Полная версия:
ЭГО
Внутри оказался USB-накопитель и лист, исписанный от руки. Чернила чуть размазаны, в уголке – пятно, словно от капли чая или… слезы?
Вы не знаете, что вы делаете. Но вы уже сделали. Он был хорошим человеком. Его ошибку можно было исправить. Но вы превратили его в животное. И вы, девушка, стояли рядом. Вы не остановили. Вы – часть этого. Посмотрите видео. Там – правда.
Её руки предательски дрогнули. Кончики пальцев похолодели, словно сама бумага вытягивала тепло. Она прикрыла ноутбук ладонью, как будто хотела этим жестом скрыться от реальности, но уже через минуту – вставила флешку в порт.
Экран мигнул. Файл открылся – без звука.
Вета моргнула. На экране – она. Стоит у кафе рядом с редакцией, разговаривает с Лизой. Угол съёмки – неожиданный. Снизу, из-за какой-то бетонной конструкции. Рука, державшая камеру, дрожит, но стабилизатор удерживает линию горизонта. Кажется, это было вчера. Или неделю назад. Или в другой жизни.
Следующий кадр – снова она. Метро. Сидит у окна, наушники в ушах, сосредоточенно листает телефон. Обычное состояние, знакомое до боли. Но взгляд камеры – хищный, будто она – не человек, а объект наблюдения.
Пауза. Затем – её подъезд. Она подходит к двери. Ключ в замке и камера…совсем рядом. Настолько, что различим цвет лака на ногтях. Её рука дрожит. Лицо чуть повернуто – в пол профиль. Она выглядит… уязвимой.
Не было ни титров. Ни звуков. Ни угроз. Просто… монтаж. Нарезка её жизни. С предельной точностью. Как будто кто-то неделями шёл за ней по следу, копался в её маршрутах, ждал, терпеливо, чтобы собрать портрет молчаливого наблюдения.
В горле запершило. Она глядела на экран и думала:
«Кто мог? Кто знал, где она будет? Кто был рядом – настолько рядом?»
И вот тогда, не сразу, а как вспышка в темноте – Валера.
Он всегда появлялся… в нужный момент. Он знал, где она работает, во сколько выходит, куда идёт после. Он один видел, как она курит на ступеньках в одиночестве. Он знал. Слишком многое.
Она резко закрыла крышку ноутбука. Стул под ней заскрипел. Всё в теле напряглось. Каждая клетка ощущала – за ней действительно следили.
И, возможно… это был он.
Коридор казался длиннее обычного. Лампочки на потолке – выгоревшие глаза. Свет – жёлтый, неровный. Пол под ногами – зыбкий. Как будто здание не было уверено, стоит ли держать её на плаву.
«Если это Валера… Если он всё это время…»
Она вспоминала его голос: тёплый, спокойный, уверенный.
Он знал, где она бывает. Где стоит, у кого берет кофе, как часто выходит в курилку. Он всегда появлялся вовремя. Слишком вовремя.
«Ты не одна, Вета.»
«Я рядом, если что.»
«Я тебя чувствую.»
«Чувствуешь, потому что следишь? Или потому что…?»
Мысли сбивались, как файлы на экране. Она пыталась выстроить логическую цепочку – но в голове были обрывки. Флешка. Видео. Лак на ногтях. Чёрный вход. Взгляд со стороны. Слишком точно. Слишком близко.
Она свернула в коридор к автоматам – и сердце подпрыгнуло.
Он стоял там. Привычный, как будто из чужого сна. Спокойный. Слишком.
– Ты… – голос сорвался. Она не успела подумать, она уже говорила.
Он вздрогнул, поднял голову.
– Что?
– Это ты меня снимаешь?!
– …Что?..
– Не делай вид, что не понимаешь! Я видела видео. Видела, как кто-то монтировал мою жизнь по кадрам, как фильм про чужого человека, который выглядит как я!
Она подходила ближе, шаг за шагом, как будто затягивала петлю.
– Ты всегда был рядом. Ты знал, где я. Что я думаю. Как будто читаешь меня. Потому что ты это и делал!
– Вета, стой…
– Ты приносил кофе, когда я даже не просила. Ждал у подъезда. Появлялся, когда я не звала. Это было мило? Или это был сценарий?! Тебе платят? Или ты просто сам решил, что можешь так делать?
Он отступил на шаг. Плечи – напряжённые. Лицо – будто его ударили. Он открыл рот, закрыл. Потом выдохнул, тихо:
– Я…
Он достал из внутреннего кармана куртки маленький белый конверт. На нём – имя. «Валера». Только имя.
– Я получил такой же.
– Что?
– Флешка. Видео. И письмо.
Он вытащил сложенный лист бумаги. Почерк – тот же, как у неё: дрожащий, неуверенный.
– Только там… было написано, что я виноват. Что я стоял рядом. Что я смотрел и не вмешался.
Он поднял глаза.
– Вета… Я тоже в этом. Кто-то играет нами обоими.
В груди у неё что-то оборвалось. Мир снова покачнулся, как шаткая декорация.
Если не он… тогда кто?
Вечером она шла домой и ловила на себе взгляды. Мужчина в чёрной куртке стоял у соседнего подъезда. Девушка с собакой – смотрела на неё дольше, чем было нужно. Таксист – слишком пристально встретился глазами в зеркале. Она знала: это может быть паранойя. Но это чувство было не ошибкой. Оно было живым, как ток под кожей. Она перестала узнавать себя в отражениях витрин. Её лицо казалось наигранным. Словно кто-то другой надел её личину и пошёл по заранее написанному сценарию.
Когда она пришла домой, первое, что сделала – заклеила камеру. Потом выключила свет и села в коридоре, прижав колени к груди. Тишина была слишком плотной. Она пыталась набрать номер Жени, но на линии доносились только обрывистые гудки. Сквозь них – лёгкий, незаметный звук: как будто где-то щёлкнул объектив. Она даже не пошевелилась.
«Я больше не в монтаже. Я – внутри сюжета. И кто-то режиссирует всё это… без моего согласия.»
Вета сидела в тёмной кухне, закутавшись в плед, который пах пылью и чужими воспоминаниями. Чай остыл. Ноги затекли.
На часах – 21:12.
С тех пор как она вернулась домой, прошли часы. Или, может, минуты. Время перестало быть измеримым. Оно стало плотным, тяжёлым – как вода в ванной, в которой она когда-то чуть не утонула в детстве.
Видео с флешки крутились в голове. Кто-то наблюдает. Кто-то записывает. Кто-то знает маршруты, знает её дом, знает, когда она моргнёт.
Она пыталась убедить себя, что лучше отсидеться дома. Но чем тише становилось в комнате – тем громче звучала внутри мысль:
«Что, если всё это не просто слежка? Что, если они ждут, пока ты замолчишь окончательно?»
Тогда она встала. Медленно. Без резких движений, как будто в комнате мог быть кто-то ещё.
Переоделась. Оделась по привычке – тёплый свитер, плотные джинсы. Телефон сунула в рюкзак, выключив звук. Нужно было прогуляться.
На телефоне никаких сообщений от Жени. Никаких звонков.
Уже на выходе она вспомнила: документы по выпуску остались в офисе. Съёмочный материал, который она готовила, – всё было там. Флешки, распечатки, копии интервью.
И в голове что-то резко клацнуло:
«А если за этим тоже вернутся? Если сейчас кто-то копается в папке на рабочем столе, как в ней?»
И в тот же момент она знала: она не может позволить этому случиться. Ни как журналист. Ни как человек. Ни как девочка, которую в детстве учили: если тебе страшно – иди вперёд, пока боишься. Туда, куда боишься.
По дороге в офис город казался ненастоящим. Машины – размытыми пятнами. Люди – тенями. Свет светофоров – тусклым. И чем ближе она подходила к зданию, тем сильнее сжимался живот. Но она не остановилась. Не потому, что была смелой, а потому, что было страшнее не знать, что там. Страшнее – ждать, когда кто-то всё решит за неё. И пока есть силы, надо идти.
Виктор
– Ты не звонил, – сказал Виктор, открыв дверь. На нём был вязаный серый свитер, весь в краске – будто его только что вынули из сна и обратно сунули в реальность.
– Я… просто был рядом, – выдавил Кирилл, не встречая взгляда. – Можно?
Виктор кивнул. Они прошли на кухню. Чайник уже шумел. Было видно: здесь кто-то недавно был. Или всё ещё есть.
– У тебя кто-то был?
– Девушка. Художница. Ты бы её полюбил – она говорит, как будто цитирует сны, – усмехнулся Виктор. – Мэри.
Кирилл кивнул. Невпопад. Внимание его было не здесь.
– Ты что-то хотел?
Кирилл замешкался, потом сел, не дожидаясь приглашения.
– Я читал твои новые главы. Особенно последние… про Иуду. Жёстко. Слишком откровенно. Ты уверен, что хочешь всё это публиковать?
Виктор прищурился.
– А ты с каких пор начал беспокоиться о моей литературной карьере?
– Я просто думаю… – Кирилл потер лицо, будто хотел стереть всё, что сейчас говорил. – Время сейчас… сложное. Может, не стоит будоражить тех, кто не хочет быть потревоженным?
– Кирилл, – Виктор подался вперёд. – Ты пришёл сказать, что я перешёл черту?
– Нет, – он ответил слишком быстро. – Я пришёл напомнить, что черта может быть последней.
Повисла тишина.
Виктор смотрел, как капает чай из заварника. По капле. Как будто каждая – его слово. Несказанное.
– Зачем ты разговаривал с Рониным? – голос стал холоднее. – Ты же тоже его ненавидишь.
Кирилл застыл, будто не ожидал, что Виктор знает. Потом медленно выдохнул и облокотился о спинку стула.
– Я не… – начал он, но осёкся. – Это ничего не значит.
– Значит. – Виктор поднял глаза. – Очень даже значит.
Повисло молчание. В нём будто раздавался щелчок – как сломанный переключатель между “до” и “после”.
Кирилл поднялся. В пальцах что-то дрожало – ключи, или совесть. Он будто хотел что-то сказать, но сдержался.
– Береги себя, Вить. – тихо сказал он и направился к двери.
– Уже поздно, – ответил Виктор, но не поднялся с места.
Хлопок двери был мягким, но будто ударил в висок. Виктор остался один – с чайником, тишиной и подозрением, которое больше не спрятать между строчек.
Он ушёл, как тень. А Виктор смотрел ему вслед и вдруг понял: предательство всегда приходит не с криком, а с заботой. И стучится в дверь голосом друга.
***На входе в издательство снова заело домофон. Виктор нажал кнопку дважды, потом ещё раз. Вместо ответа – короткий писк и щелчок. Внутри пахло сыростью, как в подвале, где прячут архивы и забытых авторов.
Секретарша бросила на него взгляд поверх очков, не сказав ни слова. Он кивнул. Молчаливый кивок вежливой беспомощности.
– Он занят, – сухо сказала она, едва Виктор дотронулся до дверной ручки.
– Я не на приём. Мне просто…
– Он попросил не беспокоить, – отрезала она.
Виктор сжал пальцы в кулак. Хотел было что-то сказать – язвительное, остроумное, спасающее остатки достоинства. Но выдохнул и разжал ладонь. Вошёл, как входят на исповедь без надежды на прощение.
Редактор сидел, склонившись над бумагами, будто и не заметил его.
– Доброе утро, – сказал Виктор.
– Условно, – пробурчал редактор, не поднимая взгляда. – Ты по поводу рукописи?
Виктор кивнул, хотя ответ был очевиден.
– Мы прочли. – Он наконец взглянул. – Есть… моменты.
– “Моменты”?
– Моменты, из-за которых мы не можем это печатать. Даже под псевдонимом.
Виктор почувствовал, как внутри что-то двинулось. Медленно, как ледяной пласт под кожей.
– Ты же сам говорил, что это важно. Что там живая ткань, новые смыслы…
– Я говорил – в первом варианте. Сейчас это… нечто другое. Местами даже пугающее.
– Пугающее? – усмехнулся Виктор. – Что, Иуда слишком близко подошёл?
Редактор молчал. Потом произнёс:
– Такое ощущение, будто кто-то… вмешивается. В текст. Между строк. Это даже не ты, понимаешь?
На этом месте у Виктора дернулась бровь. Он вдруг понял, что боится услышать продолжение.
– Мы не можем брать на себя ответственность за такой материал. Сейчас не то время. Не тот рынок. Извини.
Виктор кивнул. Машинально. Словно кто-то другой стоял в этом кабинете, слушал, впитывал.
– Уходя, оставь пропуск, – бросил редактор, не глядя.
Виктор закрыл за собой дверь. В коридоре пахло краской. Старой, как испорченная метафора. И у этой метафоры был привкус измены.
Во дворе было пусто. Осенние листья крутились по кругу, словно кто-то запустил старую пластинку с заевшей мелодией. Холод уже не щипал – он проникал глубже, в суставы, в мысль, в суть.
Виктор достал сигарету, щёлкнул зажигалкой – искра, огонь, вдох.
– Сильная штука, – сказал кто-то сбоку.
Виктор обернулся. Мужчина стоял в тени у подъезда. Куртка в складках, ворот поднят, лицо бледное, губы тонкие. В руках – папка, с которой он явно не расставался.
– Что? – отозвался Виктор, сжимая сигарету.
– Текст. То, что ты написал. Удивлён, что тебе ещё позволяют гулять в одиночку.
– Простите… мы знакомы?
– Не думаю, – сказал мужчина. – Но меня читают. Как и тебя. Только я предпочитаю не подписываться.
Он подошёл ближе. Виктор чуть отступил, хотя сам не понял зачем.
– Ты кое-чего коснулся. Между строк. Я это вижу. Мы – видим.
– Кто “мы”? – произнёс Виктор, и голос его предательски дрогнул.
– Тебе пора задуматься, чью историю ты пишешь. И кто в ней автор. А кто – просто рука.
Мужчина улыбнулся, как улыбаются фигуры на старых иконах – с бездной за глазами.
– Не отвечай. Просто подумай, кого ты потерял… и почему. Иногда правда требует молчания.
Он развернулся и пошёл прочь, растворяясь в осеннем воздухе. Виктор остался стоять, сигарета догорела до фильтра.
Мокрые, блестящие тротуары отражали оранжевые отблески фонарей, будто город выжигал свои слёзы янтарной солью. Тонкий туман стелился над землёй, и в нём растворялись силуэты прохожих – как неудачные наброски к несуществующим судьбам.
Виктор стоял, прислонившись к чугунной ограде, недалеко от выходящего из арки здания. Он не курил – просто держал сигарету, смотрел, как дым уносится даже без огня. В руке дрожала зажигалка, но он так и не щёлкнул.
Сзади послышались шаги. Тихие. Неосторожные.
– Я знала, что найду тебя здесь, – голос Мэри был не громким, но в нём было достаточно, чтобы остановить вечер.
Виктор не обернулся сразу. Он только слабо кивнул, будто сам себе.
– Город тебя выдал, – продолжила она, подойдя ближе. – Этот воздух. Это безмолвие. Тебя можно почувствовать в каждом камне мостовой, когда ты так исчезаешь.
Он усмехнулся. Почти беззвучно.
– А я думал, я становлюсь незаметным.
– Петербург таких не прячет. Он их показывает – как раны. Ты выглядишь как человек, которого город уже начал поедать.
Он, наконец, посмотрел на неё. Лицо бледное. Под глазами – темные круги. В глазах – пустая дорога.
– Меня сегодня читали, Мэри. Не в метафоре. Прямо. Человек сказал: «Мы читаем тебя». И знаешь что? Я поверил. Потому что есть что-то в воздухе, в этих переулках, в бумаге и чернилах, что давно уже живёт без меня. Без нас.
Мэри молчала. Только шагнула ближе. Сняла с себя перчатку и коснулась его руки. Он был холодным. Почти стеклянным.
– Может, ты просто боишься, что не ты пишешь эту историю. А она – тебя.
Он кивнул. И тут же – как сломавшись – выдохнул:
– А если Миша не умер просто так? Если это всё – потому что он пытался закончить то, что начал? Если Кирилл… если он с ними, этими странными людьми?
Мэри смотрела ему прямо в глаза.
– Я не знаю, Виктор. Но я здесь. Ты не один. И ты всё ещё дышишь. Всё ещё можешь говорить, как чувствуешь. Это значит – ты ещё не персонаж. Ты – автор.
И в этот момент трамвай за углом звякнул колоколом. Где-то в вышине всколыхнулись вороны. Где-то внизу попозли капли дождя по водосточной трубе. А между этим всем стояли они – двое. На границе текста и реальности.
XIV
ВетаВета осталась в офисе не только потому, что нужно было доделать что-то срочное и забрать материалы, как предполагалось заранее. А еще потому, что всё вне этих привычных стен начало казаться ещё более опасным. Снаружи – взгляды, сообщения, съемки, анонимные флешки.
А здесь, как ни странно, был порядок. Серые стены, графики, таблицы, потолочные лампы, мерцающие как всегда. Пока всё повторяется – мир существует. На часах было 21:47, когда она выключила мессенджеры и убрала всё лишнее со стола. В воздухе стоял лёгкий запах пластика – типичный для офисной техники. Она даже не сразу поняла, что с этим запахом что-то не так.
Скорее – что-то слишком знакомое.
На экране мелькнуло:
«Смотри в оба. Здесь нет героев.»
Она не знала, приснилось ли это или действительно произошло. Сообщение исчезло раньше, чем она успела прочитать его вслух. Как будто кто-то просто проверил – смотрит ли она. В этот момент её левое ухо стало звенеть – странно, глухо, как будто давление упало, как в самолёте перед турбулентностью.
Свет над ней слегка моргнул. И тогда она впервые уловила другой оттенок запаха – жжёная проводка. Не плотная, не удушающая – пока. Но живая. Как если бы здание сделало вдох, полный дыма.
Когда она встала и подошла к коридору, лампы над потолком моргнули трижды, а потом одна из них вспыхнула с хлопком. Это не было похоже на короткое замыкание. Это было похоже на сигнал.
Её сердце забилось быстрее. Руки похолодели. В животе – неприятное чувство, как если бы тело знало раньше, чем ум: сейчас начнётся.
Огонь она увидела не сразу.
Сначала – только свет на стенах: рыжий, дрожащий, как от костра. Только потом – запах стал резким, как резина, и появился гул – не тревога, не сирена, а живой звук, как будто в здании зашевелилось что-то, что не хочет быть замеченным.
Она попыталась выйти в основной коридор – но путь был уже отрезан: в стороне лестницы, огонь полз по стене. Не хлопком, не взрывом – медленно, но с волей, как живое существо, движущееся к ней. Дым пополз снизу, густой, липкий, и он уже был сладким, как в том сне.
Тело инстинктивно бросило её в аппаратную. Она захлопнула за собой дверь и прижалась спиной к полу, потому что было легче дышать. Глаза слезились. Задыхаться пока не начинала, но дыхание стало обрывочным – как у ребёнка в истерике. Она попыталась включить телефон – экран не включился сразу, как будто всё сопротивлялось.
И вдруг всё потемнело. Мир резко исчез. И на его место пришло – другое время.
***Сначала был свет. Ослепляющий. Потом – звук. Скрежет металла. Хлопок. Визг. И тишина. Она сидит в машине. Ремень врезается в грудную клетку.
Слева – силуэт. Тот самый подонок, с которым планировалось «Долго и счастливо», и который ничего в той ситуации не сделал, кроме спасения своей шкуры.
Горит. Машина горит. Впереди – огонь. Вокруг – дым. Как будто кто-то вылил это прямо на неё.
Мир начинает качаться. Память рвётся на фрагменты. Руки пытаются открыть дверь, но не получается. Пальцы только скользят по ручке.
Снаружи кто-то кричит. И она кричит в ответ:
– Я не могу выйти. Не могу. Пожалуйста.
Свет становится ярче. Огонь – ближе. Ощущение, что дальше – только смерть.
***Где-то за пределами огня, в той части мира, где ещё существует порядок, раздался глухой удар.
Словно сердце здания вздрогнуло.
Потом – второй, уже сильнее. Целенаправленный, упрямый. Не звук – намерение. Не стук – попытка прорваться.
За гулом в ушах, за треском искр и давлением в висках, Вета различила голос. Он прорезал её оцепенение, как нож через плотную ткань.
– Вета! Открой! Ты слышишь меня?!
Голос вырывался из-за двери, отчаянный и живой, будто кто-то барахтался на другом берегу, пытаясь дотянуться до утопающего.
Она медленно приподняла голову, и через щель в дыму увидела – темный силуэт за стеклянной вставкой. Свет фонаря бил в лицо фигуре снаружи, и она моргнула, не сразу веря, что это не ещё один глюк.
Это не сон. Он – здесь. Максим.
Он бил в дверь изо всех сил, снова и снова, всем телом. Каждое движение отдавалось грохотом по всему её телу – как удары по внутренней броне. Плечо врезалось в панель, снова и снова.
Гул, дрожь, и – щелчок. Замок не выдержал и сорвался. Дверь распахнулась, как рана – и в помещение ворвался воздух. И жизнь.
Максим шагнул внутрь – весь в свете, резкий, настоящий, обжигающе живой. На нём не было героической маски. Только страх. Только боль. Только злость – не на неё, а на ситуацию, на судьбу, на то, что он не успел раньше.
Он не стал говорить ничего лишнего. Не задавал вопросов. Не требовал объяснений. Он просто подошёл. Схватил её. Поднял. Прислонил к себе, как к земле, когда тебя уносит ураган.
– Всё. Слышишь? Всё уже хорошо. Ты со мной. Я здесь. Я тебя вытащу. Обещаю.
Его голос – неустойчивый, как дыхание после бега. Он говорил быстро, сбивчиво, но всё в нём было про неё. Она чувствовала его руки на своей спине, чувственные и сильные одновременно.
Запах его пальто – копчёный, тёплый, с ноткой сигарет и дождя. Грудная клетка под её щекой поднималась резко, он дышал так, будто только что сам выбрался из ада. Он не нёс её – он тащил, не думая, насколько тяжело. Она едва передвигала ноги. Мир плыл, как в затопленной киноплёнке. Он вёл её сквозь дым, пробиваясь к выходу – туда, где уже гудели сирены.
Они вырвались наружу – сквозь разлетающиеся створки, прямо в крики, фары, вспышки камер, бегущие силуэты пожарных.
Кто-то кричал, кто-то плакал. Где-то ругались. Но всё это было фоном. Потому что в центре её мира был он.
Максим. Он не отпускал. Он стоял рядом, как щит. И смотрел на неё – не так, как прежде. Не как на подчинённую. Не как на союзника. Без злости. Без упрёков. Без роли. Он смотрел, будто впервые понял, насколько она живая. И как хрупка эта жизнь.
И в его взгляде была только одна вещь. Не требование. Не ожидание. Не долг. Только неистовое, безмолвное:
« Ты мне нужна. Живая.»
Пожар гудел вглуби здания, но здесь, на бетонных ступенях, было почти тихо. Только трещал металл. Вдалеке слышались крики пожарных:
– Второй баллон, правее!
– Внутрь не лезь, пусть остывает!
Максим сидел рядом. Пальто на его плечах было обожжено сбоку. Он не замечал. Руки у него дрожали. Но не от страха. От осознания того, что он мог потерять, и что это почти случилось.
Вета дышала неровно, но уже не кашляла. Она держалась за колени, глядя в асфальт, как будто в нём был выход. Кожа на лице стягивалась от копоти, волосы пахли дымом.
Максим наклонился чуть ближе, не трогая, просто чтобы его голос не растворился в шуме из криков пожарных и общей паники приехавших менеджеров.
– Ты могла там остаться. Я не знал, где ты. Никто не знал.
– …Я и сама не знала, – хрипло прошептала она.
– Когда началось… всё стало похоже на тот день.
Он посмотрел на неё. Долго. Внимательно и пронзительно
– Авария? – спросил он, сам того не ожидая, попав в точку.
Она кивнула. И тут же добавила:
– Там тоже был огонь. Такой же свет. Такой же воздух. Но сегодня… Сегодня я не осталась одна.
Максим отвернулся на секунду. Он закрыл глаза – будто боролся с чем-то внутри. С чем-то, что давно хотело прорваться.
– Прости, что раньше не слышал. Не замечал. Я был занят тем, что ты должна быть «на моей стороне». А не тем, как тебе вообще быть. Во многом, что случилось, есть и моя вина, я не хотел, чтобы это тебя как-либо коснулось. Но…оно всё таки коснулось.
Вета сжала пальцы на коленях, а потом – отпустила. Она повернулась к нему. Голос её был слабый, но в нём звучала сила, вернувшаяся из глубины:
– Я…тоже тогда не кричала. Мне казалось – если я буду тихой, то всё исчезнет само. Что если я просто… стану маленькой, меня никто не тронет.
Он покачал головой. Медленно, как человек, который слишком долго молчал.
– Но ты – не маленькая. Ты просто была слишком долго одна. Держалась в стороне, особняком, который пытается защититься от мира.
– Спасибо, что вытащил, – прошептала она. – Не только из огня.
Он улыбнулся ей. Смятый угол губ, уставший взгляд. Но в этом взгляде – первое тепло за много дней холода, молчания и внутренних разногласий.
– Если хочешь… я останусь. Пока ты не решишь, куда идти дальше. Не как начальник. Не как мужчина. Просто как тот, кто… больше не отпустит.
Виктор
Иуда никогда не был предателем.
Так говорят те, кто боится собственных зеркал. Тех, в которых лицо Иуды – это их лицо, только чуть в тени, чуть в стороне от света. Иуда был ближе всех. Он сидел рядом. Он слышал дыхание, видел морщины на лбу, когда Мессия молчал дольше обычного. Он знал всё – как дрожали пальцы, как тяжело было утро, как рана на ноге не заживала неделями. Он знал человека, не идола.
Именно поэтому предательство Иуды – не предательство. Это жест предельной близости.
Кто предаёт – тот выбирает. А у Иуды не было выбора. Он просто понял: истина не спасает, она распинает. И тот, кто носит истину в крови, неизбежно умрёт. Вопрос только – когда, и чьими руками.
Говорят, Иуда взял серебро. Но разве не мы берём его каждый день? Разве не меняем правду на спокойствие, честь – на продвижение по службе, любовь – на безопасность? Разве не продаём?
Иуда сделал это один раз. Мы – постоянно.
Его имя стало клеймом. Он вошёл в каждый язык, как чёрная метка. Но никто не спросил: а если он был жертвой системы? Если он был нужен? Не как человек, а как функция. Как винтик в театре страданий. Без него история не двинулась бы. Без него не было бы распятия. А без распятия – не было бы веры.
