Головокружение в конце лета

Когда все немного отдышались от речей и подзакусили, попросил внимания Строков. Это был друг Аркадия со студенческой поры, они учились на одном курсе. Не преуспев в науке и будучи человеком без комплексов, Строков сменил поле деятельности и трудился теперь на ниве народного образования – заведовал отделом в министерстве. Привыкший руководить, он и здесь стоял в начальственной позе, выпятив небольшое плотное брюшко и покровительственно поглядывал на окружающих. С увлажнившимся взором он говорил об ушедшей юности, вспомнил голодные, но счастливые студенческие годы, которые сблизили их с Аркадием, поведал собравшимся, что любит Аркадия, как брата, и даже больше; морща лоб, выразил сожаление, что Аркадий трудится в НИИ, а не у них в министерстве, где он, несомненно, был бы в первых рядах и принес больше пользы, нежели многие коллеги Строкова; и вообще, подвел черту оратор, окажись Аркадий на любом месте, он везде был бы на высоте, потому что является человеком талантливым и незаурядным.

Аркадий с подчеркнутым вниманием слушал похвалы в свой адрес, но в глазах его при этом светился лукавый огонек: дескать, вы говорите, говорите, а я уж разберусь, что здесь – правда, а что красивые слова, положенные по случаю.

Основательно выпив, гости заметно размягчились, и разговор покатился по другому руслу. Поговорили о закусках, отдавая дань таланту хозяйки; обсудили ветчину домашнего приготовления, купленную на рынке, которая на редкость была хороша и в которой, по мнению знатоков, самым вкусным местом является «фрикандо», сердцевина, причем слово «фрикандо» повторялось много раз и на разные лады, словно присутствующим доставляло удовольствие смаковать его звучность; затем с поэтическими интонациями принялись обсуждать нежно-розовую семгу, восторгаясь ее вкусом и советуя друг другу непременно окропить ее соком лимона, потому что только окропленная лимонным соком предстает она в полном своем великолепии, словно хорошая мелодия при умелой аранжировке.

Потом женщины перевели разговор на наряды, и мужчины со знанием дела поддержали эту беседу, высказав по части моды несколько разумных суждений.

Далее разговор сместился в сторону карьеры общих знакомых: обсуждали, кто из них преуспел и имеет хорошие шансы подняться по служебной лестнице еще выше, а кто уже выдохся, потерял форму и находится на излете…

Покончив с это темой, стали обсуждать какого-то Кожемякина, от которого ушла жена, красотка Бэла, бывшая манекенщица, причем больше всего в этой истории присутствующих потрясло то, что Бэла ушла к «жуткому типу» по фамилии Тремогласов, у которого ни средств, ни положения и даже фамилия – жлобская. «Вероятно, у Бэлы неожиданное сексуальное помешательство!» – высказал предположение Лоскутов, и все дружно прыснули.

Егор на протяжении всех этих разговоров сидел молча, будто в рот воды набрал. Да и что он мог сказать? Чужая жизнь, чужие интересы! Ему становилось не по себе, когда Аркадий устремлял взгляд в его сторону и посматривал на него с веселым любопытством, отчего он чувствовал себя сродни подопытному кролику, попавшему под нож. «Зачем я здесь?» – не раз задавался он вопросом.

Окно в комнате было открыто настежь, и видимый в нем пейзаж – колодец двора, почерневшие от времени кирпичные стены, высившиеся напротив, закрывая солнце, – тоже действовал на Егора угнетающе. И хотя в комнате было тепло, скорее даже жарко, все равно хотелось на воздух, туда, где ярко светит солнце.

Соня по большей части молчала и включалась в разговор лишь тогда, когда обращались непосредственно к ней, спрашивая о чем-либо. С лица ее не сходила улыбка, но улыбалась она скорее механически, чем от радостного состояния души, желая, как и подобает в таких случаях хозяйке, выглядеть приветливой. Иногда она вставала и убегала на кухню, ведомая хозяйскими заботами, и всякий раз с замиранием сердца возвращалась обратно, боясь, как бы Егор в ее отсутствие не сказал что-нибудь лишние. Но тот, к счастью, в разговоры не ввязывался и лишь рассеянно жевал хлеб, лежащий перед ним на тарелке, отламывая от него маленькие кусочки.

Один раз, забывшись, он долго слишком откровенно смотрел на Соню, любуясь ею. На это обратил внимание сидевший рядом с ним Лоскутов и был озадачен поведением Егора и тем, что тот, забыв о приличиях, поедал глазами хозяйку дома.

Уловив паузу в общем разговоре, поднялся с рюмкой в руке дядя Коля, который был уже нетрезв. Его давно подмывало поговорить о племяннике, вставить и свое лыко в строку, но он долго не решался это сделать, стесняясь умных городских людей, собравшихся за столом. Теперь, изрядно выпив, он осмелел.

– Эх, Аркаша, племяш мой дорогой! – воскликнул он, обращаясь к Аркадию. – Дозволь и мне слово молвить… Рад я за тебя, от души рад! Рад, что ты твердо на ногах стоишь… Я всегда верил, что из тебя настоящий мужик образуется, потому как ты нашего крестьянского замеса, хучь и в городе осел… Жаль только вот, видимся редко. Почаще бы надо в глаза друг дружке смотреть, а то ведь жисть – песня короткая… Письма и телефон – оно, конечно, дело хорошее, но живых глаз и лица родного ничто не заменит!.. Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет девять, не меньше!

– Да, дядь Коль, девять лет, – размягченно согласился Аркадий и философски добавил: – Бежит время!

– Вот-вот. Вроде еще недавно ты студентом был, в рваных джинсах ходил… Помню, как ты по ночам на станцию бегал – вагоны разгружать. Утром придешь: глаза красные, щеки запали… Но ничего, оно вышло на пользу! Мужик на тяжелой работе только крепче становится! Опять же матери была подмога!

Аркадий как-то сник от слов дяди Коли. Чувствовалось, подобные воспоминания о несытной юности, о рваных джинсах и прочем ему неприятны.

– Ты закусывай, дядь Коль, закусывай! – попытался переключить он расчувствовавшегося родственника на другое. – Не гони с питьем…

Но того уже трудно было остановить, поток воспоминаний захлестнул его.

– А помнишь, как в детстве на каникулы к нам приезжал? Как дед Андрей на бричке тебя катал?.. Вот было время – лошадей держали!.. А сейчас – смешно сказать! – две коняги на все село… А помнишь, как на комбайне мне помогал? Нравилось тебе это дело, я помню… Еще я помню, как ты плакал, когда Митяй Гурьянов суслика на мотоцикле задавил!

Лоскутова прыснула:

– Какого еще суслика?

– Обыкновенного, какие в поле водятся, – с охотой пояснил дядя Коля.

Аркадий поморщился.

– А вот этого не помню…

– Ну как же! – взмахнул возбужденно рукой дядя Коля. – Рыдал во весь голос!

– Послушайте, дядя Коля! – вмешался Лоскутов, видя, что Аркадию неприятен этот разговор. – Может, вы чего-то перепутали? Подзабыли за давностью лет? И этого не было вовсе?

– Как это не было?! – оскорбился дядя Коля. – Было! Вот те крест!.. Я тогда, почитай, больше часу успокоить его не мог. «Жалко суслика, – говорит, – он же живой был…» А у самого слезы – с горошину! – Дядя Коля взглянул на Аркадия. – Не пойму я что-то, стыдишься ты, что ли, своего прошлого?

– Ничего я не стыжусь, – опять поморщился Аркадий. – Просто не всем это интересно слушать… Мы с тобой потом поговорим на эти темы… – И обратился к Соне: – Положи ему салат… Попробуй, дядь Коль, салат с крабами, очень вкусно!

– Не хочу я крабов! – отмахнулся тот и обратил нетрезвый взор на гостей. – Товарищи ученые! Выпьем за Аркадия, хоть он и не хочет прошлое вспоминать… За его жену, Соню, стало быть, боевую подругу, за их пацана… Складный мальчонка получился!.. За тещу и тестя, стало быть, родителей Сони…

– В общем, давайте выпьем за все человечество! – ухмыльнулся Строков, переглянувшись с женой.

– Можно и так, конечно…

Дядя Коля вздохнул, со строгой задумчивостью посмотрел, но не на шутника Строкова, а на свою рюмку, будто это она насмешничала и мешала ему говорить. Затем, кашлянув, опрокинул ее содержимое себе в рот.

Гости тоже выпили.

Егор пригубил из своей рюмки и поставил ее на стол. Он почти не пил, опасаясь, что от выпитого его понесет «не в ту степь». Забывшись, он вновь засмотрелся на Соню.

Откровенность, с какой Егор поглядывал на хозяйку дома, забавляла Лоскутова. Тот даже перестал есть. Затем, отложив вилку, наклонился к Егору и, тронув салфеткой жирные от еды губы, негромко, как бы доверительно, поинтересовался:

– Что, нравится?

Егор вздрогнул, застигнутый врасплох.

– Действительно, женщина что надо… – вкрадчиво заметил Лоскутов, желая вызвать Егора на откровенность.

– Допустим, – глухо согласился тот. – Что дальше?

– Дальше? Видишь ли, приятель, тут одна маленькая деталь – она замужем. Вон за тем человеком! – Лоскутов с невинным видом кивнул на Аркадия, будто Егор не знал, кто такой Аркадий и по какому поводу все здесь собрались. – Так что бить крылом не советую!

У Егора дернулись желваки на скулах.

– Я, между прочим, не петух, чтобы крылом бить, – заявил он жестко вполголоса, глядя в глаза Лоскутову. – К тому же, у нас в стране смотреть на женщин пока не запрещали. Даже в музеях женские портреты висят для всеобщего обозрения. «Неизвестная», например, или «Кружевница»… Есть еще «Любительница абсента». Слышали про «абсент»?

– Та-ак, – выпустил воздух изо рта Лоскутов, и лицо его стало печальным, словно он попал на похороны близкого человека. – А ты – фрукт!

– И овощ тоже.

– Послушайте, э-э… как вас… – обратилась к Егору жена Строкова, сидевшая по правую руку от него. Она пыталась вспомнить имя Егора, но так и не вспомнила. – Если вам не трудно, налейте мне воды.

Егор взял бутылку с минеральной водой и налил в фужер Строковой.

– Постойте! В фужере вино… – попыталась удержать Егора Строкова, и он облил ей пальцы. – Ах, какой вы неловкий!

– Виноват! – смутился Егор.

– А теперь подайте мне маслины.

Егор взял со стола тарелочку с маслинами, поставил ее перед Строковой.

– Благодарю, – кивнула та. – А вы почему не едите? И не пьете? Все пропускаете да пропускаете… Или вы непьющий, как грудной младенец? – И засмеялась собственной шутке.

Егор скорбно потупился.

– Понимаете, мне нельзя…

– Вот как? Это почему же?

Егор поднял глаза и, глядя в ярко накрашенный рот соседки, поглощающей маслины, признался, изображая смущение:

– Видите ли… Я – потомственный алкоголик. А сейчас в завязке. Только никому ни слова об этом! Я на прошлой неделе «торпедо» вшил.

У Строковой округлились от удивления глаза.

– Алкоголик?.. Торпеду?

– Ну.

– Как это?

– Очень просто. В ягодицу! Это препарат такой… От запоев! – Егор наклонился к Строковой, с чувством зашептал: – Если интересуетесь, могу дать адресок: врач – золотые руки! И берет по-божески… Одним словом, если у вас бывают запои…

– Нет-нет, спасибо, увольте! – отшатнулась потрясенная дама и так посмотрела на Егора, словно опасалась, что тот может укусить ее.

– Эля, что случилось? – спросил у нее муж, видя, что жена заерзала на стуле.

– Нет-нет, ничего… Здесь немного душно.

Аркадий тоже обратил внимание на нервозность Строковой и догадался, что причиной этому – Егор. «Интересно, что это за тип?» – подумал он. И решил, что самое время задать Егору пару вопросов, а чтобы удобнее это было сделать, отправил Соню на кухню, сказав, что пора подавать на стол горячее.

Как только Соня удалилась, он дождался паузы в разговоре и с радушным выражением лица обратился к Егору:

– А вы почему всё молчите? Вам у нас не нравится?

– Да нет, почему же…

– Рассказали бы нам, как там южная жизнь? Вероятно, много впечатлений…

Егор неопределенно пожал плечами.

– Даже не знаю.

– Как море? Сервис? – не отставал Аркадий.

– Море шумит. Сервис, как всегда, ненавязчив… – односложно отвечал Егор и с тоскою пойманного в силки зверя посмотрел через открытую дверь в коридор, надеясь, что сейчас подойдет Соня.

«Неужели у Софьи с ним что-то было? – подумал Аркадий, ощутив, как иголка ревности кольнула его, и тут же отогнал эту мысль. – Да нет! Она не позволит… И потом, этот малый весьма зауряден, чтобы заинтересоваться им всерьез. Интересно, чем он занимается? Вероятно, где-нибудь слесарит или шоферит… Судя по всему, втрескался в Софью, бедняга, и приперся сюда, не в силах одолеть свою страсть».

Вернулась Соня с большим блюдом в руках и под общий восторженный гул поставила его в центре стола. На блюде, источая аппетитный запах, лежали бараньи отбивные с крупными ломтиками жареной картошки.

Гости зацокали языками, пришли в движение. Вдохновенно зазвенели ножи и вилки.

– Нет слов! – воскликнул Лоскутов, отведав отбивную, и послал Соне воздушный поцелуй.

– Под такое блюдо следует выпить, – поддержал его Строков и наполнил рюмки. – Итак, леди и гамильтоны, как говаривал один член советской спортивной делегации, оказавшись в Лондоне и перепутав обращение к мужчинам с фильмом «Леди Гамильтон»! Кто желает сказать?

Егор, безрадостно наблюдавший за всеобщим оживлением, вдруг решительно устремился вверх.

– Разрешите мне!

Лицо его было напряженным, глаза смотрели с вызовом и опаской одновременно.

Гости несколько мгновений еще болтали, потом умолкли. Глядели на Егора с вежливым любопытством, ожидая, что тот скажет. Лишь Лоскутов косился в сторону, показывая пренебрежение.

Аркадий, думая, что речь пойдет о нем (вероятно, знакомый Сони дежурно пожелает ему здоровья и долгих лет, а что он может сказать еще?), отложил в сторону нож и вилку и с подчеркнутым вниманием воззрился на Егора.

Соня вся сжалась от напряжения. Сидела, вцепившись пальцами в накрахмаленную белую салфетку, и слышала, как громко бьется у нее сердце. «Господи! Он меня доконает, – думала она. – Уж если пришел, сидел бы да помалкивал…»

– Я в этом доме человек случайный, – начал Егор, заметно волнуясь. – Извините, ежели что не так… Тут много и складно говорили… Что ж, хозяин, видимо, заслуживает всего этого, да!.. Но мне хочется сказать о хозяйке. О Софье, стало быть. За нее выпили, но как-то вскользь, поспешно, а она заслуживает отдельных слов… По всему видно – она старалась. Закуски, можно сказать, соответствуют мировым стандартам… И вообще!

Лоскутова взмахнула холеной пухлой рукой:

– Он прав, Сонечка: ты – супер!

Соня ответила ей вымученной улыбкой. Пальцы ее продолжали мять салфетку, то судорожно сжимаясь, то разжимаясь.

Егор кашлянул в кулак и закончил свою речь, предложив выпить за Соню, за ее сердечность и доброту.

– Леди и гамильтоны! Прошу занести в протокол: этот тост он у меня с языка сорвал! – заявил Строков, тыча в воздух указательным пальцем. – Твое здоровье, дорогая!

Перегнувшись через стол, он дотянулся до Сони, чокнулся с ней и демонстративно выпил до дна, желая всем показать, как он нежно к ней относится. Потом уселся на свое место и тихо спросил, наклонившись к Аркадию:

– Объясни, наконец, что это за мужлан? И где вы его раскопали?

Аркадий усмехнулся, но объяснять, кто такой Егор, не стал.

Он выпил водки. Потом взглянул на чистую тарелку, которую Соня поставила перед ним под горячее. Взял ее аккуратно кончиками пальцев, как берут ценную пластинку, и принялся внимательно разглядывать ее.

– Послушай! – обратился он к Соне. – По-моему, эта тарелка не совсем чистая…

Соня взяла тарелку, осмотрела ее – та блистала чистотой, будто только что из мойки, – но спорить не стала. Унесла тарелку на кухню, принесла другую.

Не успела она присесть, как Аркадий вновь недовольно обратился к ней:

– А где перечница? Вечно ты забываешь ставить ее на стол…

Соня оглядела стол.

– Странно… Я ее приносила.

И на этот раз не стала спорить и покорно отправилась на кухню за перечницей.

– Арик, зря ты к ней придираешься… Ищи лучше, – заявил Строков и извлек перечницу, затерявшуюся среди тарелок. – Вот твой перец!

Поблагодарив приятеля за находку, Аркадий повертел перечницу в руках и отставил ее за ненадобностью в сторону.

И тут встретился глазами с Егором, который хмуро наблюдал за этой сценой. Аркадий, нимало не смущаясь, ответил ему ясным взглядом. «В чем дело? – спрашивал этот взгляд. – Что-нибудь не так? Отдыхайте, друг мой, отдыхайте!»

Строков сыто отвалился на спинку стула, положил ладонь на плечо сидевшей рядом жене и громко сообщил присутствующим:

– А мы вчера в кои веки выбрались в кино! И посмотрели, наконец, хваленую «Деловую женщину». Вокруг столько шума, восторгов… А по мне, полная дурь! Длинно, нудно и заумно…

– Дима прав! – поддержала его Лоскутова, посмотревшая этот фильм неделей раньше. – Дребедень! Народу эти головоломки надоели. Люди в кино идут посмеяться, отдохнуть, а им всякие Сокуровы голову ребусами забивают! – И взмахнула своими неестественно длинными руками, словно аист крыльями.

– И потом, – начал распаляться Строков, не в силах сдержать благородного негодования, с каким чиновники обычно пекутся о благе народном, – объясните мне, неразумному чуваку, зачем плохого человека, негодяя, делать героем фильма? Мне в жизни всяких мерзавцев во-о как хватает! – И он чиркнул пальцем себя по горлу. – Зритель в кино за примером пришел, а ему уродов показывают, в дерьмо, простите за выражение, носом тычут! Видимо, хотят, чтобы зритель мучился, увидев весь этот ужас, страдал… А я не хочу страдать! Я достаточно настрадался на заре туманной юности!

– А я в финале просто спала, – заявила его жена и сунула в кроваво-красное отверстие рта еще одну маслину.

– Зачем снимать такие фильмы? Не понимаю, – воскликнула Лоскутова. – Тратить на них государственные средства!

Аркадий озадаченно почесал подбородок.

– Странно… А мне говорили, что это один из лучших фильмов за последнее время. И режиссер, говорили, очень талантливый…

– Не верь! – дернулся на стуле Строков. – Снято бездарно, артисты играют плохо! Всё не так, как надо! – И сделал такое лицо, словно почувствовал тошноту.

Егор, слушая эти откровения, поглядывал на висевшие на стенах пейзажи, в которых нашла отражение далекая, давно ушедшая жизнь, вдохновившая когда-то своей неброской красотой русских живописцев прошлого, и сквозь нарастающую головную боль (которая сплеталась в единое целое и с печальной сельской дорогой, и с тихой пашней, придавленной осенними серыми облаками, и с одиноким старым дубом, растущим на краю обнищавшей деревеньки) силился понять, как же все это – пустые, никчемные разговоры, и картины старых мастеров, являющие собой маленькие шедевры, – может сосуществовать вместе на одном пятачке пространства, не оказывая разрушительного воздействия одного на другое. Егору это казалось противоестественным. Или краски на холстах должны были пожухнуть, или люди утратить дар речи, осознав, что болтают пустое.

Он налил себе водки в фужер. Выпил. Закусывать не стал. Ощутив обжигающую силу напитка, устремил взгляд на Строкова и спросил:

– Выходит, вы и с артистами умеете работать? Учились этому или как?

Строков, прерванный на полуслове, посмотрел на Егора с каким-то сонным удивлением и спросил в свою очередь:

– Вы это о чем?

– Ну, вы же только что сказали, что артисты в фильме играют плохо, «не так, как надо», верно? – продолжал Егор, работая под дурачка.

– Ну, сказал…

– Следовательно, вы знаете, «как надо», и можете это сделать? Верно?

Строков растерялся.

– Не думал об этом… Возможно, и смог бы… – проговорил он неуверенно.

– Так в чем же дело? Кто мешает? За работу, товарищ!

Строков занервничал, почувствовав подвох.

– Видите ли, гражданин хороший, у меня другая профессия…

– Вот оно что! Но вы все равно знаете – «как надо»?

За столом воцарилось напряженное молчание. Выпад Егора против Строкова поверг присутствующих в замешательство.

Лоскутова бросила тревожный взгляд на Аркадия: дескать, что происходит, объясни!

Жена Строкова замерла, приоткрыв свой кроваво-красный рот.

Сам Строков наконец пришел в себя и, наливаясь краской, спросил у Егора:

– Простите, любезный, а вы… Чем вы занимаетесь?

– Это неважно.

– И все-таки?

– В торговле работаю… Базой заведую! – не моргнув глазом, выпалил Егор.

– Базой?..

– Угу.

Разочарование отразилось на лице Строкова, и он посмотрел на Егора с нескрываемой враждебностью.

Но зато женщины при слове «база» встрепенулись и сделали стойку, как хорошие гончие.

– И что же у вас есть на этой вашей базе? – спросила вкрадчиво Лоскутова.

– А все, что угодно: от женских шляпок до автомашин! – с невинным видом сообщил Егор. Ему бы остановиться и прикусить язык, но куда там!

– И обувь женская есть? – бросила пробный камень Лоскутова, преодолевая свою неприязнь к Егору. – Сапоги, к примеру?

– Есть.

– Импортные?

– Они самые. Тулон-Дижон!

– И что… их можно приобрести?

– Да хоть завтра!

– А золотые украшения? Имеются? – дрогнувшим голосом поинтересовалась Лоскутова и опять взмахнула своими длинными руками.

– Сделаем!

– И запчасти для «Волги»? – не выдержав, клюнул Лоскутов.

– Изобразим! – с воодушевлением пообещал Егор. – В условиях всеобщего дефицита могу также предложить черные обои в комплекте с белыми тапочками, спортивную штангу из цветных металлов – килограммов на сто… Вы знаете, – он оглядел сидевших за столом, – сейчас очень модно, чтобы на кухне под ногами лежала спортивная штанга. Высший, можно сказать, шик!

Дядя Коля пьяно хохотнул и тут же прикрыл ладонью рот.

Женщины тревожно переглянулись.

– Вы что, не видите, он же ваньку валяет? – нахмурился Строков. Но внутренне был рад, что другие, а не он, попались на удочку Егора.

– Боже, как остроумно! – воскликнула Лоскутова и сжала от досады свой пухлый кулачок.

И опять за столом повисла тягостная тишина.

Молчание нарушила Строкова. Играя пустым фужером, она спросила, глядя на Егора из-под прищуренных век:

– Любопытно, кто же вы на самом деле?

Егор промолчал.

– Если вокруг столько тайны, – сказал Лоскутов, – то он, вероятно, – золотарь!

– То есть – ассенизатор? – уточнила Строкова.

– Вот-вот… Тот, который по выгребным ямам. Дерьмо вывозит на спецмашине!

– Вы угадали, – кивнул Егор.

– Как романтично! – скривила губы Строкова.

– Гости дорогие! Дамочки! – вмешался в разговор дядя Коля. – Ну, что вы к человеку пристали? Он из Кузбасса, на шахте работает…

– Где-где? – переспросила Лоскутова. – На шахте?.. – И на лице ее отразилось разочарование.

– Умираю от счастья: впервые вижу живого шахтера! – воскликнула Строкова, растягивая свои ярко-красные губы в язвительной улыбке. – Вы дадите мне свой автограф?

– Непременно! – кивнул Егор. – И кусок антрацита на память!

Аркадий с интересом наблюдал за этой сценой и не вмешивался. Поведение знакомого Сони представлялось ему не только скандальным, но и забавным. Но еще более забавной была реакция его друзей. Если говорить откровенно, Егор даже чем-то нравился Аркадию: то ли своей независимостью, то ли тем, что так удачно работал под дурачка.

Строков наклонился к Аркадию и зашептал, обжигая его ухо горячим дыханием:

– В следующий раз избавь меня от подобного соседства за столом… Я пришел к другу в гости, а не в городскую баню, нюхать там в предбаннике чужие грязные носки.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Аркадий, пытаясь его успокоить.

Лоскутов оглядел компанию, взял со стола бутылку с водкой, налил Егору полный фужер.

– Выпьем? – предложил он.

И пропел частушку:

Милый, выйди вечеркомДа с отбойным молотком.Если котелок не варит,Поработай обушком!

Егор не растерялся.

– За ваш талант! – заявил он и выпил фужер до дна.

– Перестаньте! Оба перестаньте! – воскликнула Соня, вернувшаяся минутой ранее из кухни.

Переступив порог, она сразу поняла, что в воздухе пахнет скандалом и что без Егора здесь не обошлось.

– Ну вот, и попеть не дают! А для чего мы тогда выпивали, если петь нельзя? – развел руками Лоскутов и уселся на свое место.

Соня же метнулась к книжной стенке, где на одной из полок стоял магнитофон.

– Хватит сидеть! – заявила она подчеркнуто весело. – Будем танцевать.

И стала судорожно тыкать кнопки на магнитофоне, пытаясь включить музыку. Но магнитофон, как назло, не включался.

Подошел Аркадий, решительным жестом отстранил Соню от магнитофона. Нажал нужную кнопку.

Громкая быстрая музыка наполнила гостиную, сминая своими децибелами размягченность гостей после сытной еды и их раздражение, вызванное поведением Егора. Казалось, два динамика в разных углах комнаты выпускают накопившийся в котлах пар.

Лоскутова щелкнула пальцами, зашевелила по-цыгански плечами… Сорвала со стула свое крупное тело и, потянув мужа за руку, увлекла его на свободное пространство в стороне от стола.

Их примеру последовали и Строковы. Волоокая красавица была выше своего начальственного супруга на полголовы, и когда они сближались в танце и ее пылающий кровавый рот почти касался его лба, то Егору, смотревшему на них со стороны, казалось, будто у Строкова рана на голове.