Падение в колодец

Буланов, помня, какое действие на монахов в Даниловом произвела его форменная одежда и как те осторожничали в разговоре, опасаясь его, оделся на этот раз в штатское. Осмотревшись, он обратился к старику.

– Вы – Лев Иванович Вязов?

– Он, он! – подтвердила Таисия.

Старик глянул на гостя умными глазами:

– Можно и так величать, коли угодно… – сказал он.

– У меня к вам разговор, – заговорил Буланов. И, когда Паисий попытался встать с сундука, удержал его жестом: – Сидите, сидите…

Таисия принесла из второй комнаты два стула – конечно же, венских – и предложила гостям сесть.

Прежде чем сесть, Буланов сказал ей:

– Нам бы хотелось поговорить без свидетелей…

Таисия понимающе кивнула и ушла в другую комнату.

– Моя фамилия Буланов, я сотрудник ОГПУ, – представился Буланов, когда они остались втроем. И, кивнув на Лену, сидевшую у него за спиной, добавил: – А это моя помощница – товарищ Нарбут…

Паисий никак не отреагировал на сказанное, сидел и ждал, что последует за этим.

– Как вам известно, Данилов монастырь, где вы состояли в монахах… – Буланов так и сказал «состояли в монахах», – упраздняется. Там теперь будет детприемник…

Паисий, перекрестившись, скорбно засопел, оставив и на этот раз услышанное без комментариев. В своих частых размышлениях о случившемся после семнадцатого года он не раз обращался мыслью к тому, что Россия оказалась втянутой в бесовский круг, и с этим ничего нельзя было поделать, оставалось только молиться, уповая на Бога.

– Могилы известных лиц, находящиеся на территории монастыря, будут перенесены на Новодевичье кладбище… Но вот какая штука… – здесь Буланов несколько замялся: информация, которую он собирался сообщить Паисию, являлась в некотором роде секретной, одно дело – монахи, живущие по месту действия, и которым известно всё, иное дело – старик, живущий отныне в среде болтливых обывателей, способных истолковать случившееся самым нежелательным образом; но, с другой стороны, не поставив Паисия в курс дела, трудно было получить от него какие-либо сведения. – Это только между нами, – продолжал Буланов. – Строго секретно…

И опять лицо Паисия, на котором светились умные глаза, не отразило ничего. «Может, он туговат на ухо?» – подумал вдруг Буланов и спросил громко, желая проверить свое предположение:

– Вы меня слышите?

Старик кивнул.

– Так вот… Недавно вскрыли могилу Гоголя, и обнаружилось, что в гробу нет черепа…

Паисий вновь перекрестился.

– Я был при вскрытии могилы, – пояснил Буланов, чтобы у старика не осталось сомнений в правдивости его слов, – и сам это видел… Вы, товарищ Вязов, один из старейших монахов этого монастыря, из ныне живущих… При вас в тысяча девятьсот девятом году проводилась реставрация гоголевской могилы… Может, вам что-либо известно по этому поводу?

Паисий задумался: отвечать ли на заданный вопрос или отказаться, сославшись на слабость памяти? Мужчина, сидевший перед ним, был вежлив, обходителен и не походил на большинство нынешних начальников, ретиво боровшихся с наследием царской России, в том числе и с православием. Да и девушка, сидевшая у него за спиной, производила хорошее впечатление. И старик решил рассказать всё, что помнил, хотя и считал разорение кладбища кощунством. Мало того, что власть разорила обитель, в которой прошла большая часть его жизни, отчего болела душа, теперь по ее приказу уничтожали кладбище, где покоились его братья по монастырю и монахи, жившие до них.

– Да, тяжело всё это… – закряхтел Паисий.

Буланов понял, о чем он, и деликатно промолчал.

– Да, в девятом году могилу Гоголя приводили в порядок, – продолжал старик, обратившись мыслями в прошлое. – И делалось это к столетию со дня рождения писателя. Одновременно с этим на Пречистенском бульваре в городе открыли ему памятник. Многие люди приезжали в тот год на могилу писателя… посмотреть…

– А вы не помните, что конкретно было сделано?..

– Укрепили могильный холм… Надгробную плиту привели в порядок… Да много чего…

– А сам склеп… в земле, не трогали? Может, кто тогда и вскрыл его с дурными намерениями?..

– На дурное нынешние больше горазды, – сказал скорбно Паисий, и глаза его гневно блеснули. Не выдержал все-таки старик.

– Мне поручено расследовать это дело… – сообщил Буланов, пропустив мимо ушей замечание Паисия. – Неловко как-то производить перезахоронение, если отсутствует череп писателя…

Паисий молчал. Буланов чувствовал, старику еще что-то известно, но тот не хочет говорить.

– Лев Иванович, помогите нам! – вмешалась в разговор Лена. – Паша… то есть товарищ Буланов, – поправилась она, – хочет только одного: вернуть утраченное.

Буланов недовольно взглянул на Лену: не надо мне помогать!

Паисий перехватил этот взгляд и, будучи человеком мудрым, понял, что Буланова и его спутницу связывают не только деловые отношения.

Из второй комнаты выглянула Таисия:

– Дед, что ты молчишь? Расскажи товарищам, что знаешь…

То ли сам Паисий решился, то ли на него подействовали слова жены племянника, с которой он был в ладу, но старик заговорил:

– В том году, когда поправляли могилу, приезжал к нам в монастырь один барин… Фамилию не помню – то ли Пахрушин, то ли Баклушин… собиратель редкостей… И вроде бы этот барин подговорил одного из рабочих, занятых обустройством могилы, достать для него оттуда череп Гоголя… Уж не знаю, как там было на самом деле, но одного мужика погнали с работ… Этого потребовал отец Иоанн, бывший тогда настоятелем…

Буланов и Лена переглянулись: это была ниточка. Особенно радовалась этому Лена: чем быстрее Буланов распутает данное дело, тем больше станет уделять времени ей…

Ефим Степанович Бодало, вызванный к «высокому начальству», докладывал, как продвигаются поиски черепа.

– Значит, Кузьма Кириллов, возможный похититель черепа, умер? – спросило «высокое начальство», бритое, тучное, заложив пальцы, по-сталински, между пуговиц за борт светлого френча.

– Так точно! – вытянувшись по швам, ответил Бодало.

– А тот… второй?

– Бахрушин? Тоже… В двадцать девятом году.

– Эмигрант?

– Нет, жил у нас. Собиратель театральных реликвий. Завещал после смерти свою коллекцию государству. Так оно и произошло.

«Высокое начальство» прошлось в задумчивости по кабинету, потерло рукой с короткими пальцами холеный подбородок.

– Нехорошо, – изрекло оно.

– Что не хорошо? – не понял Бодало. – Это вы насчет его коллекции? Коллекция обстоятельная… театральная жизнь в лицах, можно сказать…

– Коллекция, черт с ней! Пусть пользуются, кому интересно… Нехорошо, что помер – привлечь к ответственности некого! А виновные должны быть наказаны, особенно те, кто подрывают авторитет нашей власти! И Кириллова, и этого…

– Бахрушина, – подсказал Бодало.

– … вот-вот, следовало бы посадить!

«Высокое начальство» погладило свою бритую, полную забот о благе народном голову, соображая, как быть.

Бодало, ловивший каждое слово сановника, шевельнул усами и рискнул высказать возникшую у него мысль:

– Может быть, следует найти… других виновных?

– Интересное соображение, – оживилось «высокое начальство». – Что ты предлагаешь, Ефим Степанович? Не брать же кого-либо с улицы…

– Не надо с улицы. Есть монахи, несколько человек, которые живут в Даниловом монастыре и не хотят уходить оттуда… Еще один проживает в городе – у родственников. Все они, если не соучастники, то, по крайней мере, были свидетелями того давнего события, так как жили в ту пору в монастыре… Вот их и следует посадить. Ведь это опухоль на теле социализма!

– Верно мыслишь! Монахов следует арестовать! – согласилось «высокое начальство», порадовавшись тому, что теперь оно сможет доложить о принятых мерах генсеку, до которого дошла вся эта история с исчезнувшей головой и который велел принять меры. – Займись этим, Ефим Степанович! – Остановившись у большого окна, выходившего на площадь, «высокое начальство» посмотрело на людскую круговерть, шумевшую внизу, на трамваи, катившие с перезвоном в разных направлениях, и испытало прилив сил, ощутив лишний раз свою важность и нужность в государственной машине. Но оставалась еще одна забота: исчезнувший череп. – А как же быть с черепом? Наши недруги на Западе слюной изойдут: Советы перезахоронили Гоголя без головы!

Бодало шевельнул своими моржовыми усами – и на этот счет у него были мысли.

– Череп найдем! – заявил он уверенно. – Наш сотрудник Буланов идет по следу… Не человек – ищейка!

– А если не найдете?

– Захороним останки с чужим черепом… Приложим такой, какому бы сам Гоголь позавидовал, увидь он его! И сделаем так, что никто не догадается о подмене…

7

Буланов обнял Лену. Их поцелуй длился долго. Потом Лена разделась… За окном была ночь, в небе светила яркая луна.

В то же самое время на территорию Данилова монастыря въехал грузовик.

Он остановился у флигеля, где находились монашеские кельи. Пятеро сотрудников ОГПУ в штатском вылезли из кузова и направились внутрь здания…

Пока влюбленные, раздевшись, сжимали друг друга в объятиях, трепеща от приближения того, главного момента, когда два тела должны соединиться и стать единым целым, монахов вывели во двор и приказали лезть в кузов.

Побросав прежде в кузов свои узелки, которые им разрешили взять, монахи, не имевшие опыта в подобном деле, долго и неуклюже забирались на платформу кузова, долго размещались на дощатом полу, озадаченные происходящим, но спокойные и готовые ко всему.

Сотрудники ОГПУ молчаливо наблюдали за тем, как монахи устраиваются в кузове, не помогая арестованным, но и не подгоняя их.

Когда монахи расселись, огэпэушники последовали за ними. Щелкнули боковые запоры кузова, и машина выехала со двора…

Буланов и Лена сжимали друг друга в объятиях, забыв обо всем на свете, не слыша ни музыки патефона, доносившейся из-за стены слева, ни тупого треньканья балалайки, звучавшей справа, ни громких голосов мужчины и женщины, скандалящих между собой еще дальше с правой стороны, видимо, в районе кухни. Лене казалось, что она плывет в потоке чего-то прекрасного, а потолок и пол в комнате меняются местами – то над головою пол, то опять потолок…

Пока влюбленные наслаждались тем, что даровано человеку природой, к дому, где теперь жил Паисий, подъехала черная легковая машина с крытым верхом. Из нее вышли двое в штатском и вошли в подъезд.

Паисий в эти минуты, предаваясь размышлениям на сон грядущий, сидел одетый на своем сундуке, словно предчувствовал, что за ним придут.

Увидев двух незнакомых мужчин, явившихся в дом, старик всё понял. Он послушно снялся с сундука, собрал свои нехитрые пожитки, завернул их в узел. Таисия успела сунуть туда кусок мыла и полбуханки черного хлеба, а Григорий пачку папирос – Паисий не курил, но папиросы всегда можно обменять на еду.

Паисия усадили на заднее сиденье машины, мужчины в штатском уселись по бокам, и машина неспешно выехала со двора на улицу…

Буланов, у которого до встречи с Леной давно не было женщины, и Лена, для которой Буланов был первым мужчиной, не могли оторваться друг от друга, точно в жизни это была их последняя встреча. «Что это со мной? – думал Буланов, лаская девушку. – Ребята (имелись в виду товарищи по работе) скажут: Пашка обуржуазился, связался с дочкой профессора!.. Ну и пусть говорят, я ее никому не отдам…»

Паисия привезли в Бутырку. Надзиратель довел его до камеры. Открыл ключом дверь и втолкнул старика внутрь.

После унылого пустого коридора, с фигурой неподвижного дежурного в конце, с холодным светом электрических ламп, который только подчеркивал бесприютность помещения, на Паисия дохнуло спертым духом множества немытых человеческих тел, и он едва не потерял сознание от увиденной картины.

А увидел он вот что: длинное продолговатое помещение камеры было густо забито людьми – люди по двое лежали на нарах, устроенных в два этажа, теснились по обе стороны прохода, расположившись на полу; их здесь было, как сельдей в бочке. Кто-то стонал во сне, кто-то надсадно кашлял, кто-то, не стесняясь, выпускал газы.

Воздуха не хватало, и Паисий быстро взмок, словно оказался в парной, и, наверное, повалился бы вниз, если бы его не подхватили чьи-то крепкие руки и помогли устроиться на свободном пятачке на полу.

Придя в себя, старик взглянул в лицо того, кто ему оказал помощь, и узнал своего товарища по монастырю – брата Даниила…

Буланов и Лена, обессиленные и умиротворенные, лежали на кровати, в изножье которой было открытое окно, полное ночных звезд, и легкий ветерок обдувал их тела.

– Смотри, какие звезды, – тихо сказала Лена. И, положив голову Буланову на плечо, добавила со счастливой улыбкой: – Паша, у меня такое чувство, что этой ночью всем хорошо, как нам…

8

– Помнится мне, из рассказов деда… что наша прабабушка была не только дальней родственницей Бахрушина, но некоторое время помогала ему в его занятиях, – рассказывала Клавдия.

Она сидела на стуле со сломанной спинкой у открытого окна чердачного помещения дачи. За окном был виден дачный поселок и густой лиственный лес по краю его.

– Бахрушин ей доверял, – продолжала Клавдия, – и, видимо, поэтому передал на хранение некоторые вещи и этот самый саквояж… Он надеялся, что у прабабушки эти вещи будут сохраннее…

Полутанцев вместе с Непрядиным, засучив рукава, уже долгое время перекладывали с места на место старые вещи: покрытые пылью чемоданы, коробки, корзины, связки книг и журналов, которыми был забит чердак, – искали саквояж, но саквояжа не было.

Клавдия попросила сигарету. Потный Полутанцев прервался, протянул ей пачку, дал прикурить от зажигалки.

По тому, как Клавдия курила, не затягиваясь и стараясь поскорее выпустить дым изо рта, было ясно, что она не относится к числу курящих, а за сигарету взялась просто так, чтобы походить на современных девиц, независимых и знающих себе цену.

– А был ли этот саквояж? Был ли мальчик? – присел на ящик уставший Непрядин.

– Был, был, – убежденно заявила Клавдия.

По деревянной лестнице на чердак поднялся сухощавый старик. На нем были тренировочные штаны с пузырями на коленях и мятый пиджак, из-под которого выглядывала тельняшка. Его короткие седые волосы стояли дыбом.

– Здравия желаю! – воскликнул он, вытянувшись по-военному. – Дозвольте поинтересоваться!

– Дозволяю, – разрешил Полутанцев, разглядывая старика, который взялся неизвестно откуда.

– Чего вы тут ищете?

Полутанцев взглянул на Клавдию:

– Это кто?

– Митрофан Иванович. Наш родственник, – объяснила та. – Бывший подводник. Живет здесь с женою. Заодно приглядывает за дачей.

– И где ж ты был, Митрофан Иванович, когда мы приехали, если тебе поручено приглядывать за дачей?

– Мы с Анной по грибы ходили, – сообщил старик и попытался пригладить свои стоящие торчком волосы.

Полутанцев строго взглянул на него.

– Нельзя оставлять свой пост, отец!.. А ищем мы одну важную вещь, – объяснил он, вытирая концом своей рубашки потное лицо. – Докторский саквояж. С буквой «Б» на боку.

– С какой целью вы ищете этот саквояж?

– Очень ты любопытный, отец! В саквояже находится кое-что, крайне нужное для отечественной науки…

– Клавушка! – старик виновато всхлипнул и опять попытался пригладить торчащие волосы. – Прости меня, старика!

– Что такое? – удивилась та.

– Видишь ли… Я этот саквояжик на толкучке продал… Спросил как-то у Софьи: могу ли я взять его, а она махнула рукой – дескать, бери, он нам без надобности. Ну я и продал. Вещь-то хорошая, крепкая, из кожи, которой износу нет.

– Как продал?! – У Полутанцева подкосились ноги.

– Так, продал… – потупился Митрофан Иванович. – Еще в девяносто шестом… Пенсии на жизнь не хватало, деньги были нужны…

– Что же ты, старый хрыч! – Полутанцев схватил старика за грудки и почувствовал, что ему не хватает дыхания от ярости.

– Не тронь боевого подводника! – оскорбился тот. – Я за таких, как ты, кровь проливал!

Полутанцев отпустил его.

– И то, что в саквояже было, тоже продал?

Митрофан Иванович пожал плечами.

– А там ничего не было…

– Ничего?

– Ценного ничего… Череп какой-то был неизвестного происхождения… Я подумал, может, это череп неопознанного солдата, найденный на месте боев по соседству в лесу?

– И где этот череп? Надеюсь, ты не закопал его в землю?

– Как можно! Не имею на то права без разрешения сестер.

– Слава Богу! – перевел дух Полутанцев.

Митрофан Иванович поискал вокруг глазами.

– Я его в корзинку положил, туда, где боевой реквизит отца Сони и Клавдии…

Не без труда, среди груды вещей, старый подводник нашел нужную корзину.

Вынул тряпье, лежавшее сверху, и глазам Полутанцева открылось то, что находилось под ним: офицерские погоны, ордена, пуговицы от кителя и широкий ремень со звездой на пряжке; тут же был череп темно-песочного цвета, неплохо сохранившийся. Обычный череп. Ничего особенного. Но при виде его Полутанцев испытал сильное волнение. «Неужели тот самый? – подумал он и печально вздохнул: – Ах, Николай Васильевич!..»

Несколько мгновений он любовался находкой, долженствующей улучшить его материальное положение. Потом взял череп в руки, предварительно сдвинув в сторону военный реквизит.

– Красивая штука! – воскликнул он, показывая череп Клавдии и Непрядину. Затем повернулся к Митрофану Ивановичу: – Спасибо, отец, что в землю не закопал!

– Чей же это такой, ежели ты все регалии боевой славы в сторону отбросил?

Полутанцев загадочно ухмыльнулся.

– Это, отец, череп неандертальца. Слышал о таких?

– У-у-у… – разочарованно протянул старик. – Я-то думал, неизвестный солдат прошедшей войны…

– Напрасно ты так. Череп этот – нужная для науки вещь! Думаю, нашли его в степи, возле какого-нибудь Мухосранска, где он пролежал в земле не одну тысячу лет!

– Не похоже, что столько лежал… На вид он вполне свежий.

– Почва там была подходящая, – объяснил Полутанцев. – По этому случаю можно и выпить! – воскликнул он, возбужденно оглядывая присутствующих. – Надо отметить находку, важную для науки! Где тут у вас магазин?

– Магазин? Это мы мигом, – оживился Митрофан Иванович, – это в двух шагах!

– Дядя Митрофан! – укоризненно взглянула на него Клавдия. – Тебе пить нельзя!

– А мы никому об этом не скажем, – успокоил ее старик.

Ночью в комнату, где устроились оставшиеся ночевать на даче мужчины, неслышно вошла Клавдия.

Непрядин, намаявшись за день, крепко спал. Полутанцев не мог уснуть, обуреваемый мечтами. Череп, завернутый в старую ковбойку, лежал в корзине по соседству.

Клавдия присела возле Полутанцева.

– Ты чего? – зашевелился тот. Появление двоюродной сестры с неизвестными намерениями озадачило его.

– Вот… к тебе пришла… – прошептала Клавдия.

– Зачем? – испугался Полутанцев. И сообразив, наконец, что Клавдии нужно, возмущенно зашипел: – Как ты можешь! Ведь мы же родственники – кузен и кузина!

– Ну и что! – женщина обиженно поджала губы.

– Как что! Нельзя родне этим заниматься! Грех!

– Ну вот, – вздохнула Клавдия, – десять лет назад можно было, а теперь нельзя… Помнишь, как мы закрылись в ванной?

– В какой еще «ванной»?! – подался в сторону Полутанцев. – Сестренка, ты чего-то напутала…

– Ничего я не напутала, – жарко шептала Клавдия. – Я тот день хорошо помню…

– В ванной? Быть этого не может!

Полутанцев поднялся с кушетки и, приобняв Клавдию за плечи, проводил ее до двери.

– Иди, спи… День был тяжелый…

Некоторое время спустя в дачном доме все спали. И намечтавшийся вдоволь Полутанцев, и разочарованная Клавдия, принявшая снотворное, и боевой в прошлом подводник Митрофан Иванович Нырялов, лежавший спиной к своей дородной жене, бывшей черноокой красавице из-под Полтавы, ныне похожей на откормленную толкательницу ядра.

Спал весь дачный поселок. Спали собаки во дворах, призванные охранять покой своих хозяев.

Не спал в эти часы лишь один человек. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, в старых «Жигулях», стоявших на обочине дороги, метрах в пятидесяти от дачи сестер, и наблюдал – не выйдет ли кто оттуда. Но за пределы дачи никто не выходил.

Чтобы не уснуть, человек, наблюдавший за дачей, достал из сумки термос с крепким кофе, налил в пластмассовую чашку. Выпил. И продолжил свое утомительное дело.

Полутанцев поднялся рано утром, вслед за ним встали и остальные. Полутанцеву не терпелось добраться до города и сообщить Рыкалову о находке.

Когда Полутанцев пристраивал корзину с черепом в багажник, стараясь закрепить ее надежно, из леса пришел Митрофан Иванович, ушедший часом ранее за грибами. И принес полведра лисичек, среди которых лежали штук пять подберезовиков.

– Возьми на жарево, – сказал он Клавдии.

А та всё никак не могла проснуться – так на нее подействовало снотворное. Постояла на свежем воздухе несколько минут, пытаясь открыть глаза. И полезла в машину на заднее сиденье, где погрузилась в сон.

Митрофан Иванович отдал грибы Полутанцеву.

Полутанцев повертел ведро в руках, не зная, куда высыпать грибы, и вывалил их на рубашку, прикрывавшую череп в корзине – те полностью покрыли весь верх, создавая иллюзию, что корзина полна грибов. Рядом он пристроил старый кожаный кофр, где хранились дамские шляпки, который Клавдия решила взять с собой.

Вскоре машина выехала на проселочную дорогу и покатила в сторону шоссе, путь к которому лежал через небольшой лесок.

Уже заехав основательно в лесок, Непрядин и Полутанцев увидели впереди на узкой дороге автомобиль «Жигули».

Подняв крышку капота, в моторе копался водитель – худощавый человек в спортивной шапочке, надвинутой на лоб, и больших мотоциклетных очках, закрывающих пол-лица.

Обездвиженный автомобиль почти полностью перегородил проезжую часть, и объехать его стороной не было никакой возможности.

Непрядин был вынужден остановиться. Вместе с Полутанцевым они вылезли из машины и направились к «Жигулям» с намерением помочь водителю.

– Слышь, друг, какие проблемы? – поинтересовался Непрядин. – Помощь не нужна?

Водитель «Жигулей» промычал что-то маловразумительное.

Как только приятели приблизились к нему, тот неожиданно повернулся, поднял руку с газовым пистолетом, который держал наготове, и выстрелил Полутанцеву прямо в лицо. Ядовитое газовое облако ударило в глаза и нос, и Полутанцев потерял сознание. В следующее мгновение злоумышленник выстрелил в лицо Непрядину, и тот завалился на землю рядом с приятелем. Последнее, что зафиксировала память Полутанцева перед тем, как он отключился, были старые табачного цвета полуботинки на ногах стрелявшего.

Мономахов – а это был он – метнулся к «Ниве». Заглянул в салон, поискал глазами, но ничего, кроме спящей Клавдии, там не обнаружил. Клавдии снилось что-то хорошее, и она улыбалась во сне.

Мономахов вынул ключи из зажигания, открыл багажник. Внимание его привлек кожаный кофр, перевязанный несколько раз бельевой веревкой. Корзинка с грибами, стоявшая рядом, его не интересовала.

Мономахов схватил кофр, сел в свою машину, дал задний ход. Там, где дорога стала пошире, развернулся и поехал к шоссе.

Уже выехав на шоссе, он остановился на обочине, вылез из машины. Обтер влажной тряпкой забрызганные грязью номера, чтобы читались. Сел снова за руль и, влившись в поток машин, умчался.

Когда приятели пришли в себя, Полутанцев первым делом бросился к открытому багажнику. Корзина с грибами была на месте, а вот кофр исчез. Клавдия всё еще спала.

Не сговариваясь, приятели проверили карманы: документы и деньги были на месте.

– Откуда взялась эта сволочь? – негодовал Полутанцев, оглядываясь по сторонам. – Он как будто специально поджидал нас, гад! – И набросился с обвинениями на Непрядина: – А ты куда смотрел, хрен моржовый?

– Я-то здесь при чем? – растерялся тот. – Его машина так стояла на дороге, что объехать ее было невозможно… Я и пошел, чтобы помочь ему и освободить нам путь. А вот ты какого черта поперся за мной? Сидел бы в машине. Всё равно в технике ни бум-бум!

– Ты пойми! – не мог успокоиться Полутанцев. – Мы чуть было не лишились черепа! Штрафую тебя на пять процентов!

– Ну вот! В таком случае, оштрафуй себя на десять.

От громких слов ссорящихся проснулась Клавдия.

– А? Что случилось? Мы где?

– И ты тоже хороша! – отругал ее Полутанцев. – Дрыхнешь, и хоть бы что! Изнасилуют – не заметишь! – И добавил язвительно: – Твой кофр сперли, голубушка моя!

– Как?

– А вот так!

– Кто спер?

– Сам бы хотел знать. Лесной разбойник! Робин Гуд!

– Ну и черт с ним, с кофром… – улыбнулась Клавдия. – Главное – все живы.

Приехав на квартиру матери, Полутанцев первым делом позвонил на мобильник Рыкалову. Трубку сняла секретарша и пообещала Полутанцеву доложить о его звонке шефу.