчал в междумирье целую вечность. Бежал один, без балласта. А с таким экипажем… Не знаю!

– Как? – настойчиво переспросил я.

– Засни.

– Здесь? – ужаснулся я.

– Крысёныш! Захлопни клюзы, последняя смелость вытечет! Нужно застрять между сном и явью.

– Я никогда не сплю, – встрял Евлампий.

– В гильдии Иллюзий говорят: «Сновидения самая сильная магия!». Они научили меня не спать и не бодрствовать, – поделился архивариус.

– Поднять флаг! – обрадовался Оливье. – Крысёныш, обвяжись веревкой и притворись ветошью. Учудишь что-нибудь, брошу здесь!

– Да, учитель, – заверил я, старательно затягивая петлю.

Проверив узел, я как следует дёрнул.

– Учитель, а как же вы?

– Я завязал морской узел и наказал тебе ничего не делать!

– Я и не делаю, – отозвался я.

– Молчи! Еще раз раззявишься, будешь пузыри пускать! Ты, чародур. Висишь между сном и явью, ждешь как всё вокруг изменится. И не дёргайся!

– Как говорят в мире летающих городов: «Ляг на облако и следи за радугой». Да? А что изменится?

– Всё! – не выдержал Оливье. – Зенки твои лопнут! Увидишь сразу все тридцать миров!

– Между мирами ничего нет! – вскрикнул Евлампий.

– Глаза разуй, или чем ты зыришь! Ты прямо посреди междумирья, – прикрикнул на него дядя.

– Как сказал один умерший: «А что дальше?» – вмешался архивариус.

– Выбирай самый яркий мир и ползи к нему, тихонько, как обрюхаченная морская звезда! – гаркнул Оливье.

– Как говорил один погонщик пегасов: «Тут же опереться не на что…

– Поэтому надо отсюда валить! – вспылил дядя. – Привлечём местных, пожалеем!

Я вздохнул. Жутко, когда не понимаешь, что тебя ждет. Такова моя жизнь – плыву в крохотной «лодке», гребу тяжелыми вёслами я, а рулём правит кто попало.

В темноте страшно молчать, но как только я открывал рот, Оливье начинал вопить и распускать руки. Получив третью оплеуху, обычную, не магическую, от которой в голове звенело не меньше, я стиснул зубы и заткнулся. Молчал так старательно, что даже уморился. Глаза слипались, но хоть ничего не было видно, я боялся их закрывать. Сразу казалось, что рядом кто-то ворочается, облизывает зубастую пасть, принюхивается и подкрадывается поближе.

Чтобы не сдуреть со страху, я схватился за веревку и попытался выбросить лишнее из головы. Из недр памяти всплыл образ Оксаны. Я отогнал его прочь. Неизвестно, что хуже. Чудовище убьет или сожрет, но никогда не предаст. Не разрушит надежды и зарождающуюся любовь. Вообразите, как слюнявая тварь с оскаленными клыками говорит:

– Прости милый, сегодня я покусаю другого! Останемся друзьями.

Невозможно! У монстров всё честно, без обмана. Сказал – сожрёт, будет жрать. Без всяких там, я еще не готов. Давай привыкнем друг к другу.

Я перестал бояться и затосковал. Перестарался! Как ещё отвлечься? Я вспомнил про книгу рецептов. Забавную мордочку с заспанными глазами. Начистить моркови, картофеля и нарезать соломкой. Подготовить бульон, снять пенку и процедить…

Полупрозрачные, лёгкие и воздушные облака, просвечивались на фоне разгорающегося неба. Подкрашивающее их солнце ещё не поднялось, но воздух уже налился багрянцем. Подрумянился, застыв золотистой корочкой по краям. Сквозь туман проглядывали зеленые деревья, реки, луга с сочной травой. Яркие краски разгоняли темноту, наполняя душу надеждой.

Я догадался – это не облака. Слишком правильные, очерченные овалы. Одухотворенный собственной сообразительностью, я посчитал. Тридцать. Всё сходилось. Калейдоскоп миров крутился над головой, почти такой же, как на карте в Чистилище, а мы плыли в темноте.

– Ничего не делать, – повторял я про себя.

Среди прочих миров, один блестел ярче других. Облака, окутавшие его со всех сторон, подсвечивались сапфировым сиянием и изливались дождём. Только не вовнутрь, а наружу. Переливаясь в лучах невидимого солнца, капли разлетались кругом. Одна приземлилась на мой нос.

Мир притягивал нас, и меня как баржу, волочили вверх по течению.

Чем ближе мы подходили, тем сильнее сверкала ультрамариновая сфера. Тьма закрыла другие миры. Они потускнели и растворились в черноте.

Сапфировое свечение наплывало. Облака уже не брызгались дождём, побледнели и растаяли в глубокой голубизне. Остатки белёсых шлейфов больше не перегораживали наш путь. Именно наш, потому что тьма поредела настолько, что я увидел Оливье и архивариуса.

Они держались за верёвку, устремив нахмуренные, с заострившимися чертами, лица на хрустальный шар. Карабкались, перебирая ногами и отталкиваясь от пустоты. Судя по пыхтению, ползти к самому яркому миру тяжело.

Сверкающий овал приблизился. Я смотрел из-за спины Оливье. Он протянул руку и под его пальцами, голубой посинел. Появилось тёмное пятно, похожее на ручку. Дядя ухватился за неё, потянул и открыл сотканную из светящихся бирюзовых нитей дверь. Она вибрировала и мигала в такт собственным подёргиваниям. Из проёма выбились заросли травы, а налитые соком стебли перегораживали проход.

Оливье набрал воздуха и дунул. Трава закачалась, и за ней, через десяток шагов, открылась заросшая одуванчиками поляна. Они уже сменили жёлтую шапку на белую и готовились к путешествиям. От малейшего дуновения ветра семена разлетались вокруг.

– Кощея мне на праздник урожая! – выругался Оливье. – Этого только не хватало!

– Что-то пошло не так? – взволнованно произнёс архивариус.

– Это мир фей, грёбаный Фейри Хаус!

– «Не так страшно», как сказал бы пыточных дел мастер, – пожал плечами Мровкуб.

– Помощи от них, как от пьяного боцмана, а по-другому нам не выбраться!

– Как говорил врачеватель из Вишнустана: «Хочешь жить, помогай себе сам».

– Сам? Сам! Нас должны тянуть оттуда, – обронил дядя, уставившись на поляну.

Я не понимал, что он рассматривает в траве, пока не заметил движение. Ветер качнул длинные стебли одуванчиков. Одна пушистая белоголовая семянка оторвалась от ложа и теперь парила. Её хохолок изгибался, словно она отталкивалась от воздуха. Под пушистым куполом летела крошечная фея. Она отчаянно работала крыльями, разворачивая семянку в нужную сторону.

– Какая махонькая! – воскликнул я.

Оливье вздохнул.

– Угораздило же, – протянул он. – Попасть прямо в ясли.

– Как нас должны тянуть? – уточнил архивариус.

– Кого как, – промычал дядя. – Кого за поводок, кого за бороду!

– Как сказал цирковой клоун, подыхая с голоду и давя на красный нос: «Ирония делает жизнь лучше», – согласился Мровкуб.

– Точно, – согласился Оливье. – Давай, крысеныш, освобождайся быстрее.

– Отвязываться? – испуганно переспросил я.

– Живо! – повысил голос дядя.

Я распутывал узел, а пальцы дрожали, отказываясь повиноваться. Зачем мне отвязываться, неужели нельзя без этого. Я не хочу остаться здесь.

– Да не мандражируй, отчалишь первым!

– Вперёд ногами! – подбодрил Евлампий.

Я злобно зыркнул на голема. Уж пожелает, так пожелает.

Справившись с верёвкой, я вопросительно посмотрел на дядю. Вместо ответа он протянул руку.

– Хватай за левую! – скомандовал он, обращаясь к архивариусу. – А ты ногами отталкивайся! – добавил он, повернувшись ко мне.

Я попытался. Получалось не очень.

– Что ты лягаешься, как минотавриха нецелованная! – вскипел Оливье. – Отталкивайся, говорю, будто плывешь!

Я старался. Распластавшись между дядей и архивариусом, я дёргал ногами, пытаясь никого не задеть.

Мне удалось. Один раз. Второй.

– Отдать концы! – крикнул дядя.

Они резко рванули за руки, и я полетел в открытую учителем дверь. Хоть Оливье орал, чтобы не шевелился, тело само, на инстинктах, изогнулось, и я, растопырившись, ударился об дверь и плашмя упал в проём. Не пролетел, а застрял в прозрачной липкой жиже, загораживающей Фейри Хаус.

– Не пускает! – пожаловался я, пытаясь отлепиться от склизкого заслона в проходе.

– Ты муха, – философски заметил Евлампий. – Застрял в паутине, и чем сильнее дёргаешься, тем быстрее прибежит паук!

Я мгновенно застыл.

– Наживка сдохла? – взревел дядя.

– Нет! – ответил я.

– Крысёныш! Шевели плавниками, привлекай внимание, просунь руку.

– А паук?

– Какой паук? Якорь тебе в заливное! Пихай руку!

– Не могу.

Меня схватили за лодыжку. Я взвизгнул и лягнулся свободной ногой.

– Юноша, осторожнее. Как говорил Благоградский палач перед виселицей: «Я всего лишь пытаюсь закрепить веревку».

Я перестал болтать ногой. Уж кто-кто, а архивариус меня не пугал.

– Толкай правую руку, – распорядился Оливье у самого уха и надавил на плечо.

Сначала, сквозь липкую завесу, упираясь и пружиня, прошёл палец. Проталкивая его, я так взмок, что уже готов был отказаться от нашей затеи и поселиться в Междумирье. А что тихо, спокойно! Когда следом за пальцем всё-таки протиснулась ладонь, я уже шипел от усталости. А дальше, сколько мы не пёрли, как не напрягали остатки сил, рука не лезла, словно путь преграждала невидимая стена.

– Ладно. Так сойдет, – сдался дядя.

– А дальше? – вздохнул я.

– Больше! Приманка должна приманивать, чтобы оттуда кто-нибудь потянул.

– Кажется из Фейри Хауса это выглядит довольно странно, – задумчиво протянул Мровкуб.

Оливье усмехнулся.

– Клянусь хребтом моллюска! Его рука, – кивнул он в мою сторону. – Торчит посреди поляны из воздуха.

– Тогда, – заметил архивариус. – Как говорят в гильдии Иллюзий: «Только блёклый хватает то, от чего потом не сможет избавиться!». Вряд ли кто к ней прикоснётся…

– Если только укусит, – закивал голем.

Я вздрогнул.

– Как-то по-другому нельзя? – заволновался я.

– Можно! – зловеще проговорил Оливье. – Вытащим туда и другую часть тела.

Я замотал головой.

– Тогда веди себя, как наживка! Помалкивай и привлекай внимание. Маленькие феи умом не блещут, постараешься, даже твоими грязными пальцами заинтересуются.

– Вернее верного, в Императорском университете исследований говорят: «Младая фея ничем не отличается от взрослого орка, только цветом кожи и большущей кучей нерастраченной магической энергии».

– Слышал? – рявкнул дядя. – Шевели щупальцами!

Я заработал пальцами, плавно сжимая и разжимая кулак.

Одна за другой феи выбрались из укрытий и, сжавшись трепещущим клубком из сотен прозрачных крылышек, затараторили что-то голосами-колокольчиками. Позабытые одуванчики обиженно опустили пушистые головы. Осмелев, феи порхали вокруг, а самые смелые кружили вокруг пальцев, заливисто дребезжа. Наконец вволю наигравшись, самая дерзкая опустилась на указательный палец. За ней, толкаясь и, отчаянно трынькая, бросились остальные.

– Щекотно, – пожаловался я.

– Лучше терпи, – посоветовал Оливье. – Пока я не припомнил все пиратские пытки.

Он не стал их расписывать, но я и сам всё красочно представил.

Феи так облепили руку, что я не мог её разглядеть.

– Они не тянут? – пожаловался я, стараясь не дёргать одеревеневшими пальцами.

– Юноша, как кричат ямщики с Ночных островов: «Я тута не останавливаюсь, сигай на ходу, клыкастенький», – встрял архивариус. – Понимаете, куда я клоню. Выхода у вас нет! То есть входа…

Я настороженно обернулся. Удивляло, что дядя молчит. Непохоже на него. Оливье будто забыл про нас и дверь в Фейри Хаус и напряжённо всматривался в темноту. Мровкуб тоже замолчал, прислушиваясь.

– Как говорил один хозяин болот после разорения деревни: «Такое чувство, что что-то не то съел за завтраком», – скрипуче прошептал он.

Я тоже почувствовал, как сжимается желудок.

Вдалеке раздался хруст. Вроде, кто-то провел по стеклу, когтями.

Меня передернуло. Горло высохло, а внутри похолодело.

– Вы сказали, что здесь нет магии! – напомнил Евлампий.

– Ни нет, а не действует, – сжав губы ответил Оливье. – Как шторма в Стародоле.

– Почему же я чую сильное магическое возмущение? – возразил голем.

– Нас заметили, – севшим голосом сказал дядя.

Мне стало не по себе. Я понял, Оливье боится.

Скрежет приближался. Тонким визгливым скрипом действуя на нервы. Но темнота застилала глаза непроглядной пеленой.

Я обернулся к двери. Спасение совсем рядом.

Феи всё ещё игрались с рукой, но тянуть не собирались.

Лязг когтей резал уши, нарастая.

– Я не вернусь! – закричал Оливье во тьму.

В ответ раздался хохот, похожий на захлебывающийся крик утопающего. Со страху я дёрнул рукой и сжал ладонь, закупорив пару фей в кулаке. Они так перетрусили, что начали биться в пальцы, как говорил архивариус, со всей большущей кучей нерастраченной магической энергии. Феи так лупили крылышками, что звон оглушал.

Меня не то что потащило, а прямо попёрло через барьер. В междумирье ещё болтались ноги, а всё, что выше пояса, уже наслаждалось природой Фейри Хауса. Удовольствие, конечно, сомнительное. От одного вида собственного тела, висящего посреди одуванчиковой поляны в окружении ошалевших от ужаса, звенящих на все лады, фей, мутило не меньше, чем от скрипа когтей в междумирье.

– Старайся, – натужно бормотал голем, будто помогал.

За телом проявилась правая нога. Чтобы за что-нибудь уцепиться, я разжал кулак. Вырвавшиеся феи, ужасающе свистя, прыснули прочь, трепыхая помятыми крылышками. Я схватился за траву и потянул. Отталкиваясь освобожденной ногой и размахивая рукой, я тащил из междумирья всё то, что там еще оставалось. Липкая завеса сопротивлялась недолго, со звонким чпоком отпустив меня целиком.

Левая нога выскользнула вдогонку за правой, потащив веревку и рукав зелёного дядиного камзола. Нащупав в нём руку, я дернул со всех сил. Из пустоты появилось плечо, а за ним, принявшаяся орать голова:

– Тащи скорее!

Я обхватил руками и поволок. Получалось быстро, даже несмотря на мешающихся под ногами фей. Они кружили, пища на все голоса, и поднимая хоть маленькую, но всё-таки бурю. Тонкие голоски, лепетали на своём языке, разбавляя всемирным, получалась визгливая какофония.

– Тюлюля, трам-пам-пам, верзила, дзинь-дзинь!

Затянув дядю, я схватился за веревку.

– Обрежь её! – завопил Оливье. – Он звал кого-то из них! Он во всём виноват!

– Не позволю! – вмешался Евлампий.

– Завянь, он попал на крючок, его не спасти!

– Попытаемся, – хладнокровно ответил голем.

Я поднажал. Дядя бросился ко мне, на ходу вытягивая саблю. Увидев оружие, я хотел бросить веревку, но не успел. На меня из ниоткуда вывалился архивариус.

Мы упали. Старик был чуть тяжелее воздушного шарика. Маги оставили один пробитый после праздника Большого Ветродуя. Он так же упал в пыль, и тяжело пыхтел, попусту растрачивая остатки воздуха. Такой же пустой, невесомый и жалкий. Высвободившись из его балахона, я сел. Оливье стоял над нами с обнаженной саблей и пристально разглядывал Мровкуба.

– Он не поменялся? – подозрительно уточнил он.

– Нет, – неуверенно замотал я головой, отползая подальше.

На вид архивариус остался прежним. Таким же заросшим и худым.

– Если на него напали? – спросил Евлампий. – Почему нет ран, да хоть каких-нибудь повреждений?

Оливье не ответил. Взяв архивариуса за руку, он нащупал пульс и считал, причмокивая губами.

– Что с ним? – спросил голем.

– Не дышит, как рыба, выброшенная на берег, – покачал головой дядя.

Я огляделся. Бледные, трясущиеся феи кружили неподалеку, разгневанно звенели, но близко не подлетали.

– Кто на него напал? – строго спросил Евлампий. – Кто?

– Решето́ – золото́, нажито́, да пропито́! – брякнул Оливье. – Никто! Мы прошли через то, чего нету. Какая тебе разница, каменная башка, кто живет тама, если тама нету?

Голем собирался с мыслями, не сразу сообразив, что ответить.

– Вот ты, фейёвая наживка, веришь в междумирье? – спросил дядя.

– Да, – честно ответил я.

– А хочешь знать, кто там обитает?

– Нет, – содрогнулся я.

– А мудри́ла из 13 ми́ра, не верит, но узнать хочет. Парадокс!

– Что? – не понял я.

– Про решето повторить? – рявкнул Оливье.

Я мотнул головой.

– Тогда идём.

– А как же архивариус? – растерялся я.

– Хочешь, тащи, – смилостивился дядя и зашагал через поляну.

Я стоял над бесчувственным Мровкубом и нерешительно смотрел вслед Оливье.

– Чего уставился, подымай! – зашипел голем.

Я наклонился, но архивариус застонал и пошевелился. Сев, он, оглядываясь, потёр глаза.

– Вы вытащили меня! – удивился он. – Как говорил кривоногий слизняк, вылезая из Перевёрнутого маяка: «Признаться, не ожидал, что выберусь». Когда появились те твари я понял, что этот, с позволения сказать мастер, взял меня, чтобы принести им в жертву.