Падение в колодец

Матери дома не было – она дежурила в больнице. Федор, младший брат, спал у себя в комнате. Федор был поздний и любимый ребенок – мать родила его в тридцать восемь. Полутанцеву в тот год исполнилось семнадцать, и он уже был вполне самостоятельным и не страдал из-за того, что ему стали меньше уделять внимания. Отец Полутанцева через год после рождения Федора ушел к другой, молодой жизнерадостной блондинке. И прекратил всякое общение с прежней семьей. Этому в немалой степени способствовала сама мать, не желавшая его видеть и запретившая детям встречаться с ним. Но алименты, надо признать, отец платил исправно.

Полутанцев принес корзину на кухню. Расстелил на столе старую газету, вывалил на нее грибы.

В дверь заглянул заспанный Федор, привлеченный шумом на кухне. Увидел брата, горку грибов на столе.

– О, здорово! Грибочки принес? Пошамаем!

– Ша́май! – барственно разрешил Полутанцев. – Только не забудь сперва почистить их и пожарить.

– Это пусть мать упражняется, когда придет с дежурства, – Федор потянулся, расправляя плечи. И тут увидел в корзине, стоявшей рядом, выглядывавший из-под рубашки череп. – А это что еще за триллер? – поморщился он. – Чей котелок?

Скрывать от брата правду Полутанцев не стал.

– Ты не поверишь, – сообщил он с гордостью, – это – череп Гоголя!

– Кого?

– Гоголя. Писателя.

– Того самого?

– Того самого.

– Да брось! Не может быть, – не поверил Федор. – Череп Гоголя, как и прочие его части, насколько мне известно, покоятся на Новодевичьем кладбище. Мы, помню, с классом на экскурсию ходили к его могиле…

– А вот и нет, – победно заметил Полутанцев, – на кладбище покоятся «прочие части», а череп – вот он, красавец!

– И откуда он у тебя? Из могилы, что ли, вырыл?

– Не пори чушь! Я могилы не оскверняю, дурак! Просто так вышло… В тридцать первом году могилу Гоголя, захороненного поначалу на кладбище Данилова монастыря, переносили на Новодевичье и тогда обнаружили, что в гробу отсутствует его череп…

– Ни хрена себе! – изумился Федор. – Как такое могло быть?

– Сам бы хотел знать…

Федор задумался.

– Ну, и зачем тебе этот череп? – Он испытывал смешанные чувства (трепет и брезгливость одновременно) – при виде черепа, который был когда-то частью гения литературы, а теперь лежал в какой-то дурацкой корзинке наподобие высохшей тыквы. У Федора это не укладывалось в голове. – На черта он тебе?

– Не твоего ума дело, – строго заметил Полутанцев. Но потом пояснил: – Один человек обещал мне за него двадцать тысяч баксов!

– За эту кость? Одуреть можно! – удивился Федор. – От таких бабок в башке зашкаливает… Но как-то мерзко торговать классиком.

– Дурак! – обиделся Полутанцев. – Мне жилье нужно. Хотя бы комната в коммуналке… Не могу же я здесь с вами жопами толкаться! Еще немного, и ты жену приведешь. Где мне тогда прикажешь жить? В подъезде? Или за кулисами в театре?

– Хата, конечно, нужна… – согласился с братом Федор. – Но торговать черепом классика… нехорошо! – Федор некоторое время смотрел на череп и вдруг предложил: – Вась! А давай захороним его там, где ему место… в Гоголевской могиле.

– Пошел к черту, кретин! Люблю я вас, гуманистов за чужой счет! А бабки для покупки хаты ты мне дашь? Опять же, этот череп не первый и не последний… Сколько их, не зарытых, в музеях на полках пылится! А мощи святых? Они ведь тоже не в земле лежат… К тому же, как говорится, тело человеческое – труха, а вот душа – конечно, бессмертна. Но с душой у Николая Васильевича, я думаю, всё в порядке…

Вернувшись из поездки, Мономахов заехал в гараж.

Закрыл за собою ворота, включил свет. Возбужденный, с трясущимися руками разрезал ножом веревку, вскрыл кофр. И когда не обнаружил внутри черепа, пришел в ярость. Столько трудов – и коту под хвост! Несколько раз перевернул лежавшие внутри старые пропахшие нафталином шляпки. Потом яростно побросал все это в таз. Облил бензином и поджег. Налил себе полстакана водки, выпил. И долго еще сидел в гараже и стонал от своей неудачи, словно у него разболелся живот.

9

Допрос Паисия вел следователь Абессолом Иголкин. Это был озорной молодой человек, лет двадцати восьми, с густой черной шевелюрой, стоящей торчком, словно плотина на реке. Допрашивая старика, он отпускал колкие шуточки по поводу его монашеской жизни, говорил, что жизнь эта, можно сказать, прошла впустую, в религиозном дурмане, и любой, знакомый с трудами товарища Карла Маркса, скажет, что бог – это средневековое заблуждение!

Неожиданно в кабинет зашел Бодало.

Увидев начальника в дверях, Абессолом прытко взлетел со своего стула и, изменившись в лице, строго крикнул Паисию:

– Встать!

Монах послушно поднялся.

– Садись, Иголкин, – кивнул подчиненному Бодало.

Абессолом стоял минуту-другую и сел на свое место только после того, как Бодало присел на свободный стул у стены.

Паисий так и остался стоять, опасаясь садиться без команды.

– Садитесь, гражданин Вязов, – велел Бодало.

Старик сел.

– Итак, вы утверждаете, – вернулся к прерванному разговору Абессолом, – что к изъятию черепа из могилы писателя Гоголя не причастны…

– Так оно и есть, – кивнул Паисий, – не причастен.

– А вот ваши сообщники, монахи Пастухов, Денисов и Калёнов на допросах показали, что вы не только причастны, но и являлись организатором хищения, вступив предварительно в сговор с господином Бахрушиным!

Старик отчужденно взглянул на Абессолома.

– Утверждать можно, что угодно, гражданин следователь, но Господь Бог знает правду. И ему доподлинно известно, что я к варварской краже черепа из могилы Гоголя не причастен…

И тут в разговор, не утерпев, вмешался Бодало.

– Послушай, Вязов! – сказал он строго старику. – Ты за бога не прячься! Он тебе не помощник! Его нет, и перестань кормить нас поповскими байками!

– Вы можете, гражданин начальник, считать, что Бога нет, но от этого он не перестанет быть в нашей жизни. Вот, к примеру, днем вы смотрите на небо и не видите звезд, будто их там нет. Но на самом деле они есть. И лишь только начинает смеркаться, звезды сразу становятся видимыми. Так и Господь…

– Но если он есть, то почему он не вступится за тебя, старик? И не избавит тебя от мучений?

– Господь испытывает меня… Проверяет, насколько крепок я духом…

– Я бы всю вашу поповскую братию заставил Маркса прочесть! – возбудился Бодало. Бесцельные споры ему были не нужны, ему требовалось, чтобы Паисий признал свою вину. И он продолжил: – Обратимся к фактам. А факты таковы: в девятьсот девятом году ты, старик, уже не один год состоял в монахах и жил в Даниловом, и, следовательно, все работы по реставрации могилы писателя проходили при тебе. Так? Так. Кроме того, в беседе с нашим сотрудником Булановым ты подтвердил, что лично знал господина Бахрушина, пожелавшего с неизвестной целью получить череп писателя. Верно? Верно! Бахрушин предложил тебе и твоим сообщникам хорошие деньги, если вы достанете для него череп из могильного склепа. Ну, а вы, монахи, как известно, народ жадный, польстились на царские червонцы… И в один из дней, когда у рабочих, занимавшихся реставрацией могилы, был выходной, вы добрались до склепа и похитили череп. Склеп вскрывали Пастухов и Калёнов. Они признались в этом. Что ты на это скажешь?

– Братья возводят на себя напраслину, Бог им судья… По правде ничего этого не было… – заявил Паисий.

– Не морочь мне голову! – начал сердиться Бодало.

– Братья Андрей и Петр… то бишь, Пастухов и Калёнов тогда еще не жили в монастыре. Они совершили постриг позднее. Года два или три спустя после обновления могилы.

– Ну вот, – обрадовался Бодало. – Значит, ты, старик, признаешь, что в похищении черепа участвовали ты и Денисов? И сделали это с целью не только получить деньги, но и насолить нашей будущей народной власти. Все вы, попы и монахи, одним миром мазаны! Сначала отлучили от церкви Льва Толстого… Чем он вас не устраивал? Тем, что правду о вас писал?.. Затем решили надругаться над другим великим писателем – Гоголем!

Паисий печально взглянул на него:

– В девятом году о вашей власти слыхом не слыхивали, никто даже и не думал, что будет такая. Как можно насолить тому, кого нет в природе? Точно так же можно обвинить мальчишку, укравшего на базаре бублик, в том, что он желал насолить своей будущей теще, о которой пока понятия не имеет и которая этими бубликами торгует.

– А ты, монах, не так прост, как кажешься, – потемнел лицом Бодало. – Но народ не с такими, как ты… Ваше время ушло! Народ против вас! Против всякого рода пиявок, сосавших его пролетарскую кровь! Мы устроим над тобой и твоими сообщниками показательный процесс!

Он поднялся, направился к выходу и уже в дверях шепнул провожавшему его Абессолому:

– Будь с ним пожестче… Но бей аккуратно, чтобы старик дожил до суда.

Когда за начальником закрылась дверь, Абессолом, потягиваясь, прошелся по кабинету, посмотрел в окно.

– Приказано быть с тобой построже, коли ты сознаваться не хочешь, – сказал он, обернувшись к Паисию. – Веришь, старик, нет никакого желания тебя бить. А придется… Сознайся, и тебе лучше будет, и мне…

– Я не могу признаться в том, чего не делал.

– Ну, а кто организовал похищение черепа?.. Молчишь? Значит, ты! – Абессолом был молод, самоуверен, любил покуражиться над теми, кого допрашивал – они же враги! У него были сомнения насчет виновности Паисия, но раз начальство требовало добиться от старика признания, значит, следовало его получить. – Судя по всему, твой Бахрушин был троцкист! – Абессолом улыбнулся ходу своей мысли. – Только троцкист мог подбить на такое подлое дело! Сговор монаха и троцкиста!