Безумные воскресные дни

«Врет безбожно!» – подумал я.

– Сколько же вам лет? – спросила удивленная Марина.

– Немало, – признался товарищ N, – но в старики меня записывать еще рано… Так слушайте продолжение этой истории! Всё было замечательно, даже слишком. Но в один прекрасный день я задумался над своим положением. И серьезно задумался. За что она меня любит, моя прелестная невеста? И любовь ли это? Кто я? – рядовой технолог, бывший рабфаковец, а она – дочь известного человека, способная журналистка, красавица! Что-то здесь не так, есть что-то неясное, – рассуждал я. Когда мы оставались с нею наедине, после бурных минут любовной страсти, лежа на тахте, она всякий раз терзала меня одной и той же просьбой: «Милый, расскажи что-нибудь… У тебя в запасе столько историй, и так занятно получается… Зощенко блекнет!» Признаюсь вам, она с какой-то болезненной, непонятной для меня страстью любила слушать мои истории, и это с определенного момента тоже стало мне казаться подозрительным. Я знал, что до меня у Иры был роман с одним из работников кино и расстались они при весьма неясных обстоятельствах – этот парень после того, как порвал с нею, исчез. С концами! И это тоже настраивало меня на подозрительный лад… Время, сами знаете, какое было. Аресты, судебные процессы, бесконечные поиски врагов… А может, она работает на НКВД, моя невеста? – думал я. И по заданию органов проверяет, насколько я лоялен к советской власти? Дядя у меня царский офицер, бежал после гражданской в Константинополь, мать тоже из дворянского сословия. Или, что не менее ужасно, я являюсь для нее подопытным кроликом, жизнь которого она исследует во всех подробностях, чтобы при случае сделать этого «кролика» героем погромного фельетона, клеймящего мещанство, или персонажем книги, бичующей буржуазные пережитки. У меня голова раскалывалась на части от этих мыслей… И вот однажды, когда было решено оформить наши отношения регистрацией в загсе, я не выдержал. «Так жить нельзя!» – сказал я себе. И, дождавшись удобного момента, когда Ира с подругой были на пляже (дело происходило в Ялте на отдыхе), я побросал свои нехитрые пожитки в чемодан, сел в поезд и уехал. Уехал на другой конец нашей необъятной страны – в славный город Хабаровск, расположенный на берегу Амура. Уехал подальше от Иры, ее родителей, их энкаведешных связей, и от всех этих Немировичей-Данченко с Алексеями Толстыми в придачу… Я знал: там меня никто искать не станет. Конечно, мне было трудно, я страдал, мучился от того, что расстался с любимой… Случалось, буквально лез на стену, оттого, что не могу ее увидеть. Но дело было сделано…

Товарищ N умолк. Некоторое время сидел неподвижно, глядя в одну точку. Возможно, перед ним в пространстве светилось лицо этой давно канувшей в лету прелестной девушки, которую он бросил, но так и не смог забыть.

Мы с Мариной молчали. Рассказ произвел на нас гнетущее впечатление. Мы собирались посмеяться над очередным приключением сверх бдительного обывателя, а вышло наоборот.

Певица же на эстраде продолжала свое:

Подходите, не робейте,Сироту меня согрейте,Посмотрите: ноги мои босы!..

На этих словах певица протягивала руки к залу и, как мне показалось, обращала свое страдальческое лицо к сидящему напротив эстрады кавказцу с одутловатыми щеками и щеточкой черных усов, терзавшему маслеными глазками ее внушительную грудь, словно только он один мог согреть ее, босоногую сироту, приторговывающую сигаретами.

Наш бритоголовый собеседник подозвал официантку. Когда та подошла, расплатился, щедро дав на чай, отчего у той сразу слетело с лица сонное выражение, и она подобострастно изогнула спину. «Любит дензнаки, любит! – подумал я, наблюдая за официанткой. И сам же себе ответил: – А кто их не любит?..»

Товарищ N посмотрел на нас с торжествующим превосходством:

– Я вижу, вы в некотором замешательстве, молодые мои друзья! Кто этот человек, задаетесь вы вопросом, что наговорил вам здесь с три короба? Ведь так?

– Не без этого… – согласился я.

– Не терзайтесь, я открою свой секрет. Вы мне оба симпатичны, и поэтому буду с вами откровенен… Моя фамилия Воркулов. Я из рода тех Воркуловых, что упомянуты Грибоедовым в «Горе от ума». Мой предок был его приятелем. Оба были отважные люди. Смею надеяться, что и во мне есть частица моего предка!

Он стоял в гордой позе, вытянув шею, и как будто прислушивался к движениям собственного кадыка, перекатывавшегося под дряблой кожей.

Мы с Мариной переглянулись.

– Не будем об отважных предках… – заметил я сдержанно. – От ваших историй, честно говоря, приходишь в уныние…

Можно было бы сказать резче, что они (истории его и поступки), скорее, свидетельство его трусости или внутренней слабости, а может, и просто болезни и уж никак не отваги, но я не стал его обижать.

– Вы вообще-то доверяли кому-либо в вашей жизни? К примеру, своей матери? – спросил я. – Или друзьям? Наверняка, они у вас были.

– Мой молодой друг! Я доверял многим, и не раз потом жалел об этом. Такова суровая правда жизни… Теперь по поводу ваших мыслей… Относительно того, чем продиктовано мое поведение – слабостью или болезнью? Вы же так подумали?.. Признайтесь!

Меня удивила его проницательность, но я промолчал.

– Так вот, – продолжал он, – это не трусость, это способ сохранения себя. Белка ведь тоже залезает на дерево, чтобы ее не задрал волк. Неразумно было вести себя иначе. Время было слишком жестоким. Оно беспощадно выбрасывало каждого, кто не мог в него встроиться… Вам этого не понять! Вы тогда еще, в лучшем случае, числились в младенцах. Ведь вам сейчас двадцать или чуть больше. Верно? Никакие рассказы не дадут ощутить то время собственной кожей, как его ощущали мы! Не спешите выносить свой приговор… – на этом он завершил свой монолог.

Затем раскланялся и… пошел, прихрамывая, к выходу. И исчез из нашей жизни. По всей вероятности, навсегда.

Некоторое время мы сидели молча. Потом также молча выпили вина.

Обольститель

Неожиданно к нам подошла официантка, но не наша, а другая, обслуживавшая столики в углу зала. Это была рослая полноватая девица с потным от беготни лицом. Загадочно ухмыльнувшись, она протянула Марине сложенный вдвое листок бумаги, вырванный из записной книжки.

– Это вам!

Признаюсь, меня это в немалой степени удивило. Кто же в этом зале мог написать Марине записку? Прямо чудеса какие-то!

Марина прочла записку, протянула ее мне.

– Прочти… – И повернулась к официантке, желая выяснить детали, но та уже убежала.

Я взял записку. Наглые, чуть с наклоном строчки пронеслись перед глазами, точно конькобежцы. Лицо обдало жаром, словно я близко наклонился к огню костра. Вот текст записки: «Девушка! Хочу с вами поговорить. Жду вас через десять минут в вестибюле. Если ваш конюх спросит, куда вы, скажите, в туалет. Приходите, не пожалеете».

Я залпом осушил свой бокал с вином, оглядел зал. Кто этот «шутник», написавший записку? За каким сидит столиком? И что он себе воображает? Что я безмолвная статуя, от которой так запросто можно увести девушку?.. Но в следующую минуту я успокоил себя. А чего я, собственно, так разволновался? Это же смешно! Какой-то бойкий самец прислал записку Марине, не догадываясь, что она всего лишь выдумка, фантом! Он думает, что ее плоть реальна и рисует похотливые планы. Представляю, как вытянется его физиономия при открытии, что Марина – это не реальное существо, а плод фантазии и не более того. Хотя таких ушлых типов трудно удивить. Фантазия, говорите? Выдумка? А черт с ним! И фантазию можно отыметь!