Да запылают костры!

«Честно, значит? Сказать тебе, что ты – часть большого плана, подстегнуть твоё честолюбие? Или же…»

Куова бросил короткий взгляд на понурое лицо мясника.

«…обнажить твою душу перед тобой самим, будто перед зеркалом?»

– У меня нет привычки сомневаться в ком-либо, – сказал Куова, стараясь говорить так, чтобы голос звучал мудро и проникновенно. – Ты хороший человек, Гафур… Открытый и правдивый. Но ещё в тебе живёт жажда – жажда совершить поступок, который запомнят люди.

Куова смотрел по сторонам, ловя лениво любопытствующие взгляды прохожих, и ощутил себя спутанным паутиной обстоятельств. Никто из этих людей с одинаковыми эмоциями на лицах не был предназначен для первого шага, в отличие от…

Гафур, точно уязвлённый вол, помотал головой.

– Мы все хотим, чтобы нас запомнили! Оставить память после себя…

– Это так. Но желание в тебе другого рода – плевать на результат – как ты сам сказал… Ты бы с радостью стал мучеником, зная, что это отзовётся в сердцах тысяч. Даже если бы в конечном счёт это ничего не принесло.

Куова остановился напротив мясника; на лице того читалось ошеломление, близкое к признанию поражения.

– Такой честности ты хотел?

– Жестоко, но честно… – пробормотал Гафур, словно пристыженный подросток. – Но что же…

Но что же делать? Гафур стремился проявить себя в том, что умел лучше многих. Так зачем его ограничивать? Это далеко не наибольший риск, который поджидает на пути. И даже если выбор обернётся неудачей…

«Я найду способ всё исправить, найду».

– Порой приходится просто делать то, что должно, – негромко произнёс Куова, бросив усталый взгляд на Гафура.

Мясник отшатнулся, едва не врезавшись в фонарный столб.

– Так ты благословляешь нас?

Сколько надежды в одном возгласе.

Куова глубоко вздохнул.

– Спаситель уже благословил вас, – ответил Куова, обхватив Гафура за плечи. – Он так же желал равенства и справедливости… Но не позволь праведной злости обратиться в ярость!

«Какова вероятность, что вы поступите с точностью до наоборот?» – подумал он, впившись взглядом в распахнутые глаза мясника.

Возвращение Куовы в этот мир было предопределено. А значит, все дороги рано или поздно сведутся к одному. Такова воля Солнца.

– Попроси – и ты всё получишь. Я благословляю вас.

***

Отчаявшиеся и обозлённые нескончаемыми притеснениями, лавочники собрались на главной площади Алулима. Поначалу они не решались сплотиться в одной точке, выжидали в отдалении, но, замечая знакомые лица, начинали кучковаться и привлекать к себе остальных. Зарождающееся единство приподняло протестный дух – лавочники развернули плакаты, исписанные размашистыми клиньями лозунгов, и принялись несмело, но недвусмысленно скандировать требования.

Появившийся спустя полчаса небольшой наряд жандармов оказался бессилен против бастующих.

Собравшиеся на небольшую демонстрацию торговцы вскоре обнаружили, что оказались в меньшинстве. К ним присоединились рабочие с фабрик, недовольные условиями труда. Они не взяли с собой ни плакатов, ни транспарантов, но тем громче звучал хор их голосов. Нисколько не желающие упускать свой шанс высказаться, на площадь начали стекаться студенты; молодым людям была не по душе политико-культурная стагнация. Когда эта пёстрая компания превратилась в полноценный митинг, а число жандармов пополнилось подкреплениями, стало ясно, что ночь не выдастся тихой.

К толпе вышел командир жандармов, полковник Хирмани. На обусловленной нейтральной полосе его встретил самопровозглашённый лидер бастующих, мясник Сурани Гафур. Седовласый жандарм, держа гордую осанку, поставленным голосом продекламировал «возможные неприятные последствия нежелательной акции» и предложил разойтись добровольно, пообещав закрыть глаза на уже свершившиеся нарушения. Мясник рассмеялся ему в лицо и ответил, что теперь ещё больше убеждён в правильности избранного пути.

Первое время на площади зиккурата царило относительное спокойствие. Жандармы стояли плотным строем, исподлобья глядя на протестующих; сами же протестующие почувствовали себя расслабленно: кто-то зажёг свечи и посвятил несколько минут молитве, другие весело переговаривались, лишь изредка отвлекаясь на скандирование. А затем раздался звук разбитого стекла, чей-то крик – и это послужило сигналом к действию.

Рабочие начали крушить скамьи и навесы. Они вооружались обломками досок и распихивали по широким карманам мелкие железки и гравий. Студенты из платков и обрывков старых рубах соорудили пращи. Долгое время дремавший гнев пробудился. В головах поселились слова уличного проповедника о равенстве и вере в ближнего. Полковник Хирмани снова попытался воззвать к разуму протестующих. В сторону жандармов полетели первые камни. Воздух наполнился свистом с одной стороны и твёрдыми командами – с другой.

Началось прощупывание обороны друг друга. Всё это напоминало игру, участники которой не решались всерьёз поранить друг друга: толчков было больше, чем ударов, камни летели на упреждение, а деревянные дубинки рассекали пустоту. Однако жандармы шаг за шагом отступали с площади на проспект, где новой жертвой ярости протестующих стали витрины и фонари.

В ответ на беспорядки по всему городу отключили электричество – свет в домах и на улицах потух, но тут же огнём вспыхнули факелы.

К середине ночи, когда протестующие вытеснили жандармов с Шегеша, лозунги о сокращении рабочего дня и об усмирении торговой инспекции постепенно сменились призывами к свержению власти. Отступление верных защитников было немедленно расценено как слабость, и вторжение в дворец президента и дом правительства перестало казаться чем-то невозможным.

– Сначала псы! – скандировали они, подразумевая Собрание. – Затем хозяин!

Бунт. Иначе всё происходящее называться уже не могло.

Несмотря на немыслимые старания, Сурани Гафур терпел поражение всякий раз, когда пытался успокоить толпу. Не желая быть обвинённым в предательстве идей восстания, он смирился. В конце концов, что как не произвол властей погубило его отца? Время для сомнений прошло. Вчера простой мясник унижался перед привередливыми клиентами; сегодня в его руках оказалось ни много, ни мало целое святое воинство, благословлённое истинным пророком.

Когда бунтовщики решили пойти приступом на президентский дворец, на их пути выстроился отряд конных жандармов. Около двух десятков человек из хвоста колонны растворились в темноте, решив не дожидаться исхода противостояния. Остальные продолжали идти вперёд, на ходу выстраиваясь в неровное подобие фаланги, но лишь за тем, чтобы конный строй за считанные минуты разбил их на мелкие отряды. Едва они попытались перегруппироваться, в дело вступили скрывавшиеся до сего момента адепты. Ослабленные заклятия сбивали с ног, наводили кошмарные видения и вызывали жгучую боль в конечностях. Всадники рысили взад-вперёд и ударами дубинок оглушали самых ретивых.

Началось бегство. За полчаса восстание было подавлено, зачинщики – схвачены.

Позже выяснилось, что при разгоне бунта погибли девушка. Её обнаружили рядом с молодым жандармом, который стоял над телом, словно каменный страж, сжимая в руке окровавленную дубинку. Его голубые глаза были подобны мутному стеклу.

***

Бессонница мучила Тубала несколько ночей.

Спустя два дня после подавления бунта сам полковник Хирмани вызвал его в свой кабинет. Тубал пошёл с готовностью понести заслуженное наказание. Которого не последовало. Вместо этого полковник спокойно выслушал сбивчивый доклад, сделал какие-то пометки в своём журнале и отдал распоряжение на месяц отстранить жандарма Артахшассу от службы. Тубал ушёл молча с осознанием безнаказанной несправедливости.

Он заперся в тесной комнатушке, оставшись наедине с роящимися в голове ужасными образами – рассекающие кожу удары плетьми, тёмная магия адепта, обвивающая тело подобно длинным скользким щупальцам, толпа с факелами, надвигающаяся, как лава, медленно и неотвратимо, и испуганное лицо молодой женщины. Он ожидал, что рано или поздно безумие настигнет его и укроет от терзающих обличений, но тщетно.

Когда чувство вины обжилось в сердце, а Алулим погрузился в холодные сумерки, Тубал вышел на улицу. Прошёлся вдоль шумных ресторанов и кабаре; никому не было до него дела. Он брёл по краю проезжей части, не думая о проезжающих мимо автомобилях, о пронизывающем до костей ветре. Остановился только у библиотеки, где нередко проводил вечера и ночи человек, который стоял над простаками и дёргал их за ниточки.

Тубал направлялся к пророку.

Исцарапанные двери библиотеки противно заскрипели. Рыжеватые огни ламп замерцали, будто факелы под порывом ветра.

Он вздрогнул. В памяти снова всплыла ночь восстания.

– Тубал? – прозвучал справа тёплый голос. – Я боялся, что ты не придёшь.

Тубал с трудом подавил желание развернуться и спрятаться, хотя чужой голос всё ещё нашёптывал: «Ты не найдёшь спасения! Беги!»

– Непростой выдался месяц, – сказал Калех. – Для всех нас.

В старом кресле под лампой сидел пророк. Его медные волосы и расчёсанная борода отливали огнём в искусственном свете. Тубал подошёл ближе и прикрыл рукой глаза. На мгновение ему показалось, что перед ним сидит не странник Калех, а живой царь из легендарных времён.

Будто на пороге невозможного испытания, силы и воля покинули Тубала, оставив в душе мёртвую пустыню.

– Как же так? – прошептал он.

Тубал сам не знал, какой ответ хотел получить на такой жалкий вопрос, будто надеялся, что Калех прочитает на лице его боль и смятение – и поймёт.

– Человек подобен тетиве лука, или пружине затвора. На него можно долго давить, но…

– Нет! – вскричал Тубал, рухнув на стул. – Зачем вы разжигаете в людях ненависть?

Поначалу Калех казался застигнутым врасплох и поражённым, но лишь на короткий миг. На губах появилась измученная улыбка, в глазах цвета шоколада блеснуло понимание.

Калех придвинулся к Тубалу и ласково, почти по-родительски, взял его за руку, сочувственно всматриваясь в глаза. Он заговорил, пытаясь проникнуть в разум непритворными сожалениями, неоспоримыми доводами и вселяющими надежду обещаниями, но Тубал не слушал. Каким-то образом исчезло очарование, влекущее его к этому человеку. Слова превратились в ложь.

«Почему все лгут?»

Разум поглотило болезненное и безжалостное ощущение, что Тубал живёт во сне внутри сна. Он раз за разом просыпался, чтобы обнаружить себя в очередной цитадели обмана. Но всему можно положить конец…

Тубал отдёрнул руку. Без злости или раздражения. Скорее, из холодной необходимости.

– Чего вы добиваетесь?

Калех вздохнул.

– Почему ты отворачиваешься, Тубал?

– Потому что вы играете с людьми, как с куклами!

Взгляд Калеха изменился почти неуловимо, но Тубалу хватило времени, чтобы заметить мелькнувшую на лице невыносимую горечь. Сердце пропустило удар. Пророк медленно покачал головой.

Затем прозвучал печальный, как песнь вдовы, голос:

– Это не так.

– Нет? – Тубал попытался перевести дыхание, но оно рвалось, словно угодившая в бурю паровая повозка. Трясущейся от накатившего страха рукой он выхватил из-за борта пальто короткий нож. – Довольно!

Холодный металл коснулся его горла. Запрокинув голову так, что свет от лампы вонзился ему в глаза, Тубал прижал лезвие ещё плотнее к натянутой коже.

– Отпусти своё отчаяние, – произнёс голос. Липкий и обжигающий, как горячий мёд.

По шее Тубала тоненькой нитью заструилась кровь.

– Отпусти. – Калех дотронулся до его руки так, что на глазах Тубала выступили слёзы.

– Я больше…

Нож выскользнул из руки и со звоном упал на пол. Бросив вниз остекленевший взгляд, Тубал понял, что проиграл. Он должен был разорвать нить. Он стал бы героем.

Но не смог.

– Я подарил людям то, чего они ждали больше всего. Истинную веру, которую от них так долго скрывали.

Тубал всхлипнул, вытер лицо шершавым рукавом и посмотрел на размытую фигуру перед ним.

– Но… – с трудом выдавил из себя он, поднимая взгляд на лицо пророка. – Заветы…

Горячая ладонь легла ему на лоб.

– Я раскрою тебе самую важную тайну, Тубал.

Он инстинктивно заслонил руками голову, когда в сознании прогремел голос настоятеля: «Грязное семя… бездарный мальчишка!»

– Нет никаких заветов Спасителя. Он просто дал людям шанс продолжить жить.

«Я всё выучу, правда! Пожалуйста, не нужно больше… я…»

Голос мгновенно умолк, когда до Тубала дошёл смысл сказанного пророком. Его слова были не просто ложью, а заражённой истиной. Той, которая на первый взгляд не отличается от чистой. А потом становится слишком поздно. Слишком поздно… Но только не для Тубала!

Он вскочил на ноги и, пошатываясь, отступил на три шага.

Обман.

«Вы лгали мне. Все вы…»

Общество человека, которого многие считали пророком, в одночасье стало ненавистным. Тубал развернулся и со всех ног помчался наружу.

– Тубал! – закричал ему вслед Калех, но его голос потонул в гуле кошмарного откровения, наполнившем уши.

Вылетев на улицу, Тубал, спотыкаясь, добрёл до ближайшей подворотни и свалился на четвереньки. Его скрутил приступ кашля. Придя в себя, он пополз вглубь какого-то тихого дворика и спрятался за первой попавшейся колонной. Поджал колени и обхватил их руками, пытаясь стать невидимым, незаметным, ненужным. Однако даже так Тубал чувствовал, что кто-то его преследует.

Он не мог убежать от самого себя. Не мог спрятаться от тяжести вины.

«Я даже не кукла… Я разменная фишка!»

Тубал ошибался насчёт Калеха… Как и целая толпа дураков.

Но разве его не предупреждали? Бездарный мальчишка…

Тубал упал на бок и разрыдался, свернувшись калачиком на грязной брусчатке. Одной рукой он вцепился в волосы. Перед глазами мелькали фальшивые лица. Совсем скоро рыдания притихли и плавно перетекли в хриплый приглушённый смех.

– Лжепророк, – прошептал он.

Глава V

Иона нахмурился, как следует прочистил горло, затем улыбнулся проходящему мимо мужчине. Попробовать ещё раз?

– Слушайте-слушайте! – Иона стоял на порожнем деревянном ящике и призывно махал руками. – Пророк! Пророк Калех будет говорить завтра в полдень! Приходите на лекцию! Завтра в полдень!

В глазах воззрившихся на него людей застыла надежда, смешанная с растерянностью. Иона прилежно учился у дядюшки Калеха, так что даже в свои одиннадцать лет подмечал такие вещи.

– Багровые десятки…

Багровые десятки появились всего три-четыре месяца назад, но уже успели стать угрозой для жрецов, зажиточных торговцев-одиночек, свободных артелей и всех, кого подозревали в связях с ними. Они устраивали погромы при свете дня, и никто с ними ничего не мог сделать – жандармы исчезали с улиц, словно птицы перед бурей.

– Завтра годовщина кровавой среды! Калех будет говорить о жертвах и скорби! Приходите на лекцию!

Иона всегда умел внимательно слушать и смотреть по сторонам. Ни одна беда в Алулиме не возникала на пустом месте.

Иона хорошо знал причины беспокойного настоящего.

– Год назад оборвалась жизнь! – Он сжал кулачки. – Злодеи не наказаны до сих пор! И слово должно быть сказано!

– Может, и дело пацан говорит…

– Завтра в полдень! У Белого зиккурата пророк Калех будет говорить! Приходите!

Да много ли кто на самом деле придёт? Люди запуганы погромщиками и не сдвинутся с места, даже если наобещать им гору сладких пирогов. Они точно превратились в маленьких мышей. Иона и сам начал хотеть стать мышью.

Но дядюшка Калех обещал, что это пройдёт… Ни одна ночь не может длиться вечно.

Иона театрально поклонился и ловко спрыгнул с ящика, заменявшего ему трибуну. Он принялся разминать ноги и плечи, когда заметил в сотне шагов уверенно прогуливающиеся тёмно-красные силуэты. Иона сообразил, что пора бежать. Вероятно, кто-то донёс о его выступлении. Соглядатаи плохих людей, без сомнения. Теперь, если его поймают, то обязательно побьют. Может, даже бросят в темницу. Как Гафура, бесстрашного друга Ионы…

Вот только его самого не словят. Он быстрый и юркий, как сокол.

Переулок вёл к кварталу бедных учителей и чудаковатых академиков. Последние, по слухам, собирали в своих тесных жилищах магические штуковины и проводили над ними опыты. Иона остановился, услышав громкие раздражённые голоса. Тут всегда с полуслова заводились жаркие споры, но сейчас происходящее на спор похоже не было. Мальчик осторожно выглянул из-за угла. Напротив старого разбитого крыльца стояли трое, пока четвёртый, высокий как фонарный столб, копошился под дверью. Одним из тройки оказался старый друг семьи – Артахшасса Тубал, однако, к большому удивлению Ионы, он носил бордовое. Всё это не сулило ничего хорошего, но сейчас любопытство перевесило чувство опасности.

– Что тут, колдовская защита? – спросил Артахшасса.

– Дерево слабое, – ответил долговязый парень в багровой куртке. – Тут если под замок ногой хорошенько пнуть…

– Я про колдовство спросил! – рявкнул Артахшасса и гневно глянул на запертую дверь.

Долговязый виновато уставился себе под ноги. Кажется, он не мог понять, где успел провиниться.

– Мы же не… Командир, я…

Артахшасса с явным отвращением мотнул головой. Взгляд его ледяных глаз вонзился в Иону. Беда.

Иона стрелой метнулся на другую сторону улицы и помчался по проходам между старыми двухэтажными домами. До ушей не доносилось ни топота сапог, ни бранных выкриков – только недовольная болтовня стоящих на балконах обитателей квартала да шелестение бумажных листов и мётел. Один раз мальчик обратил внимание на разноцветные вспышки в окнах и не удержался от соблазна заглянуть внутрь. Не успел он как следует всё разглядеть, как хозяин дома повернулся в его сторону, но Иона скрылся прежде, чем его заметили.

Вестник Пророка должен быть на виду лишь пока это необходимо.

Идти по улице Уруг-Михра он не рискнул, опасаясь столкнуться с адептами, и пошёл в сторону Гора-города. Некоторое время он шагал вдоль стен гостиницы, построенной когда-то для купцов. Словно впервые, Иона изумлялся огромными размерами похожей на дворец постройки, в которой не стыдно было бы заночевать даже шаху, обводил взглядом каждый завиток на фасаде и фантазировал, как могло выглядеть здание, укрась его цветами и лозами. В тени пыльно-бежевых колонн стояли хорошо одетые мужчина с женщиной и вполголоса обсуждали свежие слухи: президент Бабилим собирается одобрить ряд указов, ужесточающих контроль над не-горожанами.

Миновав торговые ряды, Иона с удивлением отметил, что на широкую Театральную улицу отовсюду стекается народ. Постоял, пытаясь сообразить, в какую сторону идти дальше, с трудом оторвал взгляд от витрины со сладостями и принялся глазеть на разодетых и разукрашенных артистов, что с весёлым свистом маршировали по неровной брусчатке. Вероятно, в Алулиме отмечали какой-то праздник. Повсюду звучали оживлённые крики сверстников Ионы, задорный хохот и невпопад играющая музыка. Мальчик и сам невольно развеселился.

Иона решил, что может позволить себе немного повеселиться вместе со всеми. Последние несколько месяцев отличились особой серостью и мрачностью, так что, шагая в весёлой толпе, он мог ощутить себя причастным к оживающему в городе чуду.

И отчего все встреченные до этого люди были такими хмурыми?

Впереди, на импровизированной сцене из ящиком и покрышек, показались фокусники, размахивающие цветными лентами, и Иона захотел понаблюдать за этим зрелищем. Коренастый фокусник взмахнул красной атласной полоской – и она исчезла, но едва публика успела задаться вполне уместным вопросом, как его тощий коллега достал ту самую ленту у себя из штанов. Иона завыл от смеха.

Когда стоять на месте наскучило, мальчик нырнул в людской поток и, стараясь никого не задеть, перебежал к домам напротив. Иона решил ненадолго время отдохнуть от шума, и теперь он двигался по разветвлявшимся переулкам, держа в голове направление на центр города. Он расслабился настолько, что резко выскочил на перекрёсток и чуть не врезался в одинокого молодого адепта. Колдун что-то буркнул, а Иона, поборов мгновенный испуг, тихо рассмеялся. В конце концов все эти игры во врагов и шпионов – обычная детская шалость.

Некоторое время он, пританцовывая под далёкую музыку, шагал по узкому проходу. Затем полупустой живот напомнил о своём существовании, и Иона принялся между делом искать, где его можно по-быстрому набить. В воздухе пахло свежей выпечкой. Окончательно сдавшись, Иона забрёл в пустую лавку, где суетливый хозяин-пирожник раскладывал пироги по полкам. Завидев мальчика, тотчас забросил свои дела и достал из-под прилавка мягкую маковую булочку. Иона принял угощение и с удовольствием съел, наслаждаясь сладким послевкусием.

– Передавай привет Калеху, – шепнул пирожник и заговорщицки подмигнул. – Скажи ему, что я помню.

С набитым ртом Иона не мог ответить и только кивнул. Не закончилась ещё одна геройская игра, как началась другая.

Ненароком взгляд упал на часы над головой пирожника: стрелки показывали половину второго, или «скоро начнутся домашние уроки».

– Мне пора! – воскликнул Иона.

Он выскочил на улице и побежал обратно к толпе. Две красноволосые девочки заприметили его и попытались затянуть в свои беспорядочные пляски, но Иона увернулся и, показав на прощание язык, заскочил в толчею людских тел. Он ещё не настолько стар, чтобы развеивать скуку с девчонками. Тем более, а вдруг это ловушка? По мнению Ионы, никакие радости от слюнявых объятий не стоили риска попасть в плен к врагу. Лучше жить, как вольный сайгак, и наслаждаться весельем окружающих. На то ведь и нужны праздники?

Но что-то в поведении людей вокруг заставило Иону потерять прежнюю уверенность. Что-то заставляло чувствовать себя чужим – будто забредшим не в свой кабак музыкантом. Неуютно, неестественно.

Он вспомнил, как вёл себя папка, когда перебирал с выпивкой на праздники. Смеялся и пел песни. Однако не от души, а словно пытался утопить в притворном веселье вечную усталость и боязливость. Похожим образом вели себя люди вокруг.

Иона попытался протиснуться сквозь вой и толкотню к маленькому скверу, но, услышав в свой адрес недовольное шипение и ругань, отказался от этой идеи и отодвинулся к краю улицы. Напор опьянённого праздностью народа никто не сдерживал, так что по улице текла непрерывная и плотная живая река. И каждая капля в ней хотела быть впереди.

Фырча от негодования на неуклюжих взрослых, Иона вскочил на пятнистый от дешёвой краски парапет и посеменил вперёд, обгоняя толпу поверху. Вскоре он оставил за спиной шумную Театральную улицу и вышел на окраины Лазурного города. Только сейчас пришло осознание, что на пути не встретилось ни единого жандарма, и вызвало лёгкую тревогу на душе. Конечно, будучи не самым послушным мальчишкой, Иона побаивался стражей порядка, однако и тайно восхищался ими. Красивая тёмно-синяя форма с блистающим атласным шитьём захватывала дух, дарила ощущение покоя…

Иона погрузился в светлые фантазии, вспоминая все варианты, кем бы он хотел стать, когда подрастёт. Он тоже мог стать жандармом и охранять покой города, мог надеть балахон архивариуса и изучать загадочные рукописи, мог уехать за город и разбить большущий сад, в котором выращивал бы фрукты… Тонкую оболочку мира грёз прорвали панические возгласы:

– Багровники! Багровая десятка идёт!

– Где?

Никто не ответил.

Раздались душераздирающие крики. Иона обернулся в сторону, откуда нарастала паника, и попятился к стене ближайшего дома. Он стоял, прижавшись спиной к прохладному камню, и смотрел, как толпа на маленькой площади разбегалась по подъездам и примыкающим улочкам. Шум сотен голосов усиливался, и Ионе почудилось, что сердце вот-вот лопнет. Багровая десятка! Здесь! А он даже не знал, куда бежать.

Люди продолжали кричать, некоторые уже сорвали голос. Иона попытался успокоить себя – может, они ошиблись и только напрасно устроили балаган? – но вдруг заметил вдалеке тёмно-красные фигуры…

Багровая десятка.

Грозные мужчины в плотных куртках с топотом и свистом вышли из переулка, которого люди сторонились как бури. Затем показался их предводитель – высокий, бородатый, с длинными руками. Бледно-коричневые космы волос выбивались из-под старой чёрной фуражки. Он шёл без спешки, но его приспешникам всё равно приходилось ускоряться, из-за чего они походили на свору собак. Иона собак побаивался и вжался в стену, пытаясь не привлекать к себе лишнего внимания.

Командир тяжёлым взглядом осматривал закрытые подъезды. Хищник, выслеживающий добычу. Затем он указал рукой на одну из дверей, и двое громил в считанные секунды вышибли её и с диким улюлюканьем ворвались внутрь.

Никогда ещё Иона не был так напуган. Отчего-то сильно захотелось в уборную.

Он не отводил глаз от командира десятки, а сам багровник всматривался в зияющую темноту на месте выломанной двери. Приспешники выжидающе стояли рядом, ещё больше напоминая голодных псов. Людей на площади почти не осталось.