Да запылают костры!

– Скажи им, Калех! Скажи им! – непроизвольно воскликнул он.

Среди собравшихся начались перепалки, едва не доходящие до драк. В общей массе стала всё ярче выделяться группа недовольных, осуждающих Пророка.

«Неужто вы настолько слепы?»

Тем временем багроводесятникам, пришедшим за Артахшассой, в уверенности было далеко до их предводителя, не обращавшего ни малейшего внимания на происходящее за спиной. Они встревоженно оборачивались, точно опасались нападения. Кое-кто из людей начал недвусмысленно показывать пальцем на недавних погромщиков.

В беспокойном движении толпы Гафур слишком поздно заметил, как один из безумцев бросил что-то в Пророка…

…Камень угодил Калеху ниже левого глаза и рассёк скулу, однако тот даже не шелохнулся – стоял неподвижно, словно столп.

До того нараставший гомон моментально умолк; вскоре послышался короткий вскрик, а после – недолгие звуки борьбы. Затем десятки и сотни ошеломлённых взглядов оказались прикованы к невозмутимому лицу Пророка, истекавшему кровью. «Теперь вы видите? Теперь вы понимаете, почему с ним нельзя бороться?»

Калех выждал ещё несколько мгновений, а затем со свойственной лишь ему мягкой решимостью шагнул вперёд.

– Я служу людям, – сказал Пророк. – Не Собранию и не Храму.

Его голос звучал столь чисто и значительно, что, казалось, только совершенный невежда мог бы не внять ему.

Артахшасса принялся гневно озираться.

– Ты пользуешься ими! – выкрикнул он. – Каждое твоё слово – ложь!

– Я говорю лишь о том, что вижу, Тубал. – Твёрдый взгляд ясных глаз Калеха заставил бывшего жандарма отшатнуться. – Мне достаточно было приоткрыть завесу, чтобы люди увидели порочное сердце Республики. Моя ли вина, что теперь они хотят его вырезать? Я снова чувствую, как в твоей душе тлеет болезненный вопрос: «Правильно ли я поступаю?» Разве не должен ты защищать этих людей вместо того, чтобы запугивать? Одумайся! Ты не изменишь того, что произойдёт сегодня.

– Довольно! – взревел Артахшасса, рубанув рукой по воздуху.

– Ты можешь остановить меня, Тубал. Но как ты остановишь идею?

– Не тешь себя мыслью, будто понимаешь, что нужно народу, – процедил Артахшасса и повернулся к остальным: – Отвернитесь от его обмана!

– Обмана? Разве обманываю я, говоря о равенстве людей перед Спасителем?

Молчание. Никто не решался сказать ни слова, будто все они осознавали, что, даже всего лишь усомнившись, совершают чудовищную ошибку. Внутри Гафура всё клокотало от напряжения.

– Ты злишься, – печально произнёс Калех, – потому что господа требуют от тебя одного, а совесть велит другое. Задай себе вопрос: что заставляет тебя осуждать меня? Разве не оба мы желаем справедливости? Правитель республики следует воле народа, а не собственной свиты, давно позабывшей о мечте простого человека. Я молюсь, что ты найдёшь в себе сострадание и отступишь.

Поражённый силой этих слов, Артахшасса опустил голову. Гафур решил обратиться к нему:

– Мы были на одной стороне, Тубал! Ты помнишь?

Но тут капитан Багровой десятки поднял взгляд – в нём не осталось ни следа прежних колебаний – и ответил, вкладывая в голос истинно фанатичную страсть.

– Во тьме он блуждал и потому сбился с пути, предсказанным Им, – безошибочно процитировал он Писание, – но, боль познав, прозрел и отринул идолов к греху склоняющих.

Пророк удивлённо взглянул на него и ответил другой цитатой:

– Но не дай ярости стать проводником твоим, ибо не обретёшь с ней мир, но разрушишь.

Артахшасса продолжил с ещё большим запалом:

– Явится он, как посланник Его, увлекая за собой верных. Не приветствуйте его, ибо он – обольститель, что не чтит заветов, и ведёт паству свою на погибель.

Калех в ответ развёл руками.

– Чем лучше быть рабом кошмаров, Тубал?

Взгляд Пророка скользнул по публике, уделяя одинаковое внимание как верным, так и отступникам.

– Лучше ли быть рабом кошмаров? – повторил он, глядя в толпу. – Сердце человеческое не терпит оков… Лишь сбросив их вы построите царство, где единственным нашим правителем будет Спаситель!

– Я объявляю тебя, – закричал Артахшасса, – лжепророком!

В этот момент на другом конце площади раздался оружейный залп – кто-то пронзительно закричал, началась паника. Одна женщина упала на колени, зажимая обеими руками кровоточащую рану на ноге; двое мужчин поспешили оттащить её в сторону. Последовал ещё один залп, ещё один душераздирающий вопль, и люди бросились врассыпную.

Гафур бросился к краю возвышения и, пытаясь преодолеть всеобщий рёв, начал выкрикивать команды к порядку и построению. «Какое чудовище позволило произойти такому…»

Без толку. Спустя несколько секунд багроводесятники ворвались в толпу и стали растаскивать всех в разных стороны, избивая прикладами и стреляя над головами. Даже при разгоне предыдущего восстания Гафур не видел подобной жестокости: большие группы рассекали на малые и, принуждая встать на колени, держали их под прицелами карабинов. Тех, кто не желал подчиняться, вытаскивали и буквально втаптывали сапогами в плиты, словно это были куски мяса.

В нескольких метрах от него Артахшасса бегал и орал на своих людей, отдавая приказы.

Один из отступников прорвался через шеренги Багровой десятки, и Гафур увидел, как тот мчится прямо на Пророка. Гафур опередил его, встретил размашистым ударом в подбородок, а потом схватил за шею и швырнул на землю. Плечи свело болью, и он наклонился, чтобы восстановить дыхание.

Где же прежняя сила? Ведь ещё год назад…

Людей загнали на противоположный край площади, и только тогда Артахшасса отозвал своих псов. Горожанам позволили уйти. Багроводесятники вкусили свежей крови и теперь стояли, довольно глядя на командира. После них на площади то тут, то там виднелись красные пятна.

Мир вокруг словно накрыла пульсирующая пелена.

Тяжело дыша и обнажив стиснутые зубы, Артахшасса приблизился к Калеху, остановившись в десяти шагах от него, и мрачно взглянул исподлобья. В осунувшемся и жестоком лице капитана не было ничего общего с открытым лицом жандарма, служившего при храме.

– Калех! Калех, услышь меня. – Его голос охрип от криков. – Приговор касается тебя одного. Если ты действительно любишь этих людей…

Гафур за пару секунд преодолел отделявшее его от Калеха расстояние. Вытянув ладони вперёд, он посмотрел в глаза Пророка.

– Не слушай его! – взмолился он. – Они хотят унизить тебя перед всеми! Лишить тебя народа!

Гафур перехватил печально-насмешливый взгляд Калеха, увидел проблеск заходящего солнца в его медных волосах. Он вдруг подумал, что если бы отец видел в нём не просто продолжателя родового дела, а любимого сына, то его взгляд в моменты неудач был бы именно таким. Если бы Калех был его отцом…

Сердце врезалось в рёбра, словно таран.

– Гафур-Гафур, – с усмешкой произнёс Калех. – Неужели ты сомневаешься, что Спаситель защищает меня?

Гафур поднял руки, задержав их почти у самого лица.

– Ты – Пророк! – воскликнул Гафур, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. – Наша единственная надежда!

Он бросился к середине площади с глупой надеждой, что ему удастся вразумить понуро расходящихся людей. Им двигала какая-то необъяснимая боль. «Это не конец! Это не может быть концом!»

– Вы что, слепцы?! – заорал он во всю глотку. – Это же наш Пророк!

Некоторые обернулись, но лишь для того, чтобы затем, боязливо опустив взгляд, уйти вслед за остальными.

– Трусы!

За спиной раздался голос Пророка:

– Приговор только для меня?

Нет, это невозможно!

– Я держу своё слово, – ответил бывший жандарм.

– Что значит твоё слово? – раздался чей-то выкрик.

Гафур обернулся. Разве ещё остался здесь кто-то, способный противостоять Багровой десятке? Он не увидел никого, кроме равнодушных теней.

– Я отвечаю перед Спасителем, – неуверенно буркнул Артахшасса; его услышали лишь стоявшие рядом.

– Ты предал учителя!

«Кто кого предал? Какая разница…»

Неужели старик Гольяс всё же был прав? Революция праведности обречена?

– Смерть лжепророку!

В этом крике не было ни крупицы разума – одна безумная злоба.

Чувство опасности наполнило Гафура новыми силами. Нельзя смириться с поражением, пока сердце бьётся. Но если Пророк вдруг…

«Нет! Этого не должно случиться!»

Гафур помчался наперерез убийце со всех ног; ему казалось, что лёгкие вспыхнули огнём, а ноги вот-вот рассыплются в пыль.

Длинный прыжок. Широко раскрытые глаза Калеха. Столкновение. Нож убийцы. Острая боль в рёбрах.

Гафур почувствовал вкус собственной крови на губах. Он лежал на боку, заслоняя собой Пророка, а в тускнеющем разуме проносились воспоминания о совершённых ошибках. Где-то в стороне слышались брань и удары прикладов. Он с трудом повернул шею, встретившись со скорбным взглядом тёмных глаз.

– Калех, господин мой, я подвёл тебя…

– Это не так, Гафур. Это не так…

Сильные руки приподняли его и заботливо, придерживая голову, уложили на спину.

– Жить так, как ты жил, борясь за истину, и без страха отдать жизнь за неё… Мало у кого есть настолько великая душа.

На миг ему показалось, что розовеющее небо спустилось низко-низко, чтобы накрыть тёплым покрывалом и спеть последнюю колыбельную песнь.

– Под этим ветром и солнцем ты обрёл мир, Гафур.

Солнце ярко сверкнуло на горизонте и исчезло, оставив после себя бесконечную темноту. И покой.

«Отец, здесь так тепло…»

***

Спрятавшись среди массивных колонн на Музейной площади, Иона плакал, но оставался начеку, чтобы не попасться никому на глаза. Он обхватил себя руками, напрасно пытаясь избавиться от морозной дрожи. Потом он начал молиться. Так, как учил дядюшка. Перед мысленным взором снова и снова проносились картины бойни на Кедровой площади.

– Дядюшка Калех, ну как же так? Это неправильно! Так не должно быть!

Когда Калех сдался, багровники Артахшассы избили его так, что он не мог даже встать самостоятельно. Затем его, окровавленного, в изорванной одежде, связали ремнями и протащили через несколько кварталов, беспрестанно скандируя жуткими голосами: «Смерть колдунам!» На Музейной площади Калеха привязали цепями к высокому железному столбу и разложили рядом автомобильные покрышки. Иона, глядя на всё это, тихо рыдал от беспомощности.

Теперь дядюшка стоял у столба, бессильно склонив голову; борода с волосами растрепались и слиплись от крови. Побледневшую золотистую кожу, где она виднелась через рваные дыры в одежде, покрывали кровоподтёки. Глаза были закрыты.

Гафура убили. Его тело, наверное, так и осталось лежать на каменных плитах Кедровой площади. Калеха вот-вот казнят, и никакие молитвы не способы остановить это безумие…

– Ты можешь освободиться – я знаю, я видел! – всхлипывал Иона. – Скажи только слово!

Иона тайком наблюдал за его противостоянием с Абрихелем и точно знал, что дядюшка способен на многое. Почему же он позволяет так с собой обращаться?

Неспешно и робко, люди начали стекаться на Музейную площадь, чтобы самолично узреть казнь пророка. Багровники обступили Куову с Артахшассой со всех сторон, не давая подойти ближе, но и не прогоняли никого. Над головами горожан затянулась скорбная песнь.

Шажок за шажком. Иона осторожно вынырнул из своего укрытия и пошёл в сторону толпы. Если сегодня и суждено случиться чему-то ужасному, он должен это видеть.

***

Из всех виденных мест в Алулиме эта площадь меньше остальных отзывалась в памяти – сплошная равнина из камня и железа, окружённая бездушными ликами серых зданий с мелкими окнами и бесформенными рельефами. Если здесь и росли цветы, то многие годы назад.

«Невш – не из тех игр, к которым ты привык, – сказал он когда-то. – Люди одержимы одними лишь победами, причём здесь и сейчас. Но чтобы победить в невш, нужно мыслить иначе. Не лететь напролом, даже если путь впереди открыт. Помнить, что не все фишки должны дойти до конца».

Гафур ответил тогда: «Я понял. Я могу потерять одну фишку, и эта потеря станет мостом остальным».

Он никогда не стремился к сложным решениям. Но в его простоте таилась своя мудрость…

Куова стоял, плотно прикованный к холодному столбу, со связанными за спиной руками. Всё тело горело от боли, затмевая прочие чувства.

– Ты верный друг народа, – прошептал он в пустоту.

Уже очень давно он не произносил подобных слов.

– Ты не умрёшь, пока люди помнят о тебе и о твоей жертве.

Крохи солнечной энергии внутри пробудились на миг, но тут же потухли, унося за собой остатки сознания.

Он запрокинул голову.

…Куова стоял на морозной вершине, обдуваемый всеми ветрами.

Он стоял по колено в снегу.

Бескрайняя белизна.

Пик.

Чья-то громадная ладонь врезалась в спину, схватила за ноги и плашмя бросила в глубокий сугроб. Кожу обожгло морозом, но Куова всё же встал и обнаружил, что кругом лишь темнота. «Я должен видеть!»

Он попытался разомкнуть веки, но ничего не изменилось.

«Я ослеп? Больше не вижу дороги. Лес поглотил меня?»

– Прислушайся к сердцу. Только так ты выберешься из тьмы.

Холодная вершина, чёрные клыки гор.

«Где я… Где? Это место…»

Слепота ушла.

«Это… Охотничий пик? Что я здесь?.. Нет! Что со мной происходит?»

Силуэт впереди, тёмный в сравнении с яркими звёздами. Развевающиеся чёрные волосы. Направленный к небу взгляд.

«Архипредательство… Это свершается вновь. Я должен остановить это!»

Каренасс.

«Я – верховный маг Круга…»

Куова ощущал его душой – саму жестокую суть мятежного мага с огнём страсти к запретным знаниям в изумрудно-зелёных глазах.

«Я должен остановить его!»

Тяжело идти… Каждый шаг забирает столько сил! Каждый шаг забирает жизнь…

– Каренасс, стой! Ты не ведаешь, какую силу хочешь выпустить на волю! Ты… Ты не сможешь её контролировать!

Лицо такое бледное, излучающее холод, как будто принадлежащее мертвецу. Что может чувствовать такой человек?

– Глупец… Ты действительно думаешь, что дело в силе?

– О чём ты говоришь?!

– Я говорю о богах, Куова. О богах, которыми грезит человечество.

– И этим богом будешь…

– Страсти людские. То, что движет ими и даёт смысл существования.

– Нет… Ты осознаёшь, что собираешься натворить?

– Я открою врата в новую эпоху.

Мир вокруг рухнул, и Куова провалился в его глубины; пепел с золой закружились вихрем, облепили израненную кожу.

Вдали зажглись тусклые огни. Показался ландшафт погибшей цивилизации.

Древние руины, растянувшиеся вдоль горизонта, словно роскошный пояс на животе царя.

За ними – неистовая гроза, освещающая чёрное небо яркими всполохами.

Над разрушенными стенами поднялось светило, обрамлённое тёмным диском с оранжево-красными мигающими капиллярами.

Послышались звуки, словно стальные лопасти рассекали воздух – то были вращающиеся вокруг светила исполинские чёрные кольца.

На каждом кольце – жёлтые глаза, попеременно моргающие через секунду.

Куова смотрел на это порождение, но не мог пошевелиться. Словно всё зло, какое только могло родиться в смертной душе, уже столетиями произрастало в этой сущности.

Существо приблизилось, наполняя эфир шумом вращающихся колец, обдавая потусторонним холодом, и заговорило в сознании миллионом голосов…

«БОЛЬ… СКОРБЬ… СТРАДАНИЯ… СМЕРТЬ… ВОТ ВЕСЬ СМЫСЛ».

Капилляры вокруг светила зашевелились, словно тысяча пальцев.

«Я ЕДИН И НЕДЕЛИМ!»

Весь мир затрясся от чудовищной вибрации.

Куова зашатался, пытаясь устоять на ногах; вновь открывшиеся раны на теле кровоточили и горели.

Он нашёл в себе силы поднять глаза к светилу.

– Что ты такое? Бог? Но если я вижу тебя…

Тысячекратный смех. Каждый приступ срывал с него кожу и плоть, будто желал добраться до самой души.

«ТЫ ПРОИГРАЛ».

Глава VII

Всё тело болело так, будто по нему проехался автомобиль с шипованными покрышками. Виски отозвались болезненным спазмом, и ноги подкосились, но ему удалось устоять, цепко ухватившись за край стеллажа. Он всё ещё был жив.

«Я ошибался».

– Как такое возможно? – прошептал он.

Он оттолкнулся от стеллажа и, пошатываясь, словно в дурмане, сделал несколько шагов в сторону ванной. Пальцы левой руки стискивали рукоять окровавленного ножа. Он шёл аккуратно, стараясь не споткнуться о лежащий посреди комнаты труп, и только на последнем шаге буквально ввалился в пахнущую сыростью и мылом комнатушку. Некоторое время задумчиво смотрел в своё отражение в зеркале, а затем поднял руку.

Сверкающее холодное лезвие коснулось зудящей кожи лба и плавно скользнуло вверх…

На пол упала длинная прядь.

Он взглянул на себя в зеркало и на том месте, где полагалось находиться лицу, увидел израненную смугло-золотистую маску, почти матовую от безразличия. Скрежет металла по коже. Вновь и вновь пряди сползали на плечи, на грудь и ниже. Из-под спутанных косм показались острые края бровей. Под ними – глаза с покрасневшими веками, мутные от лихорадочного жара. Скрежет металла по коже. Незамысловатый ритуал избавления от прошлого.

Ещё недавно мысли то и дело кружились вокруг того, чтобы прилюдно свергнуть Калеха, уничтожить его.

И вот ради уличного проповедника он отрекается от своих прежних господ.

Кто бы мог подумать?

От колкой боли в горле он закашлялся и сплюнул в раковину липкий кровавый сгусток. Слишком много потрясений. Всё явственнее становилось ощущение, будто весь город поразил яд безумия, а противоядие находилось в руках одного-единственного человека. Голова закружилась. Он упёрся правой ладонью в зеркало.

– Я недооценивал тебя, считая меньшим, но теперь понимаю…

«Ты – нечто большее. И я не могу позволить твоей тайне уйти вместе с тобой».

Плотная вереница событий. Раскол монашеских братств. Забастовка лавочников, переросшая в антиправительственный бунт, и первая пролитая кровь. Создание и возвышение Багровой десятки. Удар за ударом расшатывал влияние первосвященника. Слишком превосходные совпадения.

Ещё одно движение ножа… Лезвие соскочило, оставив тонкий порез. С кровью неизбежно приходит осознание.

– Я приму твой путь, – пробормотал он.

– Господин, что вы?.. – раздался за спиной женский голос.

Реха – незаменимая помощница, когда нужен некто чуткий, как рысь, и безжалостный, как гюрза.

Он повернулся к ней. Реха была высокой и тонкой, словно трость, женщиной; под серым плащом она носила расшитую бордовую блузу. Из-за энергично блуждающего взгляда и закушенной губы создавалось впечатление, будто она готова вот-вот вцепиться кому-нибудь в глотку. Диковатую внешность дополняли коротко подстриженные красные волосы. Если кому-то и можно было довериться, то именно ей.

– Наше братство не должно пасть. Не после всего, чего мы достигли. Поэтому… я собираюсь поддержать Пророка.

Он всмотрелся в лицо Рехи. Она не шелохнулась, и тогда его посетили смутные подозрения насчёт её визита.

– Вижу, Реха, не спешишь меня уничтожить, пока есть возможность. Что ж так?

Женщина крутанула головой, громко хрустнув шеей, и с плотоядной улыбкой взглянула на него.

– Вы не лучший командир, господин, а политик из вас вышел бы ещё хуже. Но вы всегда умели ставить на победителя, поэтому многие остались верны вам.

Не найдя слов, чтобы ответить, он несколько секунд смотрел в вишнёвые глаза своей помощницы, ощущая, как силы вновь наполняют измученное тело. Реха была настоящим сокровищем. Честная до боли, преданная до смерти. Её ничуть не смущали ни стекающая по бритой голове кровь, ни отталкивающая нагота, ни предложение примкнуть к бывшему противнику… Сокровище.

– Ты, как всегда, прямолинейная, Реха. Это я ценю.

Улыбка на лице Рехи стала ещё шире и жутче.

«На победителя, разумеется. Ведь знание – сила…»

– Собери людей, – сказал Абрихель полным ледяного спокойствия голосом. – Пора встряхнуть Кадашфан.

***

Куова пытался вырваться из царства безжалостных видений.

То, что было и, несомненно, повторится вновь.

Тёмно-серый снегопад покрывал землю, укутывал грязными хлопьями выжженную долину, будто старым саваном, тщетно пытаясь скрыть происходящее безумие. Сквозь плотную снежную стену проступали картины приближавшегося кошмара… Пыльно-зелёные когорты, выстроившиеся позади громоздких металлических чудовищ, дышащих тьмой. Напротив – серые шеренги воителей с праведным огнём в глазах. Между ними протянулись длинные ямы, заполненные человеческими телами. И повсюду, насколько можно было охватить взором, ярко вспыхивало неистовое пламя.

Память Куовы наполнилась непрошенными образами.

То, что было и, несомненно, повторится вновь.

Когда он наконец пришёл в себя от дуновения промозглого ветра и отчаянных криков, то не сразу понял, что старый ужас давным-давно прекратился, а новый ещё не начался. Он вяло переводил взгляд на тусклые огоньки в руках собравшихся людей, смутно ощущал боль в избитом теле, осознавал череду приведших его к столбу происшествий и видел стоящие напротив него тёмно-красные силуэты. И раз за разом повторял беззвучную молитву: «Солнце-отец, услышь меня!»

***

«Чем лучше быть рабом кошмаров?»

Люди замолкали и опускали взгляды в землю, когда он проходил мимо, словно считали его своим правителем. Тубал знал, что впервые за долгое время к нему относятся так, как подобает. Кто подавил смуту в зародыше, кто вот-вот избавит город от подстрекавшего к ней лжепророка? Артахшасса Тубал, капитан Багровой десятки, освободитель Алулима. Больше никаких насмешек издёвок и насмешек за спиной.

«Прикрой глаза и распахни сердце…»

– Нет! Замолкни!

Музейную площадь заполонила толпа людей, пришедших поглазеть на казнь лжепророка. Они теснились на лестнице старого народного музея, у подножия и между толстых колонн наверху. Другие высыпали на саму площадь и теперь яростно толкались, беспорядочно пытаясь создать коридор для проходящих багроводесятников. Кое-кто сторонился плотных скоплений, держа в руках зажжённые тонкие свечки – лишь так они способны были поддержать приговорённого. Чем ближе Тубал подходил к центральному столбу, тем теснее и оживлённее становилась толпа. Он бросал снисходительные взгляды на воющих и стенающих людей; те ещё не ведали, кого оплакивают. Он сдержанно кивал людям, которые потрясали кулаками, требуя скорейшего суда. Один безумец, однако, налетел на него и попытался ударить, но подручный-сержант оказался быстрее – удар тяжёлым жезлом по рёбрам мигом остудил пыл фанатика. Тубал шёл вперёд, ничем не выдавая, как бешено колотится его сердце, и слышал позади бессмысленные выкрики о «святом пророке».

«Ложь, прорастающая в храме, надёжнее любых оков».

– Только ты эту ложь и посеял! Ты!

Со всех сторон слышались гневные шепотки, угрозы и гнусная брань, а Тубал продолжал идти, пока багроводесятники прокладывали путь сквозь лес дрожащих от страха тел. Наконец он увидел бесчувственное тело, свесившееся над грудой покрышек, и остановился. Если бы не мерно вздымающаяся, залитая кровью грудь, можно было бы решить, что Калех уже мёртв.

«…Но как ты остановишь идею?»

Тубал вгляделся в толпу, ожидая увидеть на лицах хотя бы тень осознанности – тщетно.

– Если его хранит воля Спасителя, – громко вопросил Тубал, – почему он не явит чудо?

Люди растерянно переглядывались не в силах ответить на простой вопрос. Они не знали…

«Да потому, что он – мошенник!»

Он презрительно хмыкнул и приказал оттеснить людей на несколько шагов. Некоторые пытались упираться, но быстро сдавались и отступали под натиском Багровой десятки. Тубал напряжённо смотрел на них, пока вокруг не появилось достаточно места, чтобы чувствовать себя спокойно, затем бегло оглядел своих подчинённых.

Он удовлетворённо выдохнул.

Тут Тубал подумал: не лучше ли совсем разогнать толпу? Но мысль эту пришлось отослать прочь, ведь в таком случае некому будет узреть истину – он уничтожит сам смысл разоблачения.

Тубал осторожно, будто подкрадываясь, приблизился к столбу и поднял взгляд. Он вздрогнул, когда обнаружил, что Калех уже пришёл в сознание и теперь пристально смотрел на него. Один его глаз отёк и не открывался, зато второй полнился сочувствием и страданием.

– Ты всё-таки пришёл. Как и должно было…

Тубал свирепо уставился на человека, прикованного к столбу. Голос звучал негромко, но, казалось, разносился по всей площади. Даже шум в толпе пошёл на убыль.

– Потерянное дитя, – печально сказал Калех. – Ты собираешься вершить суд.

– Я собираюсь покончить с тобой, чтобы все увидели, как ты сдохнешь!

Он услышал, как за спиной люди принялись встревоженно роптать.

– Но почему? Откуда в тебе столько злобы?

– Потому что в твоих словах – яд!

– Нет, не поэтому.

– Для тебя это не значило ничего! Одними словами опустошать смыслы!

– Ты сам делаешь меня значительнее, чем я есть на самом деле…