Головокружение в конце лета

Аркадий, включив магнитофон, не вернулся за стол, а остался стоять у книжной стенки. Сунув руки в карманы, с меланхолической улыбкой наблюдал, как танцуют его друзья. О Егоре он, казалось, забыл.

Соня устремилась к столу и стала собирать грязные тарелки, чтобы освободить место для десерта. Ей казалось, время тянется бесконечно медленно и она не доживет до той минуты, когда гости разойдутся по домам.

Глядя на ее усталое измученное лицо, поникшие плечи, Егор понял, что пора уходить. И когда Соня с тарелками задержалась возле него, сказал:

– Наверное, я пойду…

– Да-да, иди, – отозвалась та.

Егор поднялся, направился к выходу. По пути задержался возле дяди Коли, который курил у раскрытого окна, пожал ему руку.

Уже в дверях он обернулся и что-то сказал, обращаясь к присутствующим, вероятно, попрощался, но слов не было слышно – слишком громко звучала музыка.

Аркадий сухо кивнул ему, но провожать в прихожую не пошел.

Танцующие сделали вид, что очень увлечены своим занятием, и так энергично двигались в танце, будто спешили добраться вплавь до противоположного берега реки.

– Ну вот, выставили человека за дверь… – заявил дядя Коля, кусая папиросу. – Нехорошо это, не по-русски!

– Брось! – ответил ему Аркадий, приглушив музыку. – Никто его не выставлял.

– Просто он не вписался в нашу компанию! – добавил Лоскутов.

– Юморист дешевый! – фыркнула его жена.

– Таким место в резервации! – дал волю своим чувствам Строков. – Поучился бы вести себя в приличном обществе!

– Изображал тут из себя белую ворону, а все вокруг – идиоты!

– Не-ет! Какая ворона? Он же ворон?! Белый ворон! – поправил жену Лоскутов, однообразно приплясывая на месте, как механическая игрушка. – Такой белый-белый, аж в глазах рябит! Так и хочется взять в руки охотничье ружье!

Егор ничего этого, к счастью, не слышал. Он стоял вместе с Соней в прихожей у двери. Пора было уходить, но он всё тянул время. Соня держала в руках несколько грязных тарелок: она то ли забыла о них, то ли нарочно не спешила от них избавиться, как будто хотела оградить себя этим от Егора.

– Прости! – произнес тот наконец, хмуря брови. – Как-то все по-дурацки получилось. Я этого не хотел…

5. Боль

Егор подхватил чемодан, вышел за порог. Резко обернулся к Соне и хрипло выдохнул, ударяя себя кулаком в грудь:

– Вот здесь ты у меня, как заноза… Залезла в самое сердце!

И бросился вниз по ступеням лестницы.

Несколько лестничных маршей стремительно пронеслись у него под ногами, гулко отзываясь на его бег, и Егора, точно снаряд, выбросило из темноты подъезда наружу.

На улице уже смеркалось. Во многих окнах горел свет. В сквере, примыкавшем к дому, где в вечернем освещении приглушенно зеленел газон, несколько мальчишек играли в войну. Они с криками носились взад и вперед, прятались за деревьями, палили друг в друга из игрушечных автоматов. Некоторые падали на траву, изображая смертельно раненных, и, корчась в муках, картинно умирали.

Егор ослабил узел галстука, который давил ему на шею. Некоторое время стоял в прострации, тупо наблюдал за действиями мальчишек, пытаясь постигнуть смысл их игры, которая сейчас, в сгущающихся сумерках и свете уличных огней, представлялась ему какой-то кошмарной реальностью, неким странным спектаклем, где все происходящее – и выстрелы, и изображаемая смерть – правда.

Он отбросил в сторону свой чемодан – тот перевернулся в воздухе и упал в песочницу, погребая под собой башни какого-то недостроенного замка, – а сам с криком «ура-а-а!» устремился под дула мальчишеских автоматов.

Ребятня поначалу струхнула, но потом, сориентировавшись, включила странного, вероятно, пьяного дядьку в свою игру, и стала палить в него с разных сторон.

От невидимых пуль, которые летели в него, Егора бросило в озноб. Спина стала мокрой. «Врешь! Не возьмешь!» – выкрикнул он и, схватившись за живот, повалился на землю, словно смертельно раненный, с перекошенным от боли лицом.

6. Ревность

Гости ушли поздно – в начале первого.

Соня еще некоторое время возилась на кухне – мыла тарелки, перекладывала остатки еды в холодильник. Делала все это медленно. И сил уже не было, и не хотелось объясняться с Аркадием по поводу появления Егора, а что такое объяснение предстоит – она не сомневалась. Но пусть это случится завтра, а сейчас она тянула время, надеясь, что Аркадий, тоже уставший, ляжет в постель и, не дождавшись ее, уснет.

Дядя Коля давно уже спал, устроившись в детской комнате на раскладушке.

Аркадий же, напротив, бодрствовал. Сидел у себя в кабинете за письменным столом и листал какие-то бумаги. Наконец, утратив к ним интерес, погасил настольную лампу… Но спать не пошел, на что рассчитывала Соня, а отправился на кухню посмотреть, что там делает жена.

Увидев Соню, склонившуюся над раковиной, сказал:

– Оставь. Домоешь завтра.

Соня покачала головой.

Аркадий прошел в кухню, остановился за спиной у жены. Под шум льющейся из крана воды разглядывал ее затылок, тонкую, как у девочки, загорелую шею, завиток волос на ней… И поймал себя на мысли, что испытывает нежность при виде всего этого.

– По-моему, вечер удался, – сказал он. – Все остались довольны… – И после паузы добавил: – А этот твой знакомый – колоритный малый! Димка от него был в шоке. Правда, Димке это только на пользу. Его необходимо иногда встряхивать.

Аркадий открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды. Налил себе в один из чистых фужеров, стоявших в ряд на столе.

– Значит, он шахтер… Кемерово, Кузбасс и все такое. И что очевидно: он в тебя втюрился. По уши!

– Ты преувеличиваешь, – сдержанно возразила Соня, понимая, что все идет к разговору, которого ей хотелось избежать.

– И тебе это нравится… – продолжал Аркадий, усевшись на стул. – Нра-а-вится! – повторил он нараспев, увидев, как дернулись у жены плечи. – Вас, женщин, постоянно тянет к дешевой романтике. Аристократке иногда хочется потискаться с конюхом или что-то в этом роде…

– Действительно, потискаться хочется, – попыталась отшутиться Соня.

– Не смешно…

– В таком случае, не понимаю, о чем ты? – Соня отложила тарелку, вытерла полотенцем руки, повернулась к мужу.

– Ну, допустим, ты завела на юге интрижку… – продолжал Аркадий. – Но зачем приглашать этого чувака к нам в дом?

– Я не заводила интрижек! И потом, он сам пришел, узнав, вероятно, мой адрес в регистратуре пансионата…

– Объясни, что у вас общего? Быть может, он интеллектуал? Гигант мысли, как говорили классики? Прости, не заметил. Или он – интересный собеседник? Тоже вроде нет. А может, твой приятель – специалист по народной медицине? Лечит, к примеру, самогоном ишиас, и вам, как медикам, есть о чем потолковать?

Соня со строгой печалью взглянула на мужа.

– Он просто хороший человек, – сказала она. – И твоя ирония здесь неуместна.

– Ну да, он же любит тебя!

– Положим, любовь – не самое плохое чувство. Он любит… А ты?

– Сейчас разговор не обо мне.

– К чему этот допрос? Поверь, за мною нет никакой вины.

Аркадий поднялся со стула.

– В общем, я не знаю, что там у вас и как, но не следует приводить его к нам в дом… – Соня хотела возразить ему, но он остановил ее решительным жестом: – Да-да!.. Если у вас имеются общие интересы – например, он занимал у тебя деньги на бутылку и теперь хочет вернуть долг, – общайся с этим малым на стороне. У меня много работы, доклад, а подобные сцены только отвлекают.

– Аркадий, что ты говоришь?! – У Сони комок подступил к горлу, но она сдержалась и не дала воли слезам. – Мы перестали понимать друг друга… А ведь еще недавно знакомые завидовали нам. «Какая чудесная пара!» – говорили про нас. И вот теперь… У меня такое чувство, будто однажды ночью, когда я спала, тебя подменили. Просыпаюсь, а рядом – совсем другой человек…

Аркадий поморщился.

– Умоляю тебя, обойдемся без «достоевщины». Я такой же, каким был и прежде. Разве что стал более трезво смотреть на вещи. И это естественно… Мы, между прочим, говорили о твоем шахтере… Уж если ты позволила ему волочиться за собой, то хотя бы не афишируй ваши отношения!

И он вышел из кухни, оставив Соню наедине с ее невеселыми мыслями.

7. На встречу с любимой

В погожий субботний день, где-то около полудня, прохожие, находившиеся на улице возле дома, где жила Соня, и водители проезжавших там же машин, были привлечены необычной картиной. Лавируя между автомобилями, к дому подъехала белая карета, запряженная парой резвых лошадок. Казалось, эта карета прикатила сюда из девятнадцатого века, ощутимо являя собою частицу безвозвратно ушедшего прошлого, которое вдруг неожиданным образом обрело плоть и, поскрипывая рессорами, выкатило на городские улицы, словно имея своей конечной целью связать воедино две эпохи – нынешнюю и минувшую.

Появление кареты сопровождалось оживленными возгласами зевак, особенно тех, кого всегда умиляет милая, добрая старина. Пожалуй, только кучер, восседавший на козлах в вольной позе, несколько нарушал идиллическую картину в стиле «ретро». Это был небритый малый в мятом жокейском картузе и полотняной жилетке с многочисленными карманами, надетой поверх тельняшки. Лет ему было около тридцати, хотя выглядел он постарше – лицо его, такое же мятое, как картуз, говорило о многом, и, в частности, о приверженности его обладателя к горячительным напиткам.

Итак, карета подкатила к дому и остановилась… «Ага! – смекнули некоторые любопытные. – Здесь, видимо, снимают кино. Но где же, в таком случае, киносъемочный аппарат на треноге, режиссер с полубезумным взором и его многочисленные помощники?» Увы, ничего подобного вокруг не наблюдалось…

Зеваки пялились на экипаж, с нетерпением ожидая, кто же выйдет из кареты. Вельможа пушкинских времен? Или седой благородный генерал в эполетах, участник крымской кампании? Или знатная дама приятной наружности в длинном нарядном платье? Кто же там скрывается внутри?

И вот дверца кареты распахнулась, и на асфальт спрыгнул молодой мужчина с осунувшимся лицом и воспаленными от бессонницы глазами, одетый в обычный, скорее даже заурядный, современный костюм. Этим мужчиной, как, вероятно, читатель уже догадался, был Егор. Несмотря на измученный вид, он находился в приподнятом состоянии духа. И даже что-то напевал себе под нос.

Егор шагнул к кучеру, протянул ему несколько денежных купюр.

– Это аванс. Остальное после.

– О'кей! – отозвался малый на козлах и убрал деньги в один из карманов жилетки.

Егор весело огляделся по сторонам, прикидывая, где лучше поставить карету, чтобы потом, когда они вместе с Соней выйдут из подъезда, карета не сразу бросалась бы в глаза. Убедившись, что место на углу дома, где они стояли, самое подходящее, сказал кучеру:

– Жди здесь, Серега! Когда выйду с женщиной и крикну: «Такси!» – подъедешь. Смотри – не зевай!

– Будь спокоен, старичок! – успокоил тот. – Сделаем всё по высшему разряду! Только учти, ровно в пять я должен быть на съемке, иначе мне башку оторвут! – И крикнул уходящему Егору в спину: – Оставь покурить!

Егор порылся в карманах, извлек пачку «Явы», бросил ее кучеру. Тот лихо поймал ее на лету и, развалясь на козлах, с удовольствием закурил, вытянув вперед ноги в рваных кедах.

Егор вошел в подъезд. Поднялся на нужный этаж, позвонил в дверь.

Стоял в ожидании, когда ему откроют дверь, сосредоточенный и полный решимости, как волейболист на подаче.

Щелкнул замок, и в дверях появился… Аркадий.

Егор сразу сник. Отправляясь к Соне, он не исключал подобной встречи, но втайне надеялся, что ему повезет и дверь откроет сама хозяйка. Увы, этого не произошло, и теперь следовало действовать с учетом обстановки повышенной сложности.

– Здрасьте! – сказал Егор, натянуто улыбаясь.

– Привет! – ответил Аркадий.

Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Он был подчеркнуто вежлив и с высоты своего роста – а он был выше Егора почти на голову – выжидающе смотрел на нежданного посетителя.

– Софья дома? – спросил Егор.

– Ее нет.

– А когда будет?

– Думаю, не скоро.

Не отдавая себе отчета, Егор привстал на носки: то ли желал уравняться с Аркадием в росте, то ли хотел заглянуть через его плечо в квартиру и убедиться в правдивости его слов.

– Ладно… – Егор вздохнул, нелепо почесал согнутым пальцем переносицу и хотел уже уйти, но в последний момент опять повернулся к Аркадию. – Тем лучше, что ее нет! – заявил он хрипло. – Нам нужно поговорить.

– Вы знаете, я спешу, и у меня совсем нет времени, – ответил Аркадий и хотел закрыть дверь.

Но Егор придержал дверь рукой.

– Это недолго, – пояснил он, – всего две-три минуты…

Он медлил, ожидая, что Аркадий предложит ему войти в квартиру, но приглашения не последовало. Так они и остались стоять: один – в прихожей, другой – на лестничной площадке перед дверью, словно по обе стороны разделявшей их пограничной линии.

– В общем… Я хотел сказать… – начал Егор, запинаясь и подыскивая подходящие слова, – что… что люблю вашу жену!

И опять на лице Аркадия ничего не отразилось, словно он был готов к такому признанию.

– Поздравляю! – проговорил он в свойственной ему сдержанной манере и с некоторым даже сочувствием взглянул на гостя. – Но тут, как говорится, ничем не могу помочь.

– Это не все, – сказал Егор. И, собравшись с духом, закончил: – Я люблю ее и хочу, чтобы она была со мной.

Аркадий онемел от такого заявления. Он смотрел на Егора и не мог вздохнуть, словно в горле у него застряла рыбная кость. Лицо его стало серым или так казалось из-за тусклой лампочки на лестнице. Он разглядывал Егора, его жилистую шею, бордовый узел его галстука, сбившийся на бок, и никак не мог овладеть собой; этот дурацкий узел на шее, словно клещами, держал его внимание и мешал сосредоточиться.

– А ты оригинал… Или контуженный! – проговорил он наконец, и в глазах его вспыхнули злые огоньки.

– А это уж как хотите!

После сделанного признания у Егора сразу стало легко на душе, словно он сбросил тяжелую ношу, которую долгое время тащил на себе.

– А что по этому поводу думает она? – спросил Аркадий, будто не он, а Егор являлся мужем Сони и знал про все ее начинания.

– Не знаю, – признался Егор. – Я еще не говорил с ней об этом.

– Ах, вот даже как! – Аркадий нервически рассмеялся. – А что если она будет против?.. Послушай, как там тебя… Егор? Тебе не кажется, что ты чего-то не догоняешь? Лезешь в чужую жизнь без всяких на то оснований? Прешь, как танк, по цветочной клумбе! Уверяю тебя, мы не собираемся расходиться.

– Вы не любите ее…

– Ну, это уж слишком! – возмутился Аркадий. – Послушай! Ты, часом, не пьян? Иди отсюда! И больше здесь не появляйся. Никогда!

– «Никогда»!.. Слово-то какое безысходное… – Егор мрачно усмехнулся. – Ладно. Я предупредил. Пока!

– Пока… – механически повторил Аркадий и захлопнул дверь.

Хорошего настроения, которое было с утра, как не бывало. «Сумасшедший дом какой-то! Водевиль! – возмущался он, нервно вышагивая взад и вперед по прихожей. – Каков наглец! Таких вязать надо и в психушку!»

8. Выпьем с горя!

Внизу, на выходе из лифта, Егор неожиданно столкнулся с дядей Колей – тот, нагруженный свертками, возвращался из ближайшего универмага, где делал покупки. Под мышкой у него торчал надувной крокодил ядовито-желтого цвета, с которым он выглядел чрезвычайно нелепо. Лицо его было в поту, реденький чубчик перьями лепился ко лбу.

– О, привет, земляк! – обрадовался он Егору. – Вот, скажу тебе, морока! Упрел в местном универмаге хуже, чем на тракторе. Ни в жисть не полез бы в эту бетономешалку, кабы не Анна моя – цельный список начесала, кому что купить! Родни – полсела, и всем надо! А по мне, лучше лишний гектар вспахать, чем в магазинах тутошних пеной исходить, будто я огнетушитель какой!.. А ты, паря, чего такой смурной? Занедужил, что ли?

– Да нет, пока здоров, – ответил Егор. – Хотел вот Софью повидать, а ее нет…

– Так она нынче в поликлинике, на дежурстве.

– Вот как… И где ж эта поликлиника?

– А хрен ее знает! Ты у Аркашки спроси… – посоветовал дядя Коля, но, вспомнив, как развивались события на дне рождения племянника, только махнул рукой. – Да нет, он не скажет!

Дядя Коля с сочувствием смотрел на страдальца. Видел, что человеку не по себе, и не знал, как тому помочь.

– А хочешь, где-нибудь посидим в хорошем месте, выпьем, – вдруг предложил он. – Тут поблизости кафе подходящее есть… Пойдем?

– А что, пойдем! – согласился Егор.

Они вышли из подъезда. Егор с решительным видом, словно ему предстояло не выпивать, а проводить встречу на высшем правительственном уровне, шел впереди, заложив одну руку за борт пиджака, а другую – за спину. Худой, щуплый дядя Коля со свертками и крокодилом под мышкой пританцовывал сзади, похожий на секунданта, сопровождающего на ринг боксера.

– Такси! – выкрикнул Егор, поднимая руку.

– Зачем – такси? – обеспокоился дядя Коля. – Тут рядом…

– Не суетись! Доедем!

Серега, кучер, услышав клич Егора, дернул поводья и лихо подкатил к подъезду.

– Садись, дядь Коль, уплачено!

– Вот так тарантас! – удивился тот. – И где же они в городе лошадей содержат?

Серега скептически оглядел дядю Колю и заметил разочарованно:

– А говорил, девицу катать будем, красотулю… Ничего себе красотуля! Лысина в полбашки!

Егор развел руками.

– Извини, Серега! Как выяснилось, в настоящий момент наша красавица находится на трудовой вахте. Выполняет задание особой государственной важности! Так что конную прогулку придется отложить до другого раза… А сейчас поехали, друг, в кафе. Душа, понимаешь, мерзнет, согреть ее надо!. Ты как, не возражаешь?

– Я? Да ни в коем разе! Я – всегда готов! – Серега даже зарделся, как девушка, подумав о предстоящей выпивке. – Только учтите, мужики, в пять я должен быть на съемке…

– Разберемся! – успокоил его Егор. И, забравшись вслед за дядей Колей в карету, крикнул, весело глянув на зевак: – Трогай!

Когда выпили по второй и закусили пельменями, и каждый почувствовал теплоту, разлившуюся по телу, Егор кратко изложил историю своей любви. Говорил сухо, без эмоций, как если бы рассказывал не про себя, а про другого человека. На протяжении своего рассказа он часто посматривал в окно, словно выглядывал там кого-то.

На улице моросил мелкий дождь. Возле кареты, которую Серега поставил напротив кафе, собралась небольшая толпа. Какая-то нескладная девчушка лет десяти с тонкими искривленными ногами и в коротком линялом платье кормила лошадей хлебом с руки. И каждый раз, когда животные тыкались мордами в ее ладонь и брали хлебные куски, приходила в восторг и, счастливая, посматривала на окружающих, словно призывая их быть свидетелями этого чуда.

– Не грусти! – воскликнул Серега, когда Егор завершил свой рассказ. – Все пройдет, как с белых яблонь дым!.. – Потом крутанул в воздухе острым кулачком и сказал: – А может, побить его надо? Так ты скажи, мы – мигом!

– Ну, ты, свисток тамбовский! – встрепенулся дядя Коля, словно петух на насесте. – Кого это ты бить собрался? Моего племянника? За что? Тоже мне, боксер нашелся! Никита Крутиков, едрена мать! Первая перчатка в городе Мухосранске!

– Извини, отец, – растерялся Серега, смятый таким неожиданным напором. – Я не знал, что вы такие закадычные родственники!

– И верно, бить его не за что, – поддержал дядю Колю Егор. – Он не виноват, что пересеклись наши дорожки…

– Тогда забудь о ней! – посоветовал Серега. От выпитого он слегка разомлел и чувствовал себя превосходно. В такие минуты он ощущал в себе вселенскую мудрость и очень себя за это уважал. – Ты посмотри, сколько вокруг канареек бегает – одна лучше другой! Мы тебе такую Дездемону организуем – рыдать будешь по ночам от счастья! Есть у меня одна такая на примете: у Моисеева в ансамбле пляшет… Компот, а не девочка! Все при ней: грудь, глаза. Ноги из лопаток растут!

– Да нет, Серега… – Егор задумчиво смотрел в окно.

Дождь на улице усилился, по обе стороны проезжей части замелькали разноцветные пятна зонтов, движения прохожих стали быстрее.

– Не могу я без нее, – сказал он. – Как тебе объяснить… Вот нет ее рядом, и я – как безногий инвалид – не хожу, а передвигаюсь…

Дядя Коля подцепил вилкой пельмешек, сунул его в рот. Не спеша прожевал и сказал, глядя в пространство:

– Признаюсь вам, Аркадий хоть и племяш мне, но если откровенно… Что-то разладилось у них с Софьей… Семейный мотор стучит с перебоями!.. Любовь-то ихняя на моих глазах зачиналась. Аркаша – тот уже работал после института. Я у них гостил в тот год. Татьяна, его мать, сестра мне родная. Хорошая была женщина, жаль вот, померла рано… Так вот, Аркаша тогда Софью впервые в дом привел. «Знакомьтесь, – говорит. – Я этого цыпленка вчера у входа в театр обнаружил. Лишний билетик спрашивала. Стоит и чуть не плачет. Пришлось отдать ей свой…» А Софья маленькая, худенькая, и вправду, словно птичка. Но шустрая, глазки сверкают, и хохочет. Одним словом, стали они встречаться… Полюбили друг дружку со всем молодым пылом. Бывало, смотришь на них, а они прямо светятся от счастья! Да-а… А нынче вот приехал, и все теперь не так… Интересная штука – жисть! – Дядя Коля с радостным оживлением почесал в затылке, удивляясь на жизнь и ее причуды. – И куда только любовь уходит? Вот любятся мужик с бабой, любятся, все, вроде, складно. И вдруг – раз, и нет ничего, точно бритвой срезало! И знать один другого не желает или, хуже того, ненавидят друг друга до одури! Все, кажется, ученые придумали… Телевизор изобрели, на Луну слетали… Человека в пробирке – тьфу ты, гадость! – делать научились… А вот как любовь сохранить – до этого не додумались! Да-а… – Дядя Коля протяжно вздохнул и, помолчав немного, продолжал: – Грустный, скажу вам, факт, но изменился мой Аркаша. Какой-то чужой стал… Может, затвердел душой от сытой жизни… Стал я ему давеча про наших, сельских, рассказывать – он же их всех знает, каждое лето на каникулы приезжал, – и вижу: глаза у него скучные-скучные, как у сома, и слушает он меня вроде как из вежливости… – Дядя Коля умолк. Долго вертел в руках пустой стакан, давил темными, с обломанными ногтями пальцами на его граненые бока, словно держал в руках не изделие из стекла, а затвердевшую душу племянника, которую хотел размять наподобие глины. Потом взглянул на Егора и вновь заговорил: – А Софья – женщина стоящая! И ты, вроде, мужик из настоящих, не чучело набивное. Я вижу, у меня нюх на людей… Я тебе, парень, так скажу, ежели чувствуешь, что воздуху тебе без нее не хватает, бери ее в охапку – прости меня, Господи! – и дуй, куда подальше, пока из рук не вырвали!

Серега вытаращил глаза от удивления.

– Это что же ты предлагаешь? Чтоб он ее выкрал? Как в старину бывало?

– Может, и так. У каждого своя голова на плечах имеется!

– Ох, отец, ты даешь! – Серега даже подскочил на стуле, будто сел на гвоздь. – Кто же в наше время телок крадет? Если захочет, сама за тобой побежит, ну а если нет, кради, не кради – пустые хлопоты!

Дядя Коля строго взглянул на него:

– Бабы, ежели хочешь знать, любят, когда в мужике напор есть. Мужик с напором – все равно, что Ниагарский водопад – слыхал про такой?

– Да про водопад-то я слыхал…

Серега пошарил под столом рукой, извлек оттуда еще одну бутылку водки.

– Надо повторить!

– Тебе хватит, – удержал его Егор, – ты же за рулем… – И кивнул в окно на экипаж.

– Еще по граммулечке, и все! – Серега разлил водку в стаканы и благодушно воскликнул: – Ну почему так хорошо?!

Выпили.

Дядя Коля отломил от куска хлеба корку, понюхал ее, тем и ограничился. Задумался о чем-то, загрустил.

– Да-а, непонятно, куда любовь улетучивается… А бывает и по-другому… – заговорил он немного погодя, отвечая на какие-то свои потаенные думы. – Бывает и такая любовь, которая всю жисть в тебе. Сидит внутри, держит тебя цепкими пальцами и не отпускает… Порою сил уже нет, думаешь, что ж ты, тварь въедливая, со мною делаешь? Уйди к лешаку, не лезь в печенки, да куда там!.. И опять же ученая братия ничего по этому делу смикитить не может. Да-а… Расскажу я вам одну историю. Очень давняя эта история. Можно сказать, вечность прошла с той поры! Был я молод, как и вы, и любил одну девчонку. Настей ее звали… Симпатичная была, приветливая… Глаза ясные, чистые… Взгляд гордый… Всё книжки читала… Как вспомню про нее, сердце и нынче кругами ходит… Так вот. Мы уже с ней расписаться хотели, даже срок свадьбы наметили, да тут неприятность одна вышла. Папашу ее посадили. Оклеветал его один гад. Настрочил бумагу в органы, дескать, Настин папаша – враг народа, недобитый кулак, на уроках литературы – а он учитель был – ведет вредные для советской власти разговоры, ну и все такое прочее. Одним словом, посадили папашу Насти. Потом, правда, после смерти Сталина освободили и pea… pea…

– Реабилитировали! – подсказал Серега.