Головокружение в конце лета

– Вот-вот. Знакомые рассказывали, лысый вернулся, без зубов… Но это уже через несколько лет… А тогда, когда его забрали, я, скажу вам честно, струхнул. Зачем, думаю, с такими дело иметь? Я, конечно, не верил, что папаша – враг, но разве кому чего докажешь? А я, как ни крути, единственным кормильцем в семье был – отец и брат старшой с войны не пришли, словили каждый свою пулю… Одним словом, ходить к Насте в дом перестал. Бывало, увижу ее на улице и тут же в сторону сворачиваю, бегу, как от чумы… Мучился крепко, подушку в общежитии изгрыз до дыр – до того люба мне была! – но встреч избегал. А Настя с матерью тогда очень в поддержке нуждались, да и жили они, скажем прямо, несытно… В Калинине это было в сорок девятом, я там на курсах механизаторов учился… Один раз мы с ней все же встретились… Иду я как-то с дружком по улице. Он хохмач такой, анекдоты травит, смеемся оба… И вдруг – Настя передо мной. Столкнулись нос к носу… Глянула она на меня так остро, будто обожгла, и ушла, гордая, не сказав ни слова. А я так и остался стоять, как вкопанный… А после всю ночь заснуть не мог – лицо горело от стыда, и грудь жгло… А Настя с матерью вскоре уехали куда-то… С той поры ничего о ней не знаю. Где она? Что она? Жива ли? Но вот сидит эта самая Настя у меня вот здесь, – дядя Коля положил ладонь на грудь, – и никуда не денешься!.. Давно женился, детей вырастил, уже внуки бегают, а все о ней помню… Вот тут и разберись.

Дядя Коля умолк, задумался.

– Ну, а жена как же? – спросил Серега.

– Жена? А чего – жена? – не понял дядя Коля. – Живем – не хуже других.

– Ну, ты даешь, отец! – Серега пьяно качнул головой. – Это же безнравственно – с нелюбимой жить!

– Слушай, иди-ка ты в баню! – оскорбился дядя Коля. – Слово-то какое вынул: «безнравственно»! Поверху стрижешь, а что внутри – не видишь!

– Действительно, Серега, много пить тебе вредно, – строго заметил Егор. – Принеси-ка лучше еще пельменей.

Серега обидчиво шмыгнул носом, но спорить не стал и отправился за пельменями.

Рассказ дяди Коли пробудил в Егоре самые разные мысли. Он вдруг остро почувствовал свое одиночество, чего прежде с ним не случалось. Он сидел и думал о себе, о своей матери, которая вырастила его одна (непутевый отец куда-то сгинул, когда Егору не было и пяти) и с которой он в последние годы, бывало, не виделся месяцами. Когда Егор проходил службу в армии, мать, наконец, вышла замуж (мужем ее стал хмурый немногословный человек по фамилии Родин, занимавшийся ремонтом уличных телефонов) и теперь жила отдельно от сына. Их редкие – в основном по праздникам – встречи вызывали у Егора чувство растерянности, от которого щемило в душе: и он уже не тот, и мать теперь другая, муж матери – неплохой, но чужой человек, с которым у Егора нет ничего общего. И самое главное – нет больше той близости, что была между ним и матерью с детства, она как-то постепенно стала сходить на нет, а потом и вовсе иссякла, словно вода в пересохшем колодце. Кто был повинен в этом, Егор не знал. Ощутив нечто вроде жалости к самому себе – чувство для него непривычное, – он с не меньшим сочувствием стал думать о незнакомой ему девушке Насте, занимавшей столь важное место в неуспокоенной душе дяди Коли. Настя эта представлялась Егору почему-то похожей на Соню: те же лицо, глаза, улыбка, та же манера говорить, смотреть на собеседника… Егор устремил взгляд в окно и, глядя на холодно мерцающие струи дождя, на девочку, которая вымокла до нитки, но все еще стояла возле лошадей, поглаживая их мокрые морды, желая продлить свое нехитрое счастье, стал думать о Соне. Он представил ее облаченной в белый халат, сидящей у себя в кабинете, где она проводит прием больных. Милая, деликатная, строгая… И больные внимают каждому ее слову. «Откройте рот! – говорит она. – Скажите: „а-а…“ Давайте я вас послушаю…» И наклонившись к больному, слушает через фонендоскоп его сердце. И сердце это стучит ровно-ровно, или вдруг дает перебои, или мечется в аритмии, как загнанное животное, готовое, если ему не придут на помощь, разорваться и опрокинуть своего хозяина в холод небытия…

Вечером, придя к себе в гостиницу, он стал названивать Соне. Каждые четверть часа он выходил из номера, садился у столика дежурной по этажу и с упорством маньяка крутил диск; сама же дежурная, ярко накрашенная, одутловатая блондинка не первой молодости, которой он подарил баночку красной икры, сидела рядом, готовая в любой момент, если ответят, взять трубку и позвать Соню к телефону. Но, увы, ответа не было, и это огорчало.

Наконец где-то после одиннадцати ему удалось дозвониться. Трубку взяла сама Соня.

– А-а, это ты… – сказала она бесцветным голосом. – Чего ты хочешь?

– Нам надо встретиться и поговорить, – сказал Егор.

– Хорошо, – согласилась Соня после некоторого молчания, которое показалось ему бесконечно долгим. И назвала место встречи и время.

9. Свидание

К месту встречи на другой день Егор явился заблаговременно. Оглядевшись, стал прохаживаться в сквере и ждать.

Он готовился поговорить с Соней начистоту. Он признается ей в своих чувствах, и пусть решает. Егор не страшился ее приговора, что-то внутри подсказывало ему, что она нуждается в нем. Более того, ему казалось, что Соня испытывает к нему не меньшее влечение, чем он к ней.

День стоял погожий, нежаркий. По светлому небу плыли небольшие облачка, похожие друг на друга, пушистые, словно шары одуванчиков. Иногда они налезали на солнце, погружая в тень пол-улицы, но через минуту, уйдя дальше, выпускали плененное светило из своих объятий, и тогда на землю устремлялся золотой веселый свет, катившийся по стенам домов и наполнявший свечением кроны деревьев.

Лавируя между голубей, которые бесстрашно петляли под ногами, Егор ходил туда и обратно от начала аллеи до серой скамейки, на которой восседал строгий сосредоточенный старик в очках, читавший газету.

Закончив изучение новостей, старик опустил газету на колени и стал смотреть вдаль, беззвучно шевеля губами, словно читал далекие, не видимые Егору надписи.

Соня запаздывала, и Егор начал нервничать. Какой-то прохожий попросил у него прикурить. Он механически извлек из кармана спички, чиркнул ими, даже не посмотрев просившему в лицо; а сам все думал: неужели не придет? Неужели обманула? Егор даже не мог себе представить, что станет делать, если Соня так и не явится на эту встречу. В последнее время он утратил способность обдумывать свое поведение на несколько ходов вперед и, как плохой шахматист, всякий раз прокручивал в голове лишь один-два хода, которые ему предстояло сделать в данный момент, а дальше начиналась пустота, какая-то темная размытость, неосязаемая, как воздух.

Но Соня пришла, не обманула. Увидев Егора, томящегося в ожидании, направилась к нему. Руки ее нервно теребили сумочку, свидетельствуя о волнении, с каким она шла на эту встречу, но настроена она была самым решительным образом. Она знала, что не будет потворствовать поведению Егора, и шла на свидание с единственной целью: заставить его немедленно уехать – обратно ли на юг, домой ли, к черту, к дьяволу, куда угодно, лишь бы оставил ее в покое и не вносил смуту в ее жизнь!

– Я боялся, что ты не придешь! – обрадовался Егор. – Даже загадал… Если придешь, то жить мне долго и счастливо, а если нет…

– А если нет?

– Тогда – под откос!

– Ладно, живи долго и счастливо! – разрешила Соня, натянуто улыбнувшись, и направилась к свободной скамейке.

Так получилось, что сели они на скамейку как раз напротив старика с газетой.

Старик некоторое время довольно откровенно разглядывал их, затем, видимо, сообразив, что мешает им, деликатно закрылся газетой.

– Что будем делать? – спросил Егор после некоторого молчания, не зная, как приступить к тому главному, о чем ему хотелось поговорить.

– Ничего не будем делать, – сухо ответила Соня и строго посмотрела на него. – Сегодня ты отправишься в кассу, купишь билет на самолет и улетишь домой. Вот, возьми, – она протянула ему какую-то бумажку, – это бронь, если не будет билетов.

Егор взял бумажку, повертел ее в руках и вдруг заговорил с жаром:

– Как ты не понимаешь: не могу я без тебя! Поедем со мной, Соня! Ты не пожалеешь! Однокомнатное место под солнцем у меня имеется, так что жить для начала есть где… А город у нас – хороший, замечательный город! Четверть миллиона жителей! Много цветов!.. Хлеба и зрелищ тоже хватает! И люди симпатичные!.. Поехали, Соня!

Соня слушала рассеянно. «А он похудел, аж скулы вылезли…» – отметила она, разглядывая его. Соня не переставала удивляться тому, как этот парень бросил все в одночасье – море, веселую курортную жизнь, налаженный отдых в пансионате – и приехал сюда, за сотни километров, к ней. И всякий раз, когда она думала об этом, у нее теплело на душе.

– Нет, Егор, не будем об этом, – прервала она его взволнованную речь. – Такие вещи так не делаются…

– А как они делаются?.. Поедем, Соня!

– Перестань! Неужели ты не понимаешь… У меня здесь сын, работа… – Соня включилась в игру, как если бы действительно хотела уехать с Егором, и теперь, взвешивая «за» и «против», называла ему причины, которые мешали осуществить ей этот отъезд.

– Мальчик поедет с нами, работу тебе найдем… Врачи нужны везде.

– С какой стати я должна все бросить и уехать с тобой? Ты… мне нравишься, это верно… Но этого мало. Я тебя совсем не знаю, да и ты меня тоже… А ошибку совершить так просто!

– Бог ты мой, но ты же его не любишь!

– С чего ты взял? Все сложней, чем тебе представляется! Аркадий – отец моего ребенка, мы прожили с ним девять лет…

Следует сказать, что настойчивость, которую проявлял Егор, действовала на Соню расслабляющим образом. Точные, жесткие слова, которые она заготовила перед встречей и которые должны были остудить его пыл, куда-то улетучились, и ей вдруг сделалось страшно оттого, что он сумеет уговорить ее. И Соня стала вслух убеждать себя, какой замечательный человек ее муж:

– Он добрый, талантливый, честный…

– Это я уже слышал, за столом, – прервал ее Егор. – Перестань, Соня! Дерево давно засохло, а ты не хочешь себе в этом признаться!.. А я люблю тебя, Соня… – горло у него сжимало от волнения, и он с трудом произносил слова: – Поедем со мной!

Соне наконец удалось овладеть собой, удалось удержаться на краю обрыва и не скатиться вниз. Сделав усилие, она мысленно как бы отделила Егора от себя и сказала чужим жестким голосом:

– Все, не будем об этом. Прощай!

– Подожди… Соня! – произнес он в отчаянии.

Но она уже соскочила со скамейки и стремительно побежала по аллее.

Егор встал, раздавленный ее отказом, и, с трудом передвигая непослушные ноги, медленно побрел по аллее.

Проходя мимо старика, все так же сидевшего на скамейке с газетой в руках, перехватил его сочувствующий взгляд, но, утратив остроту мысли, не понял истинного назначения этого взгляда – ему почудилось, старик посмеивается над ним, гримасничая, как мальчишка…

Навстречу Егору шел мужчина с тонкой длинной шеей, по-гусиному торчащей из распахнутого воротника тенниски, и Егору захотелось вцепиться в эту шею руками. Зачем? Почему? Ответа на эти вопросы не было. И чтобы не сделать этого, Егор сорвался с места и помчался по аллее, как ненормальный, распугивая голубей.

10. Похищение

Прошло два дня, в течение которых Егор не давал о себе знать, и Соня решила, что он послушался ее и уехал.

В среду, закончив прием больных, Соня закрыла кабинет и перед уходом заглянула к старшей сестре, своей приятельнице; их дети ходили в один детский сад, а теперь еще и жили по соседству в дачном поселке.

Женщины обменялись новостями, посудачили о местном рентгенологе, который опять запил и вот уже вторую неделю не появляется на работе, обсудили новое платье, которое было на старшей сестре, и, договорившись в ближайшую субботу непременно съездить к детям за город, расстались.