Да запылают костры!

Что самое важное, он многое знал о лжепророке. Калех, когда несколько лет назад заявился в храм, своими речами ощутимо задел его самолюбие. Не в силах смириться с поражением, колдун непрестанно следил за Калехом, ища куда надёжнее ударить, бросил всех своих подручных разнюхивать любые белые пятна в жизни пришельца. Видимо, он сумел сделать какие-то выводы и попытался нанести удар, похитив мальчишку и заманив лжепророка в ловушку. Он недооценил Калеха и не подумал о том, что тот сможет дать ему отпор. Или то была очередная игра?

В любом случае он оставался единственной преградой к исполнению миссии Тубала.

Капитан жестом приказал женщине в маске с багроводесятниками выбить дверь и схватить колдуна, а сам остался ждать снаружи. Вскоре он услышал бессильные крики, звон стекла и звуки ломающейся мебели. Вокруг не было не души, и никто не мог бы увидеть его кулаки, стиснутые до белизны в пальцах, и высоко вздымающуюся от тревожного дыхания грудь. Наконец всё затихло.

Некоторое время Тубал не решался войти в дом. Хотя женщина в его отряде была одной из Пустых и могла блокировать любое колдовство, ему стоило больших усилий, чтобы не сорваться с места и не побежать прочь. Он заложил руки за спину и подставил лицо дневному ветру, ощущая, как возвращается спокойствие. В безоблачном небе завис ослепительно-яркий солнечный диск. Знак огня и света – хороший знак. Тубал медленно вздохнул и прошёл в жилище колдуна.

Внутри ждало зрелище, от которого захватило дух.

– Пошли прочь! – кричал колдун, тщетно пытаясь вырваться из хватки. – Дива вас раздери, что вам…

Он замолк. Два багроводесятника держали его, давя на плечи и принуждая сгорбиться, а женщина в маске со скучающим видом стояла позади. Абрихель поднял голову, и Тубал увидел искажённое болью лицо, наполовину скрытое за спутанными каштановыми прядями. Но даже так невозможно было скрыть его взгляд.

Взгляд подстреленного степного волка.

Абрихель дёрнулся вперёд, но безуспешно. Багроводесятники только сильнее вывернули ему руки.

– Так вот оно что! – воскликнул он, и его глаза ещё ярче засверкали от злобы. – Мне не следовало удивляться, что именно ты пошёл по моему следу, Тубал. Как пёс…

По его лицу стекали ручьи пота, чуть красноватые от кровоточащей раны на лбу. Одежда колдуна смялась и местами порвалась, на босых ногах виднелись свежие ссадины. Тубал глубоко вдохнул, медленно выдохнул и перевёл взгляд на лицо Абрихеля. Почему он казался хозяином положения? Это тяжёлое, но размеренное дыхание. Презрительный взгляд…

Ухмылка на губах.

Тубал в очередной раз задумался: «Как он заставляет бояться себя?»

– Ты ведь пёс, верно? Преданный хозяину, который его вечно колотит.

Старые кирзовые сапоги противно заскрипели по лакированным доскам. Тубал склонился над Абрихелем; тот задрал голову, и смуглая кожа блеснула от пробившегося снаружи луча солнца.

– Ты жалок.

Тубал отпрянул, оглядел своих людей, ища тени насмешки на их лицах.

– Снимите с него одежду, – приказал он.

Резкая подсечка выбила пол из-под ног Абрихеля, и он рухнул на зад, раскинув руки в стороны. Теперь стала заметна тонкая струйка крови возле его правого уха. Ублюдок пытался колдовать.

Тубал стоял над ним, дрожа от испуга и ликования.

«Ну и кто теперь жертва? А кто охотник?»

Он молчаливо смотрел, как с колдуна грубо срывают рубаху, стягивают штаны, оставляя в одном пыльно-кремовом исподнем. Как же повезло ему оказаться в своём доме, а не в сырой камере.

– Так вот до чего ты опустился! – противно засмеялся колдун.

Костлявое тело, покрытое светлыми пятнами на животе и лодыжках, вздрогнуло, точно от судороги.

Но Тубал не решался подойти.

– Ну, что скажешь? – ухмыльнулся Абрихель, глядя ему в глаза.

Он жадно втянул воздух через нос и поморщился, будто учуял вонь. Разочарованно покачал головой.

– Не нравится?

– Всю одежду, – сказал Тубал.

В приюте ему часто приходилось слышать, что даже самый могущественный человек, если его раздеть догола, становится ничтожным и униженным.

Униженным – возможно, но точно не ничтожным.

Тубал осмотрел колдуна. Сидящий на полу, удерживаемый под руки, нагой, со съёжившимся фаллосом в окружении густой тёмной поросли на лобке, Абрихель всё ещё выглядел грозным.

Проклятый адепт!

Усилием воли Тубал заставил себя наклониться, достаточно близко, чтобы слышать дыхание колдуна.

– Ты жалок, – процедил Абрихель и попытался плюнуть в него, но промахнулся.

А затем пнул Тубала в голень. Удар получился не сильный, но его хватило, чтобы капитан отскочил и инстинктивно потянулся за револьвером; его люди никак не отреагировали. Абрихель смотрел на него с издёвкой…

Тубал пригладил кобуру на поясе. В порыве он едва не забыл, зачем пришёл.

Колдун снова дёрнулся вперёд, хищно оскалив окровавленные зубы.

– Я понял… – неожиданно спокойным, почти обречённым голосом произнёс он и выгнул спину, скривившись как от боли. – Ты хочешь отыграться за прошлое.

Тубал зло смотрел на него. Когда он узнает всё, что ему нужно о Калехе, стоит навсегда избавиться от мерзкой змеи.

Эта мысль придала сил, заставила улыбнуться.

Некоторое время он стоял, не говоря ни слова, и задумчиво глядел на повисшего на руках багроводесятников Абрихеля. Снаружи прогремел одинокий грузовик, оставив просачивающийся сквозь приоткрытые двери запах пыли и солярки. От дурманящей вони закружилась голова, и даже колдун, казалось, перестал осознавать что-либо, пока капитан не заговорил.

– Что, Абрихель, – спросил Тубал, – каково это, быть в роли скованного? Ведь теперь, когда первосвященник попал в опалу, адепты сделались виновными во всех смертных грехах. А всё – ваша непомерная гордыня! Вы могли спасти Кашадфан от яда лжепророка, но предпочли строить свои козни против президента. Есть в этом справедливость, не находишь?

Абрихель опустил голову.

– Справедливость? – прохрипел он.

Какой же сладкой может быть власть над своим злейшим врагом!

– Ну да… – продолжал Тубал, не сдерживая улыбки, глядя на обессиленного колдуна. – Такой безбожник как ты… Я ведь говорил, что чту заветы Спасителя? Наконец-то я смогу исполнить свой долг. Хотя и мне пришлось блуждать в потёмках, но это ты и сам знаешь.

Продолжительный булькающий кашель.

– Я знаю, да.

– Как всё замечательно складывается, – сказал Тубал, подавляя дрожь в руках, – ты не заметил, Абрихель? Ты знаешь, чем всё закончится. И наверняка знаешь, зачем тебя схватили.

– Шёл бы ты дальше углы сторожить.

– У меня нет никакого желания истязать тебя – я не палач. Но если ты ещё раз посмеешь дерзнуть мне…

Тубал ударил его наотмашь по лицу, и ещё раз, пока не убедился, что колдуну больше не до насмешек. Затем продолжил:

– Пару месяцев назад ты виделся с… Калехом.

Торжествующее настроение капитала улетучивалось, будто вода в раскалённом котле. В сердце кольнула внезапная вспышка беспокойства – похоже, колдун всё ещё вёл свою игру, и делал это очень умело.

– И что? – Абрихель опять закашлялся.

– Я хочу знать больше о вашей встрече. Хочу знать то, что узнал ты.

«Мерзость». Любое упоминание колдовства вызывало у Тубала отвращение. Ещё хуже было связывать нечистое искусство с человеком, которому он когда-то верил и считал своим проводником к истине. Много лет назад Калех выглядел для него оплотом покоя и справедливости. Тубал хотел бы тогда отказаться от всего, чтобы верить ему, следовать за ним…

Но теперь он видел ясно.

– Похоже, – продолжал Тубал, – ты был прав насчёт него. Он затуманил людям головы своим колдовством? Скажи мне!

Абрихель смотрел на него снизу вверх так, словно следил за забравшимся на вершину башни ребёнком. Тубал терпеливо стоял над ним, чувствуя, как начинает затекать спина.

– Какое мне до этого дело? – проскрипел Абрихель.

«Да как ты!..»

– Не пытайся сбить меня с толку своим лживым безразличием! – вспылил Тубал. – Думаешь, что ты лучше меня просто потому, что умеешь наводить морок? Или, может, в тебе кровь чище моей?!

Тубал коротко шикнул, возвращая контроль над эмоциями, и заговорил снова:

– Подобные тебе взбираются по головам и плюют сверху. Вот только я знаю, что есть кое-что, за что каждый из вас трясётся… Посмотрим, сколько равнодушия в тебе останется, если я лишу тебя этого.

Он взял у одного из багроводесятников нож, присел на колено и приставил сверкающее лезвие к паху Абрихеля.

– Ну что?! Что? Теперь тебе есть дело, Абрихель? Поверь, как много сейчас твоих силах! Этот Калех, он колдун? Всего один ответ, Абрихель – ты спасёшь и страну, и своего дружка…

– Я ещё увижу твой труп, – прошипел колдун. – Увижу.

Тубал раздражённо дёрнул рукой, оставив на коже небольшой порез. Абрихель сглотнул и закатил глаза.

– Да, Калех один из адептов! Решил задачку?

– Возможно… Конечно же! Никто из людей не встанет на сторону колдуна, тем более отвернувшегося от Храма. Но, хм… Как он это делает? Жесты, щелчки пальцев, взмахи рук?

– А разве можно как-то иначе? Вижу, ты так и не избавился от страха, Тубал.

Тубал раскрыл рот и, размахнувшись, ударил колдуна по щеке.

– Заткнись! Сегодняшний день изменит историю… Впрочем, довольно слов. Мне надоело смотреть на твою ничтожность. Пусть тобой занимается моя помощница.

Абрихель повис тряпичной куклой; вид у него был, точно он смотрел на Тубала с борта тонущего корабля. И всё равно умудрялся выглядеть победителем.

Тубалу начало становиться не по себе.

– Передавай привет Калеху, – безразлично произнёс колдун.

Да в чём же дело? Капитан недоумевал, что настолько униженный, беспомощный и избитый человек продолжает говорить с ним в снисходительной манере.

– Не сомневайся, – бросил Тубал, скрипнув зубами. – Он узнает обо всём, прежде чем получит то, что заслуживает.

Тубал развернулся и решительным шагом пошёл к выходу. Его люди, за исключением Пустой, поплелись следом. Дверь распахнулась, и солнечный свет залил тёмный коридор жилища колдуна; обернувшись, Тубал разглядел лицо Абрихеля. На миг ему показалось, будто увидел ухмылку на его губах.

В мыслях восстала картина идеального города, в котором не останется места для колдовской мерзости, а праведность и честность будут вознаграждаться по заслугам.

«Я очищу этот город ото лжи. Остался лишь один шаг…»

***

После случая на заброшенном складе он целый месяц практически не выходил из дома. Бывало, что Гольяс просил его сходить в лавку за продуктами – тогда он без возражений собирался, исчезал на некоторое время и возвращался с полной торбой. Вряд ли что-то задерживало его по пути. Почти все часы, за исключением сна и немногословных трапез, он проводил в своей комнате, сидя на полу и закрыв глаза в глубокой задумчивости. Вспоминая первые дни знакомства с ним, Гольяс ощущал себя родителем, ухаживавшим за большим ребёнком. Сейчас он словно заботился о древнем старике. Не раз, и не два задавал вопрос, что он, Гольяс, может сделать, чтобы помочь.

Тот же только отшучивался или многозначительно молчал.

Гольяс совершенно отчаялся и решил опустить руки, пока друг сам не попросит о помощи.

Однако этим утром он проснулся от голосов на кухне и сонно приплёлся на шум; Калех оживлённо беседовал с зашедшим в гости Гафуром.

– Гольяс, дружище, – широко зевнув, проговорил Гафур; из-за хрипоты его голос казался старческим. – Будь добр, налей мне ещё кружечку пива.

Время, проведённое в заключении, ужасно отразилось на мяснике. Бронзово-золотистые волосы сильно поредели и потускнели, кожа приобрела сероватый оттенок, щёки запали, а руки заметно подрагивали всякий раз, когда оказывались на весу. Даже прошедший на свободе месяц не исправил этого. «Только огонь упрямства в глазах всё прежний», – подумал Гольяс.

– И сегодня наконец, – сказал Калех, когда он вернулся с кувшином охлаждённого пива, – я выйду на Кедровую площадь, чтобы обратиться к народу…

Калех удовлетворённо кивнул.

– Это будет очень важная лекция.

Как всегда, он до последнего момент и слова не обронил о своих планах. И это при том, что они столько лет делили одно место под крышей!

Гольяс разлил пиво по кружкам, поставил кувшин на стол и, застыв посреди кухни, вдруг осознал, что именно сказал Калех.

– Лекция?! – воскликнул он. – Калех, ты с ума сошёл! На улицах не протолкнуться от багроводесятников!

– О чём это он, Калех? – удивился Гафур. – Он хочет сказать, что эти молодчики в кожаных шапках могут доставить нам неприятности?

– Я хочу сказать, что дразнить власти сейчас – это самоубийство! – выпалил Гольяс и посмотрел на Калеха: – Неужели ты не понимаешь?

– Я не узнаю тебя, дружище, – удивился Гафур. – Не ты ли первый уговаривал Калеха начать говорить?

– Да, уговаривал! Но всё зашло слишком далеко.

Гафур фыркнул – беззлобно, но с явным укором.

– Ох, Гольяс… – произнёс он так, будто разговаривал с глуповатым учеником.

Пошатываясь, он подошёл к Гольясу и стиснул его в объятиях.

– Грядут великие перемены! – сипло прокричал он. – Нам с тобой выпала честь возглавить крыло праведной революции!

Гольяс недовольно скрючился и опустил взгляд в пол. Больше всего на свете сейчас ему хотелось как следует стукнуть мясника по голове. Бестолковый упрямец! Неужели жизнь ничему так и не научила?

– Гольяс, – тихо позвал Калех.

В его голосе слышались извинения, и от этого душу Гольяса пронзило состраданием. Он поднял взгляд на Калеха, одними глазами пытаясь сказать: «Я же твой друг!»

И осознание только сильнее убедило его настоять на своём.

– Калех, одумайся, прошу тебя! Подумай о том, что может произойти!

«Подумай об Ионе!»

– Пойми, Гольяс, теперь уже ничего не изменишь. Ты прав, мы зашли слишком далеко, и нам нельзя отступать. Иначе багровый террор не закончится.

– Они просто убьют тебя! – выкрикнул Гольяс. – И некому тебя защитить – все слишком устали от хаоса. Прошу, уезжай из города, спрячься где-нибудь, но живи! Живи, Калех!

Яростный всплеск потонул в стыдливом молчании, и Гольяс почувствовал себя бессильным и опустошённым. В конце концов он действительно стал главным виновником событий последних лет. «Тогда у меня была мечта…»

– Подумай о последствиях! Разве ты не понимаешь, насколько это опасно? Даже если ты каким-то чудом преуспеешь, ничем, кроме гражданской войны это не закончится! Брат пойдёт на брата…

Калех посмотрел на него; тёмно-карие глаза потускнели от горечи.

– Значит, таков промысел Спасителя. Мне остаётся только совершить то, что должно.

Гольяс задумался об отстранённой сущности Спасителя, чьё неподдающееся осмыслению бездействие допускало творившееся в мире зло. Он задумался о творившихся с его безразличного дозволения беззаконии и коррупции, о войнах и бедствиях, произошедших задолго до нынешних дней. Выходит, его промысел в том, чтобы толкать добрых людей на смерть? Оставлять остальных в одиночестве?

«И если сам Спаситель так жесток…»

– Я не хочу в этом участвовать, – сказал Гольяс и сам вздрогнул от того, насколько холодно и обречённо прозвучал его голос.

Ответом на эти слова стала тёплая, обрамлённая медно-рыжей бородой улыбка.

– Не нужно, – мотнул головой Калех. – Просто позаботься об Ионе.

***

Кедровая площадь. Священное место магов старой эпохи.

Сотни жителей Алулима собрались на гранитном просторе, с нетерпением и опаской оглядываясь по сторонам. Они хотели услышать лекцию пророка. По пути на площадь Куова развлекал мясника Гафура никому не известными легендами: например, раз в тридцать три года в рассветном свете, когда встречаются луна и солнце, здесь можно увидеть тени отшельников и заблудившихся юношей. Гафур, позабыв, что время близилось к закату, начал недоверчиво озираться по сторонам.

Ещё во времена древнего царства Киэнги здесь возвышались разлапистые кедры, скрывавшие за собой волшебные поляны с журчащими ручьями. Куова знал, что для кашадфанцев это место не имело особого значения, но ему всё казалось, что призраки былой силы ещё витали в воздухе. Он будто наяву слышал плеск воды и ласкающий ветви шелест ветра. Но что ему в этих звуках? Всего лишь светлые воспоминания о прошлом.

Лес был вырублен давным-давно, и о нём напоминали только небольшие треугольные участки, на каждом из которых росли молодые кедровые деревца. В остальном всё выдавало привычную кашадфанскую расточительность, упрятанную за ложной скромностью: украшенные завитками кованные фонари и скамейки, волнообразные узоры из мрамора на плитах и четыре овальных фонтана по углам. В стороне нашлось место даже маленькому храму, закрывшемуся, однако, на ремонт два год назад. Создавалось впечатление, что люди приложили все усилия, избавляясь от того, что не могли победить.

Это ведь то самое место, где маги-учащиеся Алулима проходили обряд инициации? Куова хорошо помнил, как, будучи юным воспитанником Круга, отправился искать «сердце леса».

– Не вздумай витать в облаках и сомневаться, – говорил ему наставник, – иначе лес поглотит тебя. На свет выведет лишь решимость.

Куова шёл, стараясь сильно не отвлекаться на приветствия людей, тянувших к нему руки. Он легко ступал по живому коридору к обширному возвышению, разделённого с остальной частью площади пологой лестницей. Гафур шествовал рядом с гордым видом избранника и ничуть не уставал от внимания толпы, а в самом конце пути поднялся за Куовой на возвышение и встал позади него, точно верный страж. Куова обернулся, чтобы послать ему дружескую усмешку, но тут его взгляд упал на монументальную мраморную стелу. Основание стелы украшали рельефные сцены битвы, а на вершине красовался расправивший крылья орёл. Апофеоз тщеславия ушедших в прошлое шахов.

Вероятно, то было напоминание о победе в уже забытой всеми войне.

Люди разбрелись по широкой площади, держась поодиночке или маленькими группками возле крошечных клумб и фонарных столбов, которые негласно объявляли центрами личного пространства. Некоторые держали в руках горящие свечки. Поняв, что вот-вот начнётся лекция, они прижали ладони к сердцам и опустились на колени. Робко и нестройно. Куова набрал воздуха в грудь, чтобы произнести первые слова, и тут уловил мелькнувшую за спинами людей тёмно-красную фигуру. Он тихо выдохнул, нахмурился… Что это было?

Солдат из Багровой десятки?

– Вы пришли! – звучно провозгласил Куова и едва не закашлялся.

Он перевёл дыхание и поднял взгляд к солнцу. Светило не желало делиться и крупицами божественной силы, но и одно касание ярких слепящих лучей, греющих кожу и золотящих волосы и бороду, дарило умиротворение. Тепло сулило невероятное будущее.

Куова всмотрелся в толпу, но человека в красной куртке там уже не было.

– Вы пришли, – продолжил Куова, мягким жестом призвав всех подняться с колен, – потому что вы устали от лжи и страха!

Слова закружились в мыслях. С чего бы начать на этот раз? Горожане напуганы террором, и россказни про нескончаемые битвы между зурами и дивами – последнее, что им хотелось бы слушать. Наконец он решил обратиться к тому, что было прежде.

Куова оглянулся, потрепал зачарованно стоявшего Гафура по плечу и спустился со ступеней.

– Некогда здесь, среди кедровых лесов, – начал он свой рассказ, – собирались те юноши и девушки, что искали смелости и мудрости. На всех одно им было напутствие: «Перестроив свой ум, вы перестроите мир», – Куова обратил ладони к толпе, призывая задуматься. – Много веков назад сам Спаситель приходил сюда за вдохновением… Не за этим ли пришли сюда вы?

Как и обычно, Куова подбирал слов из историй древности и подавал их таким образом, чтобы они отзывались в душе современного человека. Так, чтобы стирались границы между эпохами. «История человечества – это круг, – сказал однажды наставник, – меняется покров, но не суть».

Люди начали невольно придвигаться ближе друг к другу.

– Мы с вами добрались до начала одного из начал. Мы желаем быть прямо как те юноши – идеалистами, мечтателями, верующими. – Сделав паузу, Куова явил собравшимся скорбь и разочарование. – Но что стало с нами? «Перестройте мир!» – призывали нас, однако умы наши на протяжении долгих лет стягивали цепями! И теперь вы удивлены… Вы не ждали, что страну настигнут насилие и коррупция? Удивлены, что даже первосвященнику нет дела до Спасителя? И всё же – братья! сёстры! – вы пришли! Потому что вы хотите узреть истину. Знаете, что истина не сгорит…

Он поднял перед собой правую руку, успокаивая взволнованных горожан.

Из толпы послышался шёпот молитвы.

– Я знаю: вы чувствуете то же, что и я, – сказал Куова и широким жестом обвёл публику. Голос его сделался тёплым и бархатным. – Завтрашний день сокрыт за песчаным облаком – не разглядеть. Но в сердцах пылает вера! Вера в то, что однажды люди по-настоящему станут равными перед Спасителем. Вера в то, что, стоя на корнях древнего кедрового леса, мы пишем нашу историю заново!

Лица стоявших в первых рядах людей – старых и молодых – озарило проблеском восторженного облегчения. Куова вспомнил об их энтузиазме на самой первой лекции. И что у них в душах теперь? Избавиться от страха не так уж просто…

– Несколько лет назад я встретил удивительных людей. – Куова широко улыбнулся. – Я узнал, что они, закрывая глаза на пороки реальности, продолжали втайне мечтать о праведности.

Он печально покачал головой. Прислушиваясь к его словам, собравшиеся метались в своих чувствах от безнадёжности к воодушевлению. И вот уже Куова смотрел, как на их лица снова ложится тревога. Люди хмурились и опускали головы.

– Многих из них мы потеряли! В этом сложном мире, рождённом среди голода, жажды и страха, многие расстались со своей мечтой! Они…

Он резко замолчал и прикрыл рот ладонью, словно хотел спрятать неуместный смешок.

– Впрочем, кому как не мне об этом знать? – смущённо произнёс он. – Я прибыл в город без единого агора в кармане. – На лицах пришедших отразилось недоумение. – Ради куска горячего хлеба и глотка пузырящейся воды готов был не то что с мечтой – с бородой расстаться! – Над толпой прокатилась волна смеха: сперва робкого, а затем всё более громкого и открытого. Впервые за несколько тёмных месяцев люди вновь ощутили каково это, стоять в свете своего пророка. Он позволил себе ещё одну тёплую усмешку и опять посерьёзнел. – Однако такова наша жизнь… Человек вынужден расстаться с мечтой, если идёт к ней один. Без ближнего, без веры. Что ещё хуже, он может сбиться с пути, считая, что творит благо, когда совершает зло. Такой человек губит не только себя, но и тех, кто его любит! Он искажает мир вокруг, следуя логике своего отравленного разума!

Негодующий ропот. Кажется, даже стоявший позади Гафур присоединил свой голос к общему недовольству. Вот она, вспышка страсти…

– Но сегодня я пришёл рассказать не о потерях, а о новых начинаниях. Я хочу предложить вам надежду.

Теперь кто-то восторженно ахнул.

– Перестройте свои умы, преобразите мир! – воскликнул Куова. – С верой в сердцах вы можете построить Царство Спасителя!

Вдруг все голоса стихли. Отбивая тяжёлый шаг по каменным плитам и расталкивая ошеломлённых горожан, приближался вооружённый карабинами отряд Багровой десятки. Лицо их предводителя накрыла тень, но из-под неё сверкали льдом голубые глаза.

***

– Калех, ты арестован! – громко объявил Артахшасса, срывающимся на крик голосом. – Ты обвиняешься в попрании священных законов Кашадфанской Республики, распространении лживых пророчеств и приговариваешься к очищению! Как капитан Багровой десятки, я беру исполнение приговора на себя.

Гафур хотел было вырваться вперёд и высказать в лицо голубоглазому выскочке всё, что о нём думает, но быстро отказался от этой затеи. Пророк внешне никак не отреагировал на тираду бывшего жандарма, а потому сам Гафур решил не спешить. Ничего не оставалось, кроме как обмениваться яростными взглядами с багроводесятниками.

– Долой ложного пророка! – проорал кто-то.

– Грабители! Насильники! Кто дал вам право судить?! Убирайтесь прочь! Багровые ублюдки! Да пожрёт пустота ваши души!

Воздух загудел от яростных криков. Отовсюду летели обвинения, угрозы, проклятия. Создавалось впечатление, что никто из людей не намеревался уходить, тем больше подливая масло в пламя давнего противостояния. Люди сбивались в кучи на нагретых солнцем чёрно-серых плитах. Некоторые из них умудрились принести с собой кроваво-алые транспаранты и теперь разворачивали их, выставляя на всеобщее обозрение лозунги против президента и первосвященника. Другие ограничивались энергичным потрясанием рук.

Стиснув пальцы в кулаки так, что ногти впились в кожу, Гафур оглядывался по сторонам. «Дойдёт дело до войны… Уж в этом ты, Гольяс, был прав». Он взглянул на Калеха, но тот продолжал с неестественным спокойствием наблюдать за галдящей толпой. Большинство людей явно поддерживали Пророка, и Багровой десятке явно не на что было рассчитывать.